Текст книги "Под знаком Льва"

Автор книги: Леон де Грейфф

Наклонная мелодия

 
I
Песня полдня, пьяного синью
и солнцем!
Песня красочного, праздничного полдня!
А я одинок, одинок и сер.
(Свернувшись в бродячей скорлупе
своего безумства,
слушаю далекого соловья,
который плачет у меня в сердце.)
 
 
II
Песня полдня, пьяного светом
и цветом!
Песня полдня, наступившего ногой
мне на сердце,
осквернившего скорбь
тяжкого креста моего —
креста любви,
живой и далекой!
 
 
III
Песня глупого полдня,
неуместно
твое веселье!
И радость твоя, в чреве которой
распускается грузный цветок
грусти моей и гнева!
Абсурдный цветок
странной моей печали —
идеализированной лунными лучами
и лучами любви, оттенившими мою слабость,
любви моей Возлюбленной!
 
 
IV
Песня
фарисейско-филистерского полдня,
песня бюргерского полудня,
мотив Три-Виали
на слова Шабло-Банали.
 
 
Ирония, ирония, взъерошенный Орфей!
Или ты не видишь?
День синь, и спел, и солнечен, и сочен!
 
 
А я одинок, один, и наг, и сир, и сер.
 

Двухголосая фуга

 
I
Мой дух не поднебесен,
он каменист и сух.
Я глубь глазами песен
ощупываю вслух.
Пускай осветит в песне
маяк мои моря —
не зря плыла по бездне
ты, молодость моя!
 
 
II
Мой дух не поднебесен,
скорей он – бездны дух.
Я глубь глазами песен
ощупываю вслух.
Когда ж судьбы кривая
над бездной проскользнет,
я, к пропасти взывая,
вернусь в нее, как лот,
и, не боясь увечья,
с души сдирая ржу,
оскал противоречья
в улыбке обнажу.
 
 
III
Вдруг приоткрылась дверца
возвышенной любви…
Во мне дремало сердце
и пели соловьи
о четких формах формул
на грифельной доске,
о фее хлороформа
и фосфорной тоске…
Дремало, но, в экстазе
рождающихся в нем
фантомов и фантазий,
охвачено огнем
оно холодным было…
И, алгеброй томим,
считал я холод пыла
всеобщим и своим…
 
 
IV
Так, юность открывая,
вдруг смолкли соловьи…
Вези меня, кривая
извилистой любви.
 
 
V
Во мне дремало сердце
в объятиях любви,
но вдруг открылась дверца
в запекшейся крови:
по ходу теоремы
пришла пора посметь
поверить в то, что все мы
свою обрящем смерть.
Любовь, казалось, малость
могла бы быть умней.
А смерть мне улыбалась
улыбкою моей.
Мудреем, по поверью,
от боли мы, заметь…
Но за какою дверью
меня обнимет смерть?
 
 
VI
О юность! В круговерти
любви, добра и зла
меня кривая смерти
надежно обвила!
 
 
VII
Дух мой, ясновидец
(впрочем, нулевой),
смейся, славный витязь,
словно сам не свой.
Смейся в гулкой песне
дьявольской волны
и не чувствуй в бездне
за собой вины.
Даже став скандальней,
не сумеешь ты
стать парадоксальней
жизненной тщеты.
 
 
Да не склонят выи
принципы твои:
вывезут кривые
смерти и любви!
 

Molto cantabile[40]40
  Molto cantabile – Очень певуче (ит.).


[Закрыть]

 
Звуки вроде гонга
спереди и с фланга

Слаще нет дифтонга
для орангутанга,
но мешает барду
этот рев немножко,
ибо, сняв мансарду,
пишет у окошка
бард неутомимо
стиховытворенье.
У него, вестимо,
нынче озаренье.
Звуки в стекла бьются,
бьется в стекла ветер,
а свеча на блюдце
еле-еле светит.
Залпами плутонга[41]41
  Плутонг – группа орудий одинакового калибра на боевом корабле.


[Закрыть]
спереди и с фланга
звуки вроде гонга
льются, как из шланга.
 
