Текст книги "Шведский всадник"

Автор книги: Лео Перуц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Непременно скажу, каждый день буду повторять! – пообещал приказчик. – Но только за сто десять гульденов! Восемьдесят для барышни и тридцать для меня. Я всегда был преданным слугой вашей милости и всегда соблюдал вашу выгоду!

– Хватит тебе и двадцати! – отрезал бородач, который явно пришел в доброе расположение духа. Затем оба отправились в дом, а бродяга поднялся с земли и отряхнул с одежды снег.

«Да тут явно собачий сговор! – подумал он. – Если уж здесь заправляет такая шельма, то хозяева наверняка и слова не могут сказать. Бедный господин фон Крехвиц! Придется рассказать ему, что у него в овчарне чумная зараза, что приказчик продает хозяина его же собственному крестному отцу и что слуги со служанками целыми днями бьют баклуши. А если он узнает, что с ним творят, то, глядишь, и расщедрится на тарелку супа да кружку пива, хотя, видит Бог, я готов ему помочь и задаром!»

Он выпрямился. Поскольку он так и не понял, что старого хозяина давно нет в живых и что двое христопродавцев говорили о его погребении, в его сознании забрезжило новое желание: пусть он пришел сюда просителем за Торнефельда, но теперь, после всех увиденных им безобразий, он, вор из воров, чувствовал себя единственным честным человеком на земле, и, как честный человек, он был обязан поговорить по душам с хозяином поместья.

Он больше не хотел пробираться в чужой дом, словно крот в цветник. Теперь, когда он впервые в жизни шел праведным путем, шел ради справедливости, ему не нужно было скрываться от посторонних глаз. Он бесстрашно направился к двери, чтобы сказать правду владельцу дома.

Но не успел он постучать в дверь, как ему пришлось в ужасе отпрянуть за угол. Из дому выходили два драгуна – смертельные враги его лично и всех бродяг вообще. Они несли фонарь и торбы с овсом. При виде их бродяга забыл про свои честные намерения. Прежний страх овладел им, и он стремительно побежал вокруг дома. Драгуны побросали торбы на снег и ринулись за ним.

– Кто там? А ну, отзовись! – неслось ему вслед. – Стой, стрелять буду!

Но он, конечно, не остановился. Он выскочил за угол дома и сломя голову помчался по аллее, спасая свою жизнь. И тут послышались голоса с другой стороны.

Как вкопанный он застыл на месте. «Куда теперь? – проносилось у него в голове. – Куда?»

Чистившие проезд слуги успели наметать по обе стороны аллеи сугробы снега и уйти далеко вперед. Бродяга в отчаянии бросился на землю и глубоко зарылся в снег. Там он и лежал, затаив дыхание и не шевелясь, а драгуны между тем пробежали мимо и обратились к работникам.

– Куда подевался этот парень? – донеслись до него их голоса. – Не черт же его унес?

Когда все стихло, он осторожно поднял голову из сугроба: солдат нигде не было видно, но они могли в любой момент появиться вновь. Он огляделся по сторонам – работников тоже не было поблизости. Он осторожно выбрался из снеговой кучи. Куда теперь? Прямо перед ним на высоте двух человеческих ростов виднелось темное окно с широким подоконником. «Только бы залезть!» – подумал он, разбежался и прыгнул. Ему удалось ухватиться за карниз и подтянуться, разодрав при этом в кровь руки. Затем привычным воровским приемом он выдавил боковое стекло, открыл окно и бесшумно сполз вовнутрь.

Вот таким образом, промокший и полузамерзший, с кровоточащими от ран руками, дрожащий от страха и смертельно усталый, он впервые ступил в дом, где ему через два года предстояло стать хозяином…

