Текст книги "Искатель. 1974. Выпуск №6"

Автор книги: Лайон Спрэг де Камп

Соавторы: Стенли Вейнбаум,Михаил Барышев,Курт Лассвитц,Владимир Монастырев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА VII

Занимался рассвет. На восточном крае неба прописалась полоса подступающего утра, стронула ночную темноту, стала шириться, расти, выписывать крыши домов, силуэты затяжелевших по ночному времени деревьев, печные трубы и рогатые фонарные столбы.

Старенький «делано-бельвиль» с круглым радиатором бойко бежал по улицам в сторону Петровско-Разумовского. Там, в чересполосице пригородных уличек, находилась дача профессора-путейца Вилкова, чья фамилия оказалась на узкой бумажке, извлеченной Аванесовым из-под крышки пресс-папье у Алферова.

Фырчание мотора казалось оглушительным в ночной тишине, фары выхватывали провалы сводчатых подворотен, литые решетки особняков, глухо запертые ворота и двери подъездов. Темные окна отливали мертвым блеском луженой жести, не пропускали наружу ни единого живого лучика.

В душную августовскую ночь люди прятались за стенами, запершись на замки, запоры, засовы, щеколды и гремучие цепочки. Спали, мучались бессонницей, тревожными думами о завтрашнем походе на Сухаревку, где за последний пиджак, за ботинки сгинувшего на войне сына или отца, за выходную, давно сберегаемую юбку можно было добыть несколько фунтов хлеба, пригоршню пшена, ведро картошки.

На Тверской шум автомобиля спугнул беспризорников, облюбовавших для ночлега ступеньки парадного, с колоннами, крыльца. Послышался короткий, предостерегающий крик, и серое, лохматое пятно сполошно колыхнулось.

– Посветите, пожалуйста, – попросил Менжинский.

Едва водитель повернул руль и направил свет фар на ступеньки, пятно распалось на проворные фигуры, брызнувшие в темноту, как стайка перепуганных воробьев.

Один спросонья не сразу сообразил направление и стал улепетывать вдоль улицы в слепящем луче фар. Было видно, как под длинным балахоном мелькают босые ноги. Рваная кепка налезала бегущему на глаза, и тонкая рука яростно сбивала ее на затылок.

На углу удиравший почувствовал себя в безопасности. Круто повернулся, показал чумазое лицо с моргающими от режущего света глазами, сунул пальцы в рот и так пронзительно свистнул, что Вячеслав Рудольфович вздрогнул от неожиданности.

– Лихой, – сказал он и, помолчав, добавил: – Этому-то от нас убегать нет никакой нужды… А ведь таких тысячи…

– Сотни тысяч, товарищ Менжинский, – негромко и твердо поправил Нифонтов, сидевший рядом. – Учиться им надо, а они на каждом углу шпанят. Куда только Наркомпрос смотрит!

– Туда же, куда и мы… Денег у Наркомпроса нет, учителей не хватает… Прежде чем их посадить за парты, их надо вымыть, дать одежду, хлеб, крышу над головой.

– Оно, конечно, так, Вячеслав Рудольфович. Я насчет ресурсов понимаю… Только ребятишки ведь… Взрослый сам себе голова, а у этих разума еще мало. Помощь им нужна.

– Помощь нужна…

Профессор Вилков, сорокапятилетний брюнет, не потерял самообладания и тогда, когда из тайника, устроенного в ломберном столике, были извлечены шифрованные записи.

– Да, шифр, – подтвердил он, блеснув темными глазами, приметно скошенными к вискам. – Но прочитать вам его не удастся. Это, господин Менжинский, не «собачка на веревочке».

Вячеслав Рудольфович еще со времен нелегальной работы знал, что «собачкой на веревочке» именуют шифр, привязанный к тексту определенной страницы книги, календаря, газеты, журнала или справочника.

Похоже, что такой примитивщины профессор не признавал. Рассматривая записи, Вячеслав Рудольфович подумал, что здесь применена более хитроумная система. Чаще других повторялись единицы, парами и в одиночку. Их дополняли комбинации цифр от ноля до сотни. Наверняка использованы были и условные обозначения, смысл которых мог меняться в зависимости от даты записи, дня недели и прочих условий.

– Ваши «товарищи» научились стрелять и орудовать саблями, но высшей математики им не уразуметь.

