Текст книги "Под знаменем Льва (=Конан-Освободитель)"

Автор книги: Лайон Спрэг де Камп

Соавторы: Лин Спрэг Картер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер
«Под знаменем Льва» (=«Конан-Освободитель»)

Глава 1
КОГДА ПРАВИТ БЕЗУМИЕ

Над шпилями царственной Тарантии ночь раскинула свои черные нетопыриные крылья. На безмолвных улицах, подобно зрачкам диких зверей, горели факелы. Густая тьма благоухала всеми ароматами начинавшейся весны, но мало кто в городе отваживался выйти из дома в такой час. Редкие прохожие, которых суровая нужда все же выгнала за порог, крались, словно воры, шарахаясь от каждой тени.

В акрополе, вокруг которого расположился Старый Город, вздымал свои башни к бледным звездам древний дворец. Крепостная громада горбилась над холмом, будто фантастическое чудовище, тупо взиравшее на городские стены, не в силах вырваться из плена.

Тишина легла на мраморный зал и сверкающие покои мрачного дворца, словно пыль на могильные плиты забытых стигийских гробниц. Пажи и слуги прятались за крепкими засовами, и никто не осмеливался бродить по витым лестницам и длинным коридорам, кроме королевских гвардейцев. Но даже они, покрытые шрамами ветераны бесчисленных битв, старались не вглядываться в темноту и нервно вздрагивали от каждого неожиданного звука.

Возле парадной двери, скрытой богатой парчовой драпировкой, неподвижно замерли два гвардейца. Оба воина смертельно побледнели, когда из покоев донесся жуткий сдавленный крик. Жалобная песнь предсмертной муки, словно ледяная игла, пронзила закаленные сердца бывалых солдат.

– Митра, помоги нам! – прошептал воин, что стоял справа, едва разлепив бледные от напряжения губы.

Товарищ его ничего не ответил, и только громкое биение сердца вторило страстному шепоту, когда гвардеец добавил:

– Нам и нашей стране…

Ибо в Аквилонии, самом гордом из всех королевств хайборийского мира, помнили поговорку: «И храбрец становится трусом, когда правит безумие». А король Аквилонии явно был безумен.

* * *

Звали его Нумедидес. Он был племянником Вилеруса Третьего, наследником и продолжателем древней династии. Уже шесть лет страна изнемогала под тяжкой дланью правителя. Суеверный, самовлюбленный и жестокий, он в довершение ко многим человеческим порокам обожал запах свежей крови, посвист хлыста и вопли истязаемых. И дабы ничто не мешало ему предаваться извращенным радостям в гареме или в пыточной камере, вначале он даже позволил придворным баронам самостоятельно править страной от его имени.

Но все переменилось с появлением Зуландры Тху. Никто не знал, откуда взялся этот смуглый, худощавый человек, хранивший, по всей видимости, великое множество страшных, кровавых тайн. Никто не знал, зачем и почему явился он в Аквилонию, покинув далекую родину на Востоке.

В городе о нем частенько шептались: одни говорили, будто он чародей из туманной Страны Колдунов, что лежит на самом краю хайборийских пределов, другие утверждали, что это самый настоящий призрак, выбравшийся из развалин древнего стигийского храма. Третьи болтали, что, мол, если судить по имени – он чистокровный вендиец. Предположений было великое множество, однако правды не знал никто.

Больше года жил смуглокожий чужеземец во дворце, наслаждаясь с милостивого соизволения короля властью и прочими привилегиями монаршего любимца. При дворе ходили слухи, будто Зуландра – философ-алхимик. Он то ли ищет способ, как превращать железо в золото, то ли готовит рецепт всеисцеляющего снадобья. Кое-кто называл его волшебником, занявшимся Черным Искусством. А некоторые более дальновидные сановники предпочитали считать Зуландру просто возжаждавшим власти ловким шарлатаном.

Но все до единого сходились на том, что чужестранец сумел подчинить себе волю короля. Никто не знал, как – колдовскими ли заклинаниями или же разжигая алчность монарха обещаниями несметных богатств. Зато все понимали, что именно проклятый чужак, а никак не Нумедидес, правит теперь Рубиновым Троном. Малейшая прихоть Зуландры становилась для всех законом. Даже королевский канцлер Вибиус Латро получил приказ подчиняться незваному пришельцу, как самому государю.