Вор стоял посреди запертой комнаты, забитой всевозможной рухлядью, и сознавал только, что безумно замерз и что в очередной раз едва ускользнул от виселицы. Надолго ли? Он должен был найти господина фон Крехвица и поговорить с ним. Но в доме как назло квартировали его заклятые враги – драгуны. У него не было ни малейшего желания снова попадаться им на глаза. Что же ему делать? У него не было ни сил, ни желания вновь выходить на мороз. Если ему удастся повидать фон Крехвица, тот, возможно, защитит его. Некоторое время он стоял и ждал, пока не успокоится дыхание, а потом на ощупь пошел вперед. Его глаза уже привыкли к темноте, и он ясно различал тяжелую, обитую железом дверь, которая оказалась закрытой, но не запертой. Через узкую щель в комнату пробивался тонкий красноватый лучик света. То не могла быть лампа или свеча. Только мерцающие в печке угольки могли дать такое слабое свечение. «А где нет света, там не должно быть и людей – никто ведь не станет сидеть в темноте», – решил бродяга и тихо, удовлетворенно вздохнул. Пустая комната и жар хорошо протопленной печи – единственное, что ему было нужно в эту минуту. Здесь он мог погреться и хотя бы отчасти просушить одежду.

Еще минуту он стоял и прислушивался. Потом осторожно отворил тяжелую дверь и бесшумно шагнул за порог.

В печи догорали дрова. Слабый отсвет падал на серебряный ларец, висевший на противоположной стене. Ларец был явно не пустой. Вор было затаил дыхание, но тут же спохватился: он пришел сюда не красть.

«Что там этот прохвост говорил у конюшни? – усмехнулся он. – Господин фон Крехвиц все продал евреям. Включая кольца, цепочки, серебряные тарелки и кубки. Да нет, у этого господина фон Крехвица, видать, еще не совсем плохи дела».

Вор потянул носом воздух. В комнате витали запахи вина, свежего хлеба и жареного мяса… Кто-то здесь недавно ужинал. И даже оставил на столе объедки. Для кого же был накрыт стол и натоплена печь? Вор быстро огляделся по сторонам. На стуле тускло поблескивал клинок шпаги. У печи стояли высокие кавалерийские сапоги. Между двумя окнами помещалась кровать, а на ней – тут у вора перехватило дыхание – кто-то спал.

Однако вор особенно не испугался. Такие случаи были ему привычны. Проскользнуть через комнату, не разбудив спящего, – это один из навыков его профессии.

На постели находились двое: мужчина и женщина.

Вор принялся размышлять. Хозяин, как видно, хорошенько выпил и закусил, после чего задремал в объятиях своей жены. Но он непременно должен сказать ему свое слово, даже если хозяина придется будить посреди ночи. Он стал лихорадочно соображать, как лучше приступить к делу.

«Мир вам и милость Христа, Господа нашего! – мысленно начал вор. – Ой, да он же, пожалуй, с ума сойдет, если услышит спросонья, что у него чума в овчарне… Нет уж, лучше подождать, пока они не проснутся, а я тем временем посмотрю, какой шелк будет эта парочка прясть в постели».

Вор забрался за печь, в тепло, и стал прислушиваться к ночным шорохам. Он был очень доволен, что судьба так быстро привела его к господину фон Крехвицу. Сначала до него доносилось только размеренное дыхание, затем он услышал сонный шепот женщины. Мужчина потянулся на кровати и неохотно положил руку на плечо женщине.

«Скажу так, – думал тем временем бродяга. – Мир вам и милость Христа, Господа нашего! Ваша милость отдыхает здесь на постели, не ведая, что у него в овечьем хлеву чумная зараза. Слуги ваши никуда не годны. Всех их следовало бы пороть как Сидоровых коз… – Тут он вдруг осекся. – Нет! Так начать – все равно что правой ногой лезть в левый сапог. Сперва ему надо сказать, кто я такой и от кого пришел».

– И что это вы, господин, все зеваете да зеваете? – вдруг заговорила женщина. – Неужели в этом для господина заключается все искусство любви? Почему вы больше не называете меня милочкой, ангелом, сокровищем, кошечкой, розовым бутончиком и душевной отрадой?

Давно ли господин заверял меня и своей преданности?

Вор навострил уши.

– Я обещал тебе любовь всадника, – сонным голосом отвечал мужчина. – Но любовь всадника не бывает долгой. Она как роса на поле, – утром была, а днем ее уже нет.

– Ага! Значит, я для вас уже не сокровище, не кошечка и не бутончик?

– Ох уж эти женщины! Вечно им надо совать в уши красивые слова, как ребенку в рот – сладкую овсяную кашку. Разве я не подарил тебе семь локтей шелковой ленты, два фунта сахару да серебряный талер со святым Георгием?