– Не надо громких слов, профессор. Курица, извините, снесши яйцо, клохчет так, будто родила планету. Уверяю вас, что в Чека много людей, которые могут не только стрелять…

– Единицы, – запальчиво перебил Вилков. – А с нами тысячи!.. Десятки тысяч культурных людей. Преданных патриотов, готовых отдать жизнь за освобождение России. Спасти ее культуру.

– От кого вы так рьяно желаете ее спасать?

– От хамья. От торжествующих невежд, которые ходят с красными флагами и распевают идиотские частушки…

– Кроме того, сеют хлеб для господ профессоров, печатают им книги, шьют одежду, строят профессорские дачи…

– Наивная агитация… Слова! А неделю назад в квартиру моего сослуживца по кафедре вселили ткачиху с Прохоровской мануфактуры. Она свалила в угол книги, а в судке из севрского фарфора ручной работы вымачивает пайковые селедки…

Темные глаза профессора с ненавистью уставились на Менжинского.

– Уничтожается благородный свет культуры. Великий огонь, который принес людям Прометей!

– А вы не задумывались, что на великом огне Прометея заживо сожгли Джордано Бруно… Однако мы говорим не по существу. Мне нужно предложить вам несколько вопросов.

– На вопросы отвечать отказываюсь…

– Думаю, что у нас еще будет возможность побеседовать. В том числе и на темы спасения русской культуры.

ГЛАВА VIII

В квартире Ступина чекисты никого не застали. Бумажный пепел, раскиданный возле «буржуйки», подсказал, что вожак «Добровольческой армии» оказался человеком осторожным. Оставив в квартире засаду, комиссар Линде поехал на Лубянку.

– Надо было еще вчера выставить надежное оцепление, – посетовал Вячеслав Рудольфович, поглядел на огорченное лицо Линде и не стал распекать комиссара за неудачу.

– Ступин уже неделю не появляется на своей квартире…

– Где же он может скрываться?

– Москва большая, товарищ Менжинский, можно в такую дыру забиться, что не скоро отыщешь. Вдруг он уже катит на поезде?

– Не думаю… Судя по материалам, которыми мы располагаем, Ступин – это один из руководителей заговора. Выступление у них было намечено на завтра. В этих условиях Ступин не мог отказаться от планов. Раз так, ему надо укрыться в таком месте, где он был бы в курсе событий. На месте Ступина стали бы вы забиваться в незнакомую нору?

– В незнакомую не стал бы…

– Я думаю, надо поинтересоваться, не появлялся ли Ступин в Кунцеве или Кускове. Во-первых, там свои, а во-вторых, он может думать, что нашей операцией охвачена на первом этапе только Москва. Немедленно выезжайте в школу в Кусково. В Кунцеве наши товарищи уже есть. Я дополнительно свяжусь с ними.

– Водки, – коротко сказал Ступин, усевшись за крохотный столик в дальнем углу задымленного подвальчика.

Вывеска над входом в подвальчик извещала, что здесь находится столовая артели «Пролетарское питание». Днем в столовой подавали жидкий картофельный суп, кашу, заправленную прогорклым маслом, и морковный чай. В восемь вечера в зале гасили огни, и тогда избранные и посвященные по одному тянулись в тупичок, проходили в узкую дверь, спускались по крутой лестнице и попадали в задние комнаты. Тот, кто имел деньги, мог здесь потребовать и шампанское, и стерлядь, и паштет из гусиной печенки, и шустовский коньяк, и молочного поросенка.

– Давненько не были, Алексей Петрович, – суетился возле столика вертлявый, с маслеными глазками хозяин подвальчика. – Грешно забывать, грешно!.. Мигом соорудим… Селедочка есть астраханская, грибки, ветчинка… Мамзельку желаете для компании?

– Давай! – хрипло ответил Ступин. – Селедку давай. Мамзельку, ветчину, грибы… Все тащи!

От водки пошло туманное, расслабляющее тепло. Унялось надоедливое подергивание века, и кровь, словно одолев внутреннюю преграду, ударила в висках живыми толчками, прогоняя тупую ломоту в затылке и холод в кончиках пальцев.

Четвертый день полковник Ступин уходил от чекистов.

В ночь, когда комиссар Линде ехал к нему на квартиру с ордером на арест и обыск, Ступин в самом деле находился в Кускове. Только не в школе, как полагал Менжинский, а на полигоне, начальник которого был одним из командиров ударного отряда. Здесь он узнал про аресты и понял, что выступление провалилось. Ступин послал начальника полигона срочно добыть подходящие документы и командировочное удостоверение, чтобы уехать из Москвы в сторону Орла и там перейти фронт.

