Текст книги "Капитан Сатана или приключения Сирано де Бержерака"

Автор книги: Ле Галле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Как настоящая амазонка!

– Прекрасно! Возьми мою лошадь, с которой, правду сказать, я не знал бы, что делать, и поезжай в Колиньяк. К твоему возвращению я все устрою, наверное; во всяком случае, ты скажи Сирано, чтобы он не медля ехал сюда, конечно заранее сообщив ему обо всем случившемся.

– Даже о том, что касается меня?

– Даже об этом! Он очень добрый человек и вполне простит тебе твой проступок.

– Скажите, а он влюбчив?

– Подобные вопросы запрещены вам, сударыня!

– Надеюсь, вы не ревнивы?

– О женщины! Впрочем, теперь нечего думать ни о любви, ни о ревности. У нас теперь есть другие заботы.

– Хорошо, я сейчас еду, мой господин! – покорно проговорила цыганка.

– Нет, ты поедешь утром.

– Неужели вы думаете, что я боюсь сов и филинов? Время дорого, в эти три часа я могу сделать несколько лье. Лучше пишите письмо!

– Ни зги не видно!

– А это на что? – спросила цыганка, зажигая крошечный карманный глухой фонарик.

– Ты просто незаменимая женщина! – произнес с восхищением Сюльпис и, немедленно вырвав листок из записной книжки, набросал несколько строк. – Тебя прислал мне, вероятно, какой-нибудь добрый гений! – добавил он, подавая ей письмо.

– Оставьте, сеньор, ваши любезности при себе, Прощайте!

Крепко расцеловав цыганку, Сюльпис хотел было помочь ей сесть на лошадь, но она быстро вскочила в седло, почти не касаясь стремян.

– О, да ты настоящая амазонка! – заметил Кастильян, отвязывая лошадь от дерева.

– Будьте осторожнее! – проговорила она, посылая воздушный поцелуй.

– Скорее возвращайся! – ответил молодой человек.

Марот хлестнула лошадь и быстро скрылась вдали. Сюльпис, облокотившись о ствол дерева, всю ночь провел почти в одной позе, внимательно следя за домом кюре, в опасении чтобы Бен-Жоэль не вышел из него и не унес с собой драгоценный документ.

VII

Лишь только первые лучи восходящего солнца украсили небо, как на дорожке, ведущей в церковь, показался какой-то поспешно идущий человек. Это был пономарь, спешивший к исполнению своих обязанностей; он боялся «опоздать, так как знал, что Лонгепе по будням обыкновенно очень рано служил обедню.

– Восхитительная вещь! Благоприятнейший случай для интимной беседы, пойду и все сообщу ему на духу, и, наверное, моя исповедь заинтересует его более, чем признание в самых замысловатых грехах! – подумал Кастильян, направляясь к церкви.

В совершенно пустом храме царил еще полумрак; подойдя к алтарю, Кастильян набожно преклонил колена, потом, увидев подходящего пономаря, быстро встал и приблизился к шарахнувшемуся от неожиданности служителю.

– Успокойтесь, успокойтесь, это я, бедный путешественник, я к вам с просьбой! Будьте добры сообщить господину кюре, что я прошу его оказать мне величайшую услугу – исповедать меня после обедни!

Подобная, просьба совершенно успокоила нервного служителя, который, любезно показывая Кастильяну на исповедальню, проговорил:

– Подойдите туда и обождите немножко, скоро кюре придет служить обедню, а потом исполнит вашу просьбу. Служба сегодня продлится недолго.

– Благодарю вас. Это – для бедных, – добавил Сюльпис, протягивая серебряную монету пономарю и отправляясь в указанный угол храма, где вскоре весь погрузился в размышления о своей предстоящей исповеди.

Гулкие шаги кюре известили молодого человека о прибытии священника и о начале службы.

Несмотря на все свое доверие к Бен-Жоелю, Жак, быть может просто инстинктивно, тщательно запер свою комнату, в которой уже два года хранился драгоценный документ.

– Вас ждут в исповедальне, – сказал пономарь по окончании обедни.

– Вероятно, один из моих прихожан сделал какой-нибудь важный проступок, раз так рано пришел к исповеди?

– Нет, это какой-то приезжий, нездешний.

