Текст книги "Гленнкилл"

Автор книги: Леони Суонн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

22. Важная роль Моппла

Том О’Мэйли разглядывал бокал с пивом. Последние дни были удачными. Люди охотно с ним болтали. Потому что ему было что рассказать.

Да, прекрасный цвет. Если бы его спросили, что он больше всего любит в «Гиннессе», то он бы сказал – цвет. Черный, иногда даже с красноватым или коричневым оттенком. Том однажды видел лошадь такой масти. Масти «Гиннесса». А сверху еще эта кремово-белая пена, как сладкие сливки. Устоять невозможно. Хотя в последние дни он пил не так уж много. Вдруг всем от него что-то понадобилось. А что, он уже толком и не помнит. Помнит только что-то мягкое под ногами. И жуткий страх.

Странно, что именно теперь, когда все уже перестали его тормошить, к нему стала возвращаться память. Сколько времени понадобилось, чтобы понять, что лопата пронзила тело насквозь. Насквозь! Неудивительно, что теперь он сидит в «Бешеном кабане» и надирается в стельку.

«По крайней мере я не видел его глаз, – думал он, – если не видишь глаз, это еще ничего».

Моппл с ужасом уставился на мясника. Тот смотрел на него с угрозой. Моппл развернулся и, стуча копытами, пошел к сходням. Справедливость – это, конечно, хорошо, но мясник есть мясник.

Отелло молча преградил Мопплу путь.

– Мясник, – с трудом выдохнул Моппл. – Он нас убьет. Меня в первую очередь!

Отелло покачал головой.

– Он тоже зритель. Зрители ничего не делают. Никогда!

Моппл с беспокойством оглянулся на людей. Похоже, Отелло был прав. Мясник не трогался с места. Только судорожно сжимал ручки кресла. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, но Моппл вернулся к краю сцены, где выхода ждали Мапл и Отелло. Зора уже заняла свое место в центре.

Сначала людям надо дать понять, о чем идет речь. Зора изобразила Джорджа. Она легла на бок и вытянула ноги.

Несколько человек зааплодировали.

Но никто, однако, не испугался.

Мисс Мапл еле заметно качнула головой. Нет, они не поняли. Зора встала и попробовала еще раз показать сцену смерти, с большей выразительностью.

Пока Зора медленно подгибала передние ноги и драматично блеяла, Моппл изучал лица людей. Значит, вот они какие, зрители. А что у них на столах? Очень даже интересно. Много пива в бокалах, человеческий корм в небольших мисках и странные плошки с пеплом. Моппл привычно понюхал человеческий корм. Пахло невкусно, но вот оттуда, с центра первого стола, сквозь дым пробивался сладкий, многообещающий запах. Моппл посмотрел на Зору, которая уже улеглась на бок и судорожно дрыгала ногами. До его выхода еще много времени.

Моппл Уэльский сделал осторожный шаг к сходням. «Это зрители», – говорил он про себя. Если даже Мясник сидит спокойно, то насколько безобидными должны быть все остальные! Пока внимание всех было приковано к Зоре, испускавшей в этот момент дух, Моппл положил тряпку на край сцены и проскользнул по сходням вниз, прямо к столу с хорошим запахом.

Зора снова вскочила на ноги. На этот-то раз до них должно дойти! Теперь наступил выход Смерти.

Зора важно прогуливалась по «лугу» широкими ровными шагами Джорджа. Подняла уши: идея! Джордж спустился со ступенек вагончика, чтобы встретить Бесс. Мапл на другом краю подиума стояла спокойно и ждала.

Они поздоровались. Мисс Мапл состроила дружелюбную физиономию. И ткнула Зору носом – Бесс старается к чему-то подтолкнуть Джорджа. Но Джордж не хочет. Он нетерпеливо трясет головой. Тут к Бесс приходит коварная мысль – Мапл добродушно заблеяла, предлагая Зоре освежиться. Зора доверчиво сунула нос в невидимый стакан и напилась всласть отравленной воды.

Зора украдкой покосилась на зрителей. Люди сидели с пустыми лицами, и только на лице у Хэма читалось волнение. Они разгадали план Бесс? В этом месте остальные овцы должны были заблеять: «Джордж, не делай этого!» Но было уже поздно. Джордж выпил отравленную воду. Зора умерла в третий раз.