А между тем поведение правителя Аквилонии становилось все более странным. Он вдруг повелел достать из сокровищницы побольше золота и отлить свое изображение. Потом украсил статую драгоценностями королевского дома и почти каждый день осыпал золотое изваяние цветами и цветущими ветками. Горе королевству, когда корона – на голове безумца. Да к тому же спятивший владыка стал игрушкой в руках ловкого фаворита, не то и впрямь настоящего колдуна, не то умного проходимца.

* * *

За скрытой багряной парчой дверью, где стояли гвардейцы, находились тайные покои. Стены в них убраны зловещим пурпуром, разукрашены загадочными магическими знаками и символами. Любопытному взору открылось бы поразительное зрелище…

В саркофаге из полупрозрачного алебастра лежал погруженный в глубокий сон Нумедидес собственной персоной. Дородное тело короля было полностью обнажено. Черты лица даже во сне не утратили выражения отвратительного самодовольства. Кожа – прыщавая и угреватая, слюнявые губы отвисли, под глазами набрякли тяжелые мешки. Мерзкое, как у жабы, брюхо вздымалось над стенками алебастрового гроба.

Сверху, над открытым саркофагом, вниз головой висело прихваченное за лодыжки тельце двенадцатилетней девочки. На нежной коже малышки остались следы пыток. Пыточные инструменты лежали поодаль среди дотлевавших углей, на медной жаровне. Жаровня стояла рядом со странным креслом из черного металла, украшенным загадочными письменами.

Горло ребенка было аккуратно перерезано, яркая кровь струилась по искаженному лицу девочки и светло-пепельным волосам. Саркофаг был наполовину заполнен кровью, и массивное тело короля нежилось в этой жуткой ванне.

Вокруг гроба, освещая кошмарную сцену, стояли двенадцать огромных свечей, высотой со среднего мужчину. Поговаривали, будто сделаны они из останков несчастных жертв колдуна…

На черном железном троне восседал Зуландра Тху – худощавый, средних лет человек с лицом аскета. Волосы его, стянутые ободком красноватого золота, походили на кольца змей, змеиным же холодом веяло от взгляда его темных, полуприкрытых тяжелыми веками глаз. Если бы не этот стеклянный, остановившийся взгляд, выдававший фанатика, можно было бы сказать, что Зуландра и впрямь похож на философа или странствующего мудреца.

Черты его будто вылеплены искусным ваятелем, кожа темная, словно редкостное восточное дерево. Зуландра сидел в одеянии из темно-красной парчи – несколько раз обернутая вокруг тела и перекинутая через плечо ткань оставляла открытыми жилистые руки.

Временами он поднимал голову от древнего, украшенного фигурками удивительных зверей тома, что лежал у него на коленях, и задумчиво смотрел на алебастровый саркофаг. Потом, нахмурясь, вновь обращался к книге. Пергаментные страницы гигантского фолианта испещряла неизвестная Западу, тонкая, будто паутина, вязь. Ряд за рядом, страница за страницей вились затейливые строки. Многие буквы выведены чернилами алого, изумрудного или сиреневого цветов, не потерявших своей яркости с течением многих веков.

На скамеечке, стоявшей неподалеку от трона, зазвонили водяные часы, сделанные из хрусталя и золота. Зуландра в последний раз бросил внимательный взгляд на жирное тело короля в саркофаге. Судя по недовольной гримасе и крепко сжавшимся губам, Зуландру постигла неудача с опытом.

Чародей резко поднялся, отодвинув книгу в сторону нетерпеливым жестом. Фолиант задел пурпурный полог и грохнулся переплетом вверх. Если бы сейчас в комнате находился кто-нибудь, способный прочесть надпись на корешке и разобрать тайный смысл загадочных символов, он увидел бы, что громадный том озаглавлен «Секреты бессмертия. Учение Гушупты из Шамбаллы».

