Текст книги "Мозг стоимостью в миллиард долларов"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Она перегнулась через меня, дотягиваясь до выключателя настольной лампы. Эта чертова пижамная куртка была слишком свободна для нее. Лампа потухла.

– Как леопард с леопардом. – Я обнял ее. – Помни, что бабуины – это единственные животные, которые могут обратить нас в бегство.

Глава 25

Теперь все мои планы были подверстаны под воскресенье. Я успел проинформировать Лондон. А также получить визу в Ленинград – и Харви, похоже, радовался, что я согласился составить ему компанию. В воскресенье утром мы встали поздно и неторопливо собрали вещи. Сигне в это время пила кофе и, слушая результаты чемпионата Англии, делала отметки в своем купоне футбольного тотализатора. Выиграть ей не довелось. «Лидс юнайтед», вместо того чтобы свести встречу вничью; проиграл как раз к тому моменту, когда мы кончили укладываться. Поздний завтрак состоялся на вокзале в ресторане на первом этаже, откуда открывался вид на длинный центральный зал, в котором киоски торговали гамбургерами, рубашками, цветами, сувенирными кружками, «Популярной механикой» и «Плейбоем».

Двое полицейских в меховых шапках и синих макинтошах прочесывали ряды сидений в поисках бродяг, а другой коп в штатском околачивался у круглосуточной автоматической камеры хранения, поедая хот-дог. На холодном перроне без крыши бок о бок стояли вереницы вагонов, выкрашенных в темный коричневато-серый цвет. Внутри они разделялись тонкими высокими перегородками. Угловатые и неуклюжие, они имели на крышах по дюжине огромных уродливых вентиляторов. В хвосте последнего поезда были прицеплены три красных цельнометаллических вагона. Под их широкими окнами тянулась желтая полоса, и на каждом вагоне красовался герб Советского Союза и висела белая пластина с надписью «Хельсинки – Москва». Из труб вагонов тянулись тонкие черные дымки.

У ступенек купейного вагона стоял русский проводник – крупный мужчина в черной шинели и меховой ушанке. Взяв наши билеты, он с бесстрастным интересом посмотрел, как Сигне обнимается с Харви. Обилие снега вокруг, шипение пара и перекличка паровозных свистков предоставляли Сигне прекрасную возможность сыграть Анну Каренину. Казалось, она и подготовилась к этой роли, облачившись в пальто с высоким воротником, меховую шляпку и муфту. Я по-братски поцеловал ее, а она прошлась ноготками по ноющему месту на моей спине, когда я уступал место Харви, уже готовому к сцене прощания. Потрясающе, до чего оба они обожали театральные сцены. Она заботливо поправила воротник пальто Харви, словно провожая сына в первый день в школу. На глазах Сигне стояли такие крупные слезы, что я был готов поверить – она сейчас передумает и прыгнет в вагон, если бы только не сложности, которые будут ждать ее в Ленинграде.

Когда Харви наконец присоединился ко мне в купе, он тут же уткнулся носом в стекло и не переставал махать Сигне, пока она не превратилась в неразличимую точку на заснеженном перроне. Проводник снял шинель и принялся засыпать уголь в странную маленькую печку, что стояла в конце коридора. Вскоре он принес нам слабого чая с лимоном в мельхиоровых подстаканниках с изображением спутника и пачку московского печенья. Харви откинулся на спинку дивана. Он принял решение и сейчас невозмутимо попивал чай, наблюдая за длинными вереницами платформ с лесом и цистерн с керосином и мазутом, которые, позвякивая на стыках, двигались в том же направлении, что и мы. На небе цвета серого сланца дым выписывал причудливые каракули. Поезд дернулся и с лязгом остановился. По обеим сторонам состава низко лежало тусклое северное небо, и на его фоне виднелись черные точки и линии, напоминавшие о цивилизации – изгороди, столбы, провода и дороги с ползущими по ним машинами; уткнувшись бамперами друг в друга, они следовали вереницей, как муравьи по пепельно-серому трупу.

– Эта зима никогда не кончится, – с тоской произнес Харви, и я кивнул. Я понимал, что он имеет в виду.

Послышалось шипение тормозов. Какой-то маленький зверек, скорее всего заяц, испуганный этим неожиданным звуком, выскочил из-за деревьев на дальнем конце прогалины.

– Ты думаешь, что она шлюха, – посмотрел на меня Харви. – Тебе не понять, что я такое в ней увидел.

