Текст книги "Шведский всадник"

Автор книги: Лео Перуц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Барышня знает, что я ничего не желаю более ревностно, как услужить ей, – сказал Барон Палачей с улыбкой, за которой пытался скрыть досаду. – Конечно, от этого парня хорошего не дождешься, но, раз барышня настаивает, я обязан подчиниться. Эй ты, висельник, тем, что ты избежал петли, ты обязан милосердию госпожи!

Со двора донесся жалобный собачий вой.

– О, я так признательна господину капитану, я никогда вас не забуду! – торопливо сказала девушка. – Но слышите – во дворе воет Ясон! Он тоскует, потому что наверняка уже догадался, что его с Дианой уведут со двора. Я должна попрощаться с моими любимыми друзьями.

С этими словами она выскочила из комнаты и сбежала вниз по лестнице. Барон Палачей хмуро последовал за ней, но в дверях остановился и еще раз посмотрел на бродягу.

– Я готов сожрать свиную щетину с солью и перцем, если этот молодчик не из банды Ибица! – со злостью обронил он. – Вот что, оборванец, от петли тебя отпросили, но уж палок-то ты у меня отведаешь. Взять его и разрисовать ему шкуру! Двадцать пять горячих! А потом пусть бежит к своему атаману и сообщит ему, что ловушка захлопнулась и завтра я приду с огнем и мечом и устрою веселую охоту в их лисьих угодьях!

* * *

Бродяга стоял во дворе, лицом к ограде. Два драгуна держали его за руки, а третий полосовал ему голую спину толстым прутом. В то время как все новые удары обжигали его лопатки, в сотне шагов от него бедная хозяйка дома прощалась со своими любимцами. Одной рукой она обняла лошадь, а другой гладила собаку, которая, жалобно скуля и взлаивая, прыгала ей на грудь.

– Прощай, моя Диана! – с печалью и нежностью говорила девушка. – Я всегда любила тебя. Храни тебя Бог, мой Ясон! Как жаль, что нам приходится расстаться!

А бородач молча сидел в санях, бил кулаком о кулак и злился. Прощание казалось ему слишком долгим.

Бродяга не мог видеть трогательной сцены расставания, но отчетливо слышал взлаивание собаки и ржание лошади. Прут зловеще свистел в воздухе, но бродяга никак не реагировал на удары.

– Бейте, бейте! – шипел он сквозь сжатые зубы. – Я не благородных кровей, но я зато никогда не был подлым вымогателем! Бейте! Бейте, черт с вами! Я низкого звания, но я не отбираю у несчастных девушек ни коней, ни собак, ни колясок! Бейте! Что там ваши дворянские молодчики – этот бородач, что сбежал от шпаги капитана, или Торнефельд, который хочет на войну, но боится застудить пальчики, – куда им до меня! Лупите, сволочи! Я из другой породы, но мог бы вас всех поучить и чести, и благородству!

И тут в его воспаленном мозгу родилась невероятная мысль: ему показалось, что он не бродяга и вор, а прирожденный дворянин, которого честь обязывала вернуться и навести порядок в этом поместье, разобраться со слугами и двором, ибо все это будет принадлежать ему: и девушка, и дом, и двор, и поля. Все это должно было перейти к нему в собственность… «Слишком долго сидел я за столом нищих! – твердил он про себя. – Теперь я хочу сидеть за господским столом!» Эта рожденная от жгучей боли и леденящей стужи мысль преобразила его, и последние удары палки жгли уже не тело, а душу. Жгли огнем гнева.

Драгун отшвырнул окровавленный прут в снег, и бродяга понял, что экзекуция закончилась. Второй драгун накинул на него рубаху с курткой и дал глотнуть водки из своей фляжки.

– А теперь убирайся! – сказал он. – А то как бы тебя опять не увидел наш капитан.

Они было подхватили его под руки, чтобы довести до ворот, но бродяга вырвался и самостоятельно, хотя и немного покачиваясь, побрел прочь по снегу. У самой ограды он обернулся и еще раз посмотрел на девушку, дом, двор и торчавшую из снега опрокинутую борону. Он охватил все это одним взглядом, предчувствуя, что когда-нибудь все это будет принадлежать ему. Потом бродяга пошел дальше и уже не оглядывался. Ветер хлестал его по лицу, снег скрипел под ногами. А росшие вдоль дороги каштаны клонили под тяжестью снега свои ветви, словно приветствуя уходящего человека – своего будущего хозяина.

