Текст книги "Шведский всадник"

Автор книги: Лео Перуц

И все же бывало так, что во время его поездок по полям, когда он совершенно искренне любовался принадлежавшими ему обширными землями, некая тень набегала на его душу и некий неведомо откуда взявшийся холодный ветер леденил его тело. Ему казалось, что все его владение – поля, луга, рощи, одинокие березы, молодые посевы на пашнях, ручей, пруд, дом, двор, жена, которую он любил больше жизни, и даже ребенок, в котором он души не чаял, – все это не его. Ему казалось, что это всего лишь ссуда, предоставленная ему на короткий срок, и что скоро ее придется вернуть. И чем светлее сияло солнце, тем мрачнее становилось у него на душе. Он поворачивал коня и вскачь ехал домой. Там навстречу ему выходила из сада дочь, а за ней – Мария-Агнета, и лишь тогда, поцеловав их обеих, он успокаивался. Когда ребенок, это живое, бойкое и безгранично любимое существо, оказывался у него на руках, тень спадала с его души.

Свою жену он любил так же сильно, как и в первый миг свидания, и всеразрушающая сила времени ничуть не охладила его чувств. Но гораздо горячее и тревожнее была его любовь к дочери, и об этом знали все в доме. Ее, маленькую Марию-Христину, прежде всего искали его глаза всякий раз, как он приезжал домой. И отблески вечной радости появлялись в его глазах, когда он ласкал ее и говорил с нею.

Иногда, возвратясь поздно вечером, он проскальзывал к постели спящей дочки и молча сидел, слушая ее дыхание. Но его взгляд помимо его воли проникал в сон девочки, и тогда она пробуждалась, готовая заплакать, но, узнав отца, обнимала его шею ручонками. Чтобы развлечь ее, он часто пел ей детские песенки, которых знал не много, но очень хорошо. Мария-Христина до сих пор отлично помнит песню про волка, у которого выдалась постная ночь, и про глупую гусыню, попавшую в силки.

А еще он пел о том, как портной стоял у небесных ворот, как нищий праздновал свадьбу и как курочка, которая не хотела класть яйца, была за это сварена в котле.

По ночам вокруг ребенка хлопала крыльями курица, собиравшая хлебные крошки у изголовья кровати, в ногах лениво лежал волк, не желавший жрать мясо в постную ночь, между ножками стульев плясали портной и нищий, а в окно заглядывал царь Ирод, пришедший прямо из песенки о трех царях, которую Мария-Христина особенно любила и частенько напевала тоненьким голоском:

 
Каспар, Балтазар, Мельхиор распрекрасный
И проклятый Ирод – губитель детей.
 

Шведский Всадник вторил ей низким басом, но так тихо, что никто в доме не просыпался. Так они и пели вдвоем.

 
Три юных царя, оседлавшие ветер,
За восемь часов проскакали полмира.
Вот царский дворец, он просторен и светел,
Вот Ирод с трудом оторвался от пира:
«Каспар, Балтазар, Мельхиор распрекрасный,
Куда вы спешите, коней не щадя?» —
«Мы слышали голос, могучий и властный,
Мы ищем Марию, мы ищем дитя!» —
«Каспар, Балтазар, Мельхиор распрекрасный,
Останьтесь на пир, за столом есть места!» —
«Прощай, грозный царь, не зови понапрасну,
Нас ждет путеводная наша звезда».
 

«Вечно, вечно сияет твой лик», – звучал голосок Марии-Христины, но это было уже из другой песни. Ее одолевал сон, мысли путались в голове, и она закрывала глазки. Шведский Всадник вставал и неслышно покидал спальню, уводя за собою населявшие ее сказочные образы – волка, курочку, портного, нищего и длиннобородого Ирода, который исчезал последним.

Дело было в марте, перед самым началом полевых работ. На дворе смеркалось, снеговые облака неслись по небу, на голых сучьях платанов каркали вороны. На втором этаже дома, в «длинной зале», прохаживался взад и вперед Шведский Всадник. Мария-Агнета сидела у камина, рассматривая гравюры из книги с интригующим названием «Der Amaranti neuer Weltgarten»[24]24
  «Новый мировой сад амарантов» (нем.).


