Текст книги "Девочка шейха (СИ)"
Автор книги: Леона Хард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Отшатываясь от верблюдов, интересующихся моей шапкой, и огибая привязанных к арбам ослов, хитро смотрящих — кого бы им, как бы невзначай, лягнуть, я добрался до места сушки кизяка. Вереница фигур с коническими большими корзинами за спиной шагала на сушильную площадку, ссыпала свой благоуханный улов под ноги раскладчикам и снова отправлялась бродить по гигантскому пастбищу, в которую были превращены все окрестности Летающих Шатров.
Я какое-то время равнодушно взирал на происходящее, когда в одной из фигур вдалеке, сутуло бродящих в поисках экологически чистого природного топлива, мне почудилось нечто знакомое. И следом ковыляет еще одна, длинная и мощная, с целым лесом кудрей на склоненной голове.
— Люк! Гус! — заорал я, забыв про любую конспирацию, и припустил по траве.
* * *
Они смотрели на меня пустыми тусклыми глазами. Их лица не выражали ничего кроме тупой покорности. Я не узнавал щеголеватого портье и веселого добродушного здоровяка в этих заторможенных куклах с лицами потомственных дебилов.
Добиться от них я сумел только «простите, господин!» и «виноват, господин!» — слова они шелестели с бесконечно равнодушным видом и все пытались обойти меня, который стоял у них на пути, цеплялся за корзины и мешал выполнению порученных обязанностей.
— Люк, сволочь ты бессовестная, вспомни меня! Это же я, Нимис! Посмотри на меня! В глаза смотри!
— Без толку, парень, — сказал вынырнувший из вечернего сумрака Сакаяма. — ты посмотри, кто они такие. На имена смотри!
Я моргнул.
«Безымянный раб.»
Перевел взгляд на Гуса
«Безымянный раб»
— Кто это с ними сделал? Их можно оживить?
— Да они так-то не мертвые вовсе. Видишь, на них — рабские ошейники? Мерзкая штука. Это из-за них люди тупеют. Да не дергай ты его, бесполезно это, не снимешь ты этот ошейник так запросто. Ключ от него нужно раздобыть.
— И где эти ключи⁉
— У их хозяина, конечно.
— И где этот хозяин⁈ - Сакаяма пожал плечами.
— Поди разбери! Военную добычу учгурцы делят по рангу — князю большая часть, командирам, поменьше, остальным — что останется. Кому именно эти два раба достались — откуда знать?
— Сакаяма!- сказал я. — Я вас умоляю! Помогите мне спасти друзей! Нельзя с ними так… это просто подло и недопустимо! Мы же явились спасать рабов — давайте спасем этих двоих, а потом вернемся к нашей армии.
Глава 12
Сакаяма поскреб шею пальцами и вскинул в небо широкий вздернутый нос, потом уставился на меня маленькими глазками.
— Я что, похож на жалкого святого, который без толку бродит по земле, совершает так называемые «добрые дела», от каковых дел получается вреда всегда больше, чем пользы?
Я счел, что это вопрос риторический и промолчал, но Сакаяма подергал меня за пуговицу и требовательно вопросил:
— Ну, похож? Ты видишь у меня где-нибудь босые ноги, чашу для подаяний и такое выражение брезгливой морды, словно весь мир задолжал мне десяток золотых? Отвечай мне, похож я на такое благотворительное чучело?
— Не похожи, — ответил я. — но вы похожи на доблестного военачальника, который не может оставить в лапах у врагов граждан своей страны.
То, что Лукась и Гус — не граждане Камито, решил я, в данном случае детали. Малосущественные. По злосчастной пирушке с барсуками я помнил, что Сакаяма явно чувствителен к самой грубой лести. Хотя, возможно, эта лесть должна непременно вылетать из накрашенных помадой губ и сопровождаться хорошей чарочкой алкоголя…
— С другой стороны, — сказал Сакаяма, — скоро наступают те дни года, когда владыка преисподней начинает рассылать по всей земле своих вынюхивающих и подглядывающих слуг, дабы те записывали все добрые и все злые дела в их амбарных книгах и, исходя из этих доносов, определяет каждому живущему судьбу на следующий год. Я так считаю, что в этом году мой баланс сильно в плюсе. Не сосчитать сколько раз я не сносил головы глупцам и наглецам, а ограничивался крепкой трепкой! Сколько вина я не выпил, потому что отвлекался на девок! Сколько девок я не… тогось, потому что был занят вином! Собственно говоря, — продолжал Сакаяма, все еще крутивший мою пуговицу, — это был не год, а сплошной подвиг самоотречения и духовного роста. Но все таки еще одно-другое доброе дело в копилку, может, не повредит. Этот сивоусый подземный гриб вечно путается в сложении и вычитании. Тем более кто сказал, что, совершая добрые дела, нельзя как следует попаскудить?