Когда деревня с ее собачьим лаем и скулящими звуками кабацкой волынки осталась далеко позади, а впереди зазмеилась ведущая к мельнице дорога, он попытался выработать для себя какой-нибудь определенный план действий. Мысли путались у него в мозгу – он знал только, что сейчас он избит и унижен, но когда-нибудь непременно преобразится и появится здесь в облике дворянина со шпагой, перьями на шляпе и кучей денег в каждом кармане. Он решил нарушить данное мертвому мельнику слово и не ходить в епископский ад. «Нет уж, туда мне еще рановато! – твердил он себе, пробиваясь сквозь сугробы. – Сделка, говорите? Да ни одна сделка недействительна, пока за нее не распили кружку водки. На водку-то проклятый мертвяк поскупился, вот и пускай пеняет на себя. Драгун, что держал меня во время порки, и тот не пожалел водки! Спасибо тебе, брат солдат! Когда я вернусь и найду тебя, ты будешь пить за мое здоровье, сколько пожелаешь! Я не пожалею для тебя водки. Да, брат, эта сделка состоится!»

Идти в ад – в имение епископа? На хлеб и воду? Нет, теперь все это не для него. Теперь он хотел вернуться в мир и еще раз сразиться с теми силами, что преследовали его всю жизнь. Его манила большая игра, он хотел еще раз бросить кости. Ему, неудачливому вору, которому ни разу в жизни не удалось выманить у какого-нибудь скупого крестьянина сытный обед, теперь казалось, что он может добыть себе все богатства мира.

Но сначала он должен заполучить грамоту, которая одна лишь и придает такое огромное значение Торнефельду. С этим заветным куском пергамента он сможет легко завоевать свое счастье. А что до Торнефельда, то пусть он без грамоты попытает удачи в шведском войске.

В шведском войске? Нет, Торнефельд не должен попасть туда! И, уж конечно, не должен вернуться домой на коне и в шляпе с перьями! Она любила его, она хранит ему верность. Что ж, значит, он должен исчезнуть навеки.

– В ад – к епископу! – прорычал вор, и тут у него родился план, как ему одним ударом избавиться от Торнефельда и заодно сдержать свое обещание ожившему мельнику. Он заставит Торнефельда пойти в рабы к епископу вместо себя! На все девять лет! Для него это будет означать вечность. Он ведь не выдержит у плавильной печи и двух месяцев, а в каменоломне – и того меньше. Этот дворянский щенок, этот белоручка и маменькин сынок уже через месяц загнется под хлыстами фогта и его слуг! Сам Геркулес не смог бы выдержать там весь девятилетний срок.

Пока вор раздумывал обо все этом, ему вдруг воочию представилось, что охваченный отчаянием и смертельно усталый Торнефельд снова, как и утром этого дня, валяется перед ним в снегу. И вновь его охватила жалость к мальчишке, который, даже лежа в снегу, помнил о своей дворянской чести. «Вставай, брат! Вставай! Я не покину тебя!» Но он тут же подавил в себе сострадание. Сейчас не время для него. Торнефельд должен исчезнуть навсегда.

– Ступай туда! Ступай туда! – зло выкрикнул бродяга навстречу свистящему ветру. – Для тебя нет иного выхода! Я не могу вырвать из сердца эту девушку, этого ангела со слезами на глазах!

И с этими словами он мысленно простился с товарищем по несчастью. Участь Торнефельда была решена.

Когда бродяга приблизился к мельнице на расстояние броска камнем, перед ним как из-под земли вырос мертвый мельник в своей извозчицкой куртке и шляпе с пером. Больше всего на свете бродяге хотелось проскользнуть мимо, но справа и слева были высокие сугробы, а прямо перед ним стоял зловещий старик.

– Пропусти меня, господин! – сказал бродяга, непроизвольно клацнув зубами. – Мне нужно немного погреться. Видишь, какой мороз? Ночью же будет еще холоднее, а в лесу к тому же воют волки.

– Тебе ли беспокоиться о морозах! – глухо, как из колодца расхохотался старик. – Ты-то не озябнешь! Уже этой ночью ты будешь голыми руками выгребать угли из пылающей печи!

