Текст книги "Девочка с красками"

Автор книги: Лазарь Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Да, – снова кивнула Таня.

– Расскажи про неё. Нет, не оглядывайся на мона-

стырь, а расскажи по памяти, как увиделась она тебе там, на картине. Ты же рисуешь, кажется? Вот и расскажи, художница, что вошло из этой картины в твои глаза?

Обернувшись к Тане, обняв её за плечи, отец полушутя будто выспрашивал её сейчас, но в голосе звучала у него серьёзность, и Таня поняла, что он ждёт от неё каких-то серьёзных, точных слов об этой картине, которая лишь мимолётно увиделась ей на стене черепанов-ской мастерской.

Таня задумалась, уже привычно для себя прикрыв ладонью глаза – так часто

делал Черепанов во время работы, – и стала вспоминать. Вновь увиделись ей не по-нынешнему белая монастырская стена, и её ожившая с колоколом звонница, и лес за стеной какой-то ненынешней синевы. И сразу, вместе с этими образами, пришло к Тане смутное чувство тревоги и тяжести, то гнетущее чувство, которое она испытала в мастерской Черепанова, когда хорошенько вгляделась в древний лик своего Ключевого и будто увидела на его улицах городского чудака, согбенно и хмуро бредущего куда-то с озверелым, кудлатым петухом на плече.

– Он только издали красивый, этот монастырь, – сказала Таня, медленно, словно вглядываясь, произнося слова. – А на самом деле он страшный. И колокол у него звонит страшно. Бум! Бум! Бум! Ворота – как в крепости. Стены – как в крепости. Если уж войдёшь туда, то не выйдешь. А издали он лёгкий, белый, приветливый. И всё равно видно – страшный.

Отец остановился и за плечи обернул к себе дочь и снова пристально поглядел на неё. Он уже много раз со вчерашнего вечера пристально всматривался в неё, но сейчас он как-то посмотрел по-новому. Как – Таня не поня-

ла. И только почудилось, что отец посмотрел на неё уважительно, или нет, удивлённо, или, может быть, обрадо-ванно. Но нет, с чего бы это было ему так на неё смотреть? Она ничего такого сейчас не сделала и не сказала, за что бы он мог её похвалить. А уж удивляться ей и вовсе незачем. Спроси он у неё, как полагается отцам, о её школьных успехах, и ей бы пришлось признаться, что учится она совсем не так уж хорошо. Недаром же сказала её классная руководительница, что Таня Васильева могла бы учиться куда лучше, что она пока «ни то ни сё».

Таня решилась и прямо тут же выпалила об этом отцу:

– Знаешь, папа, а у меня в дневнике троечек, как гусят в пруду!

Ох, как же ей хотелось, чтобы отец, как оно и положено всем отцам, потребовал сейчас её школьный дневник и стал бы подшучивать над ней и даже бранить её – пусть даже бранить её – за каждую тройку!

– Таня! Та-ня! – услышала она вдруг Сашин голос, прозвучавший хоть и приглушённо, но совсем близко.

Она порывисто оглянулась – у берега никого. А Сашин голос уже снова звал:

– Сюда, сюда гляди!

16

Немного отступя от берега и неподалёку от того места, где стояли сейчас Николай Андреевич и Таня, мрачно высилось чёрное, из помертвелых, трухлявых брёвен строение. Башня не башня, амбар не амбар. Только под самой крышей крохотные, как дыры, оконца. Таня знала, когда-то, очень давно, в таких вот амбарах вываривалась в чанах поваренная соль. Теперь эти башни, те, что ещё уцелели, стояли без дела, заброшенные, вот-вот готовые

рухнуть. Таня боялась заходить в них. Внутри они были совсем уж страшные, со своими какими-то свистами-присвистами, скрипами и вздохами. В иных ещё уцелели громадные чаны для варки соли, в иных были свалены какие-то проржавелые части машин, или тюки с паклей, или дранка и ещё что-то совсем уж бросовое. Сторожей здесь не полагалось, замков на дверях не было.

– Сюда, сюда гляди! – снова позвал Сашин голос.

– Да вот же он, – сказал Николай Андреевич, протя-нув руку.

Таня глянула и увидела в дыре-оконце под самой крышей башни Сашино смеющееся лицо. Как он туда забрался? Она сразу страшно за него испугалась и крикнула:

– Слезай! Башня сейчас упадёт! Слезай, говорят!