 
Это в честь цыганки,
бардовой соседки,
ветреной смуглянки,
редкостной кокетки,
на балкон с балкона,
обрывая ветки,
ухажер влюбленно
лезет, распевая
зычно серенаду.
Песня огневая!
Складу нет и ладу
в ней, а все ж цыганке,
бардовой соседке,
ветреной смуглянке,
редкостной кокетке,
ты пришлась по нраву,
горе-серенада.
Сей Джульетте, право,
лучшей и не надо.
Коль Ромео сей бы
смолк бы на мгновенье,
подарила б сейба[42]42
  Сейба – гигантское тропическое дерево.


[Закрыть]
барду вдохновенье.
Как поэту нужно
рифму подобрать бы!
Но жених натужно
в ожиданье свадьбы
льет – ну как из шланга —
звуки вроде гонга…
 
 
Звуки вроде гонга
спереди и с фланга!
 
 
Рев орангутанга
(что давно известно)
действует почище,
чем аккорды танго
или запах пищи.
Но хотя невеста,
в общем, и сомлели,
дело свесть к постели
все ж не захотели.
Это поведенье
каверзной красотки
вызвало смятенье
в ухажерской глотке,
вызвало некстати,
ибо в результате
стиховытворенье
бардово завяло…
Слыша эти звуки,
опустил устало
он чело и руки,
и перо упало,
и, с пером в разлуке,
длань его достала
трубку из кармана,
старый плащ с дивана,
ветхий шарф из шкапу…
Нахлобучив шляпу
и впадая в кому,
бард ушел из дому…
 
 
Спереди и с фланга —
рев орангутанга.
 
 
Ночью черногрудой
звезды – как петарды.
Ласковой остудой
ночь целует барда.
Рифму вновь нашедши
и опять бледнея,
бард о сумасшедшей
мыслит Дульсинее.
И про звезды-очи,
и про нрав жестокий
бард рифмует очень
неземные строки.
Только почему-то
все-таки нередко
возникает смутно
чертова соседка
в пелене мечтаний
барда, жаром вея
среди очертаний
бестелесной феи.
Бард сопит, бледнея,
ибо рядом с нею
фея Дульсинея —
экспонат музея.
 
 
Мнится то и дело
барду ночь в разгуле.
Фея улетела
вновь на остров Туле.
За оплошку эту
разве бард в ответе?
Кто мешал поэту
думать о сонете?
Тот, кто, столь не тонко
распевая танго,
звуки вроде гонга
нагло лил из шланга!
 

Балтийская мелодия

 
I
Туманны его маршруты
и солон мечтаний мед,
и только соком цикуты[43]43
  Соком цикуты был отравлен древнегреческий философ Сократ.


[Закрыть]
он жажду свою уймет.
Поэтому у поэта —
ночь ли, или светло,
зима ли, разгар ли лета —
 
 
нахмуренное чело.
 
 
II
Да, книги – тоска и опий,
да, сводят тома с ума.
Но опиум книжных копей
привязчив, увы, весьма.
Пригубил снадобье это —
мозги навсегда свело.
Поэтому у поэта —
 
 
нахмуренное чело.
 
 
III
Учтите и окруженье —
дурак ведь на дураке.
От них – головокруженье
и нервная дрожь в руке.
Любители трафарета
незыблемы все зело.
Поэтому у поэта —
 
 
нахмуренное чело.
 
 
IV
А женщины все коварны —
то любят, то портят кровь,
то выспренни, то бульварны.
Им лучше не прекословь,
иначе сживут со света
себе же самим назло.
Поэтому у поэта —
 
 
нахмуренное чело.
 
 
V
Поэт – белый парус мысли,
вторгающийся во тьму,
и тучи не зря нависли,
грозою грозя ему.
Он выше других, а это
другим снести тяжело.
Поэтому у поэта —
 
 
нахмуренное чело.
 

 
Пусть ясен день, пусть ночь темна,
пусть ночь светла, а день – туманен,
мы продолжаем путь – прощайте! —
в чащобу сельвы, в зной пустыни,
в просторы пампы!
 
 
Дорога веселее небоскребов,
мудрей пустыня, нежели толпа,
ведь город – фабрика тоски и скуки,
толпа же – мастерская скудоумья.
Мой друг, мой брат, отправимся в погоню
за приключениями —
босиком:
ведь это лучшая ладья на свете!
 
 
Пройдем сквозь горы, пахнущие мятой
и кедром, сейбой, дубом и легендой,
пересечем альпийские луга,
зыбучие пески,
задумчивое море…
 
 
Мой друг, мой брат, отправимся в погоню
за приключениями —
босиком:
ведь это – наилучший вид полета!
Отправимся на крыльях грезы!
 