– Так-то оно так, да уж больно рано господин устал от любовной игры. Что же, масло истрачено и лампа погасла. Недолго же она горела…

Бродяга все еще обдумывал свою речь. «Господин фон Торнефельд, ваша милость его знает, послал меня за помощью. Сам он сидит на старой мельнице и хочет получить от вас атласный кафтан, шляпу, чулки, лошадь с повозкой и денег на дорогу…»

– Это все из-за поста, – возразил мужчина. – В отличие от тебя, я соблюдаю все постные дни и гонюсь за небесной благодатью, как охотник за диким кабаном. За это мне простятся все плотские грехи. Когда я стану богат, найму себе капеллана, чтобы он молился и постилcя за меня.

– Лучше бы господин завел капеллана, чтобы тот вместо него ложился с девушками!

– Молчи! – сердито прикрикнул на нее мужчина. – Ты что же, воображаешь себя приличной девушкой? Что-то я не заметил, чтобы ты была невинна! Цветочек-то твой, поди, уж не один раз сорван!

– Фи, какие грубые слова! Пусть я не девушка, да ведь и господин не в целости живет – у него только одно ухо и один глаз!

– Я получил эти раны от врагов в честном бою, – с гордостью отвечал мужчина, пытаясь побороть гнев.

– А я – от друзей! – вызывающе засмеялась девица.

Мужчина тоже разразился гулким хохотом, и так они веселились до тех пор, пока девица вдруг не заметила, что они смеются втроем. Бродяга за печкой не смог удержаться от смеха и прыснул в кулак – такой забавной показалась ему перебранка любовников.

– Тише! – воскликнула девица. – Слышишь? Здесь кто-то есть!

– Дура! – оборвал ее мужчина. – Кто, кроме нас, тут может быть? Да и как бы он вошел?

– Здесь кто-то есть. Я слышала смех, – шепнула красотка. Она села в постели и стала напряженно всматриваться во тьму, слабо подсвеченную тусклыми отблесками углей в печке.

– Да ложись же ты и успокойся! Я поставил у дверей своего драгуна – уж он-то никого сюда не пустит. А тебе, видно, пригрезилось, как свистят рыбы подо льдом!

– Нет! Вон, вон он стоит! – визгливо закричала девица, хватаясь одной рукой за руку мужчины, а другой указывая в темноту. – Вон там, за печкой! На помощь! На помощь!

Мужчина, как был голый, вскочил с кровати и схватил со стула шпагу.

– Эй! Там, за печкой! – рявкнул он. – Кто ты такой? Чего тебе надо? Стой и не шевелись, или я разрублю тебя как сосиску! Не двигайся, или я воткну шпагу тебе в брюхо!

Бродяга понял, что дело обернулось неожиданным для него образом. Покинув свое укрытие, он попытался объяснить господину, откуда он и зачем пришел.

– Мир вам и милость Христова! – начал он, торопливо поклонившись. – Меня послал к вашей милости ваш крестник, господин фон Торнефельд. Докладываю вашей милости, что сейчас он сидит на мельнице и ждет…

– Балтазар! – прервал его человек со шпагой. – Живо ступай сюда да прихвати с собой лампу! Посмотрим, кто это тут болтает о Христе и моем крестнике.

– Не надо лампы! Не надо! Я же голая, как Ева!

– Была Евой, так жила бы в раю! – мужчина рассмеялся, толкнул ее в постель и накрыл с головой одеялом. В следующую секунду в комнату вошел драгун с лампой и зажег восковую свечу на столе. В ее свете бродяга увидел перед собой невысокого коренастого человека в наспех натянутой ночной рубахе, шляпе с пером и шпагой наголо в руке.

Увидел – и оцепенел от ужаса.

Он знал этого человека. То был драгунский капитан, которого в округе прозвали Бароном Палачей. Как видно, он стоял здесь на зимних квартирах.