[Закрыть]; горящий камин бросал красноватые блики на ее волосы. У окна домашний учитель посвящал маленькую Марию-Христину в тайны азбуки. Девочка устала и все чаще оглядывалась на угол, где среди прочих деревянных игрушек лежала ее любимая лошадка с тележкой.

У двери на почтительном расстоянии от хозяйского стола застыли в полупоклоне два человека из деревни: крестьянин, пришедший просить семян для посева, и плотник, вызванный хозяином, чтобы настелить новый пол в конюшне. Плотник прикидывал в уме, сколько вина, хлеба, мяса и сыра ему и его помощникам следует запросить за работу. А крестьянин тем временем уже во второй раз твердил свою заунывную литанию:

– У меня к вашей милости большая просьба. Мне не хватает ржи на посев, а ведь уже пора выезжать в поле…

Шведский Всадник подошел к нему и взял инициативу в свои руки:

– Каждый год ты приходишь ко мне за хлебом и семенами, потому что не можешь прокормить себя и свою коровенку. И заготовить зерна для посева, чтобы хозяйство шло прибыльно, ты тоже не можешь. А все из-за чего? Ты спозаранку сидишь в пивной, а если не в пивной, то у себя дома на печке! Жажду ты утолять умеешь, а голод – не научился! Вот и бежишь ко мне побираться!

Крестьянин хорошо знал, что, если он все-таки получит свою полумерку зерна, ему следует переждать плохую погоду. Он ежился, попуская мимо ушей колкие речи хозяина, и вертел в руках свою кроличью шапку. Когда Шведский Всадник умолк, он вновь начал просить:

– Но ведь исстари заведено, чтобы господин помогал своим крестьянам, как подобает христианину и дворянину. Вот и я прихожу к моему господину с большой просьбой в моей тяжелой нужде. Зерно это я хочу взять взаймы до урожая…

– Опять мимо нас везут покойника, – вдруг вмешалась Мария-Агнета, выглянув в окно. – На этой неделе уже третий будет… Господи Иисусе, почему там умирает столько людей? Да и неужто во владениях господина епископа нет своего кладбища?

– Кладбища там нет, – подтвердил учитель. – Там одни заводы, плавильные печи, шахты да карьеры. Самая большая шахта называется «Святой Матфей». Еще есть шахта «Святой Лаврентий» и каменоломня «Бедные души». Люди мрут как мухи у печей, и управляющий отсылает их на захоронение в соседние деревни.

В бледном свете гаснущего дня мимо двора тащилась нищенская процессия, спускавшаяся с холма на проселочную дорогу. Впереди шагал человек с крестом, за ним худой мерин тащил телегу с некрашеным гробом, а замыкал шествие старенький священник, беспрестанно бормотавший молитвы. Никто не оплакивал покойника и не провожал его в последний путь.

– Это значит, – объяснил плотник, – что его княжеская милость, господин епископ, закладывает в своей новой резиденции еще один увеселительный сад с бассейнами, фонтанами, скальными гротами, китайскими павильонами и оранжереями. Строительство стоит больших денег, а их в епископской казне постоянно недостает. Поэтому-то он и прислал на рудники нового управителя, а тот, чтобы выслужиться, сократил людям рацион. Теперь им больше не дают сала, а пайку хлеба урезали до полуфунта на человека, но работать они должны по-прежнему. Вот многие и не выдерживают – падают, как листья по осени.

– Может быть, епископ не знает, что творится в его владениях, и его следует известить об этом? – предположила Мария-Агнета.

– Он все прекрасно знает! – возразил учитель. – Недаром же в народе его зовут епископом дьявола. У него господские замашки – блеском и роскошью своих дворцов он хочет превзойти светских князей, и, по его мнению, все его управители и надзиратели недостаточно жестки к бедным работникам.

Шведский Всадник хмуро смотрел вслед телеге, медленно катившей свой скорбный груз по проселку.

– Кругом идет война, – продолжал учитель, – и все бедствуют, но для заводов епископа лучшего времени и не придумаешь. Что шведский Карл, что московский Петр – обоим нужны полевые пушки, ядра, мушкеты, кирасы и сабельные клинки. Оба заказывают вооружение у епископа. Вот и дымятся сутки напролет горны и закаляется в уксусе железо. Каждый день тяжелогруженые повозки катятся отсюда в Польшу.