Очнувшийся от гипнотического транса король выбрался из саркофага и поспешил плюхнуться в обычную ванну, полную чистой, благоухающей цветами воды. Он вытер лицо сухим полотенцем, а Зуландра принялся омывать губкой спину и плечи владыки. Чародей никому не позволял входить в тайные покои во время магических ритуалов, и поэтому ему приходилось собственноручно драить королевские телеса.

Нумедидес пристально посмотрел в темные глаза чародея.

– Ну? – резко и требовательно проговорил король. – Что у нас получилось? Перешла ко мне жизненная сила этой маленькой паршивки?

– Отчасти, – ответил колдун бесцветным голосом. – Отчасти, но… недостаточно.

Нумедидес хрюкнул и поскреб кривым желтым ногтем волосатое брюхо. Рыжеватые волосы его уже начинали седеть.

– Что ж, тогда продолжим! В Аквилонии много девчонок, которых никто не станет искать открыто, а слуги у меня верные…

– Позволь сначала поразмышлять, о повелитель. Мне придется перечесть свиток Амендараха, дабы убедиться, что причина неудачи кроется в какой-то моей оплошности, а не в противодействии высших сил. Я охотно составил бы еще один гороскоп. В прошлый раз звезды сулили нам неприятности…

Облачившись в пурпурный халат, монарх поднял кубок терпкого, золотистого вина, где плавали багряные бутончики мака, и осушил сосуд до дна.

– Знаю, знаю, – проворчал Нумедидес. – Неурядицы на границе, половина придворных – заговорщики… Не трусь, мой пугливый чародей! Наш королевский род уходит корнями в глубокое прошлое, он переживет еще и твой прах.

Взгляд короля остановился, он умолк, а когда вновь заговорил, легкая улыбка играла у него на губах.

– Прах… Все прах, кроме верховной власти! – Тут он, похоже, опомнился и раздраженно бросил: – Так ответишь ты мне или нет? Нужна тебе еще одна девчонка?

– О да, повелитель, – после минутного размышления отозвался Зуландра. – Смею полагать, я в состоянии отыскать ошибку. И тогда мы добьемся цели.

Король плотоядно ухмыльнулся и хлопнул своей волосатой лапой по узенькой спине чародея. От неожиданности колдун вздрогнул. На мгновение смуглое лицо исказилось от гнева, но тотчас злобную гримасу словно стерла невидимая рука.

– Прекрасно, господин чернокнижник! – рыкнул Нумедидес. – Сделай меня бессмертным, чтобы я правил этой страной вечно. Получишь золота сколько душе угодно. Знаешь ли, я уже начал чувствовать в себе нечто этакое… божественное. Но пока еще не сообщил своим верным подданным.

– О, повелитель, – чародей с трудом держал себя в руках, – сейчас не время объявлять о подобных вещах. Народ волнуется. На юге и на побережье вот-вот вспыхнут мятежи. Нам надо быть…

Король отвернулся.

– Мне уже доводилось усмирять всяких мерзавцев. Поэтому и теперь сумею накинуть на них узду.

Но волнения, которые монарх, отмахнувшись, досадливо назвал «неурядицы на границе», заслуживали большего внимания. На западных рубежах Аквилонии, где страну испокон веков раздирали усобные войны и баронские распри, мятеж был не в диковинку. Издавна народ там стонал от жестокости правителей, моля о смягчении податей и налогов. Но короля мало беспокоили горести черни.

Правда, Нумедидес не настолько увлекся своими забавами, чтобы забыть о донесениях шпионов, которые представлял королю самый умный из всех сановников Вибиус Латро. Канцлер старался не упустить ни одного отчета о предводителях черни или о передвижениях богатого и могущественного графа Троцеро Пуантенского. От такого врага, как Троцеро, король отмахнуться уже не мог. У пуантенца имелась могучая кавалерия и отряды опытных воинов. К тому же подданные обожали графа и готовы были повиноваться каждому его слову.

– Троцеро, – задумчиво проговорил Нумедидес, – придется, конечно, уничтожить. Но для открытого боя он чересчур силен. Тут нужен хороший знаток ядов… Вот-вот. А мой честный, мой непоколебимый Амалиус Прокас торчит сейчас на южной границе. Ему уже не раз случалось громить наглецов, осмелившихся восстать против меня.

