Текст книги "Искатель. 1974. Выпуск №6"

Автор книги: Лайон Спрэг де Камп

Соавторы: Стенли Вейнбаум,Михаил Барышев,Курт Лассвитц,Владимир Монастырев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Вячеслав Рудольфович задумчиво полистал папку с материалами по делу Роменского.

– Хорошо… Я сам с ним побеседую… Насчет собранных чемоданов, Павел Иванович, вы повнимательнее разберитесь. А в отношении замка явная выдумка. Просто приметил вывеску кустаря и на страховку запомнил ее, чтобы в случае чего можно было сослаться… – Менжинский повернулся к Артузову, стоявшему возле окна. – Мне кажется, Артур Христианович, что Роменский именно тот самый «Серж», с которым Щепкин встречался в саду «Эрмитаж».

– Вряд ли… Не стал бы Щепкин называть собеседника собственным именем.

– Но Роменский был с дамой. Не будешь же его при посторонних величать иначе, если по документам он значится Сергеем Васильевичем. Нет, я убежден, что он и есть «Серж».

– Интуиция? – улыбнулся Артузов. – Очень нужна в наших делах. Но на первом этапе. Потом ее требуется подкрепить доказательствами. Голую интуицию в обвинительном заключении Феликс Эдмундович не принимает.

– Разумеется, Артур Христианович… Поэтому мы начнем с интуиции, а кончим фактическими доказательствами. Если Роменский не имел доступа к оперативным данным, а информацию Щепкину передавал, то у него целая сеть информаторов в штабе. Это делает шпионаж много опаснее, чем мы могли предположить.

ГЛАВА XII

– Знакомство с Алферовым вы напрасно отрицаете, Роменский, – сказал Вячеслав Рудольфович. – Объяснения насчет слесаря и замка примитивны.

– Виноват, товарищ Менжинский, – сказал Роменский и вскинул на Вячеслава Рудольфовича светлые глаза. Прозрачные, словно две полированные стекляшки. В них ничего нельзя было разглядеть, кроме устойчивого непроницаемого блеска. – Насчет замка и слесаря я действительно придумал… Понимаете, неожиданное задержание, а потом обыск. Судебная психиатрия доказывает, что в таких случаях у человека может сработать самая неожиданная защитная реакция. Вырывается от растерянности какое-нибудь глупое утверждение, потом попадешь в плен сказанного и принимаешься домысливать целую логическую систему… Собственно говоря, я знал не Алферова, а Алферову… Александру Самсоновну. Она неплохо играет на фортепьяно, а я страстный любитель музыки. Увлекаюсь скрипкой. Даже состою членом профсоюза музыкантов… Александра Самсоновна иногда соглашалась мне аккомпанировать. Так что, знакомство наше было весьма приватным, если позволите так выразиться… Чайковский, Дебюсси, Скрябин – вот кто познакомил нас… Музыка для меня – жизнь, отдых и наслаждение…

– На концертах, конечно, бываете?

– Безусловно… Я иногда даже думаю, что ошибся в выборе профессии.

– Можно быть прекрасным музыкантом и работать в другой области.

– Да, разумеется. Но я все-таки рядовой любитель и дилетант.

– Я бы не назвал вас дилетантом, Роменский. Мне кажется, у вас натура весьма разносторонняя…

– Что вы имеете в виду? – насторожившись, спросил Роменский. Спросил несколько торопливее, чем полагалось.

– С кем вы встречались на концертах в саду «Эрмитаж»?

Роменский успел справиться с собой и ответил равнодушным голосом человека, которому задают скучные вопросы и обязывают отвечать на них.

– Вы, видимо, хотите услышать от меня определенную фамилию. Но я уже несколько раз заявлял, что господина Щепкина я не знаю и с ним никогда не встречался. В том числе и на концертах в саду «Эрмитаж».

– У нас есть данные, что в конце лета на одном из последних концертов вы были вместе с дамой и пожилым человеком.