Бароном Палачей его называли потому, что его задачей было беспощадное уничтожение многочисленных разбойничьих шаек, слонявшихся по Силезии и Богемии. Он имел полномочия от самого императора. Со своим эскадроном драгун Барон Палачей непрерывно передвигался по стране, вылавливая мошенников и бродяг, ярмарочных воров и бандитов с больших дорог – словом, всех, кто жил за счет чужого добра. Все мелкие и крупные нарушители закона боялись его, как самого Сатаны. Палач, которого он возил с собой, иной раз не мог напастись веревок, и тогда ему приходилось проявлять «милосердие», которое означало огненные клейма на лбу и щеках, пожизненное рабство на венецианских галерах или адский труд на епископских рудниках. Именно от этого человека и его солдат бродяга хотел убежать, продав себя епископу и его ненасытным печам. Надо же было случиться такому, чтобы несчастная звезда привела его в эту треклятую комнату – к самой постели Барона Палачей!

Бежать было некуда – драгуны занимали весь дом и охраняли все выходы. Бродяга стоял, по рукам и ногам скованный ужасом, но к этому ужасу примешивалось легкое удивление – знаменитый барон был смехотворно мал ростом и при этом волосат как обезьяна.

Капитан тем временем накинул на себя черное покрывало, подпоясался лентой (возможно той самой, что подарил любовнице) и надвинул на выбитый левый глаз повязку. Затем он взял из рук солдата кожаные кавалерийские брюки и металлический пояс.

– Сейчас поглядим, кто ты такой! – сказал он. – Только не делай глупостей! Надеюсь, тебе хорошо видно мою шпагу?

Вор понимал, что теперь ему поможет только отвага. Проявить страх – значило погибнуть.

– Да, я вижу шпагу благородного господина. Но что из того? Хоть три дюжины лопат дай господину, он все равно будет рубить сорнякам головы.

– Смотрите-ка, огрызается! Да еще и кусается глазами, словно бешеная лошадь! – проронил драгун, который стал на колени, чтобы натянуть своему капитану сапоги. – Знал бы он, кто перед ним, сразу бы запел по-другому!

– Парень, речь идет о твоей голове! – сказал вору Барон Палачей. – Еще одно такое слово, и я распоряжусь отделать тебя так, что и родной брат не сможет опознать твой труп!

– Господин, оставьте меня в покое, – ответил вор. – Я вам ничего плохого не сделал, да и вообще я искал не вашу милость.

– Как ты смеешь так говорить с дворянином и офицером?! – рявкнул Барон Палачей. – Видно, тебя придется поучить хорошим манерам и почтению к мундиру, не то после того, как я тебя повешу, ты даже не сумеешь представиться дьяволу в аду. Что ты искал в этой комнате, отвечай!

– Что я искал? Не что, а кого. Господина фон Крехвица! – быстро отвечал бродяга, у которого не было времени на обдумывание вопросов капитана.

– Что?! Ты искал хозяина? – вскричал одноглазый. – Маргрет! Он что, из здешних? Ты его знаешь?

Тем временем вошли еще несколько драгун, и едкий дым от факелов и лучин заполнил помещение. Обнаружившая бродягу девица сидела на краю кровати. Она уже успела незаметно для солдат натянуть через голову рубашку и надеть юбку. Внимательно посмотрев на бродягу, она сказала:

– Нет, я его не знаю.

Капитан встал и, поскрипывая сапогами, вплотную подошел к бродяге.

– Вшивый, грязный оборванец! – сказал он, усмехаясь. – Непохоже, что ты пришел по поручению епископа, чтобы пригласить здешнюю госпожу на ужин. А ну-ка, обыщите его! Он, наверное, из банды Черного Ибица!

Два драгуна схватили бродягу и принялись обшаривать его карманы. Вскоре один из них нашел нож, с которым бродяга никогда не расставался, и поднял его высоко над головой.

– А я вам что говорил? – вскричал Барон Палачей. – Он хотел меня прикончить. Парень, для чего у тебя в кармане нож?

– Это память! – осмелев от отчаяния, отвечал вор. – Я купил его, когда ехал с испанским флотом из Нового Света, и не резал им ничего другого, кроме хлеба и сыра!

– Больше тебе и этого не резать! – весело отозвался капитан. – Так значит, ты пролез в мою комнату, пока я спал, и хотел прикончить меня этим ножом? Лиенхард, иди-ка сюда! Ты допросишь его и приготовишь к очной ставке с Черным Ибицем! Дознайся, не из той ли он шайки!