– Странно! Кто бы это мог быть? Ведь никто не приезжал вчера в Сен-Сернин, кроме Кастильяна, секретаря Бержерака?

– Не знаю. Я не разглядел его как следует, а голос тоже совершенно незнакомый.

– Давай мой стихарь скорее: неудобно заставлять себя ждать.

Надев стихарь, Жак гулко зашагал к исповедальне и, бросив пытливый взгляд на ожидающего, уселся на свое обычное место в ожидании Сюльписа.

– Ну, слава Богу! Наконец-то, – пробормотал молодой человек, с облегчением вздыхая.

– Что такое? Вы что-то, кажется, сказали? Будьте добры произнести теперь молитвы покаяния!

– Простите, отче, но моя исповедь не религиозного характера. Она касается чисто мирских дел, и, прося вас выслушать меня здесь, я исключительно имел в виду совершенную ошибку.

– Вы смело могли побеседовать у меня на дому, не опасаясь любопытных ушей, – возразил кюре, все больше и больше заинтересовываясь оригинальной исповедью.

– Нет, я имел основание избегать разговора у вас на дому, не предупредив вас. Позвольте мне все рассказать вам!

– Пожалуйста!

– Мое первое желание сообщить вам мое имя. Это имя, вероятно, вас поразит немного. Меня зовут Сюльпис Кастильян.

Кюре вздрогнул.

– Вероятно, вы хотите мне сообщить, что у вас уже есть один Сюльпис Кастильян, который в настоящую минуту находится в вашем доме. Теперь вопрос в том, чтобы определить, кто из нас настоящий Кастильян. Вот я и прибыл сюда, чтобы помочь вам разобраться в этом щекотливом вопросе. И если вы выслушаете меня терпеливо, то очень скоро ваше недоумение и сомнение исчезнет. – И Кастильян чистосердечно рассказал свою одиссею, не исключая даже происшествия с Марот.

– Возможно, что все это чистейшая правда, но я боюсь принимать окончательное решение, прежде чем получу какие-нибудь вещественные доказательства ваших слов, – сказал Лонгепе.

– Боже мой, да я и не требую такого быстрого доверия и нисколько не удивляюсь тому, что вы не хотите признать во мне настоящего Кастильяна, так как этот вор успел уже заранее заслужить ваше доверие. Но я просил бы вас только об одном!

– О чем же?

– По просьбе моего господина вы должны встретиться с ним в Колиньяке. Так вот, сделайте одолжение и не уезжайте туда, а подождите до приезда Бержерака.

– Как так?

– Я прошу вас об этом исключительно потому, что боюсь, как бы этот человек, которого вы принимаете за меня, оставшись с вами наедине, не лишил бы вас жизни, чтобы украсть этот документ.

– Ну, вы уж слишком мрачно рисуете все: ведь я не ребенок и умею защищаться, мой друг!

– Конечно, но согласитесь сами, что, имея возможность защищать себя перед одним, вы будете беспомощны, когда на вас нападут его помощники, которых у него может оказаться очень много. Наконец вам необходимо остаться даже потому, что я послал Бержераку письмо, прося его немедленно приехать сюда.

– Вы написали подобное письмо?!

– Да, сегодня ночью эта самая Марот, которая была причиной моей неудачи, повезла это письмо моему господину.

– Если вы говорите правду, то, признаюсь, вы вручили это письмо в весьма подозрительные руки!

– Будьте покойны, я ручаюсь за нее. Еще одно слово, отче. Скажите, внушил ли я вам хоть немного доверия?

– Да, ваша правдивость кажется мне несомненной. Но, повторяю, я не имею вещественных доказательств и потому не могу назвать своего гостя подлецом и нахалом.

– Хорошо Будем ждать разъяснения; оно скоро наступит. Надеюсь, наш разговор останется между нами?

– Ведь это была исповедь?

– Да Я совершенно спокоен. Позвольте дать вам еще один совет?

– Говорите.

– Когда вы вернетесь домой, сообщите вашему гостю, что вы раздумали ехать, так как получили известие о скором приезде Бержерака. Вы увидите, какой эффект произведет на него это известие. Кроме того, от всей души советую вам быть начеку, так как он силой или хитростью захочет овладеть драгоценным документом.

– Хорошо, я последую вашим советам. Меня страшно волнует, даже беспокоит вся эта история. Я вижу, что должен быть чрезвычайно осторожен!