– Любители музыки – народ общительный, – усмехнулся Роменский. – Я мог разговаривать с соседом по залу, случайным человеком в буфете, в фойе, на прогулке в антракте… Видимо, я разговаривал и с дамой, и пожилым человеком. Отрицать не хочу, утверждать не осмеливаюсь…

Лицо Роменского отвердело еще больше, и Менжинский почувствовал, что помощнику управляющего делами очень хочется уйти от ответа на вопрос о встрече в саду «Эрмитаж».

– И все-таки я продолжаю надеяться, Роменский, что вы припомните эту встречу на концерте… Право же, в ваших интересах ее припомнить как можно лучше. Этот крохотный факт разрушает вашу прелестную гипотезу, Роменский.

– Может быть, вы поможете? Скажете более определенно, что и в каком плане вас это интересует? Вы говорите, что для моей пользы я должен ее вспомнить, а я нахожусь в совершеннейшем неведении.

– Есть основания подозревать, что вы член подпольной контрреволюционной организации.

– Это чудовищная ошибка! – вскинулся Роменский, вложив в слова чуть больше горячности, чтобы они прозвучали искренне. – Я честно работаю… Политика не моя область. Тем более заговоры и подпольные организации… Это совершенно невероятно! Если ваши подозрения основываются на моем частном знакомстве с семьей Алферовых, я требую очной ставки… Бы убедитесь, что к подпольной организации я не причастен. Они подтвердят это…

«Подтвердят, – мысленно согласился Менжинский. – Насчет очной ставки ты пускаешь «пробный шар», Роменский».

– Поверьте, к делам Алферова я не имею никакого отношения.

– Тут вы говорите правду, Роменский. У вас были собственные дела, и жаль, что вы откровенно не хотите рассказывать о них.

– Но мне нечего рассказывать. Моя жизнь чиста и открыта… Учтите, что за арест и произвол, допущенный по отношению ко мне, придется держать ответ…

Паутинка в руках следствия, относящаяся к непонятной встрече Роменского в саду «Эрмитаж», была легкой и колеблющейся. Но после сегодняшнего допроса у Вячеслава Рудольфовича еще больше окрепло ощущение, что именно по этой паутинке можно размотать весь клубок шпионажа. Вопросы о встрече в саду «Эрмитаж» явно пугали Роменского, заставляли терять контроль над собой.

Надолго выдержки у Роменского не хватит. Если при каждом вопросе о встрече в «Эрмитаже» у него каменеет лицо, значит, ему приходится собирать в кулак всю свою волю, все силы.

Он же здорово трусит, франтовато одетый, хорошо ухоженный военный, явно не ощущающий тягот жизни. Собранные для бегства чемоданы – вот суть натуры Роменского. Узнав о провале, он перепугался, но и при этом не мог бросить накопленное добро.

Роменский должен выдохнуться от собственных же мыслей, которые с каждым днем, проведенным в камере, становятся все страшнее и страшнее.

Поэтому Вячеслав Рудольфович предложил Роменскому подписать протокол очередного допроса и распорядился, чтобы конвойные увели его из кабинета.

Приглашенная, на Лубянку учительница, рассказавшая о встрече в саду «Эрмитаж», подтвердила, что Роменский есть тот самый блондин, которого она видела на концерте Кусевицкого.

– Но я и не отрицаю этого, – с деланной улыбкой сказал Роменский, ознакомившись с протоколом опознаний. – Зачем было затруднять даму…

– Что делать при вашем несговорчивом характере… Приходится затруднять, Роменский. Раз вы упорствуете, будем предъявлять вам фактические улики.

– Ваше право. Но предъявить улики и доказать вину – это разные вещи, – ответил подследственный, и у него снова дрогнул голос.

– Докажем вину.