Холодные темные глаза Зуландры остались непроницаемы.

– Беда уже простерла черную длань над твоим военачальником. Я читаю это по лику небес. Нам надо быть осторожнее…

Монарх не соизволил выслушать чародея. Крепкий сон и бокал макового настоя пробудили плотские страсти. В гареме у короля только что появилась новая восхитительная наложница. Изощренная фантазия Нумедидеса уже принялась изобретать для женщины невиданное истязание.

– Мне пора! – бросил монарх колдуну. – Не беспокой меня, иначе гнев мой поразит тебя посильней небесной молнии. – Он ткнул в сторону Зуландры оттопыренным пальцем и издал короткий булькающий смешок. Продолжая похохатывать, король раздвинул складки пурпурной драпировки на стене и исчез за отодвинувшейся панелью. Тайный ход вел в ту часть женских покоев, которую во дворце с ненавистью шепотом называли Палатой Боли.

Колдун смотрел королю вслед, и на лице его, освещенном пламенем гигантских свечей, застыла кривая усмешка.

– О повелитель червей! – проговорил он на неизвестном наречии. – Ты во всем прав. Только перепутал роли. Во прах обратится Нумедидес, а Зуландра Тху воссядет на Рубиновый Трон. Отец Сэт и Матерь Кали помогут преданному своему сыну вырвать из тьмы неизведанного тайну вечной жизни…

Тихий голос шелестел в сгустившемся сумраке, подобно змее, ползущей по костям мертвецов.

Глава 2
ЛЬВЫ СОБИРАЮТСЯ

Далеко на юге от Аквилонии по бурным водам Западного Океана неслась небольшая галера. Корабль – по стилю аргосийский – держал курс к берегу. Там, сквозь опускающуюся тьму, пробивались огни Мессантии. Светлое на западе, зеленоватое небо знаменовало конец еще одного дня, а над головой, предвещая восход луны, уже зажигались первые звезды.

Возле борта, на полубаке, прикрываясь плащами от брызг, что поднимал, разрезая волны, бронзовый носовой таран, примостились семеро человек. Один из них – немолодой уже, с твердым лицом и спокойным взглядом – был облачен в просторные одеяния жреца Митры. Звали мужчину Декситус.

Другой – высокий, широкоплечий, с волосами, чуть тронутыми сединой, – был в посеребренных латах, украшенных на груди тремя золотыми леопардами. Это граф Троцеро Пуантенский. Именно его флаг с пурпурными леопардами развевался на фок-мачте судна.

Подле графа теребил бородку весьма изысканный господин в бархатной, затканной серебром курточке. Движения его были легки, с лица не сходила беспечная улыбка. Но за ней таилась суровая непреклонность опытного воина. Звали улыбчивого щеголя Просперо. Еще недавно он числился одним из лучших полководцев аквилонской армии. Почти касаясь Просперо локтем, не обращая внимания на гаснущий свет, у борта пристроился царапающий что-то на восковой табличке лысоватый, плотный мужичок совершенно невоенного вида. Его звали Публий. До недавнего времени он служил казначеем при дворе Нумедидеса, испросив отставку после очередного увеличения налогов.

Рядом, вцепившись в шаткие поручни, стояли две девушки. Та, что постарше, – легкая, хрупкая, – зингарская дворянка Велесса из Корцетты. Ее длинные черные волосы трепетали на морском ветру подобно знамени. Обхватив девушку за талию, к ней прижималась другая, совсем еще ребенок, и смотрела широко раскрытыми глазами на приближавшуюся полоску береговых огней. Это Тина. Некогда она была рабыней в Офире, служанкой у одного негодяя, но Велессе – племяннице графа Валенсо – удалось вырвать девочку из рабства. После чего обеим – и госпоже, и фаворитке – пришлось разделить с графом его добровольную ссылку и отправиться в страну пиктов.

Над всей группой собравшихся на полубаке людей возвышалась могучая фигура. Человек этот, особенно в темноте, запросто мог сойти за горного великана. Пристальным взглядом пронзительных голубых глаз и косматой гривой нечесаных волос, падавших на широченные плечи, он напоминал льва. Это был Конан из Киммерии.

