Текст книги "Шведский всадник"

Автор книги: Лео Перуц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Так себе, – отвечал Шведский Всадник. Он пристально смотрел на нее: в ее лице появились черты твердости и решительности, которых он никогда раньше в ней не замечал. Ему было ясно, что на ее любовь ему надеяться нечего, – все ее чувства давным-давно угасли. Рыжая Лиза стояла между ним и его счастьем, и он должен был заставить ее умолкнуть навсегда. Он нацелил на нее пистолет и только ждал сигнального крика Вейланда, чтобы выстрелить.

– А ты? – спросила Рыжая Лиза. – Как ты жил все эти годы? На вид, похоже, счастливо и богато. Ну а у меня все вышло не так, как я мечтала. Что-то не заладилось. Когда мне становится грустно и начинает мучить бессонница, я хватаюсь за бутылку. Теперь, правда, мне уже не так часто приходится этим утешаться. Ты, атаман, наверное, пришел поглядеть, как у меня идут дела в новом замужестве? Тогда скажи, под каким именем и титулом мне представить тебя моему Якобу? Он вот-вот должен прийти, мне уже кажется, что я слышу его шаги на лестнице…

– Пусть только попробует войти! – усмехнулся Шведский Всадник. – Увидишь, как он полетит вниз и запляшет в аду!

– О небо, что ты такое говоришь! Ты, видно, совсем сошел с ума, если хочешь убить моего Якоба! – закричала Рыжая Лиза, в голове у которой уже зародился план, как ей вернее сдать бывшего любовника Барону Палачей. Это был страшный план. Ее все еще знобило от мыслей о прошлом, воспоминание о былой любви все еще жило в ней, и был момент, когда сердце ее так сжалось, что ей захотелось кричать от горя и страха… Но эта борьба длилась всего лишь несколько секунд, а затем ее снова переполнила ненависть, побеждая все другие чувства. Разве она не молила Бога на коленях, чтобы Он отдал в ее руки этого презревшего ее мужчину, разве не должна она быть благодарной Ему за то, что Он внял ее мольбам? Теперь настал час расплаты – ненавистный атаман сам пришел к ней. Она оглянулась – на полу подле камина лежал мешок с инструментами ее мужа, под плитой светились раскаленные угли… Но когда она заговорила вновь, голос ее не выдал того, что она ощущала в эту минуту. Ты что, и вправду сумасшедший? – смеялась она. – Атаман, тебе нужно было раньше приходить ко мне. Прошло столько лет, и теперь уже поздно. Послушайся моего совета – уходи! Не связывайся с моим Якобом, он чересчур легко приходит в ярость. Кстати, мне как раз пора готовить ему яичницу, так что я разожгу огонь, не то, если он придет, а на столе не будет стоять еда, мне от него достанется…

Она принялась одно за другим вынимать яйца из корзины и разбивать их на сковороду. При этом она выхватила из мешка железный штырь с клеймом, которым метили полковых лошадей. На клейме была выбита «L» – первая буква фамилии командира полка, Барона Палачей Лильгенау; перевернутое «L» представляло силуэт виселицы. Этой железкой Лиза стала размешивать угли.

– Он всегда такой грозный, – продолжала она, оставив железный штырь в разгорающемся камине. – Чуть только еда не поспеет вовремя, тут и начинает со мной ругаться. А кроме этого, у меня нет причин на него жаловаться. Правда, о детях он и слышать не желает. Но я думаю, что со временем и это устроится: он просто немало натерпелся от офицеров в полку, вот и злится на весь белый свет.

Из ночного сада донесся крик коршуна.

Шведский Всадник поднялся и шагнул к Лизе.

– Довольно! – процедил он сквозь зубы. – Читай «Отче наш», взывай к Иисусу и кайся в своих грехах! У меня больше нет времени!

– С чего бы это я должна молиться? Что это ты задумал? – пятясь от него, спросила Рыжая Лиза. – Может, ты опять взялся за старое? Да только не трудись, у меня в доме взять нечего!

– Мне не надо твоих денег. Ты знаешь, почему я пришел, – с первой минуты знала! Ты спелась с Бароном Палачей и пообещала ему отдать меня живьем в его руки, чтобы он произвел твоего Якоба в офицеры!