Но, прежде чем документы были добыты, в Кусковской школе появились чекисты. С полигона пришлось уходить.

Километров десять Ступин шел пешком, затем попалась попутная ломовая подвода, на которой он вернулся в Москву. Ни по одному из известных адресов Ступин идти не решился. Возле Рогожского кладбища нашел дом, в котором сдавались места для приезжих староверов-богомольцев. Там провел ночь. Лежал в затхлой конуре с ободранными обоями, отбивался от клопов и тоскливо ждал облавы. Утром, так и не сомкнув глаз, расплатился с хозяйкой и наугад пошел по улицам. Вышагивал по извилистым окраинным переулкам, утыкался в тупик и поворачивал назад. Казалось, только в таком непрерывном движении и спасение, что стоит остановиться, как рядом окажутся чекисты.

К вечеру, обессилев от усталости, страха и нервного напряжения, Ступин вдруг обнаружил, что ноги привели его на Трубную площадь.

Он вспомнил о подпольном питейном заведении, и в голове сложился план, как пересидеть облаву.

Опасался Ступин не напрасно. Линде довольно быстро выяснил, что на полигоне ночевал высокий мужчина, по описанию похожий на Ступина, и что утром он ушел по направлению к ближнему лесу.

Чекисты прочесали лес и вышли на проселочную дорогу. По ней ездили ломовики, доставлявшие в Москву дрова. Один из них сообщил, что вез в Москву человека, похожего по приметам на того, кого они ищут.

– Возле Рогожки сошел… Вроде к Сычихе отправился.

– К какой Сычихе?

– Фатеру она сдает для постоя богомольцам…

Перепуганная чуть не до обморока визитом чекистов, Сычиха призналась, что высокий военный в френче ночевал у нее.

– Мне еще на ум пало, к чему такому человеку в мою конуру пихаться, – моргая глазами в вывороченных красных веках, рассказывала Сычиха. – Утресь ушел…

– Угостите, кавалер, – раздался над ухом хрипловатый женский голос. – Какой вы невнимательный!

Ступин медленно поднял голову и увидел возле столика накрашенную девицу в розовом платье, отороченном грязными, неряшливо заштопанными кружевами. Рот девицы был ярко подведен помадой.

«Мамзелька» сказала, что ее звать Жанетта, и протянула Ступину руку с наманикюренными пальцами. Под маникюром темнели каемки грязи.

– Убери лапы!.. Пей!

Исподлобья взглянув на «мамзельку», Ступин увидел тусклые, тупые глаза и подумал, что эта дура как раз подойдет для дела.

– У тебя «крыша» есть?

– Мы здеся принимаем, – Жанетта показала пальцем на боковую дверь. – Там кабинетики… Сейчас желаете?

Ступин отрицательно покачал головой.

Девица было огорчилась, но потом лицо ее озарила догадка.

– На всю ночь ежели, тоже можно… Я тут недалечко живу… Кавалеры мною завсегда довольные.

– Пойдем.

Ступин вынул из кармана пачку денег. Не считая, отделил от нее добрую четверть и кинул Жанетте.

Минут пятнадцать они брели по темному переулку, потом уткнулись в какую-то лестницу, прошли по скрипучей деревянной галерейке и оказались в длинной, как гроб, комнате, освещенной коптящей керосиновой лампой.

Жанетта закрыла дверь на крючок и провела Ступина за кособокий древний шкаф, где была кровать, покрытая лоскутным одеялом.

Пересилив чувство брезгливости, Ступин расстегнул крючки на тугом воротничке френча.

Проснулся он от внутреннего толчка. Что-то подсказало ему не шевелиться, не делать ни единого движения.

Сквозь смеженные веки Ступин увидел, что Жанетта обшаривает карманы френча. Оглядываясь на клиента, она вытащила пачку денег, метнулась к пузатому комоду и сунула их в глубь ящика.

Затем достала портмоне с документами.

Ступин прыжком оказался на ногах, схватил «мамзельку» за руку и умело вывернул назад.

– Ах ты, сучка!.. Кто тебя научил по карманам лазить? Кто?

Он с такой силой ударил «мамзельку» под подбородок, что она охнула и мешком осела на пол.

Ступин торопливо оделся, вынул из комода украденные деньги и поставил пистолет на боевой взвод. Прошел к выходу, прислушался и ударом ноги распахнул дверь.

Ветхая, с покосившимися столбиками, галерея была пуста. Ступин с облегчением перевел дух и шагнул из комнаты.