– Нет, не сегодня! – взмолился бродяга, ощутив, как у него по спине пробежали мурашки. – Подождем до утра, господин. Ведь сегодня среда – день, когда был продан и предан наш Господь Иисус!

Бродяга думал, что, услышав святое имя, призрак сразу же исчезнет и отправится обратно в адское пламя, но мельник стоял как ни в чем не бывало и только посмеивался, по-прежнему загораживая дорогу.

– Я не могу ждать! – заявил он, стряхивая снег с куртки. – Надо ехать сегодня, ибо завтра меня уже здесь не будет.

– Я знаю, знаю, – простонал бродяга, а мороз все так же пробирал его до костей, и все так же пробегали у него по спине мурашки. – Завтра господин станет кучкой пыли и пепла… И все же пусти меня в дом! Я хочу прочитать за тебя «Господи, помилуй!» и «Из глубины» – это лучше всего питает бедные души.

– Что ты болтаешь? – вскричал мельник. – Не вздумай пудрить мне мозги! Зачем мне твои молитвы? Завтра поутру поеду я в Венецию, откуда должен привезти моему милостивому господину шлифованного стекла, бархата, позолоченных подсвечников и пару испанских собачек!

– А зачем господину епископу бархат и хрусталь? – проворчал бродяга, который терпеть не мог знатных господ. – Ему бы делить свои деньги с бедняками, а не купаться в роскоши.

– Мой господин не только епископ, но и светский владетельный князь, – пояснил мельник. – Тот, кого ты встречаешь в карете, запряженной шестеркой коней, – князь. А придешь на мессу в церковь – увидишь епископа, благочестивого, скромного и поистине святого мужа!

– А когда дьявол заберет князя, – подхватил бродяга, – куда же денется епископ?

– Заткнись! – зло прикрикнул на него мельник. – Больно уж у тебя, парень, грязная пасть! Живо собирайся! Пойдешь со мной и будешь учиться добывать свой хлеб честной работой!

Вор даже не пошевелился.

– Я передумал! – решительно сказал он. – Я не пойду с тобой, господин.

– Что?! Я не ослышался? Ты и в самом деле не хочешь хорошей жизни? Вот дурак! Повсюду война, голод, убийства, огонь и чума, и только у господина епископа царят мир и порядок!

– А я не ищу мира! – сказал вор. – Я хочу бродить по свету и быть свободным человеком!

– Ну, тут ты опоздал, – продолжал мельник. – У нас с тобой уговор, и ты обязан пойти со мной. Я ловлю тебя на слове!

– Никто не может поймать меня на слове! Никакая сделка недействительна, пока за нее не распили по стакану водки. У нас на земле заведен такой обычай, а уж как у вас в аду – не знаю!

– Какая еще водка? – завопил мельник. – Я же от пуза накормил тебя хлебом с колбасой да еще и пивом напоил!

– Что я задолжал господину, будет ему заплачено! – торопливо заверил его бродяга. – Мой товарищ, что сидит на мельнице, пойдет с господином вместо меня!

– Этот заморыш? – вскричал мельник со злобой. – Нет уж, мне нужен только ты! Что я буду делать с этим желторотиком? Он может только жрать и пить, а как работник никуда не годен. Моему милостивому господину один день его кормежки станет дороже того, что он наработает за неделю!

– Он просто немного ослаб от голода и нищеты, – отозвался бродяга. – Пусть господин сперва немного восстановит ему силы. Тогда господин увидит, как славно мой товарищ начнет ворочать рычагами, а то и просто голыми руками выламывать камни из скалы!

– Нет, я хочу тебя, тебя, а не другого! – снова закричал мельник и, подступив к бродяге, схватил его за грудки. – Я заключил уговор с тобой! Ты мой работник, я могу задержать тебя по закону!

Бродяга почувствовал холодную руку мельника – этого живого мертвеца – на своей груди, и она показалась ему тяжелой, словно в кошмарном сне. Ему не хватало дыхания, ему казалось, будто эта вернувшаяся из адского огня пропащая душа обладает сверхъестественной силой. Он хотел ударить привидение и бежать, но не мог даже пошевелиться. И тут, пребывая в последней степени отчаяния, он вспомнил заклинание – истинное заклинание – для тех, кому надо изгнать привидение. Захлебываясь и кашляя через каждое слово, он выкрикнул заветное четверостишие в лицо мельнику:

 
Во имя Иисуса и Марии
Пади, пади на колени,
Моли, моли Деву с Младенцем,
Принять твою душу и сердце!
 