Однако делать это было непросто. Главная задача состояла не в том, чтобы доказать вину Роменского. Надо было раскрыть его шпионские связи и разоблачить сообщников. Появление Роменского на квартире Алферова, непонятные заметки на найденных картах Москвы и Петрограда и собранные чемоданы могут служить лишь косвенными уликами. Если не будут найдены другие доказательства вины Роменского, эти улики так и останутся лишь на грани подозрения.

Из Всеросглавштаба раздавались звонки. Военное начальство требовало объяснить причину задержания ответственного работника штаба.

– К вам товарищ Ладыженский, – доложил Нифонтов. – Требует немедленно принять.

– Немедленно? – переспросил Менжинский. – Что ж, просите нетерпеливого товарища.

Да, это был тот самый Ладыженский. «Трепаный» – выплыла вдруг в памяти кличка, которой наградили эсера ярославские филеры.

Сейчас бы они такой клички не дали. С того времени, как последний раз Менжинский встречался с ярославским знакомым в Петрограде, тот еще больше преобразился. Теперь у него были коротко подстриженные волосы с благородной сединой на висках и приметная львиная посадка головы. Одет Ладыженский был во френч добротного темно-зеленого сукна, перепоясанный блестящими портупейными ремнями. На поясе у него красовался крохотный браунинг, который можно было, наверное, лучше всего использовать как мухобойку.

– По какому праву? – сразу же от двери заговорил Ладыженский. – По какому праву вы арестовываете ответственного сотрудника Всеросглавштаба?! Это произвол и беззаконие.

– Прошу садиться, – не обращая внимания на горячую тираду, предложил Менжинский. – Мы ведь с вами давно знакомы.

– Какое это имеет отношение к делу?!

– Почему же не имеет? Чем дольше человека знаешь, тем больше его узнаешь.

Ладыженский сел на стул и нервно дернул шеей.

– Прошу объяснить причины ареста Роменского.

– Так вот что вас ко мне привело!.. Будьте любезны, предъявите ваши полномочия.

– Какие полномочия? – растерянно спросил Ладыженский. – Я сотрудник товарища Троцкого.

– Я знаю вас как левого эсера. Как члена партии политических авантюристов, ответственных за события шестого июля и покушения на товарища Ленина… Прошу предъявить документы.

Сердито сопя, Ладыженский отстегнул клапан верхнего кармана френча.

– Пожалуйста… Вот мое служебное удостоверение… Я не понимаю. Мы же с вами давно знакомы, товарищ Менжинский.

– Приношу извинения, но вы только что заметили, что данное обстоятельство не имеет отношения к делу… Конечно, неприятно, когда в тарелку с супом попадает волос, если даже этот волос с головы знакомой женщины, – добавил Менжинский, внимательно прочитал поданное удостоверение и вернул его визитеру. – Вот теперь я убедился, что вы работник Троцкого.

– К вашему сведению я уже год назад отошел от партии эсеров, – сказал Ладыженский. – Я порвал с этими предателями революции и сделал об этом письменное заявление. Я осудил свои собственные заблуждения…

– Какой же вы теперь партии придерживаетесь?

– Позвольте, но это уже допрос? Какое вы имеете право?

– При допросе предъявляется обвинение и ведется протокол, Ладыженский… Мы с вами беседуем просто как старые знакомые. Так к какой же партии вы сейчас принадлежите?

– Я стою на большевистской платформе.

– Ясно. А голова у вас от таких крутых поворотов не кружится?

– При чем тут повороты? – задиристо вскинулся Ладыженский.

– Пожалуй, справедливо заметили. Повороты тут действительно ни при чем. У вас ведь их, собственно говоря, и не происходило. Каким вы были, таким и остаетесь, – сказал Менжинский, помедлил, вглядываясь в насторожившееся лицо Ладыженского, и поставил точку. – Эсером. Так вас интересуют обстоятельства ареста Роменского?

– Да, Роменского.