«Ну и парочка, – подумал я, – оба озабочены, лишь бы не казаться идиотами, вместо того чтобы в самом деле не быть ими», а вслух сказал:

– Она мне очень нравится.

– Но?

Я пожал плечами.

– Но что? – настаивал Харви.

– Она же ребенок. Для тебя она некое возмещение детей, а не твоей жены. – Скрестив руки на груди, Харви продолжал смотреть на холодное заснеженное пространство. Голова его слегка качнулась: может, он кивнул.

Мы молча смотрели друг на друга.

– Этого просто не может быть, – напрягся Харви. – Все складывалось потрясающе хорошо, пока длилось, но уж слишком хорошо. А когда сама жизнь находится под угрозой, личное счастье должно отступать на второй план.

Я так и не понял, что он имел в виду.

– Рад, что ты все видишь в таком свете, – отозвался я.

– Ты все время был в курсе? – спросил он. Я кивнул. – Он не такой уж важный агент. Всего лишь курьер, который пару лет работал на русских, но они ценили его далеко не по высшей ставке. Пока Сигне не убила его. Тогда они спохватились. После того как Сигне убила его заколкой для волос – в школе Мидуинтера ее научили, как это делается, – и похитила у него кое-какие документы, внезапно он обрел значимость стал героем и мучеником. Я не знал, – нахмурился Харви. – Как-то все это забавно. Я ничего не знал, и Сигне лишь вчера мне все рассказала. – Он стоял, плотно обхватив себя руками как бочку обручами. – При настоящем положении дел они ей ничего не сделают, но, окажись она в России, ей бы пришлось выдержать нелегкие допросы.

Я кивнул, соглашаясь.

– Ее бы стали допрашивать.

– Всего она убила четырех человек, включая русского курьера и Каарну. В организации Мидуинтера она считается штатным убийцей. Потрясающая девушка!

– Да. – Других слов я не нашел.

– А теперь она выйдет замуж за своего кузена. Брак без любви, только для виду, потому что он служит в полиции Бедняга жениться без любви, – он расслабился, разведя скрещенные на груди руки.

– Кто, муж?

– Да, – кивнул Харви. – Бедняга. Ей бы следовало раньше все мне рассказать. Я никогда больше не женюсь. – Он вытащил сигареты и предложил мне, но я отказался.

– Так ведь на деле ты же женат, – напомнил я ему.

– Ну не так уж это и серьезно. – Харви удивленно покачал головой. – Бедняга.

– Да, – согласился я. – Бедняга.

Поезд издал длинный мучительный стон, состав содрогнулся и по нему прошел перестук и перезвон.

– Харви, мы знаем друг друга с давних времен. И никогда раньше я не пытался давать тебе советы, не так ли? – Он ничего не ответил. – Когда этот поезд подойдет к станции Вайниккала, нам с тобой придется покинуть его.

Харви, продолжал молча смотреть в окно, но на этот раз по лицу его прошла судорога, красноречиво давшая понять что он этого не сделает.

– То, как ты собираешься поступить, Харви, невозможно. И Вашингтон перекроет тебе все пути. Тебя раздавят, как мошку, может, на это потребуется год, но они добьются своего. Когда агент обладает такой информацией, которая известна тебе... – я покачал головой. – Имеет смысл обговорить ситуацию с Мидуинтером. Он будет платить тебе пенсию до конца жизни.

– И уж он-то позаботится, чтобы длилась она не очень долго, – хмыкнул Харви.

– Если это тебя волнует, мы можем в подробностях обсудить, как обеспечить тебе защиту. Скажем, возьмешь отпуск на год, будешь ловить рыбу и отдыхать. А я буду продолжать работать с Сигне. Она навестит тебя...

– Она не появится. Это конец. Мы попрощались друг с другом.

– Есть и другие девушки...

Харви опять покачал головой.

– Если дело только в них...

– Ради Бога, – взмолился Харви. – Ты обрабатываешь меня так, словно я шифровальщик из Восточного Берлина. Девушки и шампанское, рулетка и спортивные машины. Понимаешь, я люблю Сигне. Ты в состоянии это уяснить? И я могу только радоваться, что ее нет со мной. Она настолько восхитительна, что ей незачем ввязываться в эти вонючие дела. – Сведя пальцы в щепоть, Харви тыкал ими перед собой, подчеркивая каждое слово, словно хватал их и расставлял на линии горизонта в длинный нескончаемый ряд. – Вот в чем и выразилась моя любовь к ней: я уговорил ее остаться в Хельсинки. Мне не нужен ваш паршивый отпуск в каком-нибудь злачном месте Европы и тем более мне не нужны девушки.

