Текст книги "Супружеское ложе"

Автор книги: Лаура Ли Гурк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Джон! – ахнула она, восторженно засмеявшись, когда конюх подвел к ней кобылку. – Где ты ее купил? На «Таттерсоллз»?

– С месяц назад. Нравится?

– Нравится?! – Виола осторожно погладила нос кобылы. – Да она красавица!

Повернувшись, она повисла на шее мужа и стала его целовать.

– Спасибо! Скорее поедем прогуляем ее!

Она схватила поводья, Джон поднял ее и усадил в дамское седло, а сам вскочил на мерина. Они объехали поместье и фермы, где Джон показывал все, что успел сделать за годы разлуки. А сделал он немало.

Потом они поскакали к холмам, любимому месту Виолы, – пастбищам, простиравшимся по землям Хэммондов на многие мили. Она вела себя точно так же, как много лет назад. Когда они пустили лошадей галопом, сорвала с головы шляпку, подбросила в воздух, тряхнула распущенными волосами, и ветер подхватил золотистые пряди.

Джон счастливо рассмеялся.

– Как я люблю эту твою манеру! – воскликнул он.

– Знаю.

Они остановились на вершине холма, чтобы дать коням отдохнуть, а сами уселись на землю, разглядывая фермы арендаторов, раскинувшиеся у подножия.

– Все выглядит куда лучше, чем в мой прошлый приезд. Тогда фермы казались довольно убогими.

– И все же были в гораздо более пристойном состоянии, чем до нашей свадьбы. Тогда здесь царил настоящий кошмар.

Виола задумчиво свела брови.

– Именно поэтому мы так долго оставались в Шотландии?

– Да. Я воспользовался твоим приданым, чтобы к нашему приезду привести все в относительный порядок. Кроме того, занял огромную сумму у твоего брата, чтобы выплатить другие долги и отремонтировать сточные канавы. И только после этого привез тебя сюда.

– Превосходная работа! Поместье буквально процветает!

– Да, и все благодаря твоим деньгам и плате, получаемой от арендаторов, – прошептал Джон, взяв ее за руку. – Я хотел, чтобы ты увидела, на что ушло твое приданое.

Она подняла их сомкнутые руки и поцеловала его пальцы.

– Спасибо.

Джон еще раз оглядел долину и коротко рассмеялся:

– Странно, но до получения титула я ненавидел это место и никогда сюда не приезжал.

Виола уставилась на него, сомневаясь, что расслышала верно.

– Но это твой дом. И ты девять лет спасал его от разрушения. А, оказывается, ненавидишь Хэммонд-Парк?

– Теперь уже нет. Но в детстве ненавидел. На свете не было более холодного места. Особенно после… – Джон помолчал, тряхнул головой и снова заговорил: – Свою мать я видел раз пять-шесть в год, когда она изволила возвращаться домой от очередного любовника, с которым жила в тот момент. Я едва ее помню. Моему отцу было все равно. У него было много женщин, к которым он не ездил, только когда был слишком пьян. Если же отец был дома, я очень часто видел, как он напивается до потери сознания еще до того, как подавали десерт. Я так мечтал убраться отсюда подальше! А летние каникулы обычно проводил в доме Перси.

Виола молчала. Впервые она слышала от Джона что-то подобное и не хотела все испортить ненужными вопросами. Поэтому просто держала его руку и слушала.

– Я был счастлив, когда меня отослали в школу, – продолжал он. – Это было самым счастливым событием в моей тогдашней жизни. Мы с Перси поступили в Харроу, и я стал еще реже видеться с родителями. На похороны матери я приехал из Кембриджа. Провел здесь два часа и отправился обратно. У меня не было ни малейшего желания находиться здесь, и до смерти отца я сюда не возвращался.

Он вдруг повернул голову и взглянул на жену.