– Эти заводы – убежище пропащих и проклятых всеми душ, – тихо добавил крестьянин. – Их уже никто не вызволит оттуда, одна только милосердная смерть.

И тут Шведский Всадник, поддавшись власти воспоминаний, внезапно принялся рассказывать:

– Самая скверная работа – у печей для обжига извести. В каменоломне тоже не сахар. Там расщепляют породу тяжелым копром, камни разбивают кирками и выламывают из скалы голыми руками. Потом рабочие дробят их железными молотками. Все эти люди изо дня в день глотают каменную пыль и уже через несколько лет поголовно харкают и захлебываются кровью. Помилуй их всех Бог! И особенно тех, что прикованы к тачкам, на которых подвозят раздробленный известняк к печам и отвозят от них жженую известь… Печь для обжига имеет две пылающие топки…

– Христиан, откуда ты знаешь все это? – удивилась Мария-Агнета. – Ты говоришь так, будто сам ломал камни в епископском аду!

– На силезских дорогах мне приходилось встречать немало бродяг и мелких воришек. Они-то и рассказали мне про этот ад, – пояснил Шведский Всадник и продолжал рассказ: – У обжиговой печи есть две огненные пасти: через одну загружают дрова, из другой выгружают раскаленную золу. На печи работают три человека: обжигальщик, истопник и выгребальщик. Истопник должен постепенно нагревать печь: сперва он забрасывает щепу, потом связки хвороста и наколотые дрова, а еще потом разгребает все это железным ломом и вилами. Выгребальщик убирает раскаленную золу. Но бывает, что при сильном ветре огненное дыхание печи опаляет ему лицо и зажигает волосы; в такие моменты вопли несчастного разносятся далеко по всей округе. Мастер обжига управляет огнем. Сперва пламя едва различимо из-за дыма, потом оно становится темно-красным и лиловым. Если в конце концов оно белеет, а загруженный камень становится красивого розового цвета, то можно считать, что обжиг удался. Обжигальщик должен все время следить за пламенем через смотровое окошко. Если обжиг идет не так, как надо, оба помощника ложатся под палки обжигальщика и надсмотрщиков. А то и самому мастеру достается. Зимой все трое обливаются потом у печи, а затем выходят под ледяной ветер – тут-то между ними и начинает ходить смерть, выбирая себе жертву. И выбранный горит в лихорадке, и грудь его разрывается при каждом вздохе, и все говорят ему: «Не валяйся на дороге! Кому ты теперь нужен? Если заболел, так ползи под навес и там подыхай себе как собака!»

Шведский Всадник умолк. Мария-Агнета зажгла лампу. Мария-Христина тем временем успела ускользнуть от учителя с букварем к своей любимой лошадке с тележкой и теперь весело возилась в углу, тихонько покрикивая на лошадку: «Ну! Тпру!». А повозка с покойником медленно удалялась вниз по проселку в сторону кладбища. Шведский Всадник стоял, склонив голову и беззвучно шевеля губами.

– С кем ты говоришь, папа? – спросила девочка. – И почему мне ничего не слышно?

– Я читаю «Отче наш» за душу этого бедного человека, – ответил Шведский Всадник. – Кто знает, может быть, он стал бы благородным цветком, но слишком рано завял. Иди сюда, помолимся вместе!

Он взял ребенка на руки и вернулся к окну. Мария-Христина поглядела вниз, увидела живое подобие своей любимой игрушки и, радостно замахав руками, вновь завела свои «Ну!» и «Тпру!».

Отец нахмурился.

– Никаких «Ну!» и «Тпру!» – сказал он необычно суровым тоном. – Ты должна прочитать «Отче наш» за душу этого бедняка! Слышишь, что я тебе говорю?

Дочка испугалась его голоса и со слезами на глазах робко обняла его шею ручками. Она читала слова молитвы до тех пор, пока повозка не скрылась в вечерней мгле.