– Каким ветром в тебя надуло эту чепуху? – возмутилась Лиза. – Как ты мог поверить в такую гнусную ложь?!

Не ожидая ответа, она наклонилась, помешала дрова в печи и, вытянув кочергу из топки, продолжала:

– Тебе нечего меня опасаться. Я всегда молчала и дальше буду молчать. Небо и земля свидетели, что я не вру тебе!

Она услышала скрип отворяющихся ворот и подумала, что это идет Якоб.

«Бей! – сверкнуло у нее в голове. – Это враг всех людей, так бей же его скорее!»

– Дура, да кто же поверит тебе?! – услышала она. – Встань! Ты можешь поклясться святым крещением, что у тебя не было этого на уме?

Она вскочила на ноги. Долю секунды они стояли лицом к лицу, а потом она ударила атамана раскаленным железом в лоб над левым глазом.

Из груди Шведского Всадника вырвался глухой стон-рычание. Он зашатался, лицо исказилось от дикой боли. Левой рукой он схватился за лоб, а правая тем временем поднимала пистолет.

Рыжая Лиза хотела тут же потушить лампу, но не успела и теперь стояла на самом свету. Она почувствовала, как силы покидают ее, – взгляд атамана был так страшен, что она не могла пошевелиться. И тогда она завизжала:

– Берегись! Здесь Святотатец! Не входи, Якоб! Я выжгла ему виселицу! Беги за солдатами! Караул! Аа-ааа!..

Грянул выстрел. Рыжая Лиза умолкла и повалилась на пол, судорожно дергая ногами.

Он уже был на улице и с трудом слезал по куче дров, когда перед ним возник Вейланд и приглушенно проговорил:

– Я здесь! Что случилось? Я услышал, как она заорала что-то про огонь и виселицу, и побежал к тебе.

– Уходим! Скорее! Скорее! – скрежетал зубами Шведский Всадник, Вейланд подхватил его под руку, подтащил к лошадям и посадил в седло.

Когда они подскакали к хижине в лесу, Сверни Шею помог атаману слезть с коня и в ужасе уставился на его лицо.

– Святая Дева! – вскричал он. – Как могло с тобой такое приключиться? Ну и отделала она тебя – почище турок!

– Пить! – прохрипел Шведский Всадник. – Они, верно, гонятся за мной… Мне больше нельзя никому показываться… Я должен схорониться, как дикий зверь…

Сверни Шею подал ему кружку воды. Атаман залпом осушил ее.

– Это все я виноват, – угрюмо проронил Вейланд. – Я не должен был оставлять его одного с ней.

– Ну, и куда теперь, атаман? Что нам теперь делать? – спросил Сверни Шею.

– Куда? – раздумывал атаман, непроизвольно стуча зубами. – Пожалуй, только в ад к епископу. У епископа – дьявола, где день и ночь трещит огонь в печах, можно скрыться от всего света. Я пойду туда – это для меня самое подходящее место. Там я буду жить, там и умру…

Молодой парень, которого на заводе епископа прозвали Кочергой за то, что он лучше всех умел ворошить и поправлять горящие дрова этим тяжеленным орудием, высокий, широкоплечий парень со стальными мускулами и покрытым шрамами от ожогов лицом, шагал по лесной дороге, змеившейся к выходу из владений епископа, и по его неуверенной походке было видно, что он совсем отвык ходить куда вздумается. Девять лет прослужил он в аду епископа, девять лет возил тяжелые тачки, был камнерубом, обжигальщиком, истопником, углежогом, плавильщиком, литейщиком и – под конец – печным мастером. В этой должности он уже не получал побоев от надсмотрщиков, а сам мог подгонять помощников палкой. Теперь он был свободен – его каторжный срок закончился, и он мог подумать о будущем. Весь мир с его прямыми и кривыми путями наконец открылся перед ним…

Он неторопливо шагал по дороге и насвистывал какую-то легкомысленную мелодию. Ветер насквозь продувал все дыры и прорехи его рабочей робы, а в кармане у него позвякивало серебро, которое накануне в канцелярии управителя ему выдал тамошний писарь. Все его богатство составляло шесть гульденов и полгульдена мелочью, но это все-таки были деньги, и теперь он соображал, как ими распорядиться. На самой кромке леса дорога разветвлялась, и он задумался над тем, куда ему свернуть.