– Ты сказала, что не знаешь меня и хочешь узнать получше. Я никогда не рассказывал о себе. Не хотел, чтобы ты поняла, за какого безответственного типа вышла замуж. Твой брат был прав насчет меня, и я думал… – Он смущенно кашлянул. – Ты, конечно, не соглашалась с ним и считала меня прекрасным человеком. Я боялся, что ты узнаешь, каков твой муж на самом деле.

Он сильно сжал ее руку и продолжил:

– В Кембридже я вел безумную жизнь. Несколько раз меня едва не исключили. Я тратил свое содержание до последнего шиллинга, да еще и в долги залезал. Играл по-крупному. Пил. – Он поцеловал ее руку и отпустил. – Да еще и женщины. Много женщин. С пятнадцати лет у меня были любовницы, которым я дарил роскошные подарки. Да и почему бы нет! Со временем мне предстояло стать виконтом. Я тратил деньги не считая. Не думая, откуда они берутся. Не зная и не желая знать. Я был точным подобием отца, которого презирал.

Виоле было очень обидно, что он так принижает себя. И все же она сознавала, что в его словах немало правды. Если она хочет понять мужа, значит, должна смириться с этой правдой.

– Я так долго не приезжал, что понятия не имел, в каком ужасном состоянии находится Хэммонд-Парк, и, честно говоря, мне в голову не приходило спросить об этом. Окончив Кембридж, я жил в Эндерби, а потом отправился в путешествие по Европе. Где бы я ни находился, отец по-прежнему присылал мне квартальное содержание, а я по-прежнему тратил все до последнего шиллинга. Потом он умер от тифа, и я вернулся в Англию.

Джон широким жестом обвел фермы арендаторов у подножия холма.

– Все это было моим. Какое жалкое наследство! Пока я не приехал сюда, не знал, что, если не отремонтировать сточные канавы, стоячая вода снова вызовет вспышки тифа. Мой отец не единственный, кто стал его жертвой, были еще и десятки других. Объезжая поместье, я был потрясен состоянием дел. Мой отец разорил Хэммонд-Парк. Арендаторы только что не умирали от голода. Скот болел, поля лежали заброшенными, а кредиторы готовы были растащить все, что не принадлежало майорату.

Энтони в свое время пытался ей объяснить, что у Хэммонда нет ни гроша и она получит мужа – бездельника и развратника. Но Виола не желала ничего слушать. Зато теперь боялась пропустить хотя бы слово.

– Должно быть, для тебя это оказалось огромным потрясением, – тихо заметила она.

Джон показал на один из коттеджей под черепичной крышей.

– Там жила девочка лет двенадцати. Звали ее Нэн. Мне сказали, что ее мать недавно умерла. Я осматривал поместье, а она стояла в дверях полуразвалившегося коттеджа – худая, грязная, в лохмотьях. Спросила, не я ли новый хозяин, а когда я кивнул, оглядела мой элегантный костюм. В ее глазах светилось такое презрение, что я растерялся. Пока я жив, не забуду этого взгляда. И ее слов. Они меня преследуют.

– Что же она сказала?

– «Яблочко от яблоньки недалеко падает». А потом повернулась и вошла в дом. Меня словно лягнули в живот, и что-то внутри перевернулось. Я понял, что необходимо действовать. Это мой долг, как хозяина Хэммонд-Парка.

– Тогда ты и решил жениться на богатой невесте.

Ничуть не пристыженный Джон вызывающе воззрился на нее.

– Да. Я настолько отчаялся и испугался, что солгал девушке. Все, что угодно, лишь бы завоевать ее. Я лгал, манипулировал ею, пускал в ход всевозможные уловки и позволил влюбиться в того мужчину, каким она меня считала. И я бы сделал это снова. Я ни о чем не жалею.

Он схватил ее за плечи и поцеловал безжалостным поцелуем, таким же жгучим, как пламя в его глазах, опрокинул на мягкую траву и перекатил в торфяную ямку, чтобы их не могли увидеть из долины. Наклонился над ней и просунул руку под ее голову.