– Да, действительно, если у вас найдется какая-нибудь старая шашка, то положите ее у изголовья вашей кровати, или, еще лучше, – пара пистолетов, зарядите их хорошими пулями и держите на всякий случай при себе все время. Как знать, может быть, это пригодится вам. Ну а теперь, исполнив все, что я должен был сделать, я снимаю с себя ответственность за все, что может теперь произойти, – заключил Сюльпис, собираясь уходить.

Жак тоже встал и, взяв Сюльписа за руку, подвел его к окну.

– Мне хочется верить вам! – сказал кюре, пристально всматриваясь в его лицо. – Скажите, правда ли, что Сирано уведомлен о всем случившемся?

– Клянусь вам, что письмо послано сегодня ночью.

– Хорошо! Что же думаете вы предпринять теперь?

– Ничего. Я буду ждать.

– Где вы остановитесь? Вероятно, на постоялом дворе?

– Я не хотел бы быть никем замеченным и потому думаю поискать поблизости от вашего дома какое-нибудь помещение, откуда мне можно следить за тем, что творится у вас.

– Ну нет, так вас скоро заметят! Послушайте лучше моего совета, я не хочу упускать ничего, что может помочь мне в этом деле, притом ваши советы очень понравились мне. Так вот, ступайте теперь ко мне во двор, но входите не с улицы, а со стороны поля; там есть маленькая калиточка, и когда вы очутитесь во дворе, то сейчас же заметите сарай, куда и входите. В сарае по лестнице вы заберетесь на сеновал и будете меня ждать. Я сам стану приносить вам пищу и, кстати, буду сообщать все, что случилось. Согласны?

– Конечно! Кажется, дело теперь пойдет у нас на лад. Так не забудьте только сообщить Бен-Жоелю о том, что я советовал вам.

– Непременно!

– Благодарю вас. Теперь я уже совершенно спокоен.

– Я теперь пойду домой, а немного погодя и вы последуйте за мной и отправьтесь на свой наблюдательный пост.

Кастильян с точностью исполнил совет Лонгепе и, улучив минуту, когда никто не мог его заметить, быстро пробежал церковную площадь, завернул за дом кюре, потом, найдя позади него маленькую калиточку, ведущую во двор, поспешно вошел в него, а оттуда забрался и сарай и на сеновал.

Минут пять спустя после его водворения на сеновал явился кюре, неся с собой вино, хлеб и немного холодной дичи.

– Мой гость еще спит, и я воспользовался свободной минуткой, чтобы принести вам позавтракать, господин… Но как же мне звать вас?

– Это мне нравится! Конечно, Кастильяном, раз так меня назвал мой крестный!

– Ну а того, другого?

– Другого? А хотя бы Скотиной, это самое подходящее для него имя!

– Не будем спешить со слишком смелым решением. Надеюсь, что скоро все разъяснится, – проговорил кюре. И, оставив Кастильяна самого справляться с обильным завтраком, Жак вышел во двор, переполненный утками, курами, индюшками и другой домашней птицей.

– Хорошо ли вы спали? – спросил кюре, входя к себе в дом и замечая, что цыган уже проснулся.

– Превосходно! Я решил хорошенько запастись силами для нашего дальнейшего путешествия.

– Вы прекрасно сделали, но завтра, послезавтра и еще несколько дней вы будете так же хорошо отдыхать, так как нам не придется ехать в Колиньяк, – добродушно проговорил кюре, пристально всматриваясь в лицо незнакомца.

– Мы не поедем в Колиньяк? Почему? – с недоумением спросил Бен-Жоэль.

– Потому, что сегодня я получил известие от нашего друга Сирано, что он сам сюда едет, и каждый день можно ждать его появления.

Мертвенная бледность покрыла смуглые щеки цыгана. Однако, заметив пристальный взгляд священника, он овладел собой и проговорил самым естественным тоном:

– Вот действительно приятная новость! Он сам приедет сюда! Как я рад, как бесконечно рад! Главное ведь – он выздоровел, а меня так беспокоила его болезнь!

Кюре был поражен и снова стал колебаться, уже с недоверием вспоминая слова настоящего Кастильяна:

– Меня сердечно радует ваша привязанность к моему дорогому другу!