«Кину-ка я жребий», – решил он и подкинул монету, загадав, что, если выпадет портрет, он пойдет налево, а если герб – направо. Но не успел гульден опуститься ему на ладонь, как чей-то голос позади него произнес:

– Если господину угодно выбраться из этих мест, пусть он идет налево. Налево – и прямо по тропе. Там господин найдет то, что ищет…

Кочерга обернулся и увидел шагах в десяти от себя старика в красном кафтане и шляпе с перьями. В руках у старика был извозчицкий кнут.

– Откуда ты взялся? – удивился Кочерга. – Я не видел и не слышал, как ты подошел.

– Ветер с дерева сдул! – засмеялся старик. – Разве господин не помнит меня?

Он подошел поближе, и Кочерга разглядел его пергаментно-желтое, изрытое морщинами и складками лицо с настолько глубоко посаженными глазами, что можно было испугаться его вида. Но Кочерга уже давно никого не боялся, а что до нечистой силы, так он хорошо знал, что в аду не бывает более страшных чертей, чем люди.

– Да, я помню тебя, – спокойно ответил он. – В народе тебя прозвали Мертвым Мельником. Люди говорят, что ты уже давно не земной житель. Только один раз в году приходишь ты на землю, а потом превращаешься в мешок пыли и праха, и собака уносит тебя в ад. Сегодня, значит, твой день?

Человек в красном кафтане недовольно скривил рот, блеснув не по возрасту белыми и крепкими зубами.

– Господину не следует слушать, что болтает темная чернь! В ней ни на грош нет разума. Господин прекрасно знает, что я занимаюсь извозом для его княжеской милости, господина епископа. Круглый год я разъезжаю по загранице – нынче вот был в Гаарлеме и Люттихе, привез оттуда его княжеской милости образцы парчи и кружев, да брабантские гобелены, да луковицы голландских тюльпанов. И господин, верно, припомнит, что именно я…

– Что ты все время зовешь меня господином? – перебил его Кочерга. – Я уже давно не господин. Моя честь и само мое имя унесены ветром…

– Господин припомнит, – не смутившись, продолжал бывший мельник, – что именно я устроил ему хорошую жизнь!

– Ага, чтоб тебе за это палач заплатил! «Хорошую жизнь»! Да там, откуда я иду, перед завтраком заставляют проглотить хорошую дюжину палок!

– Верно, управитель епископа очень строг, но как же иначе поступать с негодяями, ведь справедливость должна править повсюду! – возразил старик. – Но кто честно отработал свои годы, тот честно получает свою плату.

При этих словах кровь бросилась в голову Кочерге.

– Ты что, издеваешься? – зарычал он. – Смотри, как бы я не свернул тебе шею! Шесть с половиной гульденов за девять лет – вот и вся моя плата! Остальное писарь содрал с меня своими безбожными расчетами – за сало, хлеб да куски гнилого мяса в обеденных супах.

– В эти тяжелые и дорогостоящие времена его княжеская милость обременена многими заботами, – пожаловался мельник. – Содержание двора стоит денег, но откуда же их взять? Имения господина епископа ежегодно выплачивают огромный налог на мясо и пиво. Но господину не стоит печалиться об этом. Все, что ему угодно в этой жизни, уже сегодня станет ему доступным.

– Поищи других дураков! – усмехнулся бывший каторжник. – Откуда ты знаешь, что мне нужно?

– Знаю, – уверенно ответил бывший мельник. – Быстрого коня да добрую шпагу – вот чего хочет господин!

– И пару пистолетов у седла! Эх!.. Но какой дьявол открыл тебе это?

– Я прочел это на вашем лице, господин. Я помню, как девять лет тому назад господин рвался на войну. А еще я догадался, что господину позарез хочется украсть хорошую лошадь из крестьянской конюшни!

– Как смеешь ты, шельма, подозревать меня в подлости?! – загремел Кочерга. – Ты что, считаешь меня за грязного воришку?!