Драгунский вахмистр посветил бродяге в лицо фонарем.

– По-моему, этот человек не из банды Ибица! – сказал он. – Я ведь их всех наперечет знаю: Афрома, Кривого Михеля, Совушку, Адама-висельника, Свистуна и Брабантца. А этого не знаю. И потом, ваша милость, мы ведь окружили всю шайку в лесу. Как он мог оттуда выбраться?

– Один разбойник вполне мог просочиться между нашими разъездами, – сказал капитан. – Но как он сумел незаметно пробраться в дом? Видно, сам черт ему помогал!

– Да нет, он не из людей Ибица, – сказал другой драгун. – Их и было-то всего двадцать, и я знаю всех: Ханнеса-литейщика, крещеного цыгана Ионаса, Клапрота, Вейланда, Фейербаума и Бешеного Мархиса. А этого я не знаю!

– Тогда скажи, кто тебя послал? – спросил Барон Палачей, пристально глядя на бродягу. – Говори, или я велю тебя сначала запороть, а потом повесить. Вот тебе истинный крест!

– Высокородный господин прислал меня! Я его слуга и говорю вашей милости правду! – крикнул бродяга, к которому постепенно возвращалось мужество. Он вспомнил, что у него было фамильное кольцо Торнефельда, и оно могло подтвердить, что он говорил правду. – Я должен был сообщить о нем хозяину имения!

– А кто он такой, твой господин? – перебил его Барон Палачей. – Клянусь Богом, у нас в стране дворяне держат при себе приличных слуг. Какой же дворянин мог прислать с поручением такого оборванца?

– Милостивый господин, меня послал крестник хозяина имения. Он крестил его много лет назад. И я должен был сообщить хозяину о его прибытии.

– Тебя послал крестник здешнего господина? – с усмешкой воскликнул капитан. – Тысяча чертей! Так вот как обстоит дело? Ну что ж, добро пожаловать в сей дом! Бог уж наверняка благословит такого посланца! Сколько же лет твоему господину крестнику?

– Я думаю, восемнадцать или девятнадцать, – уже совсем смело отвечал бродяга, не обращая внимания на издевательский тон офицера.

Девица, которая уже вполне оделась и стояла среди драгун, вдруг продвинулась вперед и подошла вплотную к бродяге.

– Нет уж, бедняга, – сказала она, – вранье тебе не поможет. У нашего покойного господина никогда не бывало крестников. Брось выкручиваться, падай лучше на колени да проси милости у Бога!

– Ну уж нет! – загремел капитан. – Шутка продолжается! Сейчас мы посмотрим, как ты будешь потеть, как жаркое над огнем. Он хочет, чтобы я привел его к хозяйке. Что ж, он получит то, чего хочет! Пусть-ка расскажет барышне новости о ее крестном братце! Пойдешь со мной, парень! Дайте мне перчатки и плащ!

Бродяга мрачно взглянул на капитана. Все его планы спасения рушились.

«Ну, горе мое! – думал он. – Она, должно быть, еще очень молода, и если я ей скажу, что открыл воровские проделки ее слуг и подлости крестного, то она, верно, не поверит мне. Она, поди, все еще думает, что весь мир вокруг нее честен. И даже если я представлю ей расчеты, как от одного молока и птицы можно прожить самой, прокормить дворню и даже продать излишки на рынке, так ее приказчик тут же повернет все по-своему. Так что всякое мое слово будет напрасным. Стало быть, старый господин умер, а вся эта компания обирает его дочь? Одна надежда, что она красива и что для нее найдется надежный рыцарь, который сможет защитить ее. Ого! Сдается мне, что я в жизни не видел никого красивее!»

Последнее относилось к барышне, которая вошла в комнату под завороженным взглядом бродяги и испытующим взглядом капитана.

– Мадемуазель, я еще раз хочу поблагодарить вас за гостеприимство, – заговорил Барон Палачей, поклонившись девушке. – Я и мои люди были устроены самым наилучшим образом, а point[7]7
  Здесь: превосходно (фр.).


[Закрыть]. И все же сейчас я должен ехать и хватать этих бандитов за горло! Мы оцепили Черного Ибица в его лисьей норе, и мне нужно поспешать к моим людям – ведь завтра на рассвете начнется большая охота!