– Я люблю его как отца! – воскликнул Бен-Жоэль, выжимая слезы радости и волнения из своих подвижных глаз.

«Кто же из них обманывает меня?» – подумал кюре, горячо пожимая руку своего гостя.

«Ну, милый, сегодня вечером я раздобуду документ и тогда являйся Капитан Сатана либо нет – наплевать мне на него и на всех его друзей! Тогда уже меня и с собаками не сыщешь», – подумал цыган.

Вечером Жак снова отправился на сеновал, чтобы сообщить Кастильяну о впечатлении, какое произвело на его гостя известие о приезде Сирано.

– Он ловкий, находчивый малый. Я даже ждал подобного притворства. Он должен был приготовить себя ко всевозможным неожиданностям. Но погодите еще, что эта ночь скажет нам!

Действительно, услышав о возможном приезде Сирано, Бен-Жоэль снова составил целый план и весь день тщательно осматривал квартиру священника; наконец, войдя в комнату Жака, он заметил в углу у изголовья кровати дубовый шкаф.

«Наверное, здесь!» – подумал цыган, присматриваясь к шкафу.

С этого момента решение его было окончательно принято. Необходимо было, воспользовавшись отсутствием кюре, взломать шкаф и вынуть документ, или, если почему-либо этот план не удастся, пробраться ночью в комнату священника, зарезать его самого и тогда уже овладеть документом.

Во время ужина кюре, который тоже немало думал о своем новом плане, проговорил вдруг небрежным тоном:

– Дорогой Кастильян, сегодня, если вы ничего не имеете против того, мне бы хотелось лечь пораньше, так как завтра нужно будет встать на заре, чтобы отправиться в церковь. Вы же можете нежиться в кровати сколько хотите, хоть до обеда.

– С удовольствием воспользуюсь вашим разрешением. Если вам надо ложиться, сделайте одолжение, не стесняйтесь, пожалуйста; мне ведь, сами знаете, безразлично, когда ложиться, – заметил мнимый секретарь Сирано.

– Ну, мы еще можем выпить по стаканчику здешней сен-сернинской водки. Конечно, она не будет так хороша, как коньякская, но вы знаете поговорку: «На безрыбье…»

– «…и рак рыба!» – весело подхватил Бен-Жоэль.

– Ваше здоровье! – проговорил кюре, чокаясь.

Минут пять спустя он пошел к себе в спальню, а Бен-Жоэль остался в обществе Жанны. Затем, предполагая, что кюре уже крепко спит, цыган взял свечу и тоже отправился на покой. Проходя мимо двери, он заметил, ЧТО она не была по обыкновению заперта на ключ; обрадованный цыган поспешно нажал на ручку, но дверь не поддалась, так как, очевидно, была заперта изнутри.

– О, черт возьми, этот господин Жак слишком осторожен! Я этого не предусмотрел. Но ничего, подождем до завтра. Как бы Бержерак ни спешил, а у меня еще осталось много времени, – пробормотал цыган, отходя от двери.

Придя в свою комнату, Бен-Жоэль, не раздеваясь, лег на кровать, чутко прислушиваясь к малейшему шуму в доме. Вскоре, несмотря на все усилия не заснуть, отяжелевшая голова его опустилась на подушки, глаза закрылись, и он задремал.

Ровно в три часа ночи он внезапно сорвался с кровати.

– А, дьявольщина! Так-таки заснул! Чего доброго, пропустил самый удобный момент! – проговорил он, с досадой протирая глаза.

Сквозь стекла пробивался уже слабый утренний свет. Подойдя к окну, Бен-Жоэль взглянул в сторону церкви. Но она была еще заперта; кругом царило безмолвие ночи.

Вдруг в доме послышался легкий шум и вскоре внизу стукнула входная дверь.

Подбежав к окну, Бен-Жоэль заметил неясную фигуру кюре, медленно направлявшуюся к боковым дверям церкви, через которые тот обыкновенно входил.

Бен-Жоэль понял, что удобный момент наступил. Захватив связку отмычек, железный лом и зажав в зубах свой острый короткий кинжал, он тихо направился к спальне кюре. Дверь была заперта по-прежнему на ключ, но сломать замок было делом одной минуты, и цыган сделал это бесшумно, почти без всяких усилий.