Под знаком Зодиака
Фрагменты

 
В престольный праздник,
а равно – в будни,
судьбы избранник,
шагает путник.
 
 
Судьбы избранник,
томим тревогой,
шагает странник.
 
 
Томим тревогой,
идет сказитель
своей дорогой.
 
 
Идет сказитель
под вещим знаком
в свою обитель.
 
 
Под вещим знаком,
своеобычен,
идет сказитель
по буеракам.
 
 
Своеобычен,
и простодушен,
и герметичен.
 
 
Он простодушен
и благороден.
Кому он нужен?
 
 
Он благороден!
В семье, вестимо,
не без уродин.
 
 
у нас, вестимо,
его искусство, пожалуй, даже
необходимо.
 
 
Пожалуй, даже
его искусство —
источник верный ажиотажа.
 
 
Его искусство истоки горя
к озерам чувства
приводит вскоре.
 
 
Среды изгнанник,
в престольный праздник,
а также в будни
шагает странник,
шагает путник.
 
 
В свою обитель,
томим тревогой,
идет сказитель
своей дорогой.
 

 
I
Вслушайся!
Вслушайся, брат мой,
вслушайся в медленный,
в запоздалый
голос далекого,
в голос сокровенного,
в голос подспудного!
Вслушайся в песню,
боящуюся света.
Предугадай!
Предугадай, брат мой,
предскажи отголоски
потаенных шумов,
разноголосицу гномов!
Распознай голос тихой души,
недоступный человеческому слуху,
невнятные шорохи и вздохи,
рожденные в недрах
природы.
 
 
II
Брат мой,
заставь свои глаза
прозреть и контур, и оттенки
невидимого света,
дробящегося на незримые осколки.
(Незримые?
Свет, золотой страус,
который тем заметней,
чем тщательней он прячет голову!)
Запечатлей в себе лучи,
пытающиеся расслоиться
на сонмы метафор
в брахманическом перевоплощении
упругого, неосязаемого света…
Упрись глазами в созвездья!
Пронзи взором звезду!
 
 
III
Хищно внюхайся в запах
бриза возлюбленной плоти.
Опьяни себя нимбом,
витающим над волнами волос
возлюбленной тобою женщины!
Впейся губами
во влажную мякоть розы,
но не забудь аромат абстрактных
и ритуальных соцветий ветра:
запах восточных благовоний,
пряный дым сновидений,
испаренья сладостных дурманов,
сатанинский аромат соблазна
несгибаемого восстанья!
 
 
IV
Не позволяй мыслям
гудеть пчелиным роем,
превративши мозг в улей,
где зреет мед
наивных мечтаний
об избранной судьбе!
Ошпарь кипятком
зародыш будущих сот!
Прополи свои помыслы,
выстрой мысли по рангу.
А впрочем, пусть прорастают
как заблагорассудится, пусть
уходят в полет на крыльях мятежа
в кажущемся беспорядке.
 
 
V
Ибо слаще всего на свете
ты, музыка лени,
недвижность моей Тишины,
безмолвье безделья.
Лень мудрее деянья:
она надменней его и красивей:
праздник
праздности
столь разнообразен…
Погрузись в тихие волны
никчемной тишины,
покуда тебя на затопили
воды никчемного шума!
Нырни в тишину
музыки
безмолвья,
погрузись,
брат мой, в аккорды
молчанья!
 
 
VI
Терпи молчаливую поступь
замкнутых дней.
Привыкни к медленной
поступи дней:
к чванному каравану часов,
к хвастливой череде минут,
сто раз пережитых,
изжитых, избитых,
но также и новых,
в обносках обнов;
господи, какое новшество —
день объеденья
снедью обыденности!
 
 
VII
Привыкни к поступи дней,
к чеканному шагу часов.
Именно так и шагает
закованный в железо Зигфрид.[46]46
  Зигфрид – герой древнегерманского героического эпоса.


[Закрыть]
И пусть объявится Смерть,
искусная танцовщица,
чьи благозвучные вопли
сходятся в сердцевине
окончательного покоя.
 

 
По разноголосью мира и эпохи,
опьяненный зельем ночи приворотной…
 
 
Бард идет по свету, по разноголосью,
вслушиваясь в песню собственного бреда,
в музыку высокой грезы благородной.
 
 
Опьяненный зельем ночи приворотной.
 