Саша в ответ только ещё отчаянней высунулся в оконце. Ему, наверно, было там хорошо, наверху. Видно вокруг далеко, может быть, даже Каму оттуда видно. Но всё-таки там страшно. И с земли можно приметить, как покачивается на ветру эта ветхая башня. А если вслушаться, то слышен станет скрип её брёвен, не одного или двух, а всех сразу, всего сразу ветхого сруба. Страшно!

– Вели ему слезть! – обернулась Таня к отцу. – Он тебя послушается.

– Ни за что на свете! – весело сказал Николай Андреевич. – Он теперь никого не послушается. Я помню, я тоже вот залезал туда. Сколько лет прошло, а всё ещё помню. Видно, смелые минуты в жизни всегда запоминаешь, Таня.

– Смелые минуты? – переспросила девочка. – А что это такое?

__ что такое? А вот давай спросим сейчас у Саши.

Они подошли к башне. Двери-ворота в неё были полуотворены.

– Войдём, – сказал отец и взял дочь за руку. – Не бойся, этот сруб ещё сто лет простоит. Кедровые брев-нушки-то.

Их обступила темнота, правда недолгая, – глаза стали быстро привыкать, и вот уже увиделись тюки пакли и мрачные стены со светящимися под потолком оконцами. И там, под потолком, на ветхих стропилах Таня разглядела своего Сашу, и не только его, но и неизменных его спутников: Егора Кузнецова, Мишку Котова и даже тихого и робкого Васю Ларионова.

Тане стало обидно: вот даже Вася и тот взобрался туда, под самый потолок, и, кажется, чувствует себя там вполне хорошо.

– Плохо быть девочкой! – горестно шепнула она. – Вот я смелая, а всё равно боюсь туда лезть. А Мишка или Вася хоть и не смелые, а полезли... Ребята, вам там не страшно?! – с надеждой на их чистосердечное признание, что им там всё-таки страшно, громко окликнула Таня своих друзей.

– Не-е-т! – слабым голосом отозвался Вася. – Не очень!

«Ага, страшно!» – обрадовалась Таня. Обрадовалась и сразу успокоилась.

– Ну слезайте, довольно героев изображать! – скомандовала она. – Вася, ты-то хоть слезь! Они же на два года тебя старше, пусть и лазят!

– Сейчас слезу, – покорно отозвался мальчик, но с места так и не сдвинулся. Он сидел на балке надёжно, обеими руками держась за выступ окна.

– А слезать-то труднее, чем залезать, – смеясь, сказал Николай Андреевич. – Верно?

Вася не ответил. Его старшие товарищи, желая проден монстрировать свою удаль, прыгая с балки на балку, направились куда-то в чердачную глубь, а Вася так и остался на месте.

– Сейчас я тебе помогу! – Николай Андреевич вскочил на ближайший тюк с паклей, потом перепрыгнул на другой, потом ещё на один и стал быстро подбираться к Васе.

Таня и слова вымолвить не успела от удивления, как отец уже сидел верхом на балке под потолком. Похоже было, что ему там очень понравилось. Он весело, громко рассмеялся и, совсем как мальчишка какой-нибудь, озорно помахал Тане рукой.

Вернулись к окну Саша, Егор Кузнецов и Мишка Котов. Их тоже изумило, с какой быстротой и ловкостью взобрался к ним наверх этот совсем уже немолодой дядя.

– Вот это вы здорово! – уважительно сказал Саша, протягивая Николаю Андреевичу руку. – Это Танин отец, – поясняя, оглянулся он на ребят. – Как же это вы, а? Тут ведь знать надо, где куда лезть.

– А я и знаю! – странно молодым голосом отозвался Николай Андреевич.

Таню изумил этот звонко зазвучавший голос отца. Изумил и обрадовал. Такой вот голос помнился ей из прежних лет. Такой вот самый, звонко-молодой голос.

– Вас ещё и на свете не было, ребята, – оживлённо говорил наверху отец, – а я уже тут все углы облазил. А вы как думали? Думали, что мальчишечье племя только с вас началось? Ну, давай лапу, и посыпались вниз! – Отец протянул Васе руку, и тот сразу же доверчиво ухватился за неё.

Отец смело выпрямился и прыгнул, подхватив мальчика, на смутно видневшийся под ногами тюк. Потом на другой, на третий, и вот уж – Таня только глаза успела разжму-рить – они и на земле, и рядом с ней – отец и Вася.

А следом за ними, точно так же отчаянно прыгая, спустились на землю Саша, Егор Кузнецов и Мишка Котов.

– Какие же вы молодцы! – вырвалось у Тани.

Она подбежала к отцу и прижалась к нему, совсем не стыдясь ребят, хотя не могла не знать, что такие вот нежности им не понравятся. Но ведь это был не просто там ка-кой-то родитель, а был это смелый и весёлый человек, который только что не хуже самого Саши влез на балку под потолком, а потом ловко и смело «ссыпался» вниз. И ребята не осудили её порыв и, похоже, отнеслись к тому, что девчонка обнимается у них на глазах с отцом, как к должному. Саша даже сказал одобрительно:

– Чего ты удивляешься, он же у тебя знаешь каким спортсменом был? – Саша подошёл к Николаю Андреевичу и. подравнявшись с ним, померился ростом. – Да, рост! А вы ещё играете в волейбол?

– Иногда! – всё тем же молодо оживлённым голосом отозвался Николай Андреевич.

Ему здесь нравилось. Он чуть запыхался от своих полётов и чуть-чуть внутренне уже усмехнулся сам над собой, но радостное возбуждение, пришедшее к нему, и какая-то внезапная умиротворённость не оставляли его.

«Правильно сделал, что приехал! – подумалось вдруг. – Дочку хоть поглядел. Славная. Нет, не потому, что я отец, а потому, что это так, – она у меня хорошим человеком растёт. Художница? Да неужели?! В тебя?.. А ты-то кто?..»

Последняя мысль словно зажгла внутри него огни и помогла заглянуть в какие-то самые-самые глуби свои. Что-то внезапно нашло, нахлынуло, вспомнилось, дотронувшись будто пальцем до сердца.

Николай Андреевич оглянулся удивлённо, увидев разом трухлявые стены и свалявшуюся паклю, услышав разом запах тлена и пыли, и заспешил, увлекая Таню, к выходу.

– На воздух, на воздух! И что это вы тут делаете, ребята, в этакой духоте?

Саша решительно заступил ему дорогу.

– Другому бы не показал, а вам покажу. – Он обернулся к друзьям. – Покажем, а? Да я и Тане обещал.

– Ну-у-у! – недовольно протянул Мишка Котов. – А говорил – тайна.

– Тайной и останется! – быстро проговорила Таня. – Ты, что же это, Мишенька, забыл, что я про все ваши тайны знаю? Ну скажи, проболталась я хоть раз, скажи?

– Раньше этого не было, – уклончиво ответил Котов. – А теперь, глядим, ты в сторону подалась.

– Это ты из-за Черепанова, да?

– А что, пара он тебе, компания? Он в нас, если хочешь знать, из ружья в своём саду стрелял. Убить мог.

– Когда стрелял?! – вскинулась девочка. – Что ты болтаешь?

– Не болтаю, а правду говорю, – с несвойственной ему серьёзностью отчеканил слова Мишка. – Ну, залезли мы к нему в сад – подумаешь, невидаль какая! Так уж надо и палить? Из обоих стволов? Прицельно? А хочешь, я тебе три дырки на пиджаке покажу от его дроби?

– Покажи, – сказала Таня, с такой поспешностью шагнув к Мишке, что даже запнулась.

Но тот лишь шутейски развёл руками:

– Дома пиджак-то. Вот пойдём мимо – покажу. Да ты что, не веришь мне? Так спроси у ребят.

– Правда стрелял?

Таня испытующе и очень серьёзно повела глазами по лицам своих товарищей, задержалась взглядом на Васе. Он-то ей неправду не скажет. Либо промолчит, если дал слово ребятам молчать, либо уж выложит всё, как есть.

– Стрелял, – мрачно проговорил Вася. – Злобный он у

тебя. В саду ещё ничего не созрело толком, а уж он палит. И, знаешь, настоящей дробью. Листья так и посыпались.

– А зачем тогда лезли, если ничего не созрело? – осведомился Николай Андреевич, всё это время с интересом слушавший разговор ребят.

– Для разведки, – басовито-ломким голосом пояснил степенный Егор Кузнецов. – Мы думали, что сейчас он не караулит.

– Да, обстоятельные вы ребята, – усмехнулся Николай Андреевич. – Всё, значит, согласно военной науки?

– А как же! – кивнул Егор. – Знакомство с местностью – первое дело. Учтите, у него там засады, ловушки.

– Он не смел стрелять, – сказала Таня. – Он не смел!..

Николай Андреевич быстро оглянулся на дочь. Его поразил её голос, не по-детски вдруг горестный и с какой-то жёсткой, непрощающей нотой.

– Я больше никогда... – сказала Таня. – Больше никогда... Он не смел стрелять в них, даже если бы они растащили весь его сад и весь его дом. Ведь он мог убить!..

Она судорожно сжала губы, задумалась. Худенькая, длиннорукая, с исцарапанными коленками, в коротковатом платьице – совсем ещё девочка, ребёнок. И какая-то очень уж строгая, по-взрослому опечаленная, по-взрослому сама по себе, сама со своими думами.

Отец вгляделся в неё, и внезапная тревога сжала ему сердце. «Она всё понимает, – подумалось ему. – С ней уже нельзя как с ребёнком. Ей надо говорить всё, до конца».

И ребята тоже во все глаза смотрели сейчас на Таню, на свою девчонку-сотоварища по играм и всяким там озорным затеям. Что-то новое открылось в ней и для них. Какой-то ещё один шажок сделали они в своей жизни, ещё на один шажок повзрослели, угадав эту взрослость в своей приятельнице, поняв, что она не зря, совсем не зря так го-

рестно восприняла их рассказ. Она отрешалась сейчас от человека, который был ей дорог, рвала с ним душевные нити, что уже привязывали её к нему и к его делу, которому он принялся её обучать. И всё потому, что он посмел стрелять в них, чего нельзя было делать, даже если бы они растащили весь его сад и весь его дом.

– Ну ладно, – сказал Саша. – Ну, это ты уж слишком. Может, старик и не целился в нас. Просто попугать вздумал.

Он подошёл к Тане и, словно разбудить её хотел, тихонько дёрнул за выпрямленную напряжённо руку.

– Вот что, пойдёмте лучше сюда. Смотрите вот!..

17

Не выпуская руки Тани, Саша вспрыгнул на тюк пакли, помог вспрыгнуть Тане и повёл за собой с тюка на тюк, как по какой-то потайной тропе, в самый дальний угол варницы. Оглянувшись, кивком головы он позвал за собой и Николая Андреевича. Тот, не раздумывая, тоже вспрыгнул на тюк и пошёл с тюка на тюк по этой неведомой тропке следом за Сашей и дочерью.

– А клялись! – недовольно пробурчал Мишка Котов. – Эх, Саша!

Но и он тоже вспрыгнул на тюк, с которого начиналась дорога к их тайне. За ним следом двинулись и Егор Кузнецов и Вася Ларионов.

Оказывается, целые коридоры были проложены в башне среди этих неведомо как давно завезённых сюда да и. забытых тюков. Чьи-то руки так хитро разместили их, что были тут и проходы, и своды, и даже тайники с отгороженными фанерой входами.

– Твоих рук дело? – спросил Николай Андреевич Сашу, нагнав его в узком проходе, который упирался уже в настоящую, из досок, дверь. – Когда мы тут лазили, этого ничего тут не было.

– Да так, кое-что передвинули с ребятами, – уклончиво ответил Саша.

– Тайная штаб-квартира? – догадался Николай Андреевич.

– В этом роде. Ну вот, смотрите!..

Саша отомкнул какой-то стародавний, с секретом, замок и, попятившись, широко распахнул дверь.

Дневной свет, едва тлевший здесь, чуть поприбавился. За дверью, через невидимую щель в стене, пробивался в варницу солнечный луч. Очень скудный, узенький, но и его всё же было довольно, чтобы что-то можно было разглядеть в комнатёнке из пакляных стен, в которую ввёл Таню и Николая Андреевича Саша.

Эта комнатёнка оказалась складом, нет, не складом, а, пожалуй, выставкой каких-то ветхих предметов. Тут были самые неожиданные вещи. Постепенно, когда глаза освоились с тем скудным светом, который проникал сюда из невидимой щели в стене, Таня и Николай Андреевич обнаружили, что попали в общество удивительных вещей. Непременно старых, ржавых или траченных молью. Чего только тут не было! У самого входа лежала громадная для этой комнатёнки надгробная плита. Буквы на плите поистерло время, и слов нельзя было прочесть. Тут же, рядом с плитой, высился тёмного дерева ящик. Николай Андреевич пригляделся и не мог сдержать улыбки: шарманка. С отбитой ручкой, с повреждёнными боками, ни дать ни взять – та самая, которую тщетно навязывал Ноздрёв Чичикову со щенком в придачу.

Николай Андреевич об этом и сказал вслух:

– Что, не ноздревская ли шарманочка-то? Вы «Мёртвые души» ещё не проходили?

Обидчиво дёрнув головой на насмешливое замечание Таниного отца, Саша ничего не ответил ему и только повёл рукой вдоль стенок своего убежища – смотрите, мол, после поговорим.

А на стенах и прямо на полу, весьма причудливо соседствуя, разместились тусклые иконки, с изъеденными переплётами толстенные книги, и вдруг кузнечные ножницы для резки железа, видно старые-престарые, и вдруг побитый, помятый медный таз, и высокая меховая шапка, какие не носят уж давным-давно, – целая страна для несметных полчищ моли.

Много ещё было всякой всячины в Сашином убежище – всего сразу и не разглядишь да и не сразу про иную вещь догадаешься, что это такое. Просто старьё? О нет! Николай Андреевич не столько по виду всей этой коллекции, сколько по напряжённо-порывистым движениям мальчика, по его спрашивающим, готовым то обрадоваться, то обидеться глазам, понял, что вся эта груда дряхлых вещей, собранная здесь Сашей и его друзьями, всерьёз дорога им.

– Музей? – догадался Николай Андреевич.

Саша просиял.

– Вот, собираем потихоньку, – проговорил он как можно равнодушней, но радость и гордость так и звенели в его голосе.

– А что, ценно? – хвастливо спросил Мишка Котов. – Тут у нас есть такие экспонатики, которых и в городском музее не сыскать.

– Это верно, – мягко согласился Николай Андреевич. – А что это у вас за надгробье, ребята? Чьё оно? Каких времён?

– Исследуем, – солидно подал голос Егор Кузнецов. —

Буквы от древности истёрлись, да и заковыристые они ка-кие-то.

– Называется «славянская вязь», – пояснил Вася Ларионов. – Я старинный букварь достал, теперь будем изучать.

– Это дело, – покивал Николай Андреевич. – Ну, а почему вы, ребята, забились со всей этой стариной в такую темь да тесноту? Не лучше ли было собирать вам этот музей прямо у себя в школе? Вам бы и учителя помогли охотно. Учитель истории там, литературы, географии. Им-то вы хоть рассказали о своей затее?

– Нет! – нервно распрямляясь и уже готовый к спору, к возражениям, запальчиво проговорил Саша. – Так не интересно – в школе, с учителями. Интересно вот так, как мы. Когда сами! Вот соберём, отьпцем что-нибудь совсем удивительное, древнее, расшифруем все самые древние надписи – вот тогда пожалуйста.

– Что – пожалуйста? – спросил Николай Андреевич, стараясь заглянуть в Сашины глаза.

Как ни темно здесь было, а глаза мальчика сейчас свергались таким горячим изнутри светом, что будто прибавляли света и этой конуре.

– А вот тогда пускай и смотрят! – Саша широко раскинул руки движением щедрым, дарящим.

Нет, ему не жалко было своих сокровищ, но он хотел всё сам, только сам сперва сделать, собрать, изучить, а уж потом, пожалуйста, смотрите.

– В одиночку, ребята, вам всё же такое дело не одолеть, – осторожно заметил Николай Андреевич.

– Одолеем! – почти вскрикнул Саша. – Вот увидите!

Николай Андреевич хотел было возразить ему, но вдруг

как за руку себя схватил: «Да что же это я делаю?!» Он понял, что начинает убивать ребятам Игру.

– А знаете, ребята, что и ещё одна очень большая ста-

рина есть тут у вас под рукой? – спросил Николай Андреевич, искренне обрадовавшись, что отыскал сейчас в свосй памяти нечто такое, что может оказаться интересным для ребят.

– Что?! Где?! – загорелся Саша.

– Вот эти вот стены, – сказал Николай Андреевич, положив руку на некогда могучее, а ныне ноздреватое, истле-лое бревно башни. – Эти вот соляные варницы стоят здесь с незапамятных времён. Подумайте, вот этот сруб сложен строгоновскими крепостными мастерами, может, ещё при Петре Первом. Вот уже когда началась здесь работа, стали качать здесь из-под земли соляной раствор, а потом выпаривать из него «торговую» соль.

– Да, мы знаем, что это очень старые постройки, – сказал Саша. – Но только, что такие старые, этого мы не знали. Ведь Пётр Первый царствовал в начале восемнадцатого века. Как же это было давно!

– Тогда наш город был большим и важным, – сказала Таня, вспомнив то, что рассказывал ей сегодня на площади отец. – Он был торговым, через него проходил путь из Москвы в Сибирь и дальше... – Она замялась, но ненадолго. – И дальше – в самый Китай. Правда, папа?

– Правда. Только это было всё ещё до Петра. Задолго. Наш ведь городок очень древний, ребята. Это вы правильно задумали собрать о нём свой собственный музей. А вдруг и верно отыщете что-нибудь такое древнее, такое удивительное, чего и ни в одном большом музее нет! – Николай Андреевич мысленно выверил то, что только лишь говорил сейчас ребятам: «А не слишком ли это я усердствую?» Нет, он не словил себя на фальши, на желании, столь частом у взрослых, понравиться ребятам без особого труда, несколькими словами завоевать их расположение. Нет, его и вправду увлекла эта ребячья затея, этот их поиск: а вдруг найдут что-нибудь настоящее?! – Только вот что, ребята, искать старину надо по-серьёзному, со знанием дела, – заговорил он с той озабоченностью искренне увлечённого человека, которую на себя специально не напустишь.

И ребята разом почувствовали эту в нём серьёзность и обступили его, готовые ловить каждое его слово. Он им начинал нравиться по-настоящему, взрослый этот человек, отец их Тани, вдруг объявившийся здесь спустя три года. А ведь и ребята кое-что знали про Таниного отца, и до них доходили кое-какие слухи. Взрослые разговаривают, а ребята слушают.

– Прежде всего надо прочесть кое-что по археологии, – продолжал Николай Андреевич. – Надо научиться брать эту самую старину. Наука эта труднейшая, но очень увлекательная. Хоть первый шажок в этом направлении сделайте и то будет замечательно. Знаете...

Но больше ничего уже не успел сказать Николай Андреевич. Заскрипели ржаво двери башни, послышались издали чьи-то голоса, шаги. Саша так и присел, горестно схватившись за голову:

– Сестрички! Разыскали!

И верно, мужественно вступив в тёмные недра башни, уже подбирались к Сашиному тайнику, перекликаясь, две его зеленоглазые сестрицы.

– Саша, где ты? – вкрадчиво вопрошала сестра Оля, та, что была следователем.

– Сашка, немедленно вылезай на воздух! – мужским голосом приказывала сестра Лиза, та, что была хирургом.

Саша кинулся к ним навстречу, шепнув ребятам и Николаю Андреевичу:

– Давайте лучше выйдем, а то они и тайник найдут!

Встреча состоялась в дверях башни. Двери были сейчас распахнуты настежь, и в башню столько сразу проникло солнечного света, сколько, пожалуй, не проникало за все последние сто лет.

– А-а, так и вы тут, Коленька? – елейным голоском приветствовала Николая Андреевича сестра Оля. – Впрочем, мы были готовы встретить вас в этом обществе.

– И в этом месте! – басовито подхватила сестра Лиза. – Как же, романтика! Не беда, что дети дышат ну попросту грязью! Ох, уж эти мне романтики-путешественники! Николай Андреевич, нам надобно серьёзно поговорить!

– Хорошо, – покорно наклонил голову Танин отец.

– И немедля! Ребята, марш вперёд! – скомандовала сестра Лиза. – Никаких возражений! Живо!

18

Ребята покорились беспрекословно. Не такие были у Саши сестры, чтобы вступать с ними в спор.' С одной нельзя было спорить – накричит, с другой тяжко было спорить – изведёт своими тихонькими язвительными замечаниями. Да ну их!

И ребята потащились гуськом в сторону города, поначалу храня горделивое молчание. Впереди – Мишка Котов. Он просто до судорог боялся Сашиных сестёр.

Таня было задержалась, глядя на отца, а вместе с ней задержался и Саша. Но Николай Андреевич махнул им рукой, чтобы уходили. Таня поняла, что так надо, так будет лучше сейчас, хотя ей очень не хотелось оставлять на растерзание этим двум тёткам своего отца.

Молча, понурившись, пустилась она в путь. Саша – следом.

Ребята окликнули их, но Таня даже не оглянулась. Она пошла совсем не той дорогой, какую выбрали Мишка Ко-

тов, Егор и Вася. Они двинулись напрямик и скоро вышли на шоссе, сразу же втекавшее в город. А Таня выбрала тропинку, которая сперва спускалась к реке, а уж потом начинала круто подниматься к городу, к белым на холмах колокольням. Этой тропой Таня не раз ходила с Черепановым. Он называл её «обзорной». Виден не только город, но и река вдаль, но и лес за рекой, и даже совсем уже далёкие трубы бумажного комбината где-то в лесу. Тропа так вьётся, что то одно, то другое открывается глазам. А есть место, где все вдруг становится видно сразу. Это на самом верху, когда – взойдёшь на бугор. Там тропа ширится, будто вкруг идёт. Оглядывайтесь! Это место старик называл «панорамным». Здесь они обычно останавливались передохнуть, а иногда и работали. Теперь этой тропинкой Таня никогда уже не пройдёт вдвоём с Черепановым. Никогда?.,

Саша нагнал её, тронул за локоть.

– Ты всё молчала там, тебе не понравилось? – спросил он,

– Понравилось, – быстро сказала Таня.

Ей не хотелось сейчас разговаривать, пусть даже и с Сашей. И потом, ей не очень-то там понравилось – в его конуре. Всё было тусклым, безглазым. Она смотрела на Сашины тусклые эти сокровища, а вспоминалась ей чудо-комната старика Черепанова. И ещё горше делалось на душе от этого сравнения.

– Нет, тебе не понравилось, – не скрывая огорчения, сказал Саша. – Но ты просто не разобралась ещё. Да там и темно слишком. Вот погоди, вытащим всё на свет, вот тогда... Между прочим, отец твой в этом деле разбирается. Он как глянул, так у него даже глаза заблестели.

Таня, соглашаясь, кивала словам своего друга, но вряд ли даже понимала то, что он ей толкует. Она думала про

своё – про всё как-то сразу. М про то, что никогда больше не пойдёт к Черепанову, и про -то, как худо, наверное, её отцу, с которым о чём-то там —i о чём же это? – решили поговорить Сашины милые сестрицы, и думала ещё она о маме всё то время, что была с отцом, и вот сейчас тоже думала она о ней. Таня и не знала, что так можно – думать сразу и об одном и о другом, огорчаясь сразу и из-за одного и из-за другого. Она не знала, что так бывает: куда ни погляди, о чём ни подумай – всё пасмурно, тревожно, безысходно. Оказывается, бывает.

– Ты о чём это? – спросил Саша. – О чём это ты всё думаешь?

– Не знаю, – растерянно сказала Таня.

Она не умела врать своему другу, да она бы и сама рада была рассказать ему обо всём, о чём думалось ей, если бы могла сама во всём этом хоть как-нибудь разобраться. Но она всё же попробовала рассказать:

– Я думаю про маму – ей плохо сейчас. И про отца – ему тоже плохо. А про Черепанова я не хочу думать, но тоже думаю. Вот про это про всё я и думаю. – Она вдруг встрепенулась, вытянулась вся, как человек, увидевший в сплошном тумане солнечный проблеск. – Саша, я побегу к маме. Она в суде, но я не буду ей мешать. Я только погляжу на неё – и всё.

– Что за спешка? – недовольно сказал Саша. – Что, ты

дома её не увидишь? Пойдём лучше со мной. Я тут с одной старушенцией договорился насчёт всякой там старины. Пошли?

– Нет, Саша, мне нужно увидеть маму. Прямо сейчас. До свидания, Саша, я побежала!

Таня вскинула руки и побежала. Бежать было легко – тропа в этом месте начинала путь под гору.

19

Вскоре тропа снова стала подниматься в гору, и Тане пришлось остановиться. Она перевела дыхание и пошла дальше уже шагом. Вот уж и город начался, вот уж и улица, в конце которой стоит старый и большой дом – один этаж кирпичный, а другой деревянный, – где помещается городской народный суд. Там сейчас мама. Который год она работает там судьёй, но Таня ни разу к ней туда не заходила. Нельзя! Мать объясняла: «Это не для ребят, Тяню-шенька, место». Помнится, услышав это объяснение, отец, улыбнувшись, добавил: «Да и взрослым лучше бы было туда не заглядывать».

И вот Таня шла сейчас туда, сперва даже бежала, а теперь шла, и всё медленнее, чем ближе подходила к этому суровому дому, чтобы хоть в дверную щёлочку увидеть свою маму. Ей обязательно нужно было сейчас её увидеть. Непременно сейчас. Какая она? Тане запомнилась она со вчерашнего вечера – сама не своя, испуганная, растерянная. Не может быть, чтоб это не прошло у мамы. Таня привыкла видеть её всегда смелой, молодо весёлой. Почти всегда, почти всегда, если только не находила на неё какая-то смутная минута. Таня поняла теперь: эти смутные минуты приходили к матери, когда она вспоминала о своей ссоре с мужем. Таня вспомнила, что отец так ничего ей не объяснил про эту ссору. Обещал и не объяснил. А сейчас об этом же самом спрашивают его въедливые Сашины сёстры. Таня его пожалела, они не пожалеют...

Вот и дом с красным кирпичным первым этажом и зелёным деревянным вторым. Мама рассказывала, что когда-то здесь жил самый богатый в городе купец. А теперь вот здесь судят нечестных людей.^

Таня вошла в узенький палисадник, где росли пыльные кусты акаций и никак не принимались цветы на клумбах и чахлая ещё росла одна-единственная рябина, вошла туда и сразу потеряла остатки мужества. Отворить эту тяжёлую дверь, войти в этот хмурый дом, куда иных людей – Таня сама видела – вводят даже под конвоем, она ну просто не могла себя заставить. Она подошла к зарешечённому окну – все окна на первом этаже были забраны в решётки – и заглянула через стекло в дом. Ей посчастливилось: она почти сразу увидела там свою маму. Большой зал, как в каком-нибудь кино, и людей битком, как в кино на самой интересной картине, а в конце зала за столом стоит мама. Незнакомо прямая, с незнакомо строгим лицом. Как бы ни сердилась дома на неё мать, так вот строго она никогда не глядела. Она что-то говорила, что – Таня не слышала. Можно было только угадать, что слова мама произносит сейчас строгие и не спешит с ними, чтобы те, кому она их говорит, хорошенько зарубили себе всё на носу.

А те, к кому обращала она свои строгие слова, те два стоящих за загородкой человека, уже не молодых, даже старых, будто согнулись под тяжестью этих слов и даже не смели поднять на людей глаза.

«Она их сейчас судит, – подумала Таня со смутным чувством гордости и страха за свою мать. – Судит! – И вдруг вспомнила: – А там, там теперь судят отца4» Она порывисто оглянулась на реку, нашла глазами чёрную громаду

амбара-башни, которую построили ещё вон когда – при Петре Первом, поискала поблизости своего отца, но никого не увидела.

Мама кончила говорить, и вдруг в зале все зашумели, захлопали, как в театре, когда кончится интересный спектакль. Тане показалось, что это её маме все хлопают. Таня обрадовалась: значит, мама рассудила всё правильно. Да, она справедливая!

А те двое, которых мама судила, так и остались понуро стоять за своей загородкой. Им сейчас плохо, совсем плохо. Но люди вокруг хлопают, значит, мама всё сделала правильно. Она справедливая!

А вон там – Таня снова оглянулась на реку, – там судят сейчас её отца. Да, он виноват, он уехал от них, он бросил их на целых три года. А мама говорит, что он обидел их. Странно, как-то это всё не похоже на него. Но это так —1 он уехал, пропал на целых три года, он обидел их. Каково-то ему сейчас?..

Сперва всё шло, как оно и должно среди старых друзей, ещё школьных лет друзей, после долгой разлуки.