* * *

Вот он. Маленький кусочек пирога на вилке. У Моппла бывали удачные опыты с пирогами, но вот вилка? Он засомневался.

Это была ошибка. Человек, сидящий за столом, его заметил.

– Эй, – вскричал он, – кыш, кыш!

И сделал неожиданное движение рукой, которое испугало бы Моппла в обычной ситуации.

«Ты зритель», – подумал Моппл и вытянул шею.

Человек с поразительным проворством убрал у Моппла из-под носа пирог и поднял его высоко над головой, где Мопплу было уже не достать.

В этот момент Зора в последний раз дрыгнула ногами и затихла.

В этот же момент Том О’Мэйли оторвался от своего пива и увидел что-то продолговатое и какой-то металлический предмет… Увидел овцу – мертвую? А это не та, черноголовая, что была у обрыва? А рядом – черный баран с четырьмя рогами… Овцы Джорджа! А потом его нога наступила на что-то мягкое…

– Джордж! – взвыл Том. Под столом зарычал Кухулин[16]16
  Кухулин. В ирландской мифологии – главный герой множества саг. Одним из его детских героических деяний было убийство чудовища – пса кузнеца Куланна. После того как он вызвался быть сторожем вместо пса, его прежнее имя Сетант изменили на Кухулин, то есть «Пес Куланна».


[Закрыть], старая овчарка Джоша, которому Том случайно наступил на хвост.

Имя убитого пастуха еще долго висело в воздухе. Все другие звуки затихли. Что-то изменилось в атмосфере зала. Казалось, что в «Бешеном кабане» повеяло холодом.

– Сядь, Том, – в тишине сказал Джош. Голос у него был строгий. – Ты напился. Сядь на место.

Но Том и не подумал. Он показал на сцену:

– Эти овцы! Это же… Они хотят нам что-то сказать про убийство!

– Это не смешно, – пробормотал другой голос.

– Сядь, – повторил Джош.

Том с бледным лицом и красным пылающим носом оглядел зал.

– Сядь, – приказал Джош в третий раз. – Ты просто напился.

Это было правдой. Том напился. Он плюхнулся на скамейку и ласково погладил Кухулина. Зал поплыл у него перед глазами. А ведь несколько секунд назад он все видел совершенно ясно. Овцы… это что-то должно означать. А, может быть, это означает только то, что он напился. Снова. Безнадежно.

На сцене тем временем появилась Смерть в образе черного барана. Собственно говоря, выход Отелло был не так уж и нужен. Никто, видевший, как умирала Зора, не усомнился бы в ее смерти. Но Моппл, Мапл и Зора настояли на том, чтобы в паб с ними пошел и Отелло. Отелло знал мир и зоопарк. Без него они бы идти не рискнули.

Отелло и Мапл караулили труп, чтобы заполучить маленькую человеческую душу Джорджа. В какой-то момент Бесс надоело ждать. Мисс Мапл откатила Зору к «лугу», в другой угол сцены. Чтобы Бесс смогла сдвинуть труп, Зоре приходилось помогать ей, отталкиваясь от сцены ногами.

Оказавшись на «лугу», Зора замерла, лежа на спине. Мапл ударила ее в грудь копытом (у Зоры после репетиций осталось даже несколько синяков). Смерть в облике черного барана с демонически сверкающими глазами продолжала кружить вокруг трупа.

* * *

Моппл Уэльский уже отказался от мечты заполучить кусок пирога и поспешил к подиуму. У Моппла была важная роль. Начиналась третья и самая трудная часть их представления – Бесс. Моппл снова ухватил зубами вонючую тряпку и встал рядом с Мапл. Как раз вовремя.

Они долго думали, как точнее показать убийцу, чтобы было похоже. Наконец Моппла Уэльского осенило: запах!

– У них все же есть носы, – сказал он. – Большие, посередине лица. Что-то они должны чуять. А Бесс должен учуять всякий!

И они принялись за работу. У тряпки, которую они нашли в чулане для инструментов, Мод обнаружила очень слабый кисловатый запах, похожий на запах Бесс. Чтобы усилить его, тряпку на ночь закопали в прелую землю, а с утра присыпали жеваным щавелем (Сэр Ричфилд, как старый вожак, пережевывание щавеля взял на себя), а потом в нее на некоторое время сунули недавно сдохшую землеройку. Эффект был поразительным. Разумеется, тряпка пахла не совсем, как Бесс, но людям, с их неразвитым обонянием, этого запаха должно было хватить.