С этими словами он торжественно, как великую награду, вручил мне оторванную пуговицу и поскакал, переваливаясь на коротких ножках, через поле, закинув на плечо грабли.
***
— Значит, все это княжеские рабы? — Сакаяма, опершись на плетень, беседовал с унылым надсмотрщиком, который, попивая чай, следил за процессом раскладки кизяка на сушение. — Ай-ай, какая жалость, так хотел прикупить парочку! Вчера прибил своего последнего раба, и хоть домой не возвращайся, такая пустота. Ни в рожу никому не плюнешь, ни палкой не отлупишь. Вот скажите, уважаемый, разве это дело для благородного мужа — лишиться всех своих слуг и рабов? На ком тогда он будет развивать свой гордый дух? Кто оттенит его своим ничтожеством, кто ему завтрак приготовит? А нельзя, — тут свин понизил голос и зачастил, — скажем, выкупить невзначай пару этих доходяг? Ну, мало ли рабов мрет, нешто за них с вас, княжеских служителей, такие уж штрафы возьмут? Наелись вороньих ягод, да и померли поносом — дело-то обычное… У вас же, почтеннейший, небось, и ключик от их ошейников имеется.
— Нет, — сказал надсмотрщик, — ключ от них князь, уезжая, распорядителю Рабьего Рынка передал. А купить вы их, почтенный господин, сами там сможете, их через два дня всех туда погонят, как купцы антийские прибудут.
— Их в Антию будут продавать? — с ужасом спросил я.
— Ну, а что с этим отребьем еще делать? — пожал плечами надсмотрщик. — Уж не знаю, что с ними в Антии творят, может, едят, но у нас от них только хлопоты и пустой расход лепешек.
— Что ж, — сказал Сакаяма, — ничего не поделаешь! А скажите мне, почтеннейший, в какую цену купцы обычно берут молодых мужчин?
— Тысяч по пять за каждого готовь, господин. И то, если торга большого не будет. Женщины молодые — те сильно дороже, а за мужчину тысяч пять, ну, шесть, если у раба все зубы целы.
— Вопрос с целостностью зубов легко решаем, — кивнул Сакаяма, но, к счастью, не направился тут же понижать цену Гуся с Лукасем, а, похлопав меня по загривку, сообщил, что нам пора позаботиться о жратве и ночлеге, а уж завтра продолжим разбираться с нашими утомительными добрыми делами.
На ночлег остановились в большом караван-сарае, где тоже были ковры на полу, люди обедали, сидя на этих коврах, ночевали тут же, плотнее закутавшись в халаты и пристроив под голову седельные сумки. Я опасливо ожидал, что Сакаяма и здесь устроит такое же бесчинство, как в прошлой палатке, но повезло — роскошными танцовщицами местный владелец не озаботился, а потому Сакаяма оперативно пришел в свое стандартное состояние храпящего куля, и ночь прошла в целом спокойно, если не считать его жуткого храпа, а также возмущенных тирад других ночующих по поводу этого звукового насилия.
Почтового ящика в Летающих Шатрах мне так обнаружить и не удалось, похоже, у учгурцев не сложились отношения с почтовиками Альтраума. Что же, я не удивлен. Их привычка чуть что хвататься за кинжалы вряд ли могла снискать одобрение у здешних почтовиков. Хотя с пауками я тут дела пока не имел, может, у них гонору и поменьше, чем у голубей. Где же найти завтра десять тысяч золотых? Раз ребят планируют продать в Антию, то все куда страшнее, чем мы думали. Как мы сможем их там разыскать? Что с ними там сделают?