«Вот так все и делается на свете! – печально думал вор, стоя между двумя драгунами у двери. – Бедняки, которые поневоле стали разбойниками, заперты в лисьей норе, и этот капитан уже занес над ними петлю и топор. Завтра они будут казнены. А ведь настоящие разбойники засели здесь, в доме, и нагло разоряют имущество госпожи. А она, бедная, и не видит, что они вытворяют».

– Я желаю господину капитану по милости Божией до конца выполнить свой долг, – сказала девушка. – Этот Ибиц и его банда наделали много зла как здесь, так и в Польше. Нападали на возчиков, угоняли коров у крестьян – об этом только и твердят по всей округе. Господин капитан – вы подлинный рыцарь, второй святой Георгий! «А они – просто бедные люди, – продолжал размышлять бродяга, пока гордый от похвалы капитан разглаживал свои усы.

– Будь у них хотя бы кусок хлеба да соломенная крыша над головой, они остались бы честными. Но так уж повелось на свете! Кто-то пухнет от голода и холода, а другие в это время бездельничают на кухне…»

– Прошу прощения у мадемуазель! – скрипучим голосом произнес вошедший в эту минуту бородач. – Должен сказать, мне уже давно пора домой. Если мадемуазель переменит свое решение, я всегда буду к ее услугам.

– Может быть, господин крестный согласится оставить мне хотя бы Ясона? – спросила девушка, смахивая слезу с ресниц.

– Мадемуазель могла бы иметь сколько угодно верховых коней и собак, – сказал бородач. – Это зависит только от нее самой. Стоит ей только пожелать – и все на свете красивые платья, цепочки, кольца, а равно и самое блестящее общество будут положены к ее ногам.

– Очень жаль, но я не могу поступить по желанию господина крестного! – произнесла девушка тихим, но неожиданно твердым голосом, – Вы, господин крестный, знаете, что это невозможно. Скорее солнце перестанет всходить на небе! Я обещала руку и сердце другому. Я жду его и буду ждать хоть до Страшного суда!

– Что ж, могу только поздравить мадемуазель с таким решением, – сухо ответил бородач. – А пока я к услугам мадемуазель. Мне уже запрягли?

«Да защитят ее все ангелы неба! – воскликнул про себя бродяга. – И этот старый хмырь хочет взять ее в любовницы? Да она подходит ему, как фиалка к белому снегу!».

– Да. Сани стоят во дворе, и кучер уже давно ждет, – ответила девушка. – И все же я возлагаю надежду на великодушие господина крестного. Может быть, господин крестный оставит мне хотя бы Ясона?!

– Это не по правилам! – проворчал бородач. – Я заплатил вам хорошие деньги за лошадь и собаку. Если бы в этом доме научились экономить, до распродажи дело бы не дошло. Каждый правильно вложенный крейцер приносит двойной доход, а гульден так и вообще тройной! Да только этого здесь никто не понимает! Если у вас вдруг случится нехватка дров, вы ведь прикажете кухарке топить печь оливковым маслом!

– А зачем господину понадобилась благородная охотничья собака? – спросил вдруг стоявший у двери Барон Палачей. – Господину вполне хватит и обыкновенных крестьянских дворняг!

Бородач повернулся к капитану и смерил его с головы до ног высокомерным взглядом.

– Я буду очень признателен господину, если он не будет вмешиваться в мои дела, – проскрипел он. – Как и я не вмешиваюсь в чужие. Мне известно, что у меня в округе много врагов, и среди них есть немало таких, кому не терпится поживиться моими деньгами.

Барон Палачей презрительно скривил рот и высоко вскинул подбородок.

– Я – бедный дворянин, – спокойно произнес он. – У меня нет ничего своего, кроме офицерского патента от Его Величества императора да хорошего послужного списка. Но и за тысячу талеров я бы не согласился пощадить шкуру господина, осмелившегося оскорбить меня!

– Пусть господин больше заботится о своей шкуре, чем о моей! О своей я сам позабочусь! – злобно крикнул бородач. Лицо его побагровело, глаза почти вылезли из орбит. – Пусть господин очистит дорогу! Я ухожу!