 
Двор ли постоялый, гомон ли таверны —
со своею свитой неземных мечтаний
он заходит в гавань – от мирских скитаний
отдохнуть и залпом выпить чашу Вакха,
чтобы вновь растаять среди волн дороги.
 
 
Опьяненный зельем ночи приворотной.
 
 
Не промолвит слова. Не проронит звука.
Слушает звучанье неземных мелодий.
Бард неразговорчив. А верней – безмолвен.
Молчалив и скорбен. Смотрит не мигая
вдаль, где реет греза, сердцу дорогая.
Что за чушь такая! Сердцу дорогая…
 
 
Опьяненный зельем ночи приворотной.
 
 
По разноголосью мира и эпохи,
вслушиваясь в песню собственного бреда,
в музыку высокой грезы благородной,
бард бредет по свету, тихий и влюбленный.
 
 
Опьяненный зельем ночи приворотной.
приворотным зельем ночи опьяненный.
 

 
Полночь прорезав злой полосою,
то прямо дорога идет,
то зигзагом.
Умыта дорога
холодной росою…
По этой дороге размеренным шагом
движется смерть, потрясая косою.
 
 
Смерть приближается. Словно на блюде,
нож преподносит песни смертельной.
И засыпают звери и люди,
слушая этот напев колыбельный.
Смерть на пороге. Что нам досталось —
выдох ли скорбный?
Радостный вздох ли?
Но утихает в сердце усталость.
Губы смеются. Слезы просохли.
 
 
Вещая песня. Ею расколот
миг наш последний.
О благостыня
призрачных снов, одевающих
в холод!
Сладкий напев, растворяющий
в стыни!
 
 
Разве иначе
примерю одежды
твои, безысходность
цвета надежды!
 
 
Смерть наступает. Ее наступленье
цвета внезапно пришедшей
удачи.
И, покоряясь
приступу лени,
мы рассмеемся,
а не заплачем…
Цвета удачи
сладкая слабость
тьмы, подступившей
к самому горлу…
В эту минуту слабая сладость
крылья над сердцем
вдруг распростерла.
Танец кончины,
пляска смятенья,
чувственный трепет
той круговерти,
где Саломея призрачной тенью
пляшет над нами
пляскою смерти.
Пляшет, взыскуя
нашего горла…
Пламя надежды
крылья простерло!
 
 
Полночь прорезав злой полосою,
то прямо дорога идет,
то зигзагом…
По этой дороге размеренным шагом
Движется смерть,
потрясая косою…
 

Сомнительная поэма о хмельном хугларе
Фрагменты

 
Прелюдия (lento) [48]48
  Медленно (ит.).


[Закрыть]
 
 
Mais ou sont les neiges d’antan?
Francois Villon[49]49
  Но где ты, прошлогодний снег? Франсуа Вийон (фр.). Ф. Вийон (1431 или 1432—?) – французский поэт.


[Закрыть]
 
 

Хмельной хуглар, хулиган еретический!
Вот он:
он пишет стихи химерически,
хулиганически неметрически!
Нагло бредет себе эгоцентрически,
нагло бормочет под нос экзотически
нетипические, не иначе,
стихотворенья… Вот потеха!
«Эй вы, в партере! Ну-ка, тихо!
Идет поэт, смеясь и плача!»

 
 
Скерцо (serioso) [50]50
  Серьезно (ит.). В этом подзаголовке содержится типичное для Л. де Грейффа противоречие, так как скерцо – шутливая, легкая музыкальная пьеса.


[Закрыть]

Да, он лунатик.
Он влюблен в луну. Но разве
пристрастие к луне подобно язве
и шаг к луне – уже к безумью шаг?
А как же Сирано де Бержерак?[51]51
  Сирано де Бержерак С. (1619—1655) – французский писатель. Очевидно, имеется в виду его роман «Иной Свет, или Государства и империи луны».


[Закрыть]
да и потом…

 
 
Трио

Полночное светило!
Стихами По тебя ль не освятила
поэзия? И проза не в разлуке
с тобою: сам Сервантес сухорукий
тебе обязан Пансой и Киханой…
Ну, а Фальстаф?
Отелло бездыханный?
А Лир, а Макбет?
Ричард Третий? Яго?
Офелия? Корделия?
За благо
тебя считали Китс и даже Шелли.
Ну, а Лафорг с Бодлером?
Неужели
Рембо с Верленом
и Корбьер в придачу
в счет не идут и ничего не значат?
Ну, а лунатик, пьяница из пьяниц,
Рубен Дарио, никарагуанец?