Ну почему⁉ Почему всегда все получается так ужасно⁈ Почему нельзя было сделать так, чтобы ребята спокойно собирали кизяк до прихода победных войск Камито⁈ Тут даже воды нет, чтобы можно было попытаться поймать что-нибудь дорогостоящее. И я был совершенно уверен, что если бы у Сакаямы даже были какие-то сбережения, (хотя если бы они и были, он бы их тут же пропил), то не стал бы он их тратить на покупку незнакомых рабов.
Я оглянулся по сторонам, — не порхает ли где-нибудь поблизости случайно какое-нибудь насекомое? — но, надо думать, бабочки не любят помещений, в которых несколько десятков давно немытых мужиков храпят вповалку, насыщая воздух разнообразнейшими ароматными испарениями. Даже я в конце концов перебрался на улицу с ковриком и пледом. Пусть ночи уже и холодные, но даром у меня что ли рекордные показатели морозостойкости?
* * *
Я боялся, что с утра Сакаяма первым делом налакается до невменяемого состояния, но он на удивление был бодр, с удовольствием хлюпал горячую лапшу, дул на обожженные пальцы, которыми он эту лапшу подталкивал себе в пасть из горячего бульона, чавкал, как свинья.
— Суп богов! — сказал он, облизываясь.
Я спорить не стал, хотя предпочел бы, чтобы боги меньше злоупотребляли перцем и бадьяном. Я уже знал, что приставать с расспросами к Сакаяме — дело совершенно бессмысленное, поэтому просто почтительно сидел рядом и смотрел на него жалобными глазами. Сам ненавижу, когда так делают, но других методов воздействия на военачальника у меня не было.
После завтрака мы отправились гулять по Летающим Шатрам, которые были точно такими же шумными, грязными и бестолковыми, как и вчера. Мы добрались, видимо, до торгового центра: палаток тут было поменьше, а людей вопящих «Лучший сушеный кобылячий сыр — обломаешь все зубы пока сгрызешь!» — значительно больше, чем в прочих местах. В нос неожиданно ударило резким и неожиданным здесь запахом рыбы. На большой арбе, набитой мокрой травой, стоял, расставив ноги и уперев кулак одной руки в бок, мужик, держащий за жабры большого, в полметра длиной, золотого карпа.
— Карпы, выращенные в прудах обители Заоблачных Вишен! Еще живые, доставленные на телеге с волшебными кристаллами! Карпы, дарующие долголетие, рыба, возбуждающая женскую похоть! Всего по три золотых за одного огромного жирного карпа!
На мой взгляд три золотых за такого красавца, да еще и посреди голой безводной степи — было вполне умеренной ценой, но народ разбирал карпов неторопливо, громко жалуясь на беспредельную жадность продавца и костлявость этих маленьких жалких рыбешек.
— Неслыханное дело! — Сакаяма разрыл траву на повозке и вытащил оттуда карпа. — Три золотых за одну рыбу, когда за такие же деньги можно приобрести половину жирного ягненка. Жульничество это и обман, вот что я скажу!
— Да! — откликнулся стоящий рядом востроносый непись в заплатанном халате. — Я бы и не брал, но у меня старенькая бабушка болеет, все бы, говорит, отдала за то, чтобы покушать карпа, зажаренного в соевом соусе с пореем.
— Я вас не неволю брать мою рыбу, любезнейшие! Хотите — ищите где подешевле. Только на сто верст в округе другой рыбы вы не найдете.
— Ну, это как посмотреть, — сказал Сакаяма, — можно и найти, ежели искать умеешь.
— И как ты собрался искать карпов, уважаемый? Это тебе что, кизяки?
Сакаяма хмыкнул, достал нож и одним движением отрезал у карпа голову. Тушку он кинул в инвентарь, а голову вручил мне, велев держать бережно. Толпа заинтересовалась и начала образовывать вокруг нас кольцо. Сакаяма перехватил половчее грабли и принялся разбивать ими землю неподалеку от телеги.
— Уж не думаешь ли ты, почтеннейший, что карпы живут под землей, как суслики?
— Эй, смотрите, смотрите! Безумый дервиш потеху устраивает!
— Это он червей копает для рыбалки, небось. Ха-ха!