Быстро войдя в комнату, Бен-Жоэль поспешно обшарил все ящики, комоды, столы, полки и направился к дубовому шкафу, стоявшему у кровати. Тщательно осмотрев замок, он вложил между дверцами свой лом и изо всей силы налег на железо. Дверцы затрещали, но замок не поддавался; он снова приналег на лом, как вдруг за его спиной раздался звучный голос Жака:

– Эй, господин Кастильян, а что вы там поделываете?

Цыган вздрогнул, по, оглянувшись и увидав священника, быстро бросил лом, схватил кинжал и яростно бросился на Жака.

– Вы уж больно рано отслужили свою обедню, господин кюре, тем хуже для вас! – злобно крикнул он.

– Негодяй! Как тебе не совестно!

Но вместо всякого ответа цыган, злобно сверкнув глазами, с поднятым ножом бросился на кюре. Однако в то время как рука его готова была нанести смертельный удар в грудь, Жак предупредил его и, сильно схватив его за кисть руки, повелительно крикнул:

– Брось нож!

Сдавленные пальцы невольно разжались и кинжал со звоном упал на пол.

Бен-Жоелю снова не повезло. Извиваясь от боли в руках кюре, он подготавливал уже в уме слова оправдания, надеясь сыграть ту же роль, какую он уже раз исполнил перед Сирано па фужерольской дороге, но Жак, не давая ему говорить, сурово перебил его.

– Если бы Господь не запретил нам проливать человеческую кровь, я бы с удовольствием освободил мир от такого поганого нароста, как ты! Благодари Бога, что ты попал в руки христианина!

Цыган, пользуясь минутой, быстро рванулся из рук священника.

– А, так вот ты как?! Убирайся же, мерзавец, ищи в другом месте ожидающую тебя виселицу. Счастье твое, что Сирано еще не приехал! – проговорил Жак, взяв цыгана за ноги и за шею и поднося его к окну.

– Не убивайте меня, не убивайте! – взмолился цыган, извиваясь в руках Жака.

– А, бродяга, воришка проклятый, – говорил кюре, Высаживая плечом оконную раму и держа цыгана в вскрытом окне.

– Простите!

– Скачи, мерзавец! Не высоко, шеи не сломаешь! Взглянув вниз и видя землю совершенно близко, Бен-Жоэль успокоился.

– Если хотите, чтобы я спрыгнул, так хоть пустите Меня! – жалобно обратился он к кюре.

– Ну то-то же! Да только смотри, другой раз не пытайся возвращаться сюда, а то несдобровать тебе!

Пальцы Жака разжались, и цыган, как кошка, упал вниз; быстро вскочив, он со всех ног бросился бежать, опасаясь, как бы раздумавший кюре не пустил ему вдогонку хорошего заряда из мушкета.

Вернувшись па сеновал, кюре с распростертыми объятиями бросился к Кастильяну. Видя это сердечное приветствие, Сюльпис понял, что произошло что-то необычайное.

– Дорогой мой мальчик, ты спас мне жизнь! – воскликнул кюре, целуя молодого человека.

– Ага, ну понимаю… Бен-Жоэль?..

В двух словах священник рассказал о всем случившемся.

– И вы выпустили его?

– Конечно! Ведь теперь он уже не опасен, когда мы убедились в его подлости!

– Ну, ошибаетесь! Впрочем, раз дело сделано, поправить нельзя. Хорошо хоть то, что скоро приедет Сирано и уничтожит все наши беспокойства и треволнения.

– Однако пойдем, займите более подобающее для вас помещение, мой дорогой настоящий Кастильян!

И друзья вместе сошли вниз. Жанна уже приготовила обильный и вкусный завтрак и была чрезвычайно поражена, когда вместо вчерашнего безвестно пропавшего гостя за столом уселся какой-то незнакомый ей молодой человек.

Теперь Жак исключительно был поглощен мыслью о скором приезде Сирано. Он ждал этого приезда с таким чисто детским восторгом, с таким нетерпением, что оно сквозило в каждом его жесте, в каждом движении его подвижного добродушного лица. Скорее бы обнять дорогого друга и развязаться с этим злосчастным документом!

VIII

Прежде чем возвращаться к Бен-Жоелю и Сирано, необходимо вспомнить Зиллу.