– Господину нет нужды отягощать свою совесть! Я искренне хочу помочь господину. Сворачивайте сейчас налево, а потом идите прямо по тропинке. Там, на холме, увидите старую мельницу и мой домик. Там-то для господина и приготовлена лошадь с седлом и сбруей. Клянусь, отныне господину не о чем беспокоиться!

– Я всегда считал тебя за обманщика, старик, но дураком ты никогда не был. Посмотрим, что стоит за твоими нынешними обещаниями! – ответил Кочерга и свернул на дорогу, которую указывал ему бывший мельник.

Деревянный вал скрипел на всю округу, крылья мельницы натужно вертелись на ветру, но при этом поблизости не было ни одного живого существа, так что Кочерга только напрасно потерял время, разыскивая в стойле и на ближнем лугу обещанную ему мельником лошадь. «Надо же было поверить этой подлой роже!» – проворчал он и, опасливо покосившись на собиравшиеся в небе грозовые облака, вошел в дом.

Комната выглядела так, что было ясно: люди годами не заходят сюда. На стенах висела паутина, а на столе, стульях и сундуках лежал толстый слой пыли. Ветер стучал разбитым ставнем и завывал в холодном очаге. Кочерга оглядел помещение в поисках каких-нибудь съестных припасов – крупы или муки, – но ничего, кроме старой колоды карт с французскими надписями, не нашел. Чтобы хоть как-нибудь скоротать время, он попробовал сам с собой сыграть в покер, но это ему скоро надоело. Тогда он очистил от пыли скамью у печи, улегся на нее и незаметно для себя уснул под скрип вала и посвистывание ветра. Он спал крепким, здоровым сном и даже не шелохнулся, когда в домик, позвякивая шпорами, вошли Шведский Всадник и Сверни Шею.

Шведский Всадник отдался на волю своей судьбы. Он знал, что теперь весь мир был закрыт для него. Проклятое клеймо на лбу оставляло ему единственный открытый путь: на каторгу в имение епископа, в это последнее убежище для несчастных, прошедших через руки палачей. Но Сверни Шею все еще не мог смириться с тем, что их дела повернулись так скверно, и пока они сидели, дожидаясь прихода епископских слуг, резко выговаривал своему бывшему атаману:

– А все из-за того, что ты не захотел послушаться меня! Как все было хорошо придумано! В шведской армии ты мог бы дослужиться до генерала… Мы бы взяли большую добычу и снова разбогатели бы. А что теперь? Теперь ты сидишь тут, такой жалкий, каким я тебя и в магдебургской тюрьме не видывал, а впереди ни света, ни привета…

– Да оставь ты его в покое! – донесся до них голос Вейланда, который чистил лошадей перед домиком. – Ты за одно дыхание столько наболтаешь, что потом на целый год хватит!

Шведский Всадник приложил ко лбу свежую холщовую тряпку, пропитанную льняным маслом. Мысли его витали далеко отсюда: была ночь, и он стоял в спальне своей дочки. Мария-Христина вылезла из кроватки и обняла его за шею. Он слышал биение ее сердечка.

– Это ты? – шепнула она. – Ты вернулся, и я тебя больше никуда не отпущу!

– Ты должна меня отпустить, – тихо отвечал он. – Я обязательно приду опять. Мне надо в шведское войско. У меня есть конь, который летает как ветер…

– Полмира за восемь часов? – вспомнила девочка из песенки о трех волхвах.

Он поднял голову, и милое видение исчезло. В висевшем на стене подслеповатом зеркале он увидел свой лоб с выжженным на нем знаком виселицы.

– Хорошо бы сейчас уснуть навеки! – прошептал он.

– А что будет с нами? – безжалостно допрашивал его Сверни Шею. – Куда нам теперь податься? Кстати, а где твоя дурацкая реликвия? Мало нам было от нее проку. Возьми-ка да выбрось ее в окно – авось какой-нибудь крестьянин споткнется об нее и разобьет себе лоб. Но куда, к черту, девался здешний хозяин? Почему он не показывается, когда в доме гости?

Он прошелся по комнате и увидел спавшего у печи Кочергу.

– Кто бы мог подумать? Вот он – дрыхнет себе у печки и слыхом нас не слышит! – вскричал Сверни Шею и грубо толкнул спящего. – Эй, парень, вставай да подай нам чего-нибудь выпить!