– Что ты там такое хрипишь? У нас тут не церковь, и время для молитвы еще не пришло, – услышал он вдруг голос мертвого мельника, который валялся в снегу, сбитый с ног неожиданным ударом. Только теперь вор сумел вольно вздохнуть и пошевелиться. Камень больше не давил ему на грудь.

– Помоги мне встать! – кричал оживший мертвец. – Как ты смел меня ударить, висельник? Ничего, за это с тобой рассчитается палач! Да помоги же! Или не видишь, что я не могу подняться?

Бродяга отлично помнил, что не бил ожившего мельника. Заклятие, которое вовремя сорвалось у него с губ, поразило врага, и призрак был вынужден выпустить его и упасть на колени. Он склонился над мельником и спросил:

– Ты отпускаешь меня? Ты дашь мне уйти? Если нет, я закляну тебя на вечную погибель!

– Иди ты, куда хочешь, и чтоб духу твоего здесь больше не было! – прохрипел мельник, цепляясь за руку бродяги и медленно поднимаясь на ноги. – Теперь-то я понял, что ты за птица! Убийца – вот ты кто! Самый настоящий убийца! А теперь проваливай отсюда! Я не хочу больше иметь с тобой никаких дел!

Путь был свободен. Бродяга тихонько засмеялся и быстро пошел к мельнице.

Он выиграл свой первый бой – привидение, которое из года в год выходило из могилы, чтобы ценой чужой крови и плоти отдавать свой долг епископу, это гнусное исчадие темных сил больше не имело власти над ним. Но ему предстояла еще одна схватка – схватка с Торнефельдом, убить которого ему не позволяла совесть, а оставить в мире живых – справедливость. Нужно было сделать так, чтобы он пропал в аду епископских заводов, но перед тем отдал бы ему, бродяге и вору, свое благородное имя и драгоценную грамоту. И все это для спасения милосердной девушки, для ее будущего счастья.

Едва завидев входящего в избушку бродягу, Торнефельд вскочил с лавки у печи.

– Ты что, только сейчас пришел? – досадливо спросил он, протирая заспанные глаза. – Как ты смеешь заставлять благородного кавалера ждать целую вечность!

Бродяга быстро затворил за собою дверь, ибо ветер задувал снежную крупу в самые крошечные щели.

– Я спешил как мог! А если задержался, так на это были свои причины! – со злостью бросил он Торнефельду.

– Ну что? – нетерпеливо спросил тот. – Как обстоят мои дела?

– Довольно скверно. Я принес тебе дурные вести, – спокойно ответил вор, бросая свой дырявый плащ сушиться на плиту.

– Ты видел господина кузена, говорил с ним? – спросил Торнефельд.

– Нет! – ответил вор. – Он уже давно переселился в мир иной. А там не дают аудиенций ворам и бродягам.

– Это правда? – испуганно воскликнул Торнефельд. – Он точно умер?

– Клянусь тебе! – ответил бродяга. – Точнее быть не может. Его дочь самолично сообщила мне о его кончине. Бедный брат мой, куда же теперь тебе податься?

– Умер… Мой милый крестный умер! А я так надеялся на него… – растерянно простонал Торнефельд. – Он был двоюродным братом моего отца и нашим лучшим другом. Но Господь взял к себе и того и другого. И кто же теперь владеет поместьем?

– Девчонка! – ответил бродяга и мрачно уставился в огонь. – Совсем еще ребенок. Юная, добрая, наивная. Красивая, как сошедший на землю херувим.

– Ах, так это мадемуазель Мария-Агнета, моя кузина! – воскликнул Торнефельд. – Я должен обязательно увидеть ее. Ты говорил с ней?

– Да, – солгал бродяга. – Только она уже давно не помнит тебя. Лишь когда я показал ей кольцо…

– Она же его знает! А значит, знает, кто тебя послал! – радостно закричал Торнефельд. – Ты сказал ей, что я здесь, на мельнице? И что мне позарез надо повозку, лошадей и хотя бы один плащ на меху?..