– Почему только Роменского? А основания для ареста военнослужащих Миллера, Сучкова, Ступина Всеросглавштаб не интересуют? А других заговорщиков подпольной армии, схваченных с поличным?

– Я выполняю служебное задание. Если вы отказываетесь отвечать на мой вопрос, прошу разрешить мне уйти.

«Струсил, – подумал Менжинский. – Уж не к нему ли тянется ниточка от Роменского?»

– Данные предварительного расследования сообщить не имею права. Но основание для ареста Роменского скажу – обвинение в шпионаже.

– Это чудовищное недоразумение!

– Роменский тоже пытается нас в этом уверить.

– Я убежден в его невиновности… Он знающий и преданный работник.

– Мы во всем разберемся.

– Понятно, – сказал Ладыженский, встал и привычно одернул френч. – А вы подумали о последствиях, товарищ Менжинский? Подобное обвинение бросает тень на работников высшего руководящего органа Красной Армии, героически сражающейся с Деникиным.

– Не надо, Ладыженский. Англичане не советуют швыряться камнями тому, у кого дом со стеклянной крышей… Если бы это была только тень… Материалы, которыми мы располагаем, дают основание подозревать крупное шпионское гнездо в Росглавштабе.

– Это немыслимо! За клеветнические утверждения вы будете нести персональную ответственность. Пока вина не доказана, я требую освободить Роменского. Не забывайте, что Особый отдел, кроме ВЧК, подчиняется и Реввоенсовету.

– В первую очередь я подчиняюсь партии, Ладыженский. Партии большевиков.

– Значит, вы отказываетесь выполнить указание товарища Троцкого?

– Отказываюсь. И вину Роменского докажу. А также и вину всех остальных шпионов, орудующих в Росглавштабе. Можете быть свободны.

Ладыженский встал и почти строевым шагом удалился из кабинета.

– Сердитый товарищ, – сказал вошедший Нифонтов. – С чего это он так, Вячеслав Рудольфович?

– Случается, Павел Иванович. Говорят, что ничем нельзя человека так оскорбить, как правдой… Лиса меняет хвост, а не нрав. А когда она вдобавок еще начинает читать проповеди, надо лучше сторожить гусей. Что у вас?

– У Ступина хворь объявилась. Сегодня врача потребовал.

– Что же за хворь?

– Распространенная… Сифилис. Врач сказал, что будет лечить. Вовремя, говорит, подследственный спохватился… Скис Ступин, Вячеслав Рудольфович. Заявил, что будет давать искренние показания.

– Наконец-то, – облегченно вздохнул Вячеслав Рудольфович. – Покорнейше прошу, все протоколы допросов сразу же ко мне.

– Ясно…

– Ваши как дела?

– Спасибо вам, Вячеслав Рудольфович… Во все стороны письма насчет моего Федюшки пошли. Может, еще отыщется.

– Я уверен, что найдется, Павел Иванович.

«Кудеяр», терпеливо отсиживавший в тюрьме ВЧК вместе со своим бывшим шефом Миллером, сообщил, что Роменский пытался передать на волю записки.

Записки были перехвачены.

В одной из них, адресованной некой госпоже Баренцовой, проживающей в Москве по Большому Харитоньевскому переулку, Роменский писал:

«…Мои дела скверны… Крестник моего отца комиссар финансов Крестинский. Может быть, вы сумели бы поговорить с ним о смягчении приговора…»

– Больше всего наш подопечный жить хочет, – сказал Менжинский, прочитав записки. – Обратите внимание, Артур Христианович, «поговорить о смягчении приговора…».

– Я тоже заметил. К тому, что приговор состоится, он морально подготовился. А вот насчет того, что могут поставить к стенке, он категорически не согласен… Правильно вы его натуру угадали, Вячеслав Рудольфович.

Когда Роменскому были предъявлены записки, наигранное самообладание сразу покинуло его.

– Меня расстреляют? – побледнев как бумага, спросил он упавшим голосом, и острый кадык на шее дернулся снизу вверх.