– Что это вы так кричите? Или в вас вдруг взыграла оленья храбрость? – с усмешкой спросил капитан. – Если господин будет так сильно надуваться, то, не дай Бог, еще лопнет, как Иуда после повешения!

– Как Иуда после повешения? – заорал бородач, разгораясь злобой и одновременно испытывая страх перед боевым офицером. – Господин, кажется, забывает, что я тоже дворянин и рожден в благородном звании. Я тоже ношу при себе шпагу, и, клянусь вам, она не крепко сидит в ножнах!

Барон Палачей презрительно улыбнулся, отступил в сторону и указал концом шпаги на открытую дверь.

– Я могу сейчас же удовлетворить господина! Согласно правилам чести я охотно выйду во двор для поединка с господином!

– Бог велит иначе! Бог велит иначе! – быстро сменил тон испуганный таким оборотом дела крестный, который уже успел добраться до двери. – У меня больше нет времени, абсолютно нет времени слушать господина. Я уезжаю. Если я вас чем-нибудь оскорбил, встретимся как-нибудь в другой раз. А на сегодня довольно, меня ждут неотложные дела!

Изо всех сил пытаясь сохранить гордую осанку, он ринулся вниз по лестнице.

Барон Палачей презрительно проводил его взглядом, а затем обратился к барышне:

– Прошу извинить меня, мадемуазель, – сказал он, сняв шляпу, – но этот ваш крестный, при всем моем к вам почтении, не что иное, как шелудивый пес! Он не стоит удара шпаги. Любой мальчишка с улицы может запросто надавать ему по носу – и это будет вполне справедливо!

– Он принуждает меня выйти за него замуж, – сказала девушка, слабо улыбнувшись. – Говорит, что делает это в память о дружбе с моим покойным отцом и ради моего избавления от нужды и разорения.

– Ну, если это зовется дружбой, – заметил капитан, – то я лучше буду дружить с волками в лесу! Однако мадемуазель сказала, что она помолвлена. Позвольте узнать, кто же этот счастливец, что имеет честь быть женихом столь благородной девы?

Бродяга слушал все эти речи как во сне. Его терзала внезапная и безумная мысль: а что, если бы он вдруг стал не тем, кем он был, не вором без роду и племени, а тем человеком, с кем помолвлено это высокородное дитя? О, как нежно он бы обнял ее, как крепко прижался бы щекой к ее щеке!..

Испугавшись овладевшего им исступления, он вздрогнул и глубоко вздохнул. «Нет! – думал он. – Это невозможно. Мне остается лишь надеяться, что Господь в своей милости отвратит мое сердце от порока!»

– Господин капитан был так добр ко мне, – говорила в это время девушка, – что я охотно расскажу ему обо всем. Мой суженый – шведский дворянин, друг моего детства. Еще тогда я обещала ему мою руку и сердце. У него на пальце мое кольцо, а я ношу полученное от него. Но от него уже давно не было вестей, и я со страхом думаю: а вдруг он забыл меня? Но я его никогда не забуду! Его зовут Христиан фон Торнефельд, он крестник

моего отца и мой кузен со стороны мамы.

«Господи, да может ли это быть?! – подумал бродяга в безграничном смятении чувств. – Она говорит о том щенке с мельницы. Я не хочу этому верить! Она отдала свое сердце этому дворянскому выродку, этому суслику, который бахвалится, когда сидит в тепле, и пускает слюни, когда у него мерзнут уши. И этому высокородному мышонку она хранит верность? Вот она, земная справедливость! А он-то и не думает о ней. Хочет удрать на войну к своему возлюбленному Карлу, да только с места двинуться не может без теплой шубы, расписного кафтана, повозки и лошадей. А еще ему нужно побольше денег, шелковых чулок и еще Бог знает чего… Тафту и атлас подавай ему, чтобы сопливый нос утирать!»

А капитан тем временем во все глаза глядел на него.

– Что вы говорите, мадемуазель? – вне себя от удивления спросил он. – У вашего отца есть крестный сын? Неужели этот проходимец и впрямь не врет? Я его и привел-то к вам как раз по этому поводу. А ну-ка, иди сюда, висельник! Поклонись госпоже хозяйке и скажи, кто тебя послал сюда!

Бродяга подошел и поклонился, но при этом постарался встать таким образом, чтобы его лицо осталось в тени.