Великолепную фигуру киммерийца подчеркивали драная шелковая рубаха, кожаные штаны и высокие морские башмаки. Наряд этот был с плеча предводителя пиратов Траникоса Кровавого, нашедшего смерть в пиктских горах, где он пировал в пещере со своими ближайшими соратниками. Умер знаменитый пират прямо за столом, заваленным сокровищами стигийских царей. Рубаха и штаны оказались маловаты для Конана. Теперь они уже успели изрядно истрепаться, их щедро заляпала кровь и грязь. Но, глядя на великана-киммерийца, никому бы и в голову не пришло назвать его нищим.

* * *

– Если мы открыто станем продавать сокровища Траникоса, – говорил граф Троцеро, – это может сильно не понравиться королю Милону. До сих пор он обходился с нами по совести, но, прослышав о нашей добыче – о золоте, рубинах и изумрудах, – он может объявить все это собственностью аргосийской короны.

Просперо согласно кивнул:

– Вот именно. Милон Аргосийский любит, чтобы сокровищница была полна доверху. Любит не меньше, чем любой другой самодержец. Стоит нам обратиться в Мессантии к какому-нибудь ювелиру или ростовщику, через час об этом узнает весь город.

– Что же тогда делать? – спросил Троцеро.

– Надо посоветоваться с нашим главнокомандующим, – лукаво улыбнулся Просперо. – Простите, если я ошибаюсь, но не приходилось ли вам, господин Конан, когда-либо встречаться…

Киммериец пожал плечами:

– Хочешь узнать, не пиратствовал ли я в здешних краях? Доводилось… Может, и еще придется. Разве что вам удастся наставить меня на путь истинный. – По-аквилонски Конан говорил свободно, но с жестким варварским акцентом. После короткого молчания он продолжил: – Есть у меня одна задумка! В порту Публий отправится к казначею заплатить за галеру, с вычетом фрахта, конечно. А я тем временем отнесу барахлишко одному парню… Мы с ним не раз уже крутили дела. Старина Барро всегда давал честную цену.

– Но ведь уже говорили, – возразил Просперо, – драгоценные геммы Траникоса стоят дороже всех бриллиантов мира. Человек же вроде твоего приятеля не даст и десятой доли цены.

– Придется тебя разочаровать, – вмешался Публий. – Цена таких побрякушек на словах всегда выше, чем на деле.

Конан оскалился по-волчьи:

– Не тряситесь! Возьму сколько смогу. Мне подобные навороты не впервой. Сказать прямо, тут и сотой доли хватит, чтобы купить все мечи Аквилонии. – Киммериец оглянулся назад, где на юте стояли капитан и рулевой. – Эй, капитан Зенон! – рявкнул он по-аргосийски. – Передай своим гребцам: если они доставят нас к берегу раньше, чем закроются кабаки, каждый получит серебряную монету сверх обещанного! – С этими словами Конан опять повернулся к своим спутникам и, понизив голос, добавил: – А теперь лучше помалкивайте о сокровищах! Каждое неосторожное слово может стоить нам армии.

К галере подошла мессантийская лодка с шестью крепкими гребцами. Сидевший на корме, завернувшийся в плащ с головы до пят человек помахал фонарем. Капитан галеры ответил на сигнал. Конан направился было в каюту за сокровищами, но тут Велесса положила свою узкую ладонь на здоровенную лапу киммерийца. Девушка кротко посмотрела Конану в лицо. В голосе ее звучало едва ли не отчаяние, когда она спросила:

– Ты все же решил отослать нас в Зингару?

– Так будет лучше. Войны и мятежи не для благородных дам. Камушков, что вы возьмете с собой, хватит на приличное приданое. Если хотите, я могу сам перевести их в звонкую монету. А сейчас мне пора топать.

Не говоря больше ни слова, Велесса протянула киммерийцу небольшой мешочек из мягкой кожи, добытый Конаном в пещере Траникоса. Девушка проследила взглядом, как могучий варвар соскользнул вниз по трапу. Она всем своим существом ощущала мужественность, которая исходила от киммерийца подобно жару бушующей топки. В глубине души Велесса мечтала о том, чтобы навсегда забыть о любом приданом. Однако Конан с того самого дня, когда спас и ее, и Тину из рук пиктов, относился к обеим девушкам лишь как друг и защитник.