Моппл выразительно помахал тряпкой, и по залу поплыли облака остро-кислого запаха убийцы. А еще у них была вещь. Цепочка с блестящей висюлькой, похожая на ту, что носила Бесс. Лучше всего было бы повесить эту цепочку на шею Мисс Мапл. Они пробовали, но цепочка тут же исчезла в густой шерсти Мапл. Поэтому Мисс Мапл взяла цепочку в зубы и вышла на край сцены. Моппл со своей вонючей тряпкой встал рядом с ней.

Внизу в публике произошло какое-то шевеление. Кто-то бормотал проклятия. Что-то упало, бокал покатился по полу.

Мясник загрохотал по доскам. Колеса кресла-каталки блестели в свете прожекторов.

Оказавшись на сцене, он заколебался на какое-то мгновение. Его глаза метались от Моппла к цепочке в зубах Мисс Мапл. Наконец он остановился на Моппле Уэльском. Моппл не стал терять ни секунды. Он развернулся и слетел со сцены по вторым сходням, крепко сжимая тряпку зубами. Мясник гнался за ним по пятам. Поражало, как быстро он мог передвигаться на кресле-каталке. Остальные овцы наблюдали с подиума, как Мясник гоняется за Мопплом по залу и широким проходам.

Была ли это растерянность или гениальное решение, но Моппл вдруг метнулся в узкий коридор между двумя рядами столов. Как и следовало ожидать, мясник ринулся за ним. И тут оказалось, что, хотя Моппл Уэльский и очень жирный баран, он все же заметно тоньше мясника с его креслом. В то время как Моппл беспрепятственно преодолел узкое пространство, мясник застрял. Овцы уже приготовились услышать его громкие проклятия, но он только посмотрел Мопплу вслед и молча сложил руки замком.

Моппл Уэльский с дрожащими коленками вернулся на подиум, где отдышался и рядом с остальными овцами почувствовал себя увереннее. Тряпку он во время погони потерял.

Моппл бросил на Отелло сердитый взгляд.

– Зрители, они спокойные, они ничего не делают, – передразнил он.

Отелло смутился.

Люди и овцы смотрели друг на друга. Никто не аплодировал. Моппл, к которому постепенно возвращалось мужество, был несколько разочарован. В глубине души он ждал аплодисментов. Даже больше того. Во время представления он стал подумывать о том, каков «Гиннесс» на вкус.

Овцы щурились от табачного дыма. В зале была зловещая тишина. Зора беспокойно поглядывала по сторонам. Дым заполнил зал, как коварный туман. И где-то в этом дыму приготовился к прыжку хищник.

Но он не прыгнул. Тишина понемногу растворялась в звуках. Сначала стали слышны голоса из задних рядов, где сидели туристы. Вопросы и тихий смех. Кто-то встал и отвез Хэма на его место. Вскоре весь зал загудел как пчелиный улей. Минута внимания к овцам прошла, а справедливость так и не показалась.

Очкастый, назвавший Отелло Сатаной, снова вышел на сцену. Овцы проскользнули за его спиной к задним сходням. Они хотели посмотреть, не произойдет ли что-нибудь важное.

– Аплодисменты для Пегги, Полли, Самсона и Черного Сатаны, которые доказали нам сегодня, что и овцы кое-что понимают в современном театре, – произнес мужчина.

Аплодисменты были, мягко говоря, не слишком убедительные, и у овец было такое чувство, что предназначались они скорее Очкастому, чем им.

– Глубокоуважаемые дамы и господа! На ваших глазах только что самые талантливые и умные овцы Гленнкилла боролись за вашу благосклонность. От вас зависит… – Он внезапно остановился.

Сзади, в другом конце зала, произошло какое-то движение. По главному проходу медленно шла Бесс. В руках она нежно, как маточная овца, держала тряпку, потерянную Мопплом. Бесс сложила ее, и овцы смогли узнать ее только по двум красным точкам на белом фоне, которые просвечивали сквозь грязь.

Бесс шла прямо к сцене, как по ниточке, очень уверенно, спокойно и прямо, и смотреть на нее было одно удовольствие.

Перед подиумом она остановилась.

Очкастый с удивлением посмотрел на нее.