Спящий сел на скамье, плохо соображая, что происходит. Толчок заставил его вообразить, будто он снова дежурный при плавильной печи и его будит надсмотрщик. Он начал вставать, но это удалось ему не сразу, и тогда он невнятно забормотал:

– Да, да, уже пора, через два часа надо снова загружать печь…

– Загружать или не загружать, я не знаю! – прикрикнул на него Сверни Шею. – Но мы тут озябли и изголодались. Давай скорее что-нибудь выпить, мы и так уже долго ждем!

– Я на месте, – продолжал Кочерга. – Уголь уже в топке, сейчас подброшу еще…

Сверни Шею покачал головой.

– Ты понимаешь его, атаман? – спросил он. – Я лично ничего не пойму. Кажется, он разговаривает со злыми духами!

Шведский Всадник бросил беглый взгляд на коричневое лицо Кочерги.

– Это не хозяин. Этот парень сбежал из епископского ада, и его мучают воспоминания об огне.

Кочерга тем временем вполне пришел в себя.

– Добрый вечер, господа! – вежливо произнес он.

– К дьяволу тебя с твоим добрым вечером! – заворчал Сверни Шею. – Где хозяин? Мы сидим здесь Бог весть сколько времени, а он все не показывается!

– Я не знаю, где он, – ответил Кочерга. – Он обещал дать мне лошадь, но обманул.

– Нету лошади, поезжай на палочке! – зло буркнул Сверни Шею, который в этот момент ненавидел всех людей на свете.

Кочерга не обратил внимания на его слова. Он как зачарованный глядел на синий шведский мундир.

– Я имею честь говорить с офицером шведской короны? – спросил он почтительно. – Господин едет из шведской армии?

– Прямо оттуда, – бросил Шведский Всадник и отвернулся, не желая продолжать разговор.

– Вы ранены? – продолжал Кочерга, указывая на масляную повязку, которой Шведский Всадник прикрывал клеймо.

– Так, царапина, – пожав плечами, скривился тот. Но Сверни Шею, который вообразил, что для такого просто людина сойдет и самая грубая ложь, добавил:

– Три, а то и четыре татарина хотели снести ему голову своими кривыми саблями…

– …Но господин, к своей славе, одолел их всех? Да, шведские офицеры умеют действовать шпагой! Господин везет какие-нибудь новости из главной квартиры? Шведы еще раз одержали победу?

– Нет, – буркнул Шведский Всадник, которого внезапно охватил гнев. – Шведское войско повсюду отступает перед московитами!

– Может ли это быть? Как могло так случиться? Почему? – взволнованно закричал Кочерга. – А что же генерал Левенгаут и фельдмаршал Реншельд?

– Они враждуют друг с другом и строят один другому козни, – со злостью сообщил Шведский Всадник.

– А шведские солдаты?..

– Они давно устали воевать и хотят домой, к своим пашням. Да что там, даже офицерам война надоела!

– Простите, но я не понимаю господина, – заговорил Кочерга, окидывая Шведского Всадника гневным, испытующим взглядом. – Офицеры не хотят воевать за короля, перед которым трепещет весь мир?

– Скажешь тоже – трепещет! – с холодной насмешкой парировал Шведский Всадник. – Что такого великого совершил король Карл? Разорил финансы страны ради своих ребяческих затей, вот и все! И так скажет каждый в шведском войске.

Последовала минута напряженной тишины, а потом Кочерга заговорил спокойным и твердым голосом:

– Вы лжете, господин. Вы вовсе не были в шведской армии!

– Убери от меня этого парня, он становится невыносимым! – прорычал атаман.

Сверни Шею грубо схватил Кочергу за плечо.

– Убирайся! – приказал он. – Иди, погуляй за дверьми, пока цел! Дождь перестал, так что проветрись!

Одним неуловимо-легким движением бывший каторжник отшвырнул Сверни Шею в угол и встал перед Шведским Всадником.

– Все это ложь! – твердо повторил он. – Подлая ложь. И убери свой вертел в ножны, не то я сломаю его о твою шею! Ты не мог служить в шведской армии! Ранен на войне, говоришь? Да кто тебе поверит? Там, откуда я вышел, многие из катальщиков тачек боятся показывать лбы… Вот поглядим, что ты скрываешь – честь или позор?