 
 
Скерцо (serioso)

Да разве ж луна, без которой ни шагу
все те, кто сжимает перо или флягу,
Да разве ж луна…
Сирано и Верлен!
Не сыщется лунному свету замен!
О светоч великих поэтов
и малых,
возвышенных помыслов, замыслов шалых,
прославленный в мощных шедеврах титанов
и в жидких, но честных стихах графоманов!

 
 
Интерлюдия

Хмельной хуглар,
хулиган еретический!
Вот он, перед вами:
он пишет стихи химерические,
хулиганически неметрические!
Он весь какой-то ассиметрический
и даже в чем-то нигилистический.
Не то чтоб развязный, но больно несвязный.
Нагло бредет себе, понимаете ли,
эгоцентрически,
нагло бормочет под нос экзотические
и нетипические, не иначе,
свои стихотворенья… Вот потеха!
 
 
«Эй вы, в партере! Ну-ка, тихо!
Идет поэт, смеясь и плача!»
 

Схема элегической мелодии до минор для квартета

 
Фрагменты

 
 
Прелюдия (grave quasi quieto) [52]52
  Торжественно, почти спокойно (ит.).


[Закрыть]
 
 
В спальне. В тишине, в одиночестве, в полумраке,
где все приноровлено к мечте и сновиденьям.
В безмолвии спальни,
отягощенном странной тревогой,
беззвучная боль перехлестывала через край,
и сердце трепетало, трепетало и билось
сломанными крыльями, отбивая
похоронный марш на своем пробитом барабане —
как некогда выразился Шарль Бодлер.
Обессиленное сердце,
одинокое,
разлученное со своим двойником,
раздавленное обломками надежд. В спальне.
В тишине, в одиночестве, в полумраке спальни
где все приноровлено к мечте и сновиденьям..
В спальне. В разлуке со своим двойником!

 
 
Molto lento [53]53
  Очень медленно (ит.).


[Закрыть]
 
 
Хохочет в глаза мне,
застенчиво-нагло хохочет в глаза мне
разлука.
Хохочет и воет
все вкрадчивей, сентиментальнее и погребальней.
Такая вот штука:
хохочет в глаза мне разлука —
в безмолвии, в сумраке и в одиночестве спальни.
 
 
Хохочет и воет, как будто степная волчица,
как будто волчица
в степи,
где ни жаркое пламя костра не пылает,
ни тройка не мчится…
Ну что же, бывает.
Хохочет в глаза мне —
хохочет, рыдаючи все романтичней,
и сомнамбуличней,
и погребальней,
хохочет и воет разлука —
в безмолвии, в сумраке и в одиночестве
спальни,
в которой ни всхлипа, ни вздоха, ни стука,
ни звука —
разлука!
 
 
Разлом и разлука.
Виски проломившая мука.
Кромешность моей одинокости
и безнадежность.
И память, живая в своей живодерской
жестокости.
 
 
Разлом и разлука.
И мертвенная невозможность.
Убийственная невозможность.
Все прочее – тонкости.
 
 
Все радостней, все погребальней
хихикая, воя,
скрипичные струны визжат,
уже нас не двое.
Аморфные тени
струятся
по складкам гардины
и тихо бормочут:
вы в горе —
и то не едины.
 
 
И тень, осьминого
слоясь
по изгибам гардины,
бормочет: как много
в себя вы вобрали
нелепой гордыни.
 
 
Нелепые тени,
спокойные, невозмутимо-бесстрастные тени
и боль в глубине
вслепую раскрытой страницы,
и глупое сердце
трепещет, как листья растений,
трепещет, как крылья
о землю разбившейся птицы.

 
 
Скерцо (ironico ma non tanto) [54]54
  Иронично, но не слишком (ит.).


[Закрыть]
 
 
Спокойные тени,
и тайна
вслепую раскрытой страницы,
и глупое сердце
трепещет, как листья растений,
как бедные крылья
о землю разбившейся птицы…
 
 
Хохочут арпеджио
горе-сарказма.
Хорошая мина,
плохая игра.
И щиплет извилины
смех пиццикато,
и рифма – как спазма,
и —
стихохандра.
 