Выкопав не очень большую плоскую ямку, Сакаяма оглянулся по сторонам и выхватил у одного из зевак, вышедших на шум из соседней чайной, чашку чая.
— Эй! — возмутилась жертва грабежа. — Так не делается!
— Не делаются — у твоей матушки разумные дети! — огрызнулся Сакаяма, плеснул чай в ямку и несколько раз ударил об землю граблями. Земля затряслась, и на месте ямки образовался небольшой круглый прудик метра три диаметром. Толпа ахнула и отпрянула, а потом придвинулась обратно, став еще плотнее и теснее, так что я оказался выпихнут на край пруда и чуть было не свалился. Замахал руками и выронил скользкую рыбью голову в воду. Сакаяма довольно хрюкнул, засучил рукава, сунул руку в пруд и вытащил оттуда живого, отчаянно бьющегося карпа — ничуть не хуже тех, которых продавал рыбный спекулянт, который, кстати, тоже стоял в толпе с глазами совершенно круглыми и так же, как и все прочие, восторженно ахал.
— Свежайший карп из обители Чайной Лужи! Всего по одному золотому за вкуснейшего карпа! Карп чудесного происхождения — принесет удачу, богатство и здоровое потомство тому, кто вкусит его мясо сегодня до полуночи!
Я едва успевал принимать монеты, которые тянули со всех сторон. Сакаяма влез в свой пруд уже по пояс и безостановочно швырял все новую и новую рыбу на берег под ноги покупателям, толкающимся и орущим от счастья соприкосновения с чудесным. Мне показалось, что прошло всего несколько минут, а мы уже продали несколько сот карпов и Сакаяма, обшарив мелкий пруд, сообщил собравшимся, что потеха кончилась. Действительно, пруд затянулся, как только Сакаяма выбрался на берег, словно ничего и не было — даже влажного пятна на земле не осталось. И одежда на Сакаяме — сухая. Люди поспешно расходились с купленными рыбами, видимо, торопились найти порея и соуса для успешнейшего приманивания благополучия.
— Постойте! — вдруг послышался дрожащий от негодования голос торговца рыбой.
Он стоял возле своей арбы и с безумными глазами рылся в мокрой траве.
— Позвольте, а где же МОИ карпы⁈
— Бежим! — крикнул Сакаяма, ухватив меня за рукав, и мы помчались, петляя по бесчисленным закоулкам.
Наконец Сакаяма отпустил рукав, и я встал на дороге, задыхаясь.
— Круто вы его карпов заколдовали, — наконец смог выдавить я.
— Просто немного глаза этим пустоголовым отвел, так-то колдовства я не люблю, но раз уж мы взялись делать добрые дела…
Я не был уверен, что сотворенное нами на рынке можно было смело отнести к категории добрых дел, но благоразумно оставил сомнения при себе.
— Насколько мы там наторговали? — спросил Сакаяма.
Я залез в денежный мешок и какое-то время сосредоточено считал.
— Двести тридцать золотых и еще пять, но это у меня было.
— Что же, — сказал Сакаяма, — семена богатства мы добыли, а теперь нужно их достойным образом вырастить.
Я серьезно ожидал, что он сейчас начнет организовывать граблями поле для высаживания золотых, но вместо этого военачальник толкнул меня в сторону еще одного большого очень замызганного шатра, возле входа в который толпилась самая живописная коллекция разбойничьи рож, которую я когда-либо видел.
* * *
Внутри были и игроки, причем довольно много, больше половины. Мне случалось видеть казино в фильмах, так вот это совершенно не было похоже на казино. Никаких рулеток, никакой тишины, никаких девушек-крупье в строгих костюмах. На вытертых до лысости пованивающих коврах кучками сидели на корточках и стояли на четвереньках люди — орали, ругались, с громким грохотом трясли стаканчиками. В центре некоторых кучек лежали расчерченные доски с шашками или камешками, в других просто швыряли кости на большие куски толстой жесткой кожи. Гам, ор и дым от кальянов. За порядком тут бдили серьезно: вдоль стен стояли мордовороты в кожаных жилетках без рукавов, дабы посетители могли внимательнее разглядеть эти чудовищные бицепсы, от которых руки громил больше напоминали свиные окорока, чем человеческие конечности. С поясов охранников свешивались короткие, широкие сабли.