Когда плотники почти закончили свою работу и Шведский Всадник вышел из конюшни с ломиком в руке, в воротах показались двое мужчин, при виде которых у хозяина безумно забилось сердце. Ужас пронизал его до основания, но он пересилил себя и с каменным лицом, на котором не читалось ни единого признака узнавания, прошагал мимо. Однако оба вновь прибывших побежали за ним и преградили ему дорогу. Вейланд сдернул с головы свою кожаную шапку, а Сверни Шею поклонился, едва не достав шляпой до земли, и, посмеиваясь в бороду, заговорил:

– Атаман! Гром небесный! Ты стал таким гордым и выглядишь таким высокородным, словно затесался в кумовья к самому римскому императору! Ты что, не узнаешь старых товарищей?

– Что-то непохоже, чтобы он обрадовался. Да иначе и быть не может, – проворчал Вейланд. – Я же тебе говорил: непрошеные гости все равно, что зелень без масла, – никому в рот не полезут. Атаман, я вовсе не жду, что ты побежишь к мяснику выбирать лучший кусок телятины нам на жаркое! Но если ты дашь нам переночевать в твоей конюшне или в погребе да поставишь по миске гороха с краюхой хлеба, я буду очень и очень доволен!

– А я нет! – заявил Сверни Шею. – Он ведь все-таки наш бывший атаман. Или мы у него теперь в немилости? Атаман, я останусь у тебя. Если тебе надо человека, который каждое утро будет говорить тебе: «С добрым утром!» и «Как спалось вашей милости?», то я согласен постараться для тебя на славу.

Шведский Всадник продолжал молчать, но его дико взвихренные мысли стали постепенно приходить в порядок. Он понял, что отныне его судьба находится в руках бывших товарищей, превратившихся в смертельных врагов. Ему ничего не оставалось делать, как покинуть дом, жену, ребенка, поля и луга и бежать в чужую страну, чтобы там позабыть все, что было ему мило и дорого… Им овладели страх, гнев, боль и отчаяние.

– Ах вы шельмы! – сдавленным голосом бросил он двум бродягам.-Что, не могли оставить меня в покое? Я-то думал, что черт давно уже забрал вас в пекло! Что же мне теперь с вами делать?

– Ох, и буйный же у тебя норов! – укорил его Сверни Шею. – Теперь я для тебя шельма, а ведь когда-то был верным товарищем! А впрочем, я уверен, что ты примешь нас по-братски и в добром настроении. Неужели ты не видишь, что мы в крайней нужде?

– Я же сделал вас богачами! Вы получили сотни талеров и дукатов! – прохрипел Шведский Всадник. – Куда вы их подевали?

– Все в глотку ушло, можешь не сомневаться! – ответил Сверни Шею.

– Три главных зла земных унесли наши денежки: бабы, карты да водка! – вздохнул Вейланд. – Надо было по старому обычаю бросить немного денег в текучую воду – тогда бы завистливый дьявол тоже получил свою часть, а так он забрал все. Где только нам ни попадался трактирчик, там алчный торгаш и выуживал наши денежки.

– А когда все наше богатство ушло, мы стали голодать, – заключил Сверни Шею, – взялись за посох да суму и снова стали бродягами.

Шведский Всадник молча уставился на них. Дыхание рвалось у него из груди быстрыми всхрипами, в глазах горел злой и опасный огонек. Нет, он любой ценой готов был удержать все, что подарили ему небо и земля. А эти двое, Вейланд и Сверни Шею, встали на пути к его счастью; так стоит ли ему оставлять в живых этих бездельников, не сумевших прожить на свете с такой добычей?! Если им пришлось худо, так в том нет его вины, и, уж конечно, он не звал их сюда. Нет, их надо заставить замолчать навсегда! И как только эта мысль овладела им, руки налились силой, а тяжелый железный ломик стал еще тяжелее.

– Кто показал вам дорогу сюда? – спросил он резко. – Как вы узнали, что я здесь?

– Брабантец сказал нам, – объяснил Сверни Шею. – Он заделался купцом в Ратиборе, торгует зеленью и всякими кореньями – шафраном, имбирем, мускатными орехами, перцем и гвоздикой. Он достиг высокого положения в городе, заседает в совете и все такое прочее.