Киммериец прекрасно понимал, что эта утонченная благородная дамочка, взращенная на зингарских понятиях о женской скромности и чистоте, никогда не привыкнет к опасной и грубой жизни искателя приключений. Ведь случись что с Конаном, девчонка осталась бы на свете совсем одна. Ибо никто из членов королевской семьи никогда бы не позволил бывшей подружке простого наемника осквернить своим присутствием мраморные залы дворцов Зингары…

С легким вздохом Велесса тронула за плечо примостившуюся рядом подругу:

– Пора и нам собирать вещи.

* * *

Галера вошла в шумную, оживленную бухту. Публий уплатил портовый налог. После чего бывший казначей вручил плату капитану Зенону, напомнив еще раз о том, чтобы матросы помалкивали о путешествии.

Капитан отдал команду, матросы опустили парус и убрали под мостик. Гребцы с бранью и грохотом уложили под скамьи весла. И весь экипаж – боцманы, гребцы и матросы – весело устремился на берег, туда, где в темноте ярко светились огни кабаков и постоялых дворов.

Моряков на набережной толкалось преизрядно! Одни шли куда-то по своим делам, ступая не совсем твердо по выщербленной мостовой; другие пьяно храпели, развалившись там, где их оборол хмель; третьи шныряли в поисках дармовой выпивки или дешевой потаскухи.

Один из таких гуляк был вовсе не так пьян, как могло показаться на первый взгляд. Это был зингарец с худощавым лицом, с четко очерченными скулами и носом. Звали его Квесадо. У него были мягкие иссиня-черные кудри, а глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, придавали лицу обманчивое выражение сонного равнодушия. Квесадо торчал в дверях портового кабака уже давно, прислонившись спиной к косяку с таким видом, будто время остановилось, а если вдруг с ним пытался поболтать кто-нибудь из подвыпивших матросов, ленивым жестом он отправлял их своей дорогой.

Квесадо внимательно наблюдал за вошедшей в гавань небольшой галерой. Он отметил, что вслед за командой на берег сошли несколько вооруженных людей и две женщины. Они постояли на причале, пока кто-то из моряков, заинтересовавшись, не предоставил им свои услуги. После того как добровольные носильщики разобрали корзины и дорожные сумки, необычная процессия растворилась в толпе.

Когда спина последнего чужестранца исчезла из виду, Квесадо отправился в винную лавку, где уже собрались несколько матросов с вновь прибывшего корабля. Зингарец устроился в уютном уголке возле камина, заказал вина и принялся наблюдать за моряками. Наконец он остановил выбор на мускулистом, загорелом аргосийском гребце, который был уже изрядно навеселе, и подсел завязать беседу. Квесадо приказал принести парню кружку горького эля и начал с того, что рассказал довольно соленый анекдот.

Гребец разразился хохотом, а когда успокоился, зингарец равнодушно спросил:

– Не с той ли ты галеры, что пришла сегодня вечером?

Аргосиец, допивая эль, молча кивнул.

– Торговая?

Гребец вскинул лохматую голову и с презрением уставился на собеседника.

– Вот ведь тупорылые чужеземцы! Спутать настоящий корабль с торговой калошей! – фыркнул он. – Это военное судно, дубина! Гордость короля Милона – «Арианус».

Квесадо хлопнул себя ладонью по лбу:

– О боги! Вот дурак-то! Он так давно вышел из порта, что я и забыл, как он выглядит. Но ведь этого флага с леопардами раньше не было. Откуда он взялся?

– Это пурпурные леопарды Пуантена, приятель, – важно проговорил моряк. – Галеру нанял ни больше ни меньше сам граф Пуантенский и сам ходил с нами в этот поход.