— Если мы будем играть, — сказал я Сакаяме, — то лучше это делать мне. У меня параметр удачи очень высокий и вообще я жрец одной богини, которая у нас за удачу отвечает.
— Тогда тебе точно нельзя прикасаться к костям, — буркнул Сакаяма.
— Но почему⁈
— Потому что богиня та же баба, а бабы страсть как не любят, когда ты их любовь к себе как должное воспринимаешь. Запомни парень, никогда ни одной женщине слишком верить нельзя. Давай сюда деньги!
Я высыпал весь кошелек в широкую лапищу Сакаямы. Даже монетки не оставил — мне суеверно показалось, что так будет правильнее. Пусть Злая Девка видит, что я целиком на нее полагаюсь, хотя, может, женщины этого тоже не любят?
— А ты вали отсюда, — сказал Сакаяма, похлопывая меня по плечу, — вместе со своей покровительницей. Нам она сейчас точно не понадобится.
— Это почему еще? — ошалело спросил я.
— Потому что в расчете на удачу только дураки садятся в кости играть. Иди, иди, топай!
Я дотопал до выхода и устроился на камешке неподалеку. Сел спиной к дороге и лицом в полотняную стену палатки, кто знает, может сейчас по Летающим Шатрам обокраденный нами торговец с отрядом стражников рыщет, ищет злоумышленников. Даже шапку свою замаскировал, накинул на нее плед — уж больно приметная. Достал Сулеймана ибн Дауда, попытался угостить его сушеным тунцом, лягушонок к угощению отнесся равнодушно, сидел смирно, грелся на солнышке. Мне кажется, за последние пару дней он опять слегка подрос, — при этом совершенно непонятно, чем он питается. Хотя он того лучника тогда за нос прилично цапнул, может, и перепал ему кусочек свежего мяса. Хрящи для роста — очень полезно. У меня когда проблемы с костями начались, мама хаш научилась готовить, такое густое желе из костей — скандалов было, помню, много, никак я этот хаш не хотел есть, неблагодарный сын.
Лягушонка я убрал, но сам пригрелся на все еще теплом осеннем солнце, привалился к плотно натянутой стене игорной палатки и, кажется, задремал.
Разбудили меня особенно отчаянные вопли, доносящиеся из игорного заведения. Я не удержался и все-таки зашел внутрь. Ну, конечно. Кричали именно там, где виднелась широкая спина Сакаямы, уже поднимающегося с ковра.
— Я сам видел! У этой кости были лапки и хвост! Камаль-ага, идите сюда! Тут колдун колдует! У него кости сами бегают и шестерками вверх кладутся. А ну, не смей золото сгребать, я кому сказал!
С этими словами вопящий изо всей силы двинул кулаком по круглой башке Сакаямы. Это он зря, конечно.
Глава 13
Не знаю каким военачальником был Сакаяма, как-то пока не удалось лицезреть его на данном поприще, но что он был гением мерзких свалок в увеселительных заведениях я уже мог засвидетельствовать под присягой. Все же обилие живописной охраны, на мой взгляд, могло серьезно повлиять на исход сражения — отнюдь не в пользу военачальника. Из шатра я убрался, но на всякий случай торчал поблизости, имея возможность услаждать свой слух всей богатой симфонией хорошей, качественной массовой драки. Полузадушенные крики, смачные шлепки тяжелых предметов по мясу и такой накал нецензурщины, что даже встроенный переводчик начал барахлить, и, если верить ему, то дерущиеся выкрикивали совершенно удивительные наборы слов и выражений, например «я твоей маме сапогом варенье делал!», «дюжина верблюдов тебе в желчный пузырь!» и «третий вопль кошачьей розы!». От нервов мне приходили в голову всякие безумные мысли: например, что нужно было бы записать эти выражения и отослать в Lesto репорт об ошибках перевода, но, к счастью, ни пера, ни бумаги, дабы претворить этот идиотизм в жизнь, у меня не нашлось, да и с почтовыми ящиками по-прежнему была напряженка. Из шатра начали расползаться окровавленные стонущие люди, а когда показались охранники, несущие на плечах совсем уж неподвижных жертв азарта, стало ясно, что порядок постепенно восстанавливается.
— Ну, чего ты там торчишь? — окликнули меня сверху.
Я поднял голову. Сакаяма сидел на балке одного из соседних павильонов, оседлав ее, и превесело помахивал в воздухе короткими ножками.
— А как вы тут оказались? — спросил я, подходя. — Я стоял у входа и вас не видел.
— Как говорят мудрые даосы, — сообщил Сакаяма, — «даже если тебя съели, у тебя все равно есть два выхода.» Но я бы добавил к этой мудрости особое примечание «… и ничто не помешает тебе проковырять еще и третий».
Он спрыгнул на землю столь грациозно, что пробегавшая мимо собачка запуталась в лапках на содрогнувшейся земле и уехала носом в сточную канаву.
— Пошли! — сказал мне Сакаяма, выуживая несчастное создание граблями из нечистот. Собачка не сильно выиграла от этой спасательной операции, так как Сакаяма мощным движением граблей отправил ее на крышу павильона. Но, возможно, он просто решил ее так просушить.
— Прости, брат, — мысленно сказал я собачке, барахтающейся в войлочных складках с изумленным выражением чумазой морды. — Поверь, никто не поймет тебя лучше, чем я.
— Ты давай пошевеливайся, — сказал Сакаяма, — есть у нас с тобой еще одно дельце. До него верст пять бежать, если я ничего не путаю.
— А вам удалось свой выигрыш забрать? — спросил я, петляя по переулкам за Сакаямой.
В этот раз Сакаяма решил снизойти и ответить.
— Ну а как же, — сказал он, — иначе зачем мне было бы туда вообще ходить?
— И что, нам хватит на выкуп?
Сакаяма страшно развеселился.
— Ты что, думал, у этих погонщиков колченогих ослов рваные пояса набиты золотом? Если тысячу монет из них вытрясешь, уже небеса от удивления на землю упадут. Нет, последний бросок костей был сделан, когда на доске было восемь сотен, да и то несколько кругляков раскатилось в суматохе. Впрочем, на мою задумку этого должно хватить.
Как опытный пользователь Сакаямы я решил не спрашивать, что за задумка — не хотел огрести граблями по лбу.
Бежали мы часа два, давно покинув Летающие Шатры и углубившись в странную рощу, где все деревья были мертвыми — их голые белые стволы пестрели выжжеными узорами, а с застывших навеки веток свисали ворохи лоскутков. Что-то я читал, или, кажется, даже смотрел про такие священные рощи — не помню у кого, но в реальности они тоже есть.
— Ага, — сказал Сакаяма, резко затормозив, — так я и думал. Тут оно.
Здесь мертвые деревья переплели стволы и ветки столь плотно, что создали невысокий навес. В глубине образовавшейся тенистой поляны, поросшей короткой жесткой травой, стоял камень, формой похожий на яйцо. Слегка заостренное яйцо. Где-то мне по пояс камешек. Белый, с крапками и блестинками.
— Это что? — спросил я.
— Алтарь Пионовой Девы.
Ничего похожего на пионы я тут не наблюдал, но Сакаяме виднее.
— А кто она такая?
— Ну, типа богиня плодородия, — ответил Сакаяма, ковыряясь пальцем в зубе. Извлекши оттуда кусочек чего-то съедобного, он с видимым удовольствием заглотил находку.
— Что-то я не видел в Учгуре каких-нибудь попыток земледелия.
— И не увидишь, — хмыкнул Сакаяма, — учгурцы слишком почитают Мать Землю, чтобы ковырять ее палками и насиловать семенами. Любой пахарь для них — нечестивец. Да еще и, считай, кровосмеситель.
— Лепешки они при этом жрут.
— Да, лепешки они жрут. И лапшу. И вообще все жрут, что им кровосмесители иных племен взамен лошадей учгурских поставляют. Но сами — ни-ни. Не положено им над землей изгаляться.
— Тогда зачем тут богиня плодородия?
— Так не того же плодородия-то, хех. У Пионовой Девы ходят мужскую силу просить, да женского чадородия. Опять-таки, если ты втюрился в бабу, а она тебе никак не дается — тоже подношения сюда тащи.
— А мы здесь зачем?
— Надо! — сказал Сакаяма. — Твоя задача — благословение Пионки получить.
— И как его получают?
— Эээ, — Сакаяма почесал за ухом, — тут, видишь ли, своя тонкая техника. Для большого благословения лучше всего часть себя ей пожертвовать.
— Это какую еще часть себя? — с подозрением спросил я.
— Да ту самую… не дергайся ты, не все же, так, маленький ненужный тебе кусочек. Тем более у вас, попрыгунчиков, все равно все отрастает.
— Даже не думайте, — ледяным голосом сказал я. — Сами отрезайте себе, что хотите.
… тут я вспомнил, что мы вообще-то вроде как спасаем не друзей Сакаямы, а моих, и немного сбавил тон.
— Может, есть какие-то менее драматичные способы сделать этой богине приятно?
— Может, и есть, — ответил Сакаяма, рассматривая алтарь. — У тебя как со стихосложением?
— Да вообще-то никак, а что?
— У Пионки слабость к поэтам. Если сможешь без подготовки за минуту ей стих у алтаря родить, — то, будь уверен, благословение тебе дадут, особенно если по первому разу. Малое, конечно, но нам как раз такое и надобно.
— Мне кажется, — сказал я, слегка поклонившись, — что столь прославленный военачальник непременно должен быть силен и в стихосложении.
— Не, — сказал Сакаяма, — мне нельзя. Она на меня зуб имеет.
— Но я никогда не сочинял стихов экспромтом.
— Значит, самое время попробовать. Только не вздумай заранее готовиться или что-нибудь заученное рассказать. Она мигом просечет, и тогда шиш нам, а не благословение. На, вот! — Сакаяма достал из-за пазухи флягу. — Подойди к алтарю, плесни винца на камень и хоть несколько строчек из себя да выдави.
— Прямо так, сразу?
— Говорю же — готовиться нельзя, пшел давай!
Я шел к камню и с ужасом понимал, что девяносто девять процентов мозга у меня сейчас занято гениальной строчкой поэта Пушкина «Я помню чудное мгновенье…» Оставшийся один процент в это время вешал большой амбарный замок на дверь с надписью «Вся остальная мировая поэзия в принципе». Но я все-таки плеснул на камень рисового вина из фляжки — тут же над камнем высветились белые цифры обратного отсчета
59…58…57…
«Я помню чудное мгновение…»
….черт, черт, да что же меня так заело-то на этом мгновеньи! Ладно, возьму это первой строчкой, это не плагиат, а вроде как обращение к истокам будет. Сейчас быстренько туда что-то прилепим… Я помню чудное мгновенье, когда я ел в шкафу варенье… Нет, это не подойдет, почему я такая бездарность⁈ уже сорок девять секунд… мне конец, Сакаяма прихлопнет меня граблями, вот уж поистине будет чудное мгновенье, ни в коем случае нельзя эту строчку произносить, нужно придумать что-то совершенно-совершенно наоборот…
Тут со мной в первый и, не исключено, в последний раз в жизни случилось поэтическое вдохновение. Наоборот? Да пожалуйста!
'Забыл я вечную банальность,
Когда ушла меня ты от,
Как бесконечная реальность,
Как грязной жути идиот.'
Произнес это и, потрясенный новыми ощущениями, замолк. Цифры над камне дотикивали последние секунды, и я уже готовился получить граблями по голове, но тут увидел, что темные прожилки на камне запульсировали, поползли, стянулись друг к другу, и в месте их соприкосновения прямо из алтаря начал расти цветок. Зеленый стебель взметнулся вверх, раскрыл нежную зелень листьев, выбросил единственный тяжелый бутон, который распахнулся, отгибая лепесток за лепестком. Я протянул ладонь, и бутон голубого нарцисса упал в нее, стебель рассыпался серым прахом.
— Отлично, — шмыгнул за спиной Сакаяма. — Я же сказал, у Пионки нездоровая страсть к поэтишкам. Не сказал бы, чтобы им от того много пользы было, правда. Давай сюда свое благословение.
— А это можно? — спросил я, глядя как короткопалая лапа Сакаямы заграбастывает нарцисс.
— Можно, можно. Благословение ты получил, а уж что с ним делать — это твоя забота. Теперь побежали, у нас и другие дела есть. Нечего тут шороху наводить.
* * *
Обратный путь вымотал меня, невзирая на замечательные баффы Сакаямы, так что я доплелся до Летающих Шатров на последнем издыхании. Сакаяма бросил меня валяться на обочине, где я и прождал его до вечера. Вернулся он на большом белом двугорбом верблюде. Трясся между горбами с предовольным видом.
— Ну как? — поприветствовал он меня, похлопав по одному из верблюжьих горбов, — красота же?
— Наверное. Я не очень в верблюдах разбираюсь.
— Это не верблюд, а верблюдица.
— А зачем нам верблюдица? Мы на ней потом домой поедем?
— Это не просто верблюдица, — наставительно сказал Сакаяма, подняв указательный палец, — это Красавица в белых одеждах. Что уставился? Зовут ее так!
Да? Ну что же, от Альтраума всего можно ожидать, может, это действительно какая- нибудь непись заколдованная. Я моргнул на верблюда, точнее, на верблюдицу, ничего не высветилось. Верблюд, как верблюд. Верблюдица.
— Красавица в белых одеждах, — сказал Сакаяма, — это самая красивая верблюдица Летающих Шатров. По крайней мере в этом году.
— У них что, конкурсы красоты для верблюдов проходят? — спросил я.
— Именно. И ты видишь победительницу. Я чудом сторговался, чтобы нам ее продали за семьсот восемьдесят девять золотых.
— То есть, вы потратили все наши деньги, чтобы купить вот это?
— Да, и не благодари меня, мальчишка. Если Сакаяма дал слово — он его держит.
— Ладно, — вяло сказал я.
Все происходящие настолько меня вымотало, что я решил просто слепо довериться этой кривоногой свинье. Все равно других вариантов у меня не было. Прыжок веры в лапы кабана.
— Только где мы ночевать будем? И ужинать нам не на что.
— А это тебе что, не ночлег? — сказал Сакаяма, погладив Красавицу в белых одеждах по раздутому пузу. — Жаль, что не дойная, а то нацедили бы с нее молочка. Но и так сойдет, вино во фляге еще есть, карпа ты сейчас пожаришь…
Сакаяма швырнул мне утреннего карпа, и я со вздохом принялся разводить костер. К счастью, инспекторов пожарной безопасности в Шатрах не наблюдалось, святое право свободного человека жечь что угодно где угодно никем не оспаривалось. Красавица изящно улеглась на траву и совершенно не возражала, когда мы, отужинав, привалились к ее теплому боку.
* * *
Антийские купцы раскинули свой лагерь с западного края Летающих Шатров. От учгурского шатростроительства лагерь гостей отличался разительно. Вереница огромных пышных, белых, как гигантские безе, строений из плотного шелка. Антийцы тоже по большей части были в длинных белых одеяниях, а вот верблюды у них ни в какое сравнение с нашей Красавицей не шли: их шерсть была скорее кремовая с бурыми вкраплениями, ничего похожего на изящные завитки нашей верблюдицы. Да еще и одногорбые, мосластые, больше похожие на четвероногих птиц, чем на млекопитающих, зато высоченные, конечно. Мы, держа Красавицу под уздцы, стояли в стороне, чуть сбоку от утоптанного земляного помоста, на который должны были выводить рабов во время аукциона. Купцы же расселись на огромных цветастых коврах прямо перед помостом. Пили чай, перекликивались со знакомыми учгурцами. Между ковров шныряли разносчики шербета и халвы. Все эти сволочи в тюрбанах были так приятно оживлены, как будто они симфонический концерт слушать пришли, а не живых людей покупать. Хуже всего, что среди неписей-покупателей я заметил несколько игроков. Неписи еще ладно, у них программа, что с них взять, но этих людоторговцев с игровыми плашками на груди прямо очень хотелось вздуть. Я оглянулся на Сакаяму. Что же, есть у меня интересное подозрение, что если не участником, то свидетелем справедливого покарания мне стать удастся. А то что-то мой спутник уже скоро сутки себя почти прилично ведет. Не к добру это.