Ты сам можешь поглядеть, какие почести ему там оказывают. Когда мы пришли к нему в первый раз, он встретил нас как родных, выслал всех своих людей из комнаты и заперся с нами. Мы съели и выпили все, что у него нашлось, включая дичь и говядину. На прощание он подарил каждому из нас по десять рейхсталеров, чтобы мы выпили как следует за его здоровье. Но уже на второй раз он после многих сетований на плохой оборот да людскую жадность кинул нам на стол всего лишь один гульден. А уж на третий раз он прямо с порога закричал: «Что вас привело ко мне на этот раз? Опять деньги? Вы хотите, чтобы я обанкротился? Идите к нашему атаману, он стал помещиком и живет в богатом доме. У него есть все, что нужно человеку для жизни!» И рассказал нам, как тебя найти.

– Дьявол ему заплатит за это! – прошипел сквозь зубы Шведский Всадник. – Но кто выдал меня ему? Я ведь не барабанил про себя в округе!

– Год или полтора назад он случайно встретил тебя в Оппельне, на конской ярмарке, – сообщил Сверни Шею.-Он сидел в «Золотой короне» за бутылочкой вина и увидел, как ты шел по рыночной площади рука об руку с какой-то знатной особой. Он тебя сразу узнал. Ну, подозвал он хозяина и расспросил, кто ты и где живешь, а хозяин и выложил ему все, что знал. Кроме всего прочего, он сказал, что ты повсюду скупаешь добрых лошадей для своего имения.

Шведский Всадник принял окончательное решение.

Да, они были ему верными друзьями и хорошими подручными, да, они бок о бок сражались против многих опасностей; но теперь все это перевешивали боязнь разоблачения и гнев. Эти трое незвано пролезли в его жизнь и должны были исчезнуть. Сначала он убьет этих двоих, а за ними отправит на тот свет Брабантца. Он уже знал, где это лучше всего сделать, – в глухом овраге неподалеку от его двора, где между зарослей протекал ручей. Там он их и закопает…

– Так значит, пока лишь трое знают, кем я был раньше, – сказал он, как бы размышляя вслух. – А уж если знают трое, то скоро будет знать вся округа.

– Что ты мелешь, типун тебе на язык! – рассердился тут Сверни Шею. – За Брабантца я ручаюсь как за самого себя! Да хоть бы все палачи империи собрались и начали на пари резать ремни из его шкуры, он все равно тебя не выдаст!

– Не спорю, он честный малый, – кивнул Шведский Всадник, делая вид, что его успокоили слова Сверни Шею. – Но все равно вам не следует оставаться у меня. Сделаем по-другому. Тут неподалеку есть одно надежное место. Там я зарыл часть моих денег. Ради нашей прошлой и будущей дружбы я готов поделиться с вами. Так что берите лопату с мотыгой и пошли со мной!

И он указал на сваленный у забора садовый инвентарь. Вейланд удивленно воззрился на него и не двинулся с места. Зато Сверни Шею в буйном восторге подбросил вверх свою шляпу и завопил:

– Аллилуйя! Честь, хвала, слава и благодарность! Ты помогал нам во всех бедствиях! Живи, атаман, и будь счастлив во веки веков!

Шведский Всадник дал ему знак взять лопату и следовать за ним. Но едва он повернулся к воротам, как увидел Марию-Христину, которая неслышно подбежала к ним и дернула его за рукав.

– Папа! – пропищала она. – Почему ты не идешь обедать? Мама послала меня сказать, что все уже давно на столе!

– О, так это дочь милостивого господина? – с чрезвычайным почтением спросил Сверни Шею, не желая, чтобы ребенок заметил, какие фамильярные отношения связывают их с ее отцом.

– Да, это моя дочка.

Мария-Христина без всякой боязни посмотрела на двух оборванных мужчин.

– Папа, кто эти люди? Они хорошие? Я никогда раньше их не видела.

– Эти люди ищут работу у нас на дворе, – объяснил отец. Сверни Шею присел перед ребенком на корточки и заговорил умильным голосом:

– Ах ты маленькая принцессочка! Да у тебя же личико все беленькое да розовое, как садовые тюльпаны. Скажи-ка мне, что ты еще умеешь, кроме как прыгать и скакать?

– Я умею, – отвечала Мария-Христина и встала на блок песчаника, чтобы казаться побольше, – читать букварь, танцевать курант с сарабандой и еще чуть-чуть играть на клавикорде – я только начала учиться. А ты что умеешь?