– Да быть не может! – воскликнул Квесадо, изображая крайнее изумление. – Наверняка это было просто какое-то дипломатическое поручение…

Пьяный гребец, подогреваемый вниманием собеседника, рявкнул:

– Это был самый жуткий поход! За тысячу лиг, а может, и дальше… Просто чудо, что пикты не перерезали нам глотки… – На этих словах он осекся, потому что один из боцманов «Ариануса» с каменным лицом положил ему на плечо тяжелую ладонь.

– Придержи язык, болван! – прорычал он, с подозрением глядя на зингарца. – Капитан ведь предупреждал, чтоб не трепались, особенно с чужеземцами! А ну заткни пасть!

– Будет исполнено, – пробормотал гребец. И, стараясь не встречаться больше глазами с Квесадо, уткнулся в свою кружку.

– Мне-то что, – зевнул Квесадо, равнодушно пожав плечами. – Здесь в Мессантии такая скука… Вот мне и захотелось почесать языком.

Он лениво поднялся, заплатил за выпивку и направился к выходу. Но за дверью выражение сонного безразличия тотчас исчезло с его лица. Квесадо быстро прошел вдоль причалов до убогого постоялого двора. Там зингарец немедленно потребовал ключ. Крадучись, будто вор, он поднялся на второй этаж.

Заперев на засов дверь, Квесадо задернул драные шторы, от тлевших на крохотной жаровенке углей зажег свечу. После чего, согнувшись над колченогим столом, написал гусиным пером на кусочке папируса короткое письмо.

Закончив, Квесадо скатал папирус и ловко запихнул его в медную трубку длиной не больше мизинца. Потом встал из-за стола, открыл стоявшую у стены клетку и достал сонного голубя. Трубку он привязал к лапе птицы, отодвинул штору, поднял раму и подбросил голубя. Крылатый вестник, сделав круг, исчез в темноте над бухтой, а Квесадо наконец позволил себе улыбнуться.

Девять дней спустя в далекой Тарантии канцлер Вибиус Латро получил от королевского голубятника медную трубочку. Осторожно достал он папирус, развернул и, подойдя поближе к окну, прочитал:

«В Мессантию с небольшой группой людей прибыл граф Пуантенский. К.».

* * *

Когда рок нависает над королевством, о падении древних династий и могучих тронов предупреждают различные знамения. Не нужно даже обладать знаниями Зуландры Тху, чтобы увидеть: Дом Нумедидеса на краю гибели. И знаки неизбежного крушения видны повсюду.

Вести из Мессантии неслись на север. Их доставляли копейщики, лучники, меченосцы, прежние соратники Конана, люди, сражавшиеся бок о бок с киммерийцем в битве при Велитриуме. Причем кое-кто знавал Конана и по более отдаленным временам Большой Битвы, когда свирепому варвару удалось сломать боевые порядки пиктов… Это была старая гвардия, не забывавшая своего командира. Ветеранов поддерживали и воины помоложе, уставшие от службы у венценосного маньяка, пренебрегшего покоем и процветанием государства ради извращенных прихотей и безумной мечты о бессмертии.

За те несколько месяцев, что Конан пробыл в Мессантии, многие из воинов – кто выйдя в отставку, кто попросту сбежав со службы – направились на юг, в Аргос. Вместе с ними по тайным тропам двигались в ту же сторону оборванцы и бродяги из Пуантена, Боссонии, северного Гандерланда, кордавские бандиты, обедневшие тарантийские рыцари, а также искатели приключений всех мастей.

– А эти откуда взялись? – изумлялся Публий, стоя вместе с киммерийцем возле большого шатра, при виде группы потрепанных всадников, въехавших в лагерь. Лошади под седоками тощие, сбруя драная, доспехи у воинов ржавые. Всадники все сплошь заляпаны грязью. Кое-кто даже ранен.

– Ваш бедолага-король нажил себе немало врагов, – ухмыльнулся Конан. – Мне все время докладывают о прибытии то каких-нибудь рыцарей, которых он лишил земель, то аристократов, над женами или дочерьми которых он надругался, то о торговцах, у которых он отнял товары, то о простых работягах, восставших против спятившего монарха. А эти парни объявлены Нумедидесом вне закона за подстрекательство.

– Тиран сам обрек себя на гибель, – проговорил Публий. – Сколько же у нас теперь людей?