Убедившись в наглом воровстве Роланда, она как безумная бросилась на улицу, в первый момент даже не сознавая, куда идти. Миновав Новый Мост и добежав до тюрьмы, она остановилась. Ночной прохладный воздух освежил ее разгоряченную голову. Постепенно мысли ее успокоились, и, постояв некоторое время в раздумье, она подняла голову и решительно зашагала вперед.

Выйдя на правый берег Сены, девушка направилась по узким улицам, граничащим с улицей Сен-Поль, и скоро уже стучала в ворота замка молодого графа Лембра.

Все уже спали. Подождав несколько секунд, она с большей силой заколотила изящным железным молотком. Вскоре во дворе послышался шум, движение.

– Кто там? – спросил чей-то суровый голос.

– Мне нужно видеть графа Роланда де Лембра! – нетерпеливо проговорила Зилла.

– Граф уже спит! Теперь не время для разговоров.

– Отворите, говорят вам! Дело очень важное.

– Убирайся к черту! Вот тебе и весь сказ. Видите ли, тоже нашлась, ночью будить явилась. Проваливай, не то…

Голос умолк, и тяжелые шаги затихли вдали.

Цыганка поняла, что все дальнейшие попытки были бы напрасны. Тем более что в эти несколько часов ведь ничего не могло произойти с Мануэлем.

– Хорошо, обожду! – проговорила Зилла, усаживаясь на скамейке у ворот замка и плотнее запахиваясь в свой широкий плащ.

Мучительно долго длилась для нее эта ночь. Утренний холод охватил все тело, она дрожала как в лихорадке; голова горела, а внутренний жар усиливал страдания и усталость.

Восходящее солнце застало ее в прежней позе с лихорадочно блестящими глазами на бледном, посиневшем от холода лице.

Вскоре город стал просыпаться, возобновился уличный шум, замелькали прохожие, застучали, заскрипели железные засовы; ворота замка широко распахнулись.

Зилла осторожно удалилась, чтобы не быть замеченной, и издали наблюдала за входной дверью замка. Зайдя в соседнюю таверну, цыганка велела подать себе воды, освежила пылающее лицо, привела в порядок костюм и снова направилась к замку.

Суровый привратник, так бесцеремонно обошедшийся с Зиллой, вероятно, счел ее ночной визит неприятным сном и нисколько не удивился ее вторичному появлению. Впрочем, он уже не впервые видел цыганку, а из рассказов остальных слуг знал, что граф относится к ней С некоторым уважением. Каковы были отношения графа и цыганки, не было известно слугам, но уже одни слухи о них избавили ее от грубого приема.

Назвав себя, она повелительно приказала доложить о себе подбежавшему к ней лакею.

– Граф еще не изволил встать.

– Прошу вас немедленно доложить о моем приходе!

– Ну нет, будить его я не осмелюсь. Извольте подождать, если вам угодно.

– Хорошо, я обожду.

Лакей провел ее в маленькую приемную и, предупредив, что ей придется долго ждать, удалился из комнаты.

Прошло три часа. Наконец послышался голос графа. Этот голос был страшно резок и нетерпелив; очевидно, Роланд был не в духе. Вскоре он быстро вошел в комнату. Молодая женщина поняла, что причиной этого гнева, который был заметен еще на красивом лице графа, была именно она.

Не ожидая его вопроса, она поднялась со стула и решительно сделала к нему несколько шагов:

– Мне надо поговорить с вами.

– Что так рано? – стараясь подавить свой гнев, спросил граф с улыбкой.

– Время не имеет здесь значения. Отошлите ваших слуг!

– Вы говорите слишком уж повелительно, моя милая! В чем дело?

Жестом отослав слуг, он с нетерпением обратился к цыганке:

– Мне некогда, говорите скорее!

– Хорошо. Вчера вы под лживым предлогом пришли ко мне и взяли один предмет, за которым я и пришла к вам. Отдайте его мне сейчас же!

Смелый и решительный тон цыганки разрушил последние сомнения графа: он понял, о каком предмете говорила Зилла.

– Я взял у вас какой-то предмет? – сухо проговорил он. – Не понимаю! Или вы, может быть, говорите о письме, которое вы просили передать Мануэлю?

– Вы прекрасно знаете, что я говорю не о нем! – резко произнесла Зилла.