– Я никогда об этом не пожалею.

Она взглянула в гордое лицо своего красавца мужа.

– Я тоже.

– Не пожалеешь?

– Нет, Джон, – искренне ответила она. – Не знаю, когда поняла это, но не жалею, что вышла за тебя. Может, все стало понятно в тот день в лодке, когда ты сложил это стихотворение обо мне.

Она улыбнулась и потеребила локон темно-каштановых волос.

– Ты всегда был красноречивым дьяволом.

Его ресницы слегка опустились. Джон улыбнулся Виоле и положил руку на ее бедро.

– Означает ли это, что мне удастся украсть пару поцелуев?

Виола поджала губы, делая вид, будто обдумывает возможность такой перспективы.

– Это зависит… от того, собираешься ли ты первым со мной мириться?

– Нет.

– Нет? – повторила она, отнимая руку. – И что это значит?

– Я не собираюсь мириться, – объявил он, поднимая подол ее амазонки. – В прошлый раз я это уже делал. Теперь твоя очередь мириться.

Иногда он был совершенно невыносим.

– Мы будем мириться по очереди?

Джон как ни в чем не бывало кивнул, продолжая поднимать подол все выше. Виола с притворным возмущением сделала вид, что одергивает юбку. Но Джон все же просунул руку под слои сукна и муслина.

– Я устал всегда мириться первым, – прошептал он, лаская ее ногу.

– Потому что это ты всегда не прав.

– Самомнение моей женщины не знает пределов! – Его пальцы скользнули вперед и принялись лениво описывать круги на бедре. – Терзаешь меня всю ночь, лежа рядом, и даже не пытаешься поцеловать и помириться, а потом заявляешь, что не сделала ничего плохого?

– Целую ночь, – пробормотала она и закрыла глаза.

Опять по телу разлилось это томительное тепло. Сладкая боль желания, которую он пробуждал своими ласками…

Она сдавалась. И с самого начала знала, что придется сдаться.

– Как ты, должно быть, страдал!

– Больше, чем ты можешь представить. И при этом вел себя безупречно. – Он погладил родинку на ее бедре. – Я жду, Виола. Скажи, что просишь прощения за то, что так бесчеловечно меня мучила!

Виола опустила ресницы, покачала головой и засмеялась:

– А я не попрошу прощения!..

Рука Джона оказалась между ее бедер, и смех тут же оборвался. Виола с тихим стоном выгнула спину. Его пальцы коснулись завитков между ног. Совсем легко. Только чтобы подразнить.

– Скажи, что хочешь помириться, – настаивал он, начиная ласкать то самое чувствительное местечко.

– Не скажу, – выдохнула она, все быстрее двигая бедрами.

– Скажи! – твердил он, не отнимая руки, пока ее не охватило лихорадочное возбуждение.

– Ни за что!

– Прекрасно!

Он отодвинулся и лег на спину.

– О, как ты любишь меня дразнить! – со смехом выкрикнула она, нагибаясь над ним. – Это ты должен извиняться за то, что устроил мне такую пытку! – Она замолчала и провела ладонью по его груди и плоскому животу. – И я страшно отомщу.

Ее рука легла на его чресла. На восставшую плоть. Джон задохнулся, когда она начала расстегивать его брюки. Застонал, когда она взяла его и стала гладить.

Она не теряла времени. Он научил ее этому девять лет назад, и она хорошо запомнила уроки. И сейчас стала ласкать его, пока он не вскинул бедра. Тогда она ослабила хватку, легко проводя пальцем по всей длине его тяжелого стержня вверх и вниз, вверх и вниз, зная, что он изнемогает от сладкой муки. Приблизила губы к его налитой плоти настолько, чтобы он ощутил ее дыхание, и поцеловала самый кончик. Его рука коснулась ее волос, словно он пытался продлить наслаждение. Но она отстранилась и села. Слишком поспешно…

– Ладно, – сдался он, тяжело дыша, – ты победила. Скажу первым. Давай мириться.