– Она отвергла тебя и отказала во всем, – беспощадно продолжал бродяга. – Она бедна как церковная мышь и сама не знает, как ей прокормиться, так она мне сказала. Она по уши в долгах, имущество заложено, и нет у нее ни денег, ни коней, ни повозки. Господин кузен должен сам сообразить, как добраться до шведской армии. Вот что она мне сказала!

– В доме нет денег! – плачущим голосом повторил Торнефельд. – А ведь были когда-то! Сколько себя помню, у входа всегда горел огонь, в доме толклись гости, на противнях жарились рыба и дичь… А уж денег-то у моего крестного всегда было много. Он даже построил за свой счет три церкви и двенадцать часовен!

– Те пропащие поля, что мы с тобой видели, брат, – печально ответил вор, – и есть теперь его имение. Когда вашего крестного не стало, подлые людишки распродали и разорили все, что только смогли. Молодая наследница осталась нищей и ничем не может помочь тебе. Более того, она еще и проклинает тебя за то, что ты ничем не помог ей в тяжелые времена!

Он замолчал и опустил голову на руки. Прошло какое-то время, и в комнате прозвучал хныкающий смех Торнефельда:

– Так она не хочет даже вспоминать обо мне, моя нареченная! Да, много лет прошло с тех пор, как мы с ней… Мы обещали друг другу вечную любовь и верность, но, как видно, время отменяет все клятвы и обещания.

Он вышел на середину комнаты и встал перед бродягой.

– Теперь я один на свете, и нет никого, кто пришел бы мне на помощь. И все-таки я должен попасть в шведскую армию. И пусть меня больше не связывают клятвы в любви и верности – теперь у меня остался только долг перед моим королем!

Он еще раз прошелся по комнате.

– Если я не доберусь до шведской армии, мне не стоит жить!

Хочешь взлететь, как сокол, да крыльев не имеешь! – усмехнулся бродяга. – Твой король – великий воин, и ему не нужна твоя помощь.

– Замолчи! – гневно закричал на него Торнефельд. – Ты думаешь, что если у меня нет денег в кармане, то я буду праздновать труса? Я – швед и дворянин, и я должен быть рядом с моим королем!

Он огляделся по сторонам, словно ища свою шпагу, а потом подошел к окну.

– Ветер все еще носит снежные хлопья и свищет, как прошлой ночью, – прошептал он. – Сегодняшняя ночь будет похожа на ад.

– Да уж, сегодня даже волки воют, как будто каются в своих грехах! – оскалился бродяга. – А ты .все-таки хочешь бежать? Ох, братец, недалеко ты уйдешь! Крестьяне отыщут весною твой труп на полях.

– Я буду двигаться короткими переходами и только днем, – задумчиво промолвил Торнефельд. – Вечерами буду проситься на огонек к крестьянам. Миску каши да кружку пива мне подадут и за ради Бога. Будь что будет, а только с рассветом я уйду отсюда.

– Я тебе еще не все рассказал, брат. В округе полно мушкетеров. Я чуть было не загубил свою шкуру, стараясь помочь тебе. Так что дверь к вечности поджидает тебя за ближайшим поворотом.

– Что ты говоришь? Какие мушкетеры? – всполошился Торнефельд. Капли пота выступили у него на лбу. – Какая дверь к вечности? Да что же ты молчишь? Ради Бога, скажи мне все, что знаешь!

– Обыкновенные королевские мушкетеры. Те самые, что приговорили тебя к смерти как дезертира. Так что иди, если хочешь потерять и честь, и жизнь!

– Да, я знаю, – прошептал Торнефельд, вытирая лоб. – Но ведь они стояли далеко отсюда!

– Нет, братец, теперь они совсем близко, – солгал вор. – Их рота стоит на квартирах в поместье вашего крестного. Ох, и злые эти императорские мушкетеры!

Один их капитан чего стоит… О, Иезус Мария!

Он вздрогнул и опасливо уставился на скамью у печи: там опять сидел мертвый мельник в красном кафтане, а они опять не заметили, как он вошел. Мельник скалил зубы в кривой усмешке и колотил ногой об ногу, сбивая с башмаков остатки налипшего снега. Покончив с этим занятием, он запел хриплым низким голосом:

 
Кто бежит по полю
Под вороний крик,
Выбрав себе в долю
Пулю или штык?
Стонет на подводе,
Плачет на земле,
Пляшет в хороводе
Со смертью в декабре?
 

– Слушай, господинчик, это про тебя! – гнусно оскалившись, закончил старик.