«Я не должен говорить! – лихорадочно думал он. – Я не скажу ей ни слова об этом щенке!»

Однако, несмотря на всю свою решимость молчать, в ту минуту он еще и сам не сознавал, почему он должен скрывать от хозяйки то, что пославший его Торнефельд в данную минуту сидит на мельнице в трех милях отсюда.

– Ну, что ты стоишь и смотришь, как мавр на ледяную глыбу? – насмешливо спросил барон. – Говори, кто тебя послал!

«Нет, нет и нет! – билось в мозгу у бродяги. – Она не должна знать об этом! Она ведь побежит и продаст все, что у нее осталось – платья из шкафов, застежки с рубашек, молитвенник, чтобы одеть его в атлас и шелковые чулки! Нет, она ничего не узнает!»

Он отвел глаза в сторону и тихо промолвил:

– Никто меня не посылал.

– Так! Теперь уже никто не посылал? – презрительно бросил капитан. – Ты же только что говорил мне, что ты здесь по поручению господина из дворян, крестника здешнего господина!

– Я солгал, – ответил бродяга и судорожно перевел дыхание.

– Другого я от тебя и не ждал! – проворчал Барон Палачей. – Ты просто хотел враньем спасти свою шею от веревки.

Девушка медленно подошла к бродяге и остановилась перед ним. Он отвернул лицо в сторону, чтобы не глядеть ей в глаза.

– Бедняга, откуда же ты пришел? – ласково спросила она. – У тебя вид человека, который уже давно бродит по дорогам. У тебя такое изможденное лицо. Ты, наверное, сильно голодаешь? Иди-ка скорее на кухню, пусть тебе дадут супу и побольше хлеба. Но сперва скажи мне, правда ли, что Христиан Торнефельд послал тебя? Если да, то где же он и почему не приходит сам?

«Если я ей скажу, она тотчас помчится к нему, – пронеслось в голове у бродяги. – Не дай ей коляски и лошадей – пешком побежит по снегу!»

И ему привиделось смеющееся лицо Торнефельда, сжимающего девушку в объятиях, как он сам хотел бы обнять ее в эту безумную минуту.

Глядя в пол, он через силу выдавил:

– Я не знаю этого господина и ничего о нем не слыхал.

– А я вам что говорил! Какое отношение может иметь такой оборванец к благородному господину! – вновь высказался капитан. – Он наверняка один из людей Ибица, или я недостоин моего честного имени. Эй, парень! – зарычал он на бродягу. – Признавайся, чего тебе было нужно в этом доме и как ты сюда забрался?

Бродяга почувствовал, как у него по лицу покатился холодный пот. Он уже видел перед собою свой смертный час, и все же ни уговоры, ни дыба не смогли бы заставить его сказать правду.

– Я хотел украсть какой-нибудь еды, – сказал он.

– Что ж, виселица получит то, что ей причитается по чести и закону, – резюмировал капитан. – Молись Богу, парень, я прикажу тебя повесить!

– Не надо его вешать! – воскликнула девушка. – Он такой несчастный и бедный! У него, наверное, за всю жизнь не бывало хорошего дня.

– Это уж точно! Он выглядит как самый настоящий безбожник и мерзавец, от какого можно ждать любых гнусных делишек! – нахмурив брови, отрезал капитан. – Мадемуазель, я лучше вас знаю, как надо поступать с такой мразью!

– Не надо его казнить! – почти плача, попросила девушка. – Он пока еще не сделал ничего дурного. Он всего лишь беден и голоден. Ради Бога… Ради меня, помилуйте его, господин капитан!

Бродяга был потрясен до глубины души. Ни разу в жизни он не слыхал, чтобы о нем говорили такое. Сколько он себя помнил, его унижал и бил каждый встречный. Ему угрожали палками и виселицей, а дети на улицах кидали в него камнями. Но эта высокородная девочка проявила к нему милосердие… Он не раз смотрел в глаза смерти, но теперь его пронзило новое, ни разу не испытанное им чувство. У него щемило в груди, першило в горле, лицо налилось багрянцем. Он бы чем угодно отблагодарил девушку за спасение жизни, но вот сказать, что на мельнице ее ждет Торнефельд, он не мог.