 
Хохочут арпеджио
горе-сарказма,
смеются извилины
горю назло.
И тренькают тремоло[55]55
  Тремоло – быстрое повторение одного или нескольких звуков.


[Закрыть]
в муках маразма,
и нота фальшивого энтузиазма
бормочет,
морочит мне голову,
хочет
насквозь пробурить меня,
словно сверло.
 
 
Хохочет и воет
все вкрадчивей,
сентиментальнее и погребальней
разлука.
В безмолвии,
в сумраке и в одиночестве спальни —
ни всхлипа, ни вздоха, ни стука,
ни звука! —
разлука!
 
 
И память,
живая в своей живодерской
жестокости.
разлом и разлука.
Все прочее – тонкости!
Все вкрадчивей, сентиментальнее
и погребальней
виски проломившая мука.
Разлука!
Разлука в безмолвии, в сумраке
и в одиночестве спальни!
 
 
Рыдают арпеджио крови и лимфы,
и смех на устах застывает,
как нимфы,
оказавшиеся около логова
хохочущего козлоногого!
И смех остывает
на устах обессиленно,
как солнечный свет,
застигнутый хохотом полуночного филина!
 
 
Хохочут арпеджио
горе-сарказма,
и феи фальшивого
энтузиазма,
и феи иллюзий,
достойные рая
(о, где Леонардо
и где Гирландайо?[56]56
  Гирландайо Доменико (1449—1494) – флорентийский живописец.


[Закрыть]).
И феи мечты
и трепещущих линий…
(О, где Леонардо
и где ты, Челлини?[57]57
  Челлини Бенвенуто (1500—1571) – итальянский скульптор.


[Закрыть])
 
 
О феи-невежды
нелепой надежды,
о нимфы иллюзий
и энтузиазма…
 
 
Хохочут арпеджио
горе-сарказма,
и струны визжат
бестолково и резко,
хохочет и воет
стаккато гротеска:
хорошая мина,
плохая игра.
Кривляние мима
и —
стихохандра.
 
 
Нелепые тени, спокойные тени,
спокойные, невозмутимо-бесстрастные тени,
и боль в глубине нераскрытой страницы,
и глупое сердце, как листья растений,
трепещет и бьется разбившейся птицей.

 
 
Финал (grave quasi quieto)
 
 
В спальне.
В тишине, в одиночестве, в полумраке спальни,
где все приноровлено к мечте и сновиденьям.
В спальне,
в тишине, отягощенной странной тревогой,
беззвучная боль переливалась через край,
и сердце трепетало и билось
сломанными крыльями, выстукивая
похоронный марш на своем пробитом барабане —
как некогда выразился Шарль Бодлер.
 
 
В безмолвии спальни,
отягощенном тревогой и бредом
беззвучной боли, трепетало и билось
сломанными крыльями
обессиленное сердце,
разлученное
со своим двойником,
раздавленное обломками рухнувших надежд.
 
 
В спальне.
В тишине, в одиночестве, в сумраке спальни,
где все приноровлено…
Одинокое сердце!
 
 
И открытое море распахнутой раны!
Хохочет,
хохочет и воет, как будто степная волчица,
как будто волчица
в степи,
где ни жаркое пламя костра не пылает,
ни тройка не мчится…
Ну что же, бывает.
Хохочет, рыдаючи все романтичнее
и погребальней,
кромешность моей одинокости
в сумраке спальни!
 
 
И смерть, и смерть, и смерть, и смерть крылом
качает поделом над ледяным челом
моим усталым…
Над зряшной жизнью, где виновен я во всем —
в большом и в самом малом!..
 

Песнопения

 
1
Я начинаю
новую песню.
Песню простую.
 
 
Песню прозрачную, без ухищрений
ясную песню.
Без ухищрений мы веселимся
или тоскуем.
Без ухищрений нас прибирает
рай или бездна.
Пусть эта песня станет подобна
чистой печали.
Пусть моя песня будет немою,
ибо нелепо
старому сердцу петь о заре
и начале,
рыская взглядом по горизонту
жадно и слепо.
 
 
Новую песню я начинаю,
жертвуя старой.
 
 
Песню преданий,
песню скитаний,
песню тумана.
Пусть в этой песне
не громыхают лихо фанфары.
Пусть позабудет новая песня
бой барабана.
песни Востока, южные песни,
с вами не скоро
встречусь я снова. Это желанье
перегорело.
Не по душе мне тихие песни
из Эльсинора.[58]58
  Эльсинор (Хельсингёр) – город в Дании (на острове Зеландия), в замке которого происходит действие трагедии У. Шекспира «Гамлет».