– Перестань, я не могу это слышать! – крикнул Торнефельд, с ужасом посмотрев на мельника. Затем он обернулся к бродяге и спросил:

– Ты сказал мне правду? Ты точно видел мушкетеров?

Бродяга понимал, что Торнефельд не знает, куда деваться от страха, но у него больше не было жалости. Сердце его застыло как камень.

– Готов поручиться головой! – подтвердил он, косясь на мельника. – Я бежал со всех ног, чтобы предупредить тебя. Как только капитан услышал, что ты скрываешься на мельнице, он тут же поклялся тебя вздернуть. А два капрала у меня на глазах стали бросать кости, кому тащить тебя на виселицу.

Торнефельд заплакал, хрипло вскрикивая и дергая головой, словно пытаясь сбросить веревку со своей шеи. Со лба у него лился холодный пот.

– Мне нужно бежать! – выдохнул он. – Они не должны меня найти. Помоги мне, брат, и я тебе всю жизнь буду благодарен!

Вор пожал плечами, показывая, что ситуация безнадежна.

– Снег слишком глубокий, мороз слишком сильный, – сказал он. – Тебе далеко не уйти. Они все равно тебя схватят.

И тут, раньше, чем кто-либо из них успел открыть рот для очередной реплики, угрюмый мельник снова затянул свою песенку, похлопывая руками в такт:

 
…Пляшет в хороводе
Со смертью в декабре?
Пляшет как баран
Под смерти барабан
Последнюю свою тарантеллу!
 

– Да замолчи же, а то я не вынесу этого и убью тебя! – закричал Торнефельд и схватился за пояс, где у него когда-то висела шпага. Но уже в следующий миг его обуял такой ужас, что он заревел как ребенок и принялся называть бродягу своим сердечным братом и лучшим другом, умоляя его во имя Христа и Его страстей помочь ему спасти свою молодую жизнь.

Бродяга прикинулся, будто серьезно раздумывает над его словами.

– Жаль мне твою шею! – сказал он наконец. – Ладно уж, помогу тебе как брат брату. Ты хочешь в шведское войско, но не знаешь, что дворянину на этом свете расставлено много силков и ловушек, а вот простому мужику сквозь них проскользнуть легко. Знаешь что, отдай мне ту грамоту, что прячешь под курткой, и я пойду вместо тебя к шведам!

– Грамоту? Ни за что! – вскричал Торнефельд. – Я поклялся моему отцу на его смертном одре, что лично передам ее в руки Его Величеству королю!

– Не последуешь моему совету – последуешь за палачом! – решительно отрезал бродяга. – Впрочем, если хочешь, можешь умереть за своего короля на виселице.

Через час здесь будет разъезд мушкетеров, вот и выкручивайся сам!

Торнефельд застонал, закрыв лицо ладонями.

– Брат, – молвил он тихо. – Я скажу тебе правду: у меня больше не осталось мужества. Я знаю, что все пропало, но хочу во что бы то ни стало сохранить свою жизнь. Я боюсь смерти и вечности… Бери мою грамоту!

Он вытащил грамоту из-под куртки. Ею оказалась небольшая печатная книга. Бродяга схватил ее обеими руками и крепко прижал к себе, словно боялся, что Торнефельд может снова отобрать ее.

– Это – Библия Густава-Адольфа. Он носил ее под панцирем в каждом сражении. Она была у него, когда он пал при Люцене, – негромко рассказывал Торнефельд. – Листы ее напоены благородной кровью короля. Мой отец получил ее от деда, который при Люцене был полковником синих драгун. Ты должен отдать эту книгу лично в руки королю. Я надеялся благодаря этой реликвии сыскать себе честь и удачу в шведской армии. Она наверняка открыла бы мне путь к успеху, но теперь… Что-то будет со мной теперь, брат?

Бродяга уже успел спрятать Библию у себя под курткой.

– Там, куда я тебя отведу, у тебя не будет нужды в куске хлеба! – ответил он. – Мне обещали местечко на заводе господина епископа. Ты пойдешь туда вместо меня. Там тебя не тронут мушкетеры, потому что господин епископ – имперский князь и у него есть право на собственный суд. Ты останешься у него, пока твое дело не будет закрыто и забыто. Послужишь немного господину епископу, а потом он тебя отпустит.