Жанетта подняла голову и хрипло крикнула вслед:

– Попомнишь ты меня, кавалерчик! Приварила я тебе подарочек, никуда не денешься!

Взяли Ступина на Брянском вокзале. В толчее подошли двое.

– Спокойно.

Полковник не сопротивлялся. Послушно позволил себя обыскать и, заложив руки за спину, пошел между чекистами.

С момента ареста Щепкина «делопроизводитель губсовнархоза» не появлялся на работе.

Острое ощущение близкой опасности не покидало Епимаха Дурова. Самое лучшее было уехать из Москвы, затеряться, пересидеть опасность. Но встречи и разговоры со Ступиным удерживали от такого шага.

– «Дядя Кокка», как видите, держится, – говорил полковник при каждом удобном случае.

Епимах понимал, что Ступин утешает самого себя, но решительность и выдержка новоявленного вожака заговора ему нравились.

От полковника Хартулари прибыл связной. Войсковой старшина Раздолин привез нужные деньги – два миллиона рублей.

– Алферову ни одной копейки, – распорядился Ступин.

– Нужен мне Алферов как дырка в голове, – зло ответил кассир. – Ему только жрать в два горла… Да и не увидит он меня сейчас.

Даже полковнику Ступину Ауров не сказал адрес своей «ухороночки».

О ней знал только Крохин, которого Епимах сделал собственными глазами и ушами. Заставлял с утра до вечера мотаться по городу, вынюхивать, узнавать, держать связи, выполнять поручения.

Назначенный срок приближался с каждым прожитым днем.

И тут вдруг грянула чекистская облава. Узнав, что арестованы Алферов и Миллер, взятые вместе с Сучковым «ударники» в Кунцевской школе, Ауров решил проверить, знает ли Чека о «делопроизводителе Тихомирове».

Под вечер он отправился на Кадашевскую набережную.

Не доходя квартала, он присел на уличную скамейку и неприметно осмотрелся. Мимо прогуливалось несколько парочек, расхаживал милиционер, в темной подворотне копошились беспризорники, занятые собственными делами.

«Вроде спокойно», – решил Ауров и не спеша направился к знакомому двору. Возле кособоких ворот, от которых остался один остов, он замедлил шаги. Сделав вид, что развязался шнурок на ботинке, Ауров нагнулся и неприметно оглядел мощенный булыжником двор.

Он был безлюден и тих. Именно это и заставило Аурова насторожиться. Обычно жильцы, набитые в крохотные комнатенки, закутки и клетушки, не упускали случая подышать перед сном вольным воздухом. Сегодня же никого не было на дворе. Исчезла даже компания вездесущего Васьки Зюзика, до полночи околачивавшегося возле ворот или делившего возле голубятни фарт после очередного «дела».

Завязав шнурок, неприметный прохожий не спеша пошел мимо ворот и завернул за ближний угол.

Порывшись в брезентовом портфеле, Ауров достал конверт, положил в него чистый лист бумаги и написал собственный адрес.

Затем подозвал одного из беспризорников.

– Заработать хочешь?.. Вот держи. Отнесешь записку по этому адресу.

Ауров сунул в грязную руку несколько скомканных десяток.

– Принесешь ответ, получишь еще столько же. Я буду ждать здесь… Чтобы быстро. Одна нога здесь, другая там!

Обрадованный неожиданным заработком, беспризорник помчался по улице.

Ауров поднялся, наискось пересек улицу и остановился в подъезде недалеко от ворот знакомого ему дома. Когда из ворот вместо беспризорника вышли двое молодых мужчин, все стало ясно.

Епимах скорым шагом пошел в противоположную сторону. Долго петлял по улицам и переулкам, пока убедился, что за ним никто не идет. Только после этого направился к Палихе, к деревянному домику, с двором, заросшим сиренью.

Задержанный чекистами беспризорник был похож на серого зверька. В ватнике, из прорех которого вываливалась вата, перепоясанный веревкой, босой и тощий, он сидел, неприручаемо посверкивая глазами из-под свалявшихся лохм.

– Хрусты дал, – скупо цедил он, – сказал – отнеси…

– Какой он из себя? – спросил Нифонтов, жалостливо разглядывая худолицего грязного парнишку.

– Обыкновенный… Голова с ухами, на двух ногах ходит.

– И пятки сзади… Тебя по-хорошему спрашивают.

– Отпустите, дяденька,… Что я такое сделал?

– Беляк это был… Может, ты тоже за деникинцев?