– В таком случае я не понимаю вас!..

– Пойдемте в вашу комнату!

– Что думаете вы делать там?

– Взять флакон с ядом, который вы украли вчера у меня со стола.

Несмотря на то что граф уже предвидел этот ответ, он невольно вздрогнул. Это не ускользнуло от внимания цыганки.

– Однако видно, что вы не так мало знаете об этом, как говорите, – заметила она.

– Я просто поражен, и если бы не считал вас сумасшедшей, то, наверное, не так терпеливо выслушивал бы ваши дерзости и безумные выдумки.

– Повторяю, отдайте мне мой флакон.

– Вы все еще настаиваете, дитя мое? – спросил граф с добродушной улыбкой. – Будьте добры, сообщите, зачем бы мне понадобился ваш яд? Если бы даже он был мне необходим для чего-либо, так ведь на то существуют дрогисты, которых, уверяю вас, в настоящее время очень много в Париже.

– Очень возможно, но, найдя под рукой необходимое вам оружие, вы сочли гораздо более удобным не покупать его у дрогистов, а прямо взять у меня. Ведь это гораздо менее компрометирующий способ.

– Зилла, что с вами? В чем вы подозреваете меня? – продолжал наивно граф.

– Я подозреваю, что вы хотите избавиться от Мануэля.

– Вот тебе на! По-видимому, я только и думаю об одном вашем Мануэле! – воскликнул граф. – Да если бы мне действительно хотелось избавиться от него, Так ведь для этого можно найти миллионы средств. Например, первое, самое простое, выждать суда, а я, наоборот, как сами вы знаете, хочу избавить его от этого!

Зилла в первое мгновение поверила этим словам, произнесенным самым добродушным тоном.

– Ну что же, успокоились вы наконец? – сказал он, еле сдерживая торжествующую улыбку.

– Я не успокоюсь, пока не получу доказательств.

– Каких доказательств, ради самого Создателя?!

– Позвольте мне поговорить с Мануэлем!

– Но ведь это невозможно.

– В таком случае отдайте мое письмо, которое вы заставили меня написать вчера.

– Что же, вы уже раздумали спасти Мануэля?

Я потом отвечу на это. Теперь же отдайте мне мое письмо.

– С удовольствием бы исполнил ваше желание, но, к счастью… или несчастью? Я уже отдал его Мануэлю.

– Когда?

– Сегодня утром.

– Ложь! Я всю ночь до сих пор просидела у ваших дверей, и никто не выходил за ворота!

Граф вскипел злобой, но моментально овладел собой. Он знал, что необходимо было пощадить Зиллу, иначе одно ее слово могло если не погубить, то по крайней мере скомпрометировать его.

– Как женщине, я прощаю вам вашу дерзость. Но, повторяю, Зилла, мои слова – чистейшая правда. Скоро вы сами убедитесь, как неблагоразумно подозревали меня в подобных замыслах. Прощайте, больше мне нечего с вами говорить. Мои обязанности призывают меня в Лувр! – и, посылая ей приветствие рукой, он гордо прошел мимо удивленной, остолбеневшей Зиллы.

В то же время в комнату вошли человек пять-шесть лакеев, и девушка поняла, что оставаться здесь дольше ей было по меньшей мере неудобно.

«Он обманывает меня; ничего, я восторжествую над ним и во что бы то ни стало предостерегу Мануэля от его происков!»

Что касается Роланда, то визит Зиллы нисколько не изменил его прежнего решения относительно находящегося у него письма к Мануэлю. Если он не отдал ей этого письма, то это было сделано лишь потому, что он хотел разыграть свою роль до конца.

Между тем Зилла решительно отправилась к Жану де Лямоту просить у него свидания с Мануэлем. Немного удивленный лакей провел ее к прево.

Судья, считавший ее соучастницей Мануэля, только благодаря благожелательности к ней графа оставил ее на свободе.

Вполне убежденный показаниями Бен-Жоеля и Зиллы, он, однако, в глубине души чувствовал какое-то отвращение к этим людям, преобразившимся в свидетелей и доносчиков. Роланд с помощью своих соучастников без всякого труда обманул почтенного ученого и заставил его добровольно посвятить свое время и способности делу Мануэля.