– Простите меня, – сказала Бесс, – я хотела бы кое-что сказать.

– Именно сейчас? – зашептал тот, наклоняясь к ней.

– Да, – ответила Бесс.

– Дамы и господа! – сказал он снова в полный голос. – Мы прерываем ненадолго нашу программу, поскольку разговор пойдет о благотворительности.

Он сделал приглашающий жест, но Бесс не стала подниматься на подиум. Она просто присела на край сцены и пальцами пригладила юбку.

– Джордж… – сказала она. – Я хочу вам рассказать о Джордже.

С этой минуты в зале стало так тихо, что слышно было, как летит муха. Внимание присутствующих Бесс привлекла без труда. При этом она не показывала никаких номеров, а просто сидела на краю сцены и говорила. Иногда слегка болтала ногами, иногда осторожно гладила тряпку.

Тряпка, по-видимому, значила для нее очень много, несмотря на ту вонь, которая от нее исходила. И начала она разговор именно с тряпки.

– Это я ему подарила, – сказала она. – На вечную память. Вечную. Это было так легко. Я вышивала всю ночь. Я уже заранее знала, как это должно выглядеть. А утром мне показалось, что я могу все. Могу летать, могу все сказать, все сделать. Это было…

Бесс помолчала немного, может быть, для того, чтобы удержать свой голос, который становился все неуловимее, так что ему угрожала опасность раствориться совсем.

– …хорошо.

Люди зашептались.

– И вот, когда время пришло, я ничего не смогла ему сказать, просто молча сунула ему платок в руки. Он посмотрел на меня непонимающим взглядом, а я не могла ничего ни сказать, ни сделать. И когда я снова увидела этот платок, мне стало ясно, что это самая большая вина в моей жизни.

Свет прожекторов, который был направлен на Бесс, стал очень холодным.

– В предпоследнее воскресенье поздно вечером он постучался ко мне. Я еще не спала, открыла дверь. Смотрю – Джордж. Я начала ему что-то говорить про Благую весть, рассказывать о Евангелии, как всегда, когда мы с ним встречались. Я всегда с ним говорила о Евангелии.

Бесс печально покачала головой.

– Но в этот раз все было иначе. «Бесс, – сказал он ласково. – Послушай, это очень важно». У меня подогнулись колени, потому что он сказал это необычайно ласково. Я тут же замолчала и пригласила его войти. Все было почти так, как я себе рисовала. Но он, разумеется, думал совсем о другом.

«Я хочу попрощаться», – сказал он. «Конечно», – ответила я и храбро улыбнулась ему. Мне тогда казалось, что храбро, но теперь-то я знаю, что получилось жалко. «Конечно, тебя ждет Европа». «Нет, – ответил он, – не Европа». Я сразу поняла, что он имел в виду. Это было так здорово, что я так быстро его поняла. Я, разумеется, была как в тумане. И тут он сказал мне, зачем пришел… Точно не знаю, что было потом. Помню, я умоляла его не делать этого. Но он упрямо стоял на своем. Он всегда был упрям.

Тонкие пальцы Бесс что-то чертили на грязном платке.

«Ты же так радовался тому, что едешь в Европу», – сказала я. «Да, я радовался. Иногда это у меня получается. Мне страшно, Бесс. Я не могу. Слишком поздно».

Бесс задрожала. Ее руки, словно в поисках помощи, соединились. Левая гладила правую, словно успокаивая.

– Я не смогла дать ему мужество. Я даже помогла ему в том, что он задумал. Я знала, что иначе его не похоронят…

Голос Бесс словно заблудился в лесу и, дрожа, остановился на минуту.

– Я пошла бы с ним, но он не захотел. «Через час на лугу, – сказал он. – Все уже будет кончено». И я пришла. В грозу. Он был уже мертв. Если я не могу сделать это ради него, подумала я, то чего стоит моя…

Бесс улыбнулась, глаза у нее были влажными от слез. Овцы были поражены. Ведь улыбка в такой ситуации уходит как вода в песок.

– Ой, – простонала она. – Это был ад. И все дни потом… Все было неправильно, такой грех, и все же, все же…

– Почему? – спросил хриплый голос из первого ряда. Это был почти шепот, но в напряженной тишине он прозвучал ясно и четко.

Бесс впервые с тех пор, как начала говорить, подняла глаза.