И резким движением он сорвал повязку с головы Шведского Всадника.

Тот вскочил на ноги, пытаясь прикрыть «виселицу» ладонью и одновременно ударить дерзкого, но было уже поздно… Ноги его подкосились, и он беспомощно осел на скамью.

Они молча посмотрели друг другу в глаза и – узнали друг друга!

– О Иисусе! Так это ты, Торнефельд? – вырвалось у Шведского Всадника.

– Брат! Неужели мы с тобой опять встретились? – воскликнул швед.

– А я-то считал, что ты давно погиб!

– Жив, как видишь! А что ты? Из какой тюрьмы сбежал? Неужели с галер?

– Но как тебе удалось выйти из этого ада? О, я благодарю за это Господа!

– Об этом долго рассказывать, брат. А ты все еще хочешь идти вместо меня к шведам?

– Ох, и об этом есть что порассказать! Я думал, что счастье ждет меня здесь, а не на войне, но… Брат, простишь ли ты мне, что я тогда с тобой сделал?

– А что ты со мной такого сделал? Я выдержал испытание огнем и закалился у дьявольских печей. Лучше скажи, брат, чем я могу тебе помочь?

– Мне уже ничем не поможешь. Теперь моя очередь идти в ад к епископу… Там меня укроют от мира. А ты? Куда хочешь податься ты?

– К моему королю, в шведскую армию!

– Но ты плохо снаряжен для такой дороги!

– Ну и что с того, брат? Я пробьюсь! Всем чертям назло пробьюсь! Я там, в аду, этому научился!

– Я дам тебе коня, шпагу, мундир, пистолеты, плащ, кошелек с полсотней золотых дукатов и обоих моих слуг. Все это теперь твое!

– Да это гораздо больше, чем нужно! Оставь себе хотя бы дукаты! Как же мне тебя благодарить? Но… Как поживает моя реликвия, Библия Густава-Адольфа?..

– Вот она, держи!

– Благодарю небо! Ты сохранил ее! Я могу отдать ее лично в руки королю! А ты, брат…

– Ну что, сделка заключена? Так выпьем же за это! Помнишь, как было в прошлый раз? – услышали они скрипучий голос мертвого мельника, который, незаметно войдя в комнату и вытащив из угла фляжку с водкой, беззвучно кривил рот в усмешке.

Всадник Карла Двенадцатого поднял свой стакан:

– Чокнемся, брат! – сказал он атаману. – Выпей! Твое здоровье, и пусть пылающий огонь не сокрушит твое мужество!

– Пусть твоя шпага вознесет твою честь высоко на полях славы!

И они попрощались, крепко обняв друг друга.

Подлинный Христиан фон Торнефельд даже не вспомнил о Марии-Агнете. Он вскочил в седло и поскакал на восток, торопясь успеть на шведскую войну. А Безымянный поплелся за повозкой бывшего мельника в имение епископа.

Они шли под шелест дождя через густой лес. Ветер безжалостно трепал кроны деревьев. Бывший мельник шагал все медленнее и медленнее – он поминутно спотыкался о корни и камни, и его лошадке приходилось почти волочить хозяина. Казалось, последние силы покидают его.

Возле неприметного, поросшего кустиками холмика он остановился, отпустил поводья и сел на землю. Лошадь тихонько потянула повозку и стала удаляться в сторону.

– Дальше ты сам найдешь дорогу, – сказал старик своему спутнику. – Мне что-то худо. Не беспокойся обо мне, я останусь здесь…

Ты идешь туда не в первый раз! – заметил Безымянный.

– В первый или в последний – какая разница! Я не могу больше… – простонал бывший мельник. Он сел на холмик и поставил фонарь рядом с собой. – Пройдешь сотню шагов, там будет опушка, ты сразу же увидишь огни плавильных печей…

– Кто здесь похоронен? – спросил Безымянный. – И почему я не вижу креста?