Я допустил оплошность. Придется пробовать снова.

– Хорошо, Харви. В любом случае разыграем партию по твоим нотам. Ты не хочешь делать ничего, к чему у тебя не лежит сердце. Но ты можешь представить, каковы должны быть приказы, которые я получаю; оба мы с тобой занимаемся одним и тем же. Попробуем выстроить такое развитие событий, которое устроит Вашингтон и в то же время тебя.

– Неужели ты еще не прекратил? Как ты не понимаешь, что я не просто перебежчик?

– Что же ты в таком случае собой представляешь – будешь торговать своими рассказами, как тебя постигла сексуальная неудача в браке?

– Оставь меня в покое. – Харви забился в угол дивана и зажал кончик носа большим и указательным пальцем, словно пытался выдавить оттуда последнее слово.

– Так что, по-твоему, произойдет, когда ты пересечешь границу? – спросил я. – Ты думаешь, что тебя встретят на перроне и тут же повесят на грудь медаль? Ты думаешь, что на первомайском параде будешь стоять на трибуне Мавзолея? Ты же знаешь, какая судьба ждет перебежчиков, которые переходят к нам, – так почему ты считаешь, что у тебя все будет по-другому? Ты кончишь преподавателем английского языка в партийной школе в Киеве, В лучшем случае.

– Так почему, по-твоему, я перехожу на другую сторону? – презрительно спросил Харви. – Потому что Мидуинтер отказался поднять мне зарплату на пятьдесят долларов?

– Понятия не имею, что тебя побудило, но уверен, что, когда поезд отойдет от станции Вайниккала, поздно будет что-то менять. Тебе придется попрощаться со своими детьми, с женой, с Сигне и со своей страной.

– Это больше не моя страна, – насупился Харви. – Из меня пытались сделать американца, но ничего не получилось. Мне не нужен ни Уолт Дисней, ни Голливуд, ни Детройт, ни Мэдисон-авеню, чтобы объяснить мне, как одеваться, что думать и какие питать надежды. Расписано до последней строчки, что представляет собой Американская мечта. Каждый вечер американцы укладываются в постель, мечтая, что вот они проснутся утром и не будет красного Китая. Они грезят, что наконец русские воспримут доводы здравого смысла. Появятся русские издания «Таймс», «Лайф» и «Ридерс дайджест», а русские домохозяйки будут носить тонкие трусики и покупать средства для чистки туалетов на станциях заправки.

– Мидуинтер так не думает.

– Еще как думает! Просто он считает, что стоит первым делом помахать у них перед носом кулаком, и все наладится. Послушай, – доверительным тоном заявил он. – Может, у меня и нет устоявшихся политических взглядов, но я русский. Мой старик был русским. Я говорю по-русски не хуже полковника Стока. И я просто возвращаюсь домой, вот и все.

– О'кей, – согласился я. – Но только не с этими яйцами, Харви. Я не собираюсь за ноги тащить тебя обратно, но я не могу позволить тебе уйти с ними. То есть... – Я развел руками. Харви истолковал мой жест как угрозу.

– Только не пытайся применить силу, – усмехнулся он. – Эти четыре яйца лежат у меня под рубашкой. Те самые, которые оказались удачными из партии в полторы тысячи. Я не утверждаю, что твои ребята не смогут повторить опыт, они смогут. Но ты же знаешь, тебе не поверят, что бы ты ни рассказывал, почему они разбились. – Я кивнул. – Так что я их храню прямо на теле. Они живые, ибо их греет тепло моего тела, и штаммы вируса сохраняют жизнеспособность. Стоит мне лишь поерзать по этому дивану, и я весь буду в яичнице. Я скажу, что тебе стоит сделать. Ты прибудешь в Ленинград вместе со мной. Там размножат вирус, а ты получишь четыре точно таких же яйца, точно так же заклеенных. И доставишь их в Лондон. Ну как, идет?

– Это плохо пахнет, – заметил я. – Но в данный момент не могу придумать ничего иного.

– Молодчина, – обрадовался Харви. Он допил холодный чай и уставился на пейзаж за окном. – Я искренне рад, что ты принял подачу. Я прямо измаялся в ожидании.

Поезд притормозил и останавливался еще несколько раз, подъезжая к границе. Харви мрачно наблюдал за длинным грузовым составом, что полз мимо нас.

– Все отходит в прошлое, – произнес я философски.

Харви кивнул.