– Почему… так? – еще тише просипел Хэм.

Бесс растерянно посмотрела на него:

– Я не знаю почему. Нужна была непременно лопата. «Это заставит их задуматься», – сказал он. Отговорить его было невозможно. Это было ужасно.

Хэм покачал головой.

– Я не о лопате. Я о Джордже.

– Разве так трудно понять? – сказала Бесс.

Она вдруг обиделась и разозлилась, как молодая овца, защищающая своего первенца.

– Когда я отдавала ему платок, у меня тоже такое было. Иногда мечты могут быть такими большими, что их невозможно вынести. И страх, что они не исполнятся. Он слишком долго ждал этой поездки в Европу. Может быть… может быть, у него не хватило сил проверить, справится ли он с этим.

– Но…

Бесс остановила его:

– Разве это так неожиданно? Неужели только я замечала, как он одинок? Конечно, при мне он всегда шутил, но я видела, как он шаг за шагом отстраняется от всего, погружается во мрак.

Овцы посмотрели на Отелло. Вид у вожака был смущенный.

Бесс вздохнула.

– Как давно все это началось! Семь лет назад, когда я вернулась из Африки, я поняла, что ему стало по-настоящему плохо. Я не знаю и не хочу знать, что тогда случилось. Но с тех пор ему не нужен был ни человек, ни Бог. Сначала я думала, что это как-то связано со мной, с моим отъездом, но это говорило только мое тщеславие.

Почему я не сказала ему! Он, правда, никогда и не слушал меня. Но самое главное, что мне всегда хотелось ему сказать, я так и не сказала…

Выходило, что Бесс и Джордж разговаривали о смерти Джорджа. Но откуда Джордж мог знать, что умрет? Почему он не убежал от смерти, если знал?

В том, что говорила Бесс, не было никакой логики. Это был новый для овец опыт. Они понимали слова – это были простые слова, например, «жизнь», «надежда», «одинокий», но что имела в виду Бесс, произнося эти слова, они понимали не вполне.

В какой-то момент овцы сдались. Очень трудно сосредоточиться на словах, если не понимаешь их смысла. Вскоре голос Бесс стал для них всего лишь тихой печальной мелодией.

Разочарованные, они потрусили в угол, к другим овцам.

– Так кто же все-таки убил Джорджа? – поинтересовался наконец Моппл.

Ему никто не ответил.

Овцы услышали фырканье. К ним подошел Фоско. Глаза у него неестественно блестели, и пахло от него странно.

– Джордж, – сказал Фоско.

На странное эхо никто из овец не отреагировал.

И тут Зора медленно и вкрадчиво переспросила:

– Джордж – убийца Джорджа?

– Вот именно, – ответил Фоско.

– Но Джордж умер, – сказала Зора. – Его убили.

– Правильно, – подтвердил Фоско.

– Джордж убил сам себя?

– Правильно, – еще раз мрачно подтвердил Фоско.

– Она врет, – заблеял Моппл, который так долго таскал в зубах вонючий платок, чтобы раскрыть убийство своего пастуха. – Она просто не хочет признаваться, что это ее рук дело.

Но овцы поняли по запаху, что Сердобольная Бесс не врет. Ни капли вранья.

– Это сумасшествие? – спросила Зора.

– Нет, – сказал Фоско. – Это самоубийство.

Само-убийство. Новое слово. Которое Джордж уже не сможет им объяснить.

– Люди так делают иногда, – сказал Фоско. – Они смотрят на мир и решают, что больше не хотят жить.

– Но, – проблеял Моппл, – хотеть и жить – это одно и то же.

– Нет, – сказал Фоско, – у людей иногда бывает по-другому.

– Не слишком-то это разумно, – сказал Моппл.

– Разве? – спросил Фоско. – А ты почем знаешь? Я здесь уже несколько лет. И я понял, что иногда не так-то просто решить, что умно, а что нет.

Ему никто не стал возражать. Овцы молчали, пытаясь переварить услышанное. Внизу, в зале, Бесс уже закончила свою исповедь, и люди испуганно загалдели, перебивая друг друга.

Зора подняла голову.

– А как же волк? – спросила она.

– Волк – внутри, – ответил Фоско.

– Он что, как пропасть? – спросила Зора. – Как это – пропасть внутри?

– Да, пропасть внутри нас, – подтвердил Фоско.