– Он зарыт в неосвященной земле… – проскрипел бывший мельник. – В одну скверную ночь он надел себе петлю на шею. Я могу рассказать, как это было. Когда петля затянулась, он услышал голос ветра: «Это грех! Это великий грех!» Но было уже поздно. Сова била крыльями в окно и кричала: «Фу-бу! Фу-бу! Адский огонь!» Но было поздно…

Мельник опустил голову на грудь. Голос его звучал, словно поскрипывавшая на ветру сухая ветка.

– Люди нашли его и послали за лекарем и старостой. Но староста сказал, что срезать веревку самоубийцы годится только палачу, а людям из общины это не пристало. Так он висел и висел, а когда староста все-таки пришел снять его, веревка уже была перерезана и трупа не было: дьявол снял его и унес в лес, и никто в деревне не знает, куда…

Ветер раскачивал деревья, с неба непрестанно сыпалась дождевая пыль. Мельник все ниже склонялся над землей и все невнятнее бормотал:

– Здесь он лежит и ждет, когда Бог смилуется над ним… А ты иди своей дорогой… Два раза прочтешь на ходу «Отче наш» и тут же увидишь епископских слуг. Они начнут бить тебя – они привыкли так встречать новичков, но ты вынесешь, ты привычный… Скажи им только, что я заплатил последний пфенниг из моего долга господину епископу и больше никогда не приду к нему…

Безымянный пошел указанным путем. Фонарь позади него погас, и, оглянувшись назад, он уже не увидел ни мертвого (теперь, должно быть, и в самом деле мертвого!) мельника, ни даже просвета между деревьями в том месте, где была могила.

У опушки леса его окружили слуги епископа.

Среди преступников и бродяг, скрывавшихся от имперского суда в имении епископа, встречались люди отчаянной отваги. С первых же дней каторги они умудрялись по ночам отлучаться из своих казарм и даже промышлять по соседним деревням. Безымянный свел с ними знакомство и стал делать то же самое. Ловко прикрывая друг друга, искусно укладывая свернутую одежду на постели ушедших, они поочередно исчезали на всю ночь, и вскоре Безымянный уже смог добираться до имения Торнефельдов, чтобы навещать Марию-Христину. Никому другому он не смел попадаться на глаза.

Он легко справлялся со своей тачкой, и уже через пару недель с него сняли цепи.

А несколько дней спустя он первый раз ускользнул из епископских владений.

Такие отлучки были по силам лишь человеку, нисколько не дорожившему своей жизнью. Работа на заводе шла днем и ночью, и уйти незамеченным было почти невозможно. И все же горстка смельчаков научилась это делать. Безымянный мастерски проскальзывал по узкой лазейке среди скал возле старой каменоломни. Взбираясь по голым камням, он укрывался за стволом росшей на скале одинокой сосны. Поднявшись под ее прикрытием на самый верх, он отдыхал несколько минут, а затем стремглав припускал по лесной тропе, прячась в кустах при виде редких проезжих. Однажды в полночь он таким образом добрался до своего дома.

Мария-Христина задавала массу вопросов, но еще больше хотела рассказать ему.

– Ты пришел издалека? Ты очень устал? А где твой конь? Где твои слуги? Я тоже умею ездить верхом! Если бы ты пришел вчера, то увидел бы, как лихо я езжу! В деревне был храмовый праздник, все были такие веселые, я хотела танцевать, да мама не позволила, сказала: «Твой папа на войне, а ты будешь веселиться? Ты знаешь, что такое война?» А я сказала, что знаю, на войне развеваются знамена и барабаны бьют: «Там-тарарам! Там-тарарам!»

Ему нельзя было долго задерживаться – обратный путь был ничуть не легче прежнего. Когда они прощались, Мария-Христина принималась горько плакать. А утром горн сигналил к началу дневной смены, и он снова брался за свою тачку.

Через трое суток он вновь постучал в окошко девочки.

Мария-Христина с тихим вскриком радости кинулась ему на шею. Она уже боялась, что он больше не придет.

Между тем с театра военных действий стали приходить вести об успехах и возвышении подлинного Торнефельда.

Сначала курьеры, менявшие в имении лошадей, ничего не могли сообщить о нем и только пожимали плечами, когда Мария-Агнета справлялась о Христиане Торнефельде. Но через пару месяцев один курьер уверенно ответил:

– Ах, Торнефельд! Он ездит во главе патруля!