И тогда она оседлала его, открылась для него, впустила его в себя. И ощутила, как он подался вперед, вошел в нее глубоко и сильно. Снова и снова. Она смотрела на его лицо, пока он изливался в нее, и чувствовала радость, словно это он дал ей наслаждение.

Джон громко выкрикнул ее имя и затих.

Она наклонилась и поцеловала его.

– Провела тебя. Заставила сказать это первым.

– Провела, – согласился он, открыл глаза и улыбнулся улыбкой, от которой замирало сердце. Откинул ее волосы и погладил по щеке. – От всей души надеюсь, что ты снова намереваешься провести меня сегодня вечером.

Глава 18

Джон, не теряя времени, дал понять слугам Хэммонд-Парка, что, когда те приносят завтрак, простого царапанья у двери явно недостаточно и следует оставить поднос в коридоре. Пока поднос не окажется пустым, никто не имеет права входить в хозяйскую спальню, при условии, разумеется, что в доме не начался пожар.

Весь июнь они с Виолой почти каждое утро вместе завтракали в постели.

Он постоянно обыгрывал ее в шахматы, но, стараясь загладить вину, проигрывал в пикет. Исполнил свое желание и научил Виолу плавать. Голой. При лунном свете.

Они устроили праздник и пригласили всех соседей. Давали званые ужины для местного дворянства. Затевали скачки в холмах, и он затаив дыхание наблюдал, как летят по ветру золотистые волосы. Джон тратил уйму денег на новые шляпки для Виолы, но ему было все равно.

Июнь сменился июлем. Медленно-медленно пустота в душе Джона, пустота, о существовании которой он не знал до той ночи, проведенной на дожде у ворот парка Гросвенор-сквер, уступала место душевному покою, которого он так жаждал и по которому так тосковал. Война между ними, длившаяся долгих девять лет, казалось, навсегда закончилась, и Джон постепенно стал забывать о том времени, когда Виола не спала рядом с ним в одной постели.

Они часто ссорились. Обычно потому, что она вечно желала поговорить по душам, а Джон всячески старался этого избегать. Но потом они неизменно мирились, и эта часть нравилась ему больше всего. И сколько бы они ни ругались, Джону в голову не приходило ночевать на раскладной кровати в гардеробной.

Он любил дразнить ее, потому что она всегда попадалась на удочку. Когда Виола спросила, нельзя ли пригласить на вечеринку Дилана с Грейс и Энтони с Дафной, он немедленно принял неприступный вид.

– Нет.

Она взглянула на него поверх подноса с завтраком. Такая прелестная… глаза удивленно раскрыты, волосы разметались по белоснежной подушке.

– Почему нет?

– Твой брат ненавидит меня.

– Вовсе нет.

Джон впился зубами в ломтик бекона.

– Он с радостью отсек бы мне голову, если бы мог уклониться от наказания.

– Дилан поможет избежать скандала.

– Ха! Дилан?! Для него нет большего наслаждения, чем стать свидетелем очередной нашей стычки!

– А Грейс и Дафна? – Виола отставила поднос и придвинулась к мужу. – Ты нравишься Дафне. Она всегда была на твоей стороне. Даже когда я считала тебя подлецом, она всегда вставала на твою защиту!

– Правда? – удивился он, но тут же вспомнил лицо невестки в тот день, когда Виола сбежала в Эндерби.

– Я знаю, что такое отчаяние…

– Я очень уважаю жену Тремора, но это ничего не меняет – твой брат ненавидит меня.

Виола прильнула к нему и поцеловала в ухо.

– Может, настало время примирения?

Джон повернул голову и припал к ее губам, после чего откинулся на подушки, глядя на нее сквозь полуопущенные веки.

– Если я соглашусь, – надменно протянул он, – какую награду получу?

Ее рука опустилась на его голую грудь, и она сжала губы, прекрасно понимая, что победила. Но постаралась не улыбнуться и продолжила игру.