– Вы хорошо знаете, что полагается за шпионаж в военное время…

– Не надо! Только этого не надо! – Роменский вскочил со стула и, словно загораживаясь от воображаемой пули, выкинул вперед руки. – Я расскажу!.. Скажу всю правду! Все расскажу…

– Выпейте воды и возьмите себя в руки… Если вы дадите чистосердечные признания, это будет учтено трибуналом при рассмотрении дела.

– Скажу… Все скажу! Чистосердечно! – торопливо выкрикнул Роменский и согнулся, словно его внезапно ударили в живот. Плечи его затряслись в нервной истерике.

– О боже! Если они узнают, они убьют меня, – сквозь всхлипывания бормотал он. – У них везде свои люди… Они меня найдут и прикончат. В тюрьме найдут, в лагере… Не надо!.. Я жить хочу!.. Жи-ить!

– Прекратите истерику, Роменский… Ваши показания обещаем сохранить в тайне.

Загнанный в угол уликами и фактами, Роменский каялся с лихорадочной поспешностью и старанием, суетливо перескакивая с одного на другое, мешая главное и второстепенное. Он хотел заработать жизнь.

– От кого вы получали материалы с секретными данными?

– От члена Военно-законодательного совета бывшего генерала Маковского и от генерала Бабикова… В августе Бабикова назначили помощником управляющего делами Реввоенсовета. Я ему сказал, что в недалеком будущем в Москве состоится вооруженное выступление наших людей… Вскоре после нашего разговора он передал мне сведения об армиях, найденные при обыске у Щепкина. Ко мне также приезжал бывший офицер Слесаренко за помощью для генерала Стогова…

– Того самого Стогова, которого Троцкий своей властью освободил из концлагеря?

– Да… Стогов скрывается сейчас на станции Сходня под фамилией Семенова. От Бабикова сведения мне передавала Лебедева… Она заведует журнальной частью в Военно-законодательном совете. Голунский тоже передавал…

Роменский называл все новые и новые фамилии.

Не доезжая Брянска, спрыгнули с площадки облепленного людьми эшелона.

– Теперь пешком, – сказал Ауров. – Напрямик недалеко. Под вечер в самый раз придем, чтобы лишним людям глаза не мозолить.

Шли след в след малохоженой тропой, вьющейся в путанице дурной ольхи и обомшелого угрюмого ельника.

Широкая спина Аурова с мешочной котомкой, где лежал заветный саквояжик, маячила в двух метрах перед глазами Крохина. Фаддей Миронович ощущал под ватником тугую тяжесть нагана, и взгляд его сам по себе застывал на Аурове.

Там, где на спине угадывалась левая лопатка. Взять чуть пониже – и наповал…

Перебравшись через хлипкие мосточки, кинутые на тропе у торфяной бочажины, Епимах остановился, поджидая попутчика. Непривычный к лесным дорогам, Крохин неловко одолевал гнилые скользкие жерди.

– Поспевай, Фаддей Миронович… Ну, еще немного… Теперь руку давай!

Крохин протянул руку, и жесткие пальцы Дурова тисками охватили запястье. Прежде чем филер успел сообразить, короткий удар по голове погасил свет в глазах и свалил в бочажину. Епимах Ауров не спеша прицелился в волосатый затылок филера и спустил курок.

– Вот так, Фаддей, не жалей лаптей, – сказал Ауров. – Саквояжик мой тебе не по зубам. И ты мне тоже стал не с руки… Лишний рот. Попался бы ненароком комиссарам, продал бы меня с потрохами, Фаддеюшка. Такая уж ваша легавая порода.

Торфяная бочажина сомкнулась с утробным всхлипом, поглотив свою добычу.

Епимах Ауров пошел по тропе обратно. Надежное место, о котором он говорил Крохину, было под Серпуховом.

– Выяснили, в какую дорогу Роменский собирал чемоданы? – спросил Дзержинский.