Суровый прием судьи не оттолкнул Зиллу. Ради Мануэля она готова была на все жертвы, на все оскорбления и унижения. Медленно подойдя к заваленному делами столу, у которого восседал прево, она проговорила спокойным, тихим голосом:

– Вы меня узнаете, господин судья?

– Да. Вероятно, вы пришли сообщить мне о каком-нибудь новом событии?

– Нет, я пришла просить вас оказать мне одну милость.

– В чем дело?

– Позвольте мне повидаться с Мануэлем.

– Что?! Повидаться с Мануэлем? Вы с ума сошли!

– В вашей власти оказать мне эту милость! – Да. Но ведь вы не имеете на это права!

– Почему? – спросила она с задором.

– Вы слишком любопытны. Скажу лишь одно: я еще не совсем доверяю вашей честности и во всяком случае не считаю нужным ваше посещение для заключенного.

– Но что могу я сделать? В чем помешать вам?

– Разве я знаю? Ступайте себе, дитя мое, и не пытайтесь вторично получить подобное разрешение, так как это была бы напрасная трата слов и времени.

– Умоляю вас! Позвольте мне повидаться с ним, тут дело идет о его жизни!

– Напрасно теряете время!

– Хоть позвольте написать ему пару слов!

– Довольно! Раз сказано нельзя, значит, нельзя, и все просьбы и слезы ни к чему не приведут. Мне некогда. Уходите!

– А если я сообщу вам… если я скажу вам, что вас обманули?..

Судья позвонил.

– Если эта женщина придет сюда второй раз, не впускать ее! – крикнул он, выходя в другую комнату.

Зилла вскрикнула от негодования: она хотела во всем признаться, а ей не верят, даже не хотят выслушать! Надежда исчезла совершенно, на свои собственные силы уже нельзя было надеяться.

Ей казалось, что она уже видит отравленного Мануэля, в смертельной агонии проклинающего ее, Зиллу, виновницу его смерти.

– Нет-нет, этого не будет. Я не позволю, не допущу этого! – вскрикнула цыганка, быстро сбегая вниз и направляясь к тюрьме.

Сбегая по лестнице, она столкнулась с несколькими полицейскими и солдатами, встретившими ее всевозможными двусмысленными шутками, но, подняв на них свой гордый и отчаянно-печальный взгляд, она сразу остановила дальнейшие их любезности.

Подойдя к тюрьме, Зилла невольно остановилась перед глухой дверью тюрьмы, за которой изнывал ее дорогой Мануэль.

– А если бы поступить в услужение к тюремному смотрителю? – спросила себя цыганка, с тоской глядя на запертую перед ней дверь.

– Нет, из этого ничего не выйдет! – ответила она с горькой улыбкой.

Необходим был другой, более подходящий выход. Подавляя свою душевную боль, девушка гордо выпрямилась, приняла беспечно-веселый вид и, подойдя к группе зевак, давно уже обративших на нее внимание, запела какую-то шаловливую песенку.

Моментально ее окружили прохожие, а там подошли и солдаты тюремной стражи.

Скоро Зилла заметила между ними совершенно молодого солдата. Очевидно, служба была для него еще нова, так как лицо его дышало весельем, счастьем и беспечностью. Тяжелая атмосфера тюрьмы еще не успела омрачить его чела, а вид человеческого горя не уничтожил веселого блеска его глаз.

Инстинктивно выбрав его, цыганка подошла к молодому человеку: внутренний голос говорил ей, что у него она не найдет отказа в своей просьбе.

– Не хотите ли узнать свое будущее? Я могу предсказать его по линиям вашей руки! – сказала она ему.

Испуганный неожиданным предложением, солдат вырвал свою руку из смуглых пальцев цыганки и попятился назад.

– Боится! – насмешливо отозвался чей-то голос.

Зилла не настаивала и вопросительным взглядом окинула присутствующих. Моментально к ней потянулись десятки рук.

Некоторое время она искусно разыгрывала свою обычную роль гадалки. Наконец, видя, что намеченный ею солдат еще колеблется, подойти ли ему к ней, она сама сделала несколько шагов в его сторону и протянула к нему маленькую ручку.

Обрадованный солдат охотно подал ей свою раскрытую ладонь.

– Счастливое дитя… ты любишь и… любим! – проговорила она, указывая пальцем на линию жизни и пытливо всматриваясь в лицо солдата.