– Вчера перевалило за десять тысяч.

Публий присвистнул:

– Ну и ну! Надо прекратить набор, пока еще есть деньги. Сколько бы ты ни добыл сокровищ, все растает, как весенний снег, если мы наймем солдат больше, чем позволит карман.

Киммериец потрепал собеседника по плечу:

– Придется тебе, казначей, постараться, чтоб никто из ястребов не остался голодным. А я сегодня пытался выпросить у короля Милона разрешение расширить лагерь. Но он только пыхтел от злости! И людей наших, дескать, в Мессантии слишком много, и в городе из-за них все кувырком, и цены поднялись, и мордобития стали чаще. Поэтому, говорит, придется нам перебираться куда-нибудь либо выметаться вон из Аргоса.

Публий нахмурился:

– Пока идут учения, необходимо держаться поближе и к морю, и к городу. Ты ведь гоняешь парней до седьмого пота. А накормить десять тысяч глоток – нешуточное дело.

Конан пожал плечами:

– Ничего не поделаешь. Завтра мы с Троцеро отправимся подыскивать новое место для лагеря. Зато следующее полнолуние встретим уже по дороге в Аквилонию.

– Это еще кто такой! – неожиданно воскликнул Публий, указывая на солдата, который отдыхал после утренних учений и подошел слишком близко к шатру командующего. Парень этот, видно, перебрал пива: колени у него подгибались, и он, споткнувшись о случайный камень, едва не свалился. Заметив недалеко от себя Публия и Конана, солдат сдернул с головы мятую шапчонку, поклонился – да так низко, что чуть не опрокинулся, – выпрямился и поковылял обратно.

Киммериец сказал:

– Это зингарец. Пришел несколько дней назад. Настоящего бойца из него не выйдет – чересчур уж тихоня. Хотя фехтует неплохо, прекрасный наездник, а ножом владеет, как мало кто. Так что Просперо велел ему оставаться. Зовут его… кажется, Квесадо.

– Ты у нас просто как магнит – тянешь к себе всех головорезов, – хмыкнул Публий.

– Я хочу выиграть войну, – ответствовал на это киммериец. – Раньше, угодив в какую-нибудь передрягу, я мог свалить куда подальше, где обо мне и слыхом не слыхивали. Теперь такой фокус не пройдет. Слишком многие знают меня…

– Что ж, нам только лучше, – улыбнулся Публий, – если у нас вожаки до того знамениты, что сбежать у них нет никакой возможности.

Киммериец промолчал. В памяти вереницей пронеслись образы прошедших лет, когда он голодным оборванцем впервые покинул суровый Север. Солдат и бродяга, он исходил вдоль и поперек хайборийские земли. Кем он только не был – вором, пиратом, степным разбойником, наемником. Потом стал армейским капитаном и вновь все потерял по прихоти фортуны. И везде, где он прошел – от диких Дебрей Пиктов до жарких степей Гиркании, от снежных сугробов Ванахейма до влажных джунглей Куша, – имя могучего киммерийца стало легендой. Поэтому теперь воины далеких стран, услыхав о том, что Конан собирает войско, устремились под его знамена.

Знамя Конана развевалось на центральном шесте шатра. Киммериец сам придумал себе герб – золотой, поднявшийся на задние лапы лев на черном поле. Еще в битве при Велитриуме, возглавляя отряд Львов, Конан снискал настоящую славу. Именно тогда он и придумал свой стяг, чтобы воинов вдохновляли не только обещанные деньги, – если смерть витает над самой головой, про золото забываешь, а вот о любимом знамени помнишь… После блистательной победы под Велитриумом король Нумедидес решил, что командир-варвар слишком уж популярен среди простых голодранцев, потому и приказал найти удобный момент и отправить могучего киммерийца на тот свет. Тупоголовый монарх позавидовал славе отважного воителя-северянина и побоялся той власти, что так неожиданно оказалась у Конана.

Свирепый варвар с трудом вырвался из западни. Пришлось ему в награду за верную службу бежать из королевства. Конан потом частенько вспоминал своих Львов… И вот теперь гордое знамя вновь реет над войском как символ славных побед.