– Я рад, что теперь ты знаешь о русском курьере, которого убила Сигне. – Улыбнувшись, он неторопливо выпустил клуб дыма, скрывшись за его завесой. – Теперь ты знаешь, что представляет собой Сигне.

– Ты считаешь, что она выдумала эту историю, – укорил я его.

– Да нет же, черт побери. – Харви затянулся сигаретой. – Расставаясь со мной, она была расстроена куда больше, чем я, прощаясь с нею. Куда больше. – Снова пошел снег. – Самая холодная зима из всех, что мне запомнились, – поежился он.

– С твоей точки зрения, – сказал я.

Поезд опять остановился.

– Вайниккала! – услышали мы объявление о приближении последней пограничной станции.

– Давай выйдем и попьем кофе, – предложил я. – У нас есть не меньше двадцати минут, пока подцепят русский локомотив. Посидим немного за последней чашкой настоящего кофе. – Харви не пошевельнулся. – Последняя чашка настоящего кофе, Харви, – повторил я. – Последняя в жизни.

Усмехнувшись, Харви осторожно, чтобы не повредить яичную скорлупу, накинул пальто.

– Ничего смешного, – буркнул он.

Я вскинул руки, давая понять, что сдаюсь, и двинулся по коридору вагона.

– Во всяком случае, финнов пока вокруг в избытке.

Русский проводник, продолжая возиться с печкой, посмотрел на нас и улыбнулся. Харви заговорил с ним по-русски: попросил его проследить, чтобы поезд не ушел без нас, и сказал, что по возвращении мы возьмем еще чаю с печеньем.

– Чего ради ты захотел чаю с печеньем? – спросил я. – Мы же так и так направляемся в буфет.

– Можешь оставить его в целости и сохранности, – объяснил Харви. – Но старик имеет с каждой пачки небольшой навар, что позволяет ему тратить деньги в Финляндии. – И судя по бутылке «Гордона», навар не такой уж плохой.

– Это подарок, – объяснил Харви. – Он рассказал мне, что бутылку преподнес какой-то незнакомый человек.

Харви очень гордился тем, что умеет говорить по-русски.

Мы взяли по чашке кофе в большом станционном буфете, чистом, теплом и светлом. Вся обстановка вокруг носила такой стерильный скандинавский характер, что пейзаж за окном напоминал рождественскую открытку. Мы стояли под хлопьями падающего снега и смотрели, как меняют локомотив – он казался огромной зеленой игрушкой с ярко-красными колесами и красной звездой впереди. Он мягко притерся к вагонам.

– И что дальше? – спросил Харви.

– В вагоны сядут представители финской и советской таможен и иммиграционной службы, которые будут сопровождать нас в пограничной зоне. От Выборга до Ленинграда поезд, к которому подцепят еще несколько вагонов, потащит дизель.

– То есть, сев в вагон, я почувствую себя так благостно, словно я уже в России?

– Или так же отвратно, как в России, – парировал я, поднимаясь по ступенькам и заходя в вагон.

– Так же отвратно! – хмыкнул Харви. – Чем ты обладаешь таким, что недоступно жителям Ленинграда?

– Лично я – обратным билетом в Хельсинки.

Харви сделал вид, что хочет дать мне тычка, но, когда я – тоже в шутку – замахнулся на него, он торопливо прикрылся.

– Осторожнее, я кормящая мать. – Он подумал, что я забыл о его хрупком грузе, но я-то помнил о нем.

Нас ждало долгое путешествие до Ленинграда. Начало смеркаться. Снег продолжал идти, и на фоне темнеющего неба летели легкие снежинки. Харви снял пальто и устроился в углу дивана. На столике лежала белая шитая скатерть и стояла настольная лампа. Поезд тащился час за часом и, казалось, останавливался чуть ли не каждые несколько метров, пока осмотрщики проверяли буксы, подливали в них что-то черное и махали фонарями. Очередная остановка состоялась в лесу. Поляна была большой, как футбольное поле, под покосившимся навесом громоздился так и не вывезенный пиловочник. На просеке между деревьями показалась большая черная легковая машина советского производства. Она неторопливо двигалась по продавленной колее, и из-под ее колес летели щепки и ветки. Лесная дорога проходила тут ярдах в пятидесяти от путей. Машина подъехала к рельсам чуть ли не вплотную и остановилась.

– Итак, это Россия, – сообщил я Харви, включая настольную лампу, и ее желтые блики осветили отражение наших лиц на черной плоскости окна.