– Этого я и хочу – честно послужить. Спасибо тебе, брат. Да наградят тебя на земле и на небесах! – ответил Торнефельд, поочередно указав рукою на пол и на потолок.

– Ну что, сделка состоялась? – спросил мельник. – Раз так, то следует выпить за нее пару стопок старого страсбургского коньячку.

Он встал, пошарился в углу и выставил на стол бутылку и стаканы. Однако Торнефельд грустно покачал головой.

– Мне не до банкета! – сдавленным голосом сказал он. – Ах брат! До чего же низко я опустился!

– Лучше опуститься, чем подняться на виселицу! – возразил бродяга. – Жизнь – это драгоценное и легкоутрачиваемое благо, и кому это ведомо, тот поймет тебя! Пей, брат! Выпей во славу святого Иоанна, чтобы дьявол не мог причинить тебе зла!

– Я пью во славу моего короля, Северного Льва! Я пью за то, чтобы он овладел всем миром! Да расцветет в его саду цветок по имени «Корона Империи»! И еще я пью за здравие всех доблестных шведских солдат, к числу которых я более не принадлежу!

Он одним глотком осушил стакан и бросил его о стену. Осколки со звоном разлетелись по комнате. Между тем в доме становилось все холоднее. Восковой огарок свечи едва мерцал на столе и в каждую минуту был готов угаснуть. Ночной морозный туман сочился сквозь дверные щели, и смертная тяжесть все сильнее сковывала грудь Торнефельда.

Мельник встал со скамьи и обратился к нему:

– Пора! Теперь следуй за мной!

Все трое вышли за порог. Ветер больше не завывал в ветвях деревьев, воздух был ледяной и ясный, над заснеженными полями и темными лесами разливался голубоватый призрачный свет. Торнефельд жадно всматривался в ночь, опасаясь увидеть охотившихся на него мушкетеров, но, куда ни кинь, кругом не было ни души – лишь занесенные снегом степь и дорога, кусты и пашни, деревья и камни. И далекая кромка горизонта, у которой одиноко поблескивал огонек чьего-то окна.

– Обещай мне, брат, – тихим голосом попросил Торнефельд бродягу, – что отдашь Библию лично в руки моему королю.

– Обещаю тебе перед Богом и ликом Его! – торжественно сказал бродяга, показывая рукой в зависшую над полями ночную мглу. – Не печалься! Я указал тебе единственно верный путь. – И тут же добавил себе под нос: – Король и без того богат, зачем ему твое заветное сокровище? Лучше я сохраню его для себя. Я буду так крепко стеречь его, что сам дьявол не отнимет его у меня.

На кромке дороги они попрощались.

– От сердца благодарю тебя, брат, за то, что ты мне помог, – сказал Торнефельд, – Есть еще верность на этом свете! Прощай и вспоминай обо мне в счастливые часы!

На опушке леса мельник издал резкий свист, и тотчас из-за деревьев вышли трое мужчин – трое здоровенных парней с изуродованными ожогами угрюмыми лицами. Один из них положил волосатую лапу на плечо Торнефельда.

– Что это у нас тут за неженка? – с презрительным смехом спросил он мельника. – Он к нам что, за молочной кашкой пожаловал?

– Убери свою мерзкую лапу с моего плеча! – вскричал Торнефельд.-Я – дворянин и к такому обращению не привычен!

– А ну-ка, посмотрим, что ты за дворянин! – засмеялся второй, и оба безжалостно хлестнули Торнефельда кнутами.

– Как вы смеете меня бить? Что я вам такого сделал? – закричал Торнефельд вне себя от ужаса и возмущения.

– А это тебе от нас первый урок! Чтобы ты привыкал помаленьку, – засмеялись оба, а потом толчками и ударами погнали его через лес – туда, где горели огни и гудели топки плавильных печей.

Третий человек тем временем подошел к мельнику. Он указал на бродягу, который торопливо, не оглядываясь, поспешал прочь по озаренному луной полю.

– Этот пока может уходить, – сказал мельник, – слишком уж прыткий! В жизни не видал таких бандюг.

– Он что, удрал у тебя из-под носа?

– Нет, – покачал головой мельник. – Никуда он не убежит. Мы с ним еще встретимся. Он говорит, что хочет уйти в шведское войско, но дальше рудников все равно не уйдет. Золото и любовь встали на его пути.