– Хотел перейти через фронт к Деникину. Через некую Веру Ивановну Герц Роменский познакомился с ее мужем, командиром полка на Тульском направлении. Герц связан с «Национальным центром» и полковником Хартулари. Через участок полка переходили фронт не только лазутчики и шпионы, но и многие бывшие офицеры, завербованные деникинцами… Роменский сообщил нам пароли для перехода. На Северном фронте – «Северная Двина – Волга», на деникинском – «Дон – Кубань». Здесь дело серьезное. Роменский не зря упирает на то, что сообщенные им пароли – самое главное его показание… У меня возникает одно предложение, Феликс Эдмундович. Пока, естественно, только в общих чертах. Мы можем использовать эти пароли…

– Посылать под видом офицеров наших людей? – отрывисто спросил Дзержинский и задумчиво пробарабанил по столу длинными пальцами. – Заманчиво, но опасно. Тут надо все тщательно обдумать… Пароль к Герцу известен?

– Да, числовой. «Семьдесят семь» – пропуск, «Тридцать семь» – отзыв. Герц должен был дать Роменскому документы красноармейца и обеспечить беспрепятственный переход линии фронта.

– Предатель!.. Немедленно арестовать!

– Уже послан приказ… За линией фронта Роменский должен был явиться к деятелям деникинского правительства Астрову или Лукомскому и сказать им: «Я от Бабикова»..

Менжинский доложил о выявленных предателях и шпионах и добавил:

– Намечаются также нити к шпионским гнездам в Серпухове, Туле и других городах…

Феликс Эдмундович слушал доклад особоуполномоченного Менжинского и думал, что правильно поступил, добившись назначения Вячеслава Рудольфовича на работу в Особый отдел ВЧК.

Угадал ведь Вячеслав Рудольфович, что за незначащей вроде встречей в саду «Эрмитаж» – нить к распутыванию шпионских гнезд. Не только угадал, но и размотал эту ниточку.

После доклада по делу Дзержинский распорядился:

– Ликвидацию всей остальной сети шпионских организаций поручаю вам, Вячеслав Рудольфович… Я должен выехать в Петроград… Следствие активно продолжайте. К моему возвращению подготовьте предложения по усилению борьбы с вражеским шпионажем. И насчет паролей мы с вами потолкуем. ВЧК нужно переходить к активным операциям. Хорошо, что мы выявили шпионов, плохо то, что шпионы орудовали у нас под носом длительное время. Мы не можем только защищаться от контрреволюции, мы должны наступать на нее.

– Абсолютно с вами согласен, Феликс Эдмундович.

– Вам не надо слишком перегружать себя работой. Вы еще после украинских дел не отошли, а тут по вечерам засиживаетесь, по ночам работаете…

– Беру пример с начальства.

– Такие примеры брать не обязательно… Ну ладно, вечерами я еще понимаю, но позавчера вы всю ночь работали…

– Нельзя же задерживать следствие…

– Да, следствие задерживать не можем… Должен вас огорчить, Вячеслав Рудольфович, Артура Христиановича я переключаю на другое дело.

– Но, Феликс Эдмундович…

– Не надо, товарищ Менжинский… Ваши возражения я могу выслушать, но людей у нас не хватает. Трудно сейчас. И с отдыхом тоже нам, видимо, пока повременить нужно.

По предложению Феликса Эдмундовича 1 февраля 1920 года Менжинский был назначен заместителем председателя Особого отдела ВЧК.

– Могу вам сказать, что мое предложение было охотно поддержано, – добавил Феликс Эдмундович, сообщая Менжинскому о новом назначении. – Работой по разоблачению «Национального центра», подпольной «Добровольческой армии» и шпионской организации вы завоевали несомненный авторитет и уважение. Не просто, Вячеслав Рудольфович, на нашей работе в считанные месяцы авторитет завоевать. Далеко не просто…