– Ты уверен, что на всем пути до Ленинграда так и не появится вагон-ресторан? – спросил Харви.

– Спроси у них, – посоветовал я. – Ты же тут в дружеских отношениях с начальством.

– Разве ты не собираешься втолковывать мне, что это мой последний шанс? – осведомился Харви.

– Слишком поздно. Пограничники уже в вагоне. – Я увидел их через полуоткрытую дверь; шли они по проходу так уверенно, словно им принадлежал весь поезд. Уверенным резким движением проверяющий отбросил створку дверей. – Ваши документы, – протянул руку тот, что был пониже, и отдал честь. На них были кителя и рубашки цвета хаки, темные брюки и зеленые пилотки. Сержант, отдавший честь, рассматривал паспорт Харви с таким тщанием, словно с трудом разбирая латинский шрифт. Рядом с ним возник капитан и выдернул у сержанта паспорт.

– Ньюбегин? – спросил он.

– Да, – ответил Харви.

– Следуете до Ленинграда? – Харви кивнул. – Возьмите свой багаж и следуйте за мной. – Капитан повернулся, собираясь покинуть купе. Сержант нетерпеливо щелкнул пальцами, поторапливая Харви. Похоже, что особым дружелюбием они его не жаловали.

– Я тоже выйду, – поднялся я.

– А вы останетесь в поезде, – вернувшись в купе, поставил меня на место капитан. – Мистер Ньюбегин поедет в Ленинград на машине. Вы же останетесь в вагоне. В полученном мною приказе об этом говорится совершенно четко.

Сержант втолкнул меня обратно в купе и закрыл двери. Я слышал, как в коридоре капитан приказал сержанту не приближаться к Ньюбегину и не прикасаться к нему. Я понял, что капитан опасается, как бы неосторожное движение сержанта не раздавило яйца. Поезд снова дернулся с места, но, протащившись несколько ярдов, опять замер на месте. Я поднял раму окна и увидел, как человек в капитанской форме спрыгнул с подножки на землю и помог спуститься Харви. От железнодорожных путей до просеки осталось ярдов сорок, и, хотя водитель «Волги» постарался подъехать как можно ближе, до машины пришлось добираться по глубоким сугробам. Ее ветровое стекло то и дело заносило снегом, но стараниями ползающих по нему дворников на нем оставались два блестящих черных полукруга. Удушливые клубы дыма российского бензина из выхлопной трубы все густели, и, поскольку я высунулся из окна, до меня долетало их зловоние.

Движения трех человек были неторопливыми, как при замедленной съемке. Харви обернулся ко мне и улыбнулся. Я помахал ему рукой на прощание. Двое русских подтолкнули его к открытой дверце машины. Может, из-за глубокого снега, может, из-за тяжелых шинелей, но все они двигались с медленной хореографической грацией. Изогнувшись, Харви стал стаскивать пальто, а сержант уже стоял у него за спиной с небольшой картонной коробкой, в которую предполагалось переложить яйца. Водитель сидел на своем месте, уставившись на поезд с таким видом, словно впервые увидел его, и это зрелище его напугало. Сняв пальто, Харви стянул пиджак, чтобы извлечь яйца, которые хранились у него под рубашкой. Порыв ветра заставил рубашку вздуться, как парус, а лицо его порозовело от жгучих укусов морозца. Засмеявшись, капитан жестом поторопил его, чтобы все они могли поскорее укрыться в тепле салона. Я так толком и не понял, что случилось вслед за этим, но внезапно Харви – он по-прежнему был в рубашке с короткими рукавами, подол которой трепетал под порывами ветра – сорвался с места. Он побежал к поезду. Из-за глубокого снега ему приходилось высоко вскидывать ноги, и он производил странное впечатление, напоминая лошадь во время выездки. Преодолев первую колею, он поскользнулся на льду, но удержался на ногах, коснувшись земли пальцами правой руки.

Преследователи спешили за Харви, как вереница маленьких красных муравьев. Рванувшись с места, Харви увяз по пояс в снегу, но, высвободившись из его объятий, подпрыгнул и двинулся вперед странными конвульсивными рывками; его кидало из стороны в сторону и, падая, он выворачивался, подстраховываясь вытянутыми руками и снова выпрыгивая из снега, как чертик из коробочки. Вот где пригодилось искусство Харви, изображавшего сейчас нескончаемую балетную сюиту. Все его умение держать равновесие в ходе стремительного движения подвергалось испытанию, когда он продирался сквозь сугробы.