– Я умею многое, – похвалился Сверни Шею. – Умею ловить блох у ежа, могу подковать гуся, кузнечикам я делаю пестрые переднички, а как засвищу, так рыбки сами выскакивают из пруда!

Не находя слов от удивления, Мария-Христина с открытым ртом посмотрела на него, а потом показала на Вейланда.

– А этот что умеет?

– Он умеет из длинной колбасы делать короткую, и в этом его лучшее искусство! – засмеялся Сверни Шею. – Но еще он может кричать ослом и шипеть как гусь. Да еще изобразить, как кошка с собакой ссорятся!

– Ой, пусть покажет кошку с собакой! – попросила Мария-Христина.

Вейланд не заставил себя долго упрашивать. Он принялся гоготать, визжать, фыркать, урчать, лаять, выть и шипеть одновременно. При этом он строил уморительные рожи и подражал движениям собаки и кошки. Когда сценка была окончена и собака, скуля, убежала, Мария-Христина захлопала в ладоши и, прыгая с ножки на ножку, закричала:

– Не уходите, пожалуйста, я не хочу, чтобы вы уходили! Собака с кошкой не сделают так смешно, как вы! Оставайтесь у нас на дворе да запомните: у нас кормят работников в полдень и в шесть вечера, а если вы опоздаете со своими кружками, вам не нальют пива!

Шведский Всадник с изумлением наблюдал за тем, как между его ребенком и прежними товарищами возникает самая душевная дружба и взаимное доверие. У него вдруг стало легче на душе. Эти двое, что выделывали перед Марией-Христиной свои дурацкие штуки, стараясь рассмешить ее, не могут предать. Теперь он видел в них тех, кем они и были на самом деле, – двоих братьев по несчастью, слоняющихся по лесным проселкам. Он понял, что они пришли не затем, чтобы разрушить его счастье, а просто поискать куска хлеба, надеясь, что здесь они его найдут скорее, чем у чужих дверей. И мысль об убийстве оставила его – ее спугнул и прогнал прочь смех ребенка.

– Ну, раз моя дочка приняла вас ко двору, – сказал он решительно, – то оставайтесь! Я думаю, что вам будет лучше жить у меня, чем бродить по свету. Идите в людскую и возьмите себе супу с зеленью и салом. А когда наедитесь, я подыщу вам какую-нибудь работу. Начинается стрижка овец и посев овса, с пашни надо убрать камни, а скоро и фруктовый сад потребует рабочих рук. Так что с Богом! Но запомните: никаких старых историй!

Это ни к чему хорошему не приведет.

И он ушел с весело прыгавшей вокруг него Марией-Христиной. Два новых работника проводили отца с дочерью глазами. Потом Сверни Шею вздохнул:

– Видал? О разделе денег уже ни слова! Похоже, мы разбили кувшин по пути к колодцу! Он нас не боится. Так что нам суждено остаться бедняками!

– Ну и слава Богу! – усмехнулся Вейланд, который за три мили слышал конский бег и крики петухов. – Когда он заговорил о деньгах, то, не знаю отчего, у меня ноги приросли к земле. Теперь я целыми днями буду гнуть спину, таскать камни, но зато в обед и ужин получать мясной суп с овощами и салом. Бог весть почему, но мне так лучше…

Новых работников не часто видели вместе, потому что Сверни Шею обычно был занят на конюшне со скребками и щетками, а Вейланд – в поле с плугом, бороной и сеялкой. Тем не менее они были по-прежнему дружны и частенько сиживали по вечерам на конюшне, где играли в карты и попивали винцо. С другими работниками и слугами они общались мало. Зато когда Сверни Шею случалось увидеть Марию-Христину, он тут же подавал ей знак, чтобы она забежала к нему на конюшню. Там, на дне деревянного сундука, ее всякий раз ждал сюрприз – то вырезанный из тростника свисток, то игрушечная обезьянка с шевелящимися лапками, вылепленная из глины и стружек и выкрашенная в разные цвета.

Хозяина они избегали, насколько это было возможно. Они больше не смотрели на него как на равного себе, а видели в нем знатного господина и даже побаивались, как бы он не раскаялся в том, что принял их на двор. Если же он заходил проверить конюшню или случайно встречался с ними на поле, они вытягивались перед ним, как солдаты перед командиром, и ни словом, ни жестом не выдавали их общей тайны.