А потом пошло:

– Если вы говорите о фенрихе Торнефельде из Вестготского полка, то на переправе при Ересне он так храбро и умело действовал в виду врага, что после боя полковник лично благодарил его и пожимал ему руку перед всеми офицерами!

– Ему оказана большая честь за то, что он поднес Его Величеству Библию короля Густава-Адольфа!

– Как же не знать Торнефельда! При Батурине он с горстью гусар отбил у противника четыре пушки и взял повозки с припасами!

– Король произвел его из фенрихов прямо в капитаны!

Мария-Агнета выслушивала все эти новости с гордостью и одновременно с растущей тревогой за мужа. Она, правда, надеялась, что после стольких побед и подвигов шведского оружия вскоре должен наступить мир. Потом пришло известие о победном сражении при Голыве и о том, что Карл Двенадцатый произвел Христиана Торнефельда в полковники Смоландских драгун, обняв и поцеловав его на глазах всей армии. После этого она твердо уверилась в том, что война кончается и что московиты не осмелятся еще раз скрестить оружие со шведской армией, а раз так, то ее милый Христиан скоро вернется домой в блеске воинской славы.

А потом настало время, когда курьеры уже мало что могли порассказать. Шведская армия прочно застряла перед палисадами крепости Полтава.

Однажды ночью, в конце июня, Безымянному удалось издали повидать Марию-Агнету. Он в очередной раз поговорил со своим ребенком и уже совсем было собирался бесшумно ускользнуть из сада, как вдруг услышал шаги. Наверху отворилось окно, и Мария-Агнета выглянула наружу.

Безымянный недвижно стоял за деревом. Он боялся дышать, его сердце бешено билось, едва не разрывая ему грудь. Ему казалось, что она видит его, но она смотрела на облака, летящие по ночному небу. Лунный свет мерцал на ее волосах и обливал ее плечи. Она глубоко и взволнованно дышала. В саду стояла мертвая тишина, и лишь стрекозы стрекотали крылышками да какая-то ночная птица носилась между деревьями.

Но вот окно затворилось, и небесное видение исчезло. Еще с минуту Безымянный стоял, словно скованный властью колдовских чар, а потом бросился бежать не оглядываясь.

Он убегал от собственных безумных мыслей, но они не давали ему покоя ни этой ночью, ни все следующие дни, когда он катал свою тачку к известковым печам и обратно к карьеру. Как близко была она от него! Ее образ не покидал его ни на миг.

Разве не прожили они в любви и согласии целых семь лет? Их любовь была так велика, что она никогда не сможет простить ему, что он покинул ее – покинул, чтобы ее же и защитить. Да, он лгал ей, он обманывал ее все эти семь лет. Но если теперь он признается ей во всем – неужели, несмотря на ужасное потрясение и горечь, она не найдет для него слов утешения? Но если она увидит знак отверженных у него на лбу – не проклянет ли она его в ужасе, не бросится ли прочь как от прокаженного? Что тогда останется ему?

Смятение поселилось в его сердце. Он твердо сознавал лишь одно: он не сможет долго выносить такую жизнь.

Вечером он решил пойти к ней, открыться во всем и сказать то заветное слово, которое носил в душе все эти семь лет.

Но этого не случилось. Судьба не допустила.

Когда в ночных сумерках Безымянный лез на скалу, из-под его ноги сорвался увесистый камень. Он поскользнулся, мгновение висел на вытянутых руках, а потом с большой высоты полетел на камни.

Он лежал внизу с перебитыми костями рук, ног и позвоночника и был не в силах ни пошевелиться, ни закричать. При каждом вдохе все его существо заливала огненная волна боли.

После полуночи мимо проходил охранник с фонариком. Заметив Безымянного, он спросил:

– Откуда ты тут взялся? Что с тобой?

Безымянный слабо шевельнул пальцем в направлении скалы.

– Ты хотел бежать? – сердито спросил охранник. – Ну что ж, раз так, то ты получил по заслугам.

Он осветил фонарем лицо Безымянного. На щеках и губах у того виднелись синеватые тени близкой смерти. Поставив фонарь на землю, охранник сказал: – Лежи смирно и не шевелись! Я сейчас позову фельдшера!