Отбросив картонную коробку и слегка согнув локти, сержант принял классическую позу для стрельбы. Я видел, как у него резко дернулись руки, когда он выстрелил в Харви. Шофер повернул ключ зажигания. Машина, подпрыгивая на колдобинах, двинулась за Харви. Тот стремился добраться до поезда. Вереница муравьев неотступно преследовала его, напоминая капельки крови, подгоняемые ветром. Высунувшись из машины и используя ее распахнутую переднюю дверцу как подпорку, капитан тоже открыл огонь по Харви из своего большого пистолета. Сомнительно, чтобы он мог попасть в него, поскольку «Волга» на ходу моталась и подскакивала на комьях мерзлой земли и ледяных глыбах.

Громыхнув сцеплениями, поезд дернулся и пошел. Харви почти добрался до состава, но он уползал от него. Машина остановилась на повороте дороги в том месте, где она под острым углом отходила от железнодорожных путей. Сержант прекратил стрельбу. Его одинокая фигура застыла в снегу; он стоял, вскинув руку с пистолетом и склонив набок голову, словно пародия на статую Свободы. Стрелок держал под прицелом лесенку, по которой Харви предстояло подняться в вагон: когда он вытянет руки, чтобы подтянуться за перила, то весь окажется на виду, являя собой отличную мишень. Харви добрался до поезда. Я видел, как сержант открыл огонь и ствол пистолета стал дергаться при отдаче.

Не дожидаясь результатов первого выстрела, он вслед за ним тут же выпустил еще две пули. Не знаю, осознавал ли Харви, в каком он окажется положении, поднимаясь на ступеньки, но удача, на которую он всегда так полагался, и сейчас сыграла ему на руку. Он поскользнулся, когда ему под ноги попалась то ли ледяная проплешина, то ли рельс, и во весь рост растянулся на снегу. Теперь, когда Харви выбирался из ямы в снегу, он скрылся из поля зрения, но все же я успел заметить, что локоть у него в крови, а по рубашке ползут желтые потеки раздавленных яиц. Сержанту потребовалось не больше десяти секунд, чтобы выкинуть пустую обойму, найти в кармане новую, вставить ее в рукоятку и снова занять огневую позицию, но Харви хватило этого времени, чтобы головой вперед влететь в открытую дверь вагона. Когда я выскочил из купе, он, извиваясь как уж, на животе полз по коридору. Поезд с лязгом и металлическим стоном рванулся вперед и стал набирать скорость. Харви со всхлипами тяжело переводил дыхание, и его сотрясала дрожь. Он медленно и осторожно перевалился на бок и увидел меня. Глаза его были полуприкрыты тяжелыми веками.

– Господи, как я перепугался, – выдохнул он. – Иисусе...

– Я вижу, у тебя весь живот желтый, – заметил я.

Кивнув, Харви напряг все мускулы, заставляя легкие втягивать в себя воздух.

– Мне казалось, – наконец вымолвил он, – что, пока я тут валялся, эти подонки всадят мне в задницу последнюю очередь.

– Дай-ка мне осмотреть твою руку, – предложил я.

– Дать ТЕБЕ? – взвизгнул Харви. – Неужели ты думаешь, что я не узнал в них твоих людей? Знак, что говорил об обледенении на путях, был на финском. Мы все еще на финской стороне границы. Это твои люди, одетые в форму русских пограничников!

– Они американцы, – возразил я. – Мы бы справились лучше. Дай мне осмотреть твою руку.

– Что ты собираешься делать – закончить то, что им не удалось?

– Не злись, Харви. Уж не тебе обвинять меня после того, как твои подопечные чуть не прикончили меня под Ригой.

– Ко мне эта история не имела отношения, – открестился он.

– Ручаешься честью, Харви? – спросил я.

Он замялся. Когда речь касалась его чести, врать он не мог. Он мог нести ахинею, красть, убить Каарну и того человека в зубоврачебном кресле. Он мог даже поручить своим ребятам прикончить меня, но не мог ручаться честью за вранье. Это понятие было довольно важно для него.

– Ладно, посмотри, что там у меня с рукой. – Харви повернул ко мне локоть. – Я ободрал его о дверь вагона.

Из служебного купе доносился храп пьяного проводника, и краем глаза я видел, как «Волга» исчезала на узкой лесной дороге. В багаже у Харви был лейкопластырь. Я наложил его на ссадину.

– Всего лишь царапина, – успокоил я. У нас почти не оставалось времени до появления настоящих таможенников.