Так они прожили целый год – до того самого вечера, когда над головой Шведского Всадника сверкнула молния, на этот раз действительно разрушившая его счастье.

В тот вечер Шведский Всадник принимал гостей – каких-то дворян из города. Он встал из-за стола немного позднее, чем обычно, и стал торопливо прощаться. Ему нужно было совершить свой вечерний обход двора. Он вышел из дома и начал вглядываться в небо, прикидывая, какая будет завтра погода, когда к нему подошел Сверни Шею, явно желая что-то сказать, но не зная, как начать. Шведский Всадник обратился к нему сам:

– Чего ты хочешь? Ты чем-нибудь недоволен?

– Нет, ваша милость, я всем доволен, – ответил Сверни Шею. – В обед нам давали фасолевую кашу и красную колбасу, на ужин – пивной суп, хлеб и сыр. Я хочу сообщить вашей милости кое-что другое: тут приехал один человек, который желает поговорить с вашей милостью. Я знаю его, да и вам он тоже знаком. Он сидит в коляске возле ворот, и я думаю, что его приезд не означает для нас всех ничего хорошего.

– Да кто же это такой, черт возьми?! – вскричал Шведский Всадник. – Говори короче, у меня времени в обрез!

– Было уже темно, и я мог ошибиться, – возразил Сверни Шею. – Пусть ваша милость сами посмотрят, кто это.

Голос хозяина упал до гневного полушепота:

– Говори же, парень! Это Барон Палачей?

– Упаси Бог! Нет, это не он, – тоже понизив голос, ответил Сверни Шею. – Это всего лишь наш Брабантец. Я не хотел вам говорить об этом – мне ведь запрещено упоминать о прошлом. Ваша милость так не любит о нем вспоминать.

Шведский Всадник резко повернулся и пошел к ворогам. Навстречу ему из сумерек выступила фигура Брабантца.

Никто не смог бы узнать в этом представительном господине бывшего бандита. На нем были шелковые чулки, кюлот из вишневого бархата, черный камзол с богатым серебряным шитьем и золотая цепь, на которой висел лорнет в изящной оправе. На боку болталась шпага. Движения его были изящны и размеренны, а в голосе звучали спокойное достоинство и невозмутимая уверенность в себе.

– Добрый вечер! – начал он. – Ты глядишь на меня так, будто не можешь поверить, что это я. Ты, конечно, не ожидал, что нам доведется встретиться вновь?

– Я всегда знал, что не лишусь твоей дружбы! – с легкой насмешкой возразил Шведский Всадник. – Ну, так что же? Что за вести ты привез? Что привело тебя ко мне?

Или ты хочешь поговорить со мной о прошлом?

– Нет, – ответил Брабантец. – Я приехал сюда из-за вполне сиюминутных дел. Дай-ка поглядеть на тебя, атаман! Клянусь, я очень обрадовался, когда узнал, что ты так твердо укрепился в своем новом положении. Твое имя повсюду вызывает уважение. Я говорю это не из вежливости – это чистая правда. А ведь при этом ты постоянно находишься на волоске от гибели…

– Сердечно благодарен! – улыбнулся Шведский Всадник. – Весьма польщен тем, что мой образ жизни находит у тебя столь высокую оценку. Ну а ты? Чем ты промышляешь себе на жизнь?

– Торговлей, – ответил Брабантец. – Что бы делала мышь, кабы не было соломы?.. Я покупал и продавал все подряд до тех пор, пока не сколотил себе порядочное состояние. При этом я почти не трогал того, что получил от тебя.

– А в остальном? – поинтересовался Шведский Всадник. – Чем ты занимаешься в свободное время? Ты женился?

– Нет, – ответил Брабантец. – Хотел было однажды взять докторскую дочку, да потом решил, что здоровее будет остаться холостым. Вечерами, отправив все нужные письма, я хожу в комический театр или на ассамблею, где мы дискутируем по разным деловым вопросам, а то сыграю партийку в карты или в шахматы pour passer lе temps[25]25
  Чтобы убить время (фр.).