– Чего ты хочешь?

Он честно ответил, и Виола покраснела от корней волос до кончиков пальцев на ногах. Через десять дней герцог Тремор и мистер Дилан Мур с женами получили приглашение провести в августе две недели в Хэммонд-Парке.

Теплые безмятежные августовские дни тянулись неспешно. И каждый День Джон находил новые способы рассмешить жену. Сочинял для нее самые абсурдные лимерики, а иногда читал написанные в ее честь стихотворения. Постепенно Виола начала понимать его настроение, хотя заставить его говорить на личные темы было труднее, чем открыть раковину живой устрицы. Обычно Джон отделывался остроумной репликой или небрежной сменой темы. Постепенно она приучилась не задавать подобных вопросов, поняв, что он расскажет ей очередные подробности из собственной жизни, когда будет готов, и ни секундой раньше.

В тех редких случаях, когда он делал это, она всегда терялась от неожиданности. Как-то вечером, когда они сидели в библиотеке и Виола просматривала меню для предстоящей домашней вечеринки, Джон наконец рассказал о бисквите.

В это время Виола читала список блюд, предложенных миссис Миллер и качала головой.

– Нет-нет, – бормотала она себе под нос, – это никак не пойдет.

Она подняла перо, окунула в чернила и вычеркнула одно блюдо.

– Что именно? – осведомился Джон, опустив газету.

– Паштет. Энтони терпеть не может паштет. Всегда терпеть не мог. При мысли о печени он зеленеет. Я не подвергну его такому испытанию.

– Хотелось бы видеть, как зеленеет Тремор, – рассмеялся Джон.

– Немедленно прекрати! – Она послала мужу предостерегающий взгляд. – Эта вечеринка отчасти затевается для того, чтобы вы забыли о старых обидах, помнишь? Я так хочу, чтобы вы стали друзьями.

– Знаю, знаю, – страдальчески вздохнул муж. – Значит, никакой печени. Каких еще деликатесов мы лишимся во время визита твоего братца?

– Не будет никакого бисквита, если тебя именно это беспокоит, – мягко пообещала она.

– Да уж, постарайся, иначе я уволю миссис Миллер. Впрочем, такой ошибки она не сделает.

Виоле хотелось расспросить его подробнее, но она знала, что он ничего не скажет, поэтому вновь обратилась к меню. Вычеркнула ненавистную баранину и заменила говяжьим филеем. Добавила шоколадное ассорти, потому что Дафна обожала шоколад, и стала размышлять над выбором вин, когда Джон неожиданно заговорил.

– Все потому, что умерла моя сестра, – признался он так тихо, что она едва расслышала.

– Твоя сестра?

Виола изумленно уставилась на него, пораженная репликой, исходившей, казалось, из ниоткуда. Муж не смотрел на нее. Уставился в газету.

– Бисквит. Все из-за моей сестры Кейт. Мне было семь, и я ужинал наверху в детской, когда вошла моя старая няня. От нее я все и узнал. Мать не потрудилась покинуть Париж, где жил ее любовник, а отец был в Йоркшире, в доме своей любовницы. Знаешь, это очень странно, – добавил он так мягко, что самый звук его голоса надрывал сердце.

Виола подошла к нему, встала на колени и положила ладонь на его ногу.

– Что тут странного?

– Как воспоминания могут возвращаться и терзать тебя, хотя все случилось много лет назад. Я не помню подробностей. Только чертов десерт, стоявший передо мной. Я сидел, глядя в чертову чашку, когда няня рассказывала, что случилось. И в голове вертелась только одна мысль – Кейт любила бисквит больше всего на свете, но больше она никогда его не попробует.

Его рука сжалась в кулак, сминая газету.

– Даже после стольких лет я тоскую по сестре, – выдавил он сквозь зубы, словно каждое слово вырывали у него силой.

Выпустив газету, он потер глаза яростным, быстрым