– Не, беляки мамку убили… В Ярославле, когда мятеж там был.

– Ну вот… А ты, выходит, им помогать взялся.

– Разве я знал?.. Да я бы тогда ему, гаду, горло перегрыз.

– Отец где?

– Не знаю… В семнадцатом году с красным отрядом воевать ушел. Сгинул, наверное, где-то. Сестренка, та в гулящие подалась… Хлеба бы дали… Два дня не жрал.

Нифонтов вытащил из кармана горбушку. Взвесил на ладони собственный суточный рацион и решительно отломил половину.

Беспризорник схватил хлеб и, наклонив голову, принялся обкусывать его то с одного бока, то с другого.

– Не торопись… Звать тебя как?

– Сычуг… Кличка это… Я, гражданин начальник, в шпане состою.

– Знаю, что не в благородном пансионе занимаешься… Фамилия у тебя должна быть, как у всех людей. Имя… У тебя ведь тоже голова с ухами и на двух ногах ходишь.

– А бить меня не будете?

– Зачем тебя бить?

Беспризорник поморгал, видно решая для себя какой-то важный вопрос, и сказал, что фамилия Кирьяков, звать его Федором, а по отчеству он Степанович.

– Ну, вот и полный титул обнаружился… С нами поедешь. Если схватим мы того, кто тебя с письмом посылал, опознать поможешь.

– Ладно… Опознаю. Вы в Чека меня повезете?

– В Чека… Ты не бойся.

Крохин, как было условлено, появился на Палихе поздно вечером.

– Страх господен, Епимах Андреевич, – заторопился он, едва успев войти в комнату. – Метут всех наших густым веничком. А я с утра до вечера на глазах верчусь, по горячим уголькам бегаю. Аж сердце заходится.

Филер без нужды оглядывался по сторонам, елозил на стуле и мелко перебирал пальцами, словно ссучивая невидимую нитку.

Ауров усмехнулся и достал бутылку спирта.

– Пей… Дрожишь, как мокрая мышь.

– Во, Епимах Андреевич! В самый раз теперь утробу утешить.

Крохин залпом выпил, крякнул и принялся закусывать добрым, присыпанным крупной солью салом.

– Оголодал, целый день бегамши… Знатное у вас сальцо. За такое на Сухаревке надо больше тыщи отваливать.

– Так отвалил бы, что мнешься.

– Капиталов не имеется, извините благодушевно… Гол как сокол. Ведь у меня только и богатства было, что три домика… Харч у меня теперь, Епимах Андреевич, никудышний…

– Ладно, не вопи… Тебе по-барски жить и не положено. Кого еще взяли?

– Чернохвостова… Профессора Вилкова, что в Петровско-Разумовском жил… Студентика замели, того молоденького, которого Щепкин у себя заместо «шестерки» держал.

– Огородникова…

– Его самого… Люто гребут, Епимах Андреевич. У Астрова тоже, похоже, побывали…

Загибая пальцы, Крохин перечислял все новые и новые фамилии.

У Аурова захолодело между лопатками.

Это был провал, конец.

– Еще одна новостинка есть, – сказал Крохин.

– Ну!

– Вроде бы и маленькая, а на примет тоже надо взять… Ох и духовитое сальцо, Епимах Андреевич.

Длинные руки Крохина отхватили ножом добрый шмат сала, и вместо ожидаемой новости раздалось смачное чавканье.

– Жадна же ваша легавая порода, – усмехнулся Ауров. – Ладно, жри досыта, раз у тебя терпежу нет…

Епимах подошел к окну, предусмотрительно завешенному ватным одеялом, и прислушался. На дворе была глухая тишина.

– Так что же у тебя за новость еще?

– Старого знакомого увидел, Епимах Андреевич, – сказал Крохин, глаза которого маслились от выпитого натощак спирта. – Плетусь вчера с Сухаревки через Лубянку. Дорога вроде короче, и лишний раз взглянуть там не мешает.

– А не боишься, что на крючок попадешь…

– На крючок везде могут подцепить, – протрезвевшим на мгновение голосом возразил Крохин. – Только ведь сидя в дворницкой ничего не разнюхаешь… Иду, значит, а к главному входу в Чека автомобиль подкатил, начальство приехало. Так вот, Епимах Андреевич, личность того начальства мне хорошо известна.

Кто же такой?

– В Ярославле-городе он меня иной раз водил. В картотеке у нас значился под кличкой «Контрольный». Менжинский Вячеслав Рудольфович. И вам человек известный.