[Закрыть]. По воскресеньям, если погода хорошая, вожусь в саду. Так было до сих пор. Но теперь я обратил все, что у меня было, в деньги – даже мебель и картины из моей галереи. На днях я уезжаю за границу.

– Что до меня, то я хочу состариться и умереть здесь, у себя на дворе, – сказал Шведский Всадник. – Хоть и говорят, что хозяин должен быть сильнее, чем его поле, но часто бывает так, что поле сильнее хозяина: оно держит его и не отпускает от себя. Зато ты увидишь чужие земли. Этому, знаешь ли, можно позавидовать.

– Никому на свете не стоит завидовать, – откликнулся Брабантец с оттенком печали в голосе. – Когда я перебираю все удивительные происшествия моей прошлой и настоящей жизни, мне становится ясно, как ничтожны и недолговечны все земные радости. Ибо все проходит, как летучий свет, как свеча, которая светит и в свое время гаснет. Люди – всего лишь мячи в руках изменчивой судьбы, которая если и подбрасывает их в высь, так только для того, чтобы покрепче ударить о землю.

– Ну, это все любомудрые умозрения, – иронически заметил Шведский Всадник. – Мне они ни к чему, у меня нет времени заниматься ими. Я должен заботиться о том, как обеспечить жену и ребенка да прокормить моих людей.

– Атаман! – после минутной паузы произнес Брабантец приглушенным голосом. – Слушай меня внимательно! Я привез тебе скверные вести. Ты должен как можно быстрее исчезнуть отсюда.

– Что случилось? – все еще спокойным тоном спросил Шведский Всадник.

– Ты должен бежать! – повторил Брабантец. – Бежать немедленно! Барон Палачей идет по твоему следу!

Шведский Всадник равнодушно пожал плечами.

– Ты говоришь о милейшем фон Лильгенау? – спросил он с усмешкой. – Мы с ним знакомы. Он в любой момент может приходить в этот дом – я приму его как желанного гостя. Что он может знать обо мне?

– Пожалуй, ничего, – согласился Брабантец. – Но о банде святотатцев и ее атамане он знает все, потому что Рыжая Лиза, твоя козочка, перебежала на его сторону. Поэтому я и говорю тебе – спасайся!

– Христиан, – раздался вдруг сверху голос Марии-Агнеты. – Где ты? Мы тебя давно ждем! Господа уже ворчат, что ты, наверное, решил всю ночь обходить свои стойла.

Она отворила окно и теперь лежала на подоконнике, склонив к ним голову. Из комнаты слышались смеющиеся голоса.

– Милая, потерпи еще минуту, и я приду! – крикнул Шведский Всадник и обратился к Брабантцу: – Так что ты говорил о Рыжей Лизе?

– Это что, мадам Торнефельд? – вопросом на вопрос ответил Брабантец, вглядываясь через лорнет.

– Да, это моя жена, – ответил хозяин. – Самая лучшая, чистейшая и святая женщина на свете!

– Она прекрасна! Очаровательна! – прошептал Брабантец. – Тебе надо бы заказать ее портрет хорошему живописцу. Извинись за меня, что я не смог засвидетельствовать ей свое восхищение.

– Так что же натворила Рыжая Лиза? Говори скорее – меня ждут!

– Сплела для нас петлю, – сообщил Брабантец. – Рыжая стерва сошлась с капралом из драгун Барона Палачей, когда те стояли на квартирах в Швейднице, а потом выскочила за него замуж. С тех пор ее любовь к тебе обратилась в ненависть. Ее капрал еще совсем молод, и она хочет помочь ему продвинуться по службе. Ради этого она готова дать барону сведения о тебе и о всех прочих.

– А где он сам? Он все еще капитан драгун?

– Он был в Испании и Венгрии, а в последнее время служил в Вене. Однако я слышал, что он вот-вот приедет в Швейдниц и примет там полк. Он, видишь ли, дослужился до полковника. Так вот, Рыжая Лиза хвалится, что отдаст всех нас в его руки, чтобы добыть своему капралу офицерский патент. По ее словам, мы будем еще счастливы, если отделаемся огненными клеймами на лбу и галерами Его Величества. Бросай свой дом, атаман, и беги куда глаза глядят! Лучше всего за границу. Ты же знаешь, что такое женская месть.