Зора задумалась. Упасть в пропасть – это понятно, это можно себе представить. Но упасть в глубину себя?

Она потрясла головой.

– Нет, это не для овец, – сказала она.

– Да, – подтвердил Фоско, – это не для овец.

Мисс Мапл задумалась. Склонив голову набок, она растерянно встряхивала ушами.

– Все выяснилось, – сказала она наконец. – Идем домой.

Овцы попрощались с Фоско, который понимал тайный смысл вещей и по праву из года в год получал звание самой умной овцы Гленнкилла, и направились к выходу. Первым шел Отелло, потом Зора, за ней Мапл и наконец Моппл Уэльский. Он уже хотел выскочить наружу, но чья-то мощная рука придержала дверь и тихо закрыла ее перед самым его носом.

Моппл остался в вонючем пабе. И замер.

Мясник с бледным трясущимся лицом, прищурившись, сидел прямо перед ним. От колес его кресла несло резиной. Моппл растерянно огляделся по сторонам. На этот раз бежать было некуда. Он был в ловушке.

– Это ты, – сказал мясник опасно тихим голосом, – ты?..

Моппл Уэльский дрожал, как лист на ветру. Всякая плоть – трава.

Хэм протянул руку вперед, словно хватаясь за воздух. Моппл отпрянул. Он подумал, что вот сейчас рука Хэма оторвется и набросится на него.

Но Хэм только кивнул ему чуть ли не с уважением.

– Теперь я понимаю, – сказал он. – Теперь я знаю, что заслужил это. Я должен был заметить, что ему плохо. У него не было других друзей, да и я, как оказалось, тоже им не был.

Моппл смотрел на мясника расширенными от страха глазами. Пятерня мясника сжалась в кулак перед его носом.

– Но я ничего не замечал, – продолжал мясник. – Я просто смотрел в другую сторону. Равнодушие! Вот что Джордж не переносил в людях.

Рука мясника задрожала. Мопплу стало дурно.

Внезапно дверь открылась.

Мясник молчал и смотрел на Моппла слезящимися глазами. Руки безжизненно лежали у него на коленях.

Прошло какое-то время, пока Моппл понял, чего ждет мясник.

Густой и нежный, как замша, ночной воздух струился в ноздри. Моппл Уэльский был свободен.

* * *

Инспектор Холмс с отчаянием наблюдал, как на подиуме само собой раскрывалось его дело. Значит, самоубийство. А лопатой его проткнула та седая женщина. Он бы никогда не догадался. Теперь, задним умом, он понимал, что это не так уж и невероятно. Одинокий старик с придурью, брак распался, дочь далеко. Обычное дело. Но понять это все же было трудно.

Вежливое покашливание отвлекло его от тяжелых мыслей.

Рядом с Холмсом стоял человек, одетый в темное. Невзрачный. Именно так. Один из тех, внешность которого очень трудно описать свидетелям уже через пять минут после преступления.

– Мою бордер-колли зовут Мэрф, – сказал мужчина.

– А-а, – протянул Холмс, – а я-то уж подумал. Чего вам еще надо? Я же оставил вас в покое, как договорились.

– Бесспорно. Мы в самом деле потрясены вашей способностью ничего не предпринимать.

– Что вы скажете об этом? – спросил Холмс, кивнув на сцену, где седовласый мужчина заканчивал выступление.

Невзрачный пожал плечами.

– Нас это не касается. Да и вас, кажется, не особо касается, не правда ли? Но может быть, вы захотите хоть раз раскрыть настоящее дело? Самостоятельно?

Мужчина положил на стол видеокассету, рядом с бокалом. Бокал снова был наполовину пуст.

– Берите же, – сказал мужчина. – И выясните все про этого Маккарти. Вашей карьере пойдет на пользу.

Когда Холмс запихнул кассету в слишком тесный для нее карман пиджака, рядом уже никого не было. Ну и что? На вопросы он все равно отвечать бы не стал. Холмс опустошенно уставился на стол, где реклама на картонной подставке под пиво обещала благодаря «Гиннессу» славу и величие. У него внутри появилось странное чувство, но это не было связано с делом Гленна.

Это было связано с его жизнью. С его работой в полицейском участке, куда ему совершенно не хочется возвращаться.

Бокал с «Гиннессом» он оставил на столе полупустым.