[Закрыть]
Песни, что пели в лодках норманны
или карелы.
 
 
Я начинаю
новую песню,
песню простую.
 
 
Я позабуду, тропики, ваши
праздные будни:
пышную сельву, серенький город…
Вас мне не надо,
душные ночи, добрые ветры,
злые полудни,
жаркие споры, шумные реки
и водопады.
Я начинаю новую песню.
Песню, в которой
слов будто нету: только значенье,
только звучанье.
Песню, в которой
весла и парус – вместо мотора.
Песню-химеру.
Песню-легенду.
Песню-преданье.
В хрупких спиралях раковин влажных
прячась от слуха,
голос пучины, ты безыскусен
тоже, наверно.
 
 
Но и в пучине все ж различает
чуткое ухо
песню рыбачью – возле причала
или в таверне.
 
 
Сделаю песню болью своею,
солью своею.
Песню простую – проще, чем волны
около рифа.
Песню, в которой сходятся разом
все одиссеи.
Песню, что станет лодкой норманна,
парусом скифа!
 
 
II
Ни звука, ни звука, ни звука —
лишь неба сожженного мука.
Лишь солнца разбухшего бука,
и скука, и скука, и скука.
Нит-че-во![59]59
  В оригинале – nitchevo.


[Закрыть]
 
 
Возводит жара постепенно
полудня тюремные стены,
и в центре вселенского плена
пылает зенит, как полено.
Черт возь-ми!
 
 
Тоска и скучища. Затишье.
Электроразрядные мыши
скользят по извилинам крыши
сознанья… Но это излишне.
Нит-че-во!
 
 
О где вы, любимые звуки?
песни веселья и муки?
Где ваши вокальные трюки,
тирольцы и башибузуки,
казаки? Я, с вами в разлуке,
помру от тоски и от скуки.
Черт возь-ми!
 
 
О черт возьми! Ну и страна!
Затишье. Тихость. Тишь одна.
Лишь монотонная струна
реки, что даже не видна,
и всхлипы ветра… Тишина.
Вот го-ре-то!
 
 
Мечты закрылись на ремонт.
Вы представляете? Ай дон'т.[60]60
  Я – нет (англ.).


[Закрыть]
Лишь скука, словно мастодонт,
утюжит ржавый горизонт.
Не бо-лее.
 
 
Не более… Как одиноко
и как это, право, жестоко,
беспримесно и однобоко!
В нас вперилось солнце, как око,
но много ли с этого прока?
Ни-ско-леч-ки!
 
 
Закат. Дело близится к ночи.
Уже небеса в многоточьях
Плеяд, Орионов и прочих
созвездий… Но мне, между прочим,
еще тос-кли-вее!
 
 
Созвездия Лиры, Персея…
В бесплодных усильях потея,
порхаю в глухой темноте я,
как жалкая тень Прометея,
и жалую, жалю, жалею…
И что же? Есть прок?
Ну, ни-ско-леч-ки!
 
 
III
Я трубадурить бы и рад.
Но что такое трубадур?
По милости глупцов и дур
он – фокусник и акробат,
канатоходец, гистрион,
паяц он, клоун, шут, буффон…
 
 
Взлетает высоко Икар,
но падает на тротуар.
Нас отравило на корню
дыханье жабы. На крови
замешен даже ритм любви,
и разве эту западню
я трубадурством отменю,
когда кровав, как душегуб,
и поцелуй любимых губ?
Взлетевший в небеса Икар
падет на грязный тротуар.
Отвергнутая высотой,
мечта падет в навоз и гной,
и вавилонский столп
падет,
едва упрется в небосвод.
Любовь?
Но длится только миг
счастливой страсти краткий крик,
к тому же даже ритм любви
замешен тоже на крови.
Быть может, мысли?
Высока
ты, мысль, вначале, но потом
бесплотных мыслей облака
бесплодным рушатся дождем,
и поцелуй любимых губ
безжалостен, как душегуб.
 
 
Поэтому не тронь струну,
а, предпочтя ей тишину,
безмолвной музыкой пиши
все песни мысли и души.
Умолкни, бывший балагур,
немее мима стань стократ,
жонглер и клоун, акробат,
канатоходец-трубадур!