Ауров подошел к столу и налил себе спирту.

– Дальше?

– Есть у меня близ Лубянки зацепочка, мужичок с ноготок. Служит там по соседству в заведеньице, подай-прими. Шепнул я, чтобы разведал он о господине Менжинском.

– И что?

– А то, что направили Менжинского в Чека большим начальником. В Особый, сказывает, отдел.

– Не набрехал твой мужичок с ноготок?

– Нет. Врать ему расчета не имеется. Сами прикиньте, Епимах Андреевич. С таких лет господин Менжинский в революционерах ходит, разве станут его рядовым комиссаром держать? На образованных людей у них большая нехватка.

– Пожалуй…

– Во-во! Крепко нам надо опасаться господина Менжинского… Сколько раз он у меня из рук уходил.

– Вроде ты в своих делах был резвый.

– Умственно он перешибал, – признался Крохин. – Помню, такой случай был. Приехал к нам в те времена из Питера один политический. Фамилию запамятовал, а обличье как сейчас помню. Наследил он крепко. Целый хвост за собой из охранного приволок… В Костроме они, голубчики, решили собрание устроить. Туда «гость» поехал, за ним столичные филера отправились, а нам начальство приказало присмотреть, кто из ярославских потянется. Пришел я на пристань, гляжу, а там Контрольный расхаживает. Ага, думаю, ты, господин хороший, в Кострому тоже нацелился. И бочком к кассе пробился… У пристани в ту пору два парохода стояли. Один вверх, на Рыбинск, а второй вниз, в Кострому… Контрольному на второй пароход садиться полагается… То ли приметил он меня, то ли нюх у него был на нас какой-то особый…

– В самый раз для Чека подходит…

– К тому и сказываю, что не может такой человек у Дзержинского на простой должности находиться… Дале, значит, так дело было. Контрольный спрашивает у служителя пристани, когда пароход на Рыбинск отходит? Эка, думаю, незадача… Ладно, решаю себе. Можем мы с тобой и до Рыбинска прокатиться, может, у вас и там сборище намечается. Взошел я чинно-благородно на пароход, по палубе похаживаю, с дамочкой для отвода глаз разговор затеял. А костромской пароход уже гудки дал и чалки убирает. Вот тут у меня промашка и вышла. На минуту я всего и глаза отвел. Не будешь же все время пялиться. В нашем деле такое тоже не полагалось. Оглянулся, а Контрольного уже нет. Я туда-сюда по палубам, а он ровно в воду канул… Потом уж я разобрался, что, когда костромской пароход отваливать стал, Контрольный туда перепрыгнул и укатил на свое собрание… Сильно тогда на меня господин ротмистр гневались… Разве думалось, что все так обернется…

– Что «все»?

– Все, Епимах Андреевич, – потерянно сказал Крохин и понурил сивую голову. – Не могу я себе такую задачку в толк взять…

Сырой блеск глаз Крохина тяжелел, и в зрачках набухало тусклое мерцание.

– Вот растолкуй ты мне, Епимах Андреевич: почему образованный господин, из благородных против законной власти пошел? Да в те времена ему глазом моргнуть, деньгами бы обсыпали. Я бы за ним не слежку вел, а на запяточках ходил, ручки целовал… А теперь вот в Чека служит, на автомобиле разъезжает. Выходит, он умнее нас оказался?

– Он умнее и есть, – ответил Ауров, насторожившись от расспросов.

«Надо уходить», – твердо решил Ауров, выслушав рассказ Крохина. Ему стало тоскливо и страшно в темной дыре со щелястой печкой, с разорванными обоями, за которыми по ночам шуршали голодные тараканы.

Ему вдруг показалось, что и Крохин может предать.

– Поговорили, и хватит. Завтра на Тверском в обед на то же место приходи.

– Приду, Епимах Андреевич… Только ноги нам надо уносить. Крест святой на том кладу, извините благодушевно. Может, мне со знакомцем на вокзале потолковать?.. Менжинского шибко опасаюсь. Он же меня в лицо может признать… Умственный господин, наперед все видит.

– «Наперед», – передразнил Ауров и сказал: – Поговори со знакомцем. Скажи, что за платой не постоим. На Брянск двинем. Там у меня надежное место есть.

– А багажик у нас, извините благодушевно, большой будет?

Ауров усмехнулся и сказал, что багаж будет пустяковый: харчи да небольшой саквояжик.

Фаддей Крохин прикрыл глаза, чтобы не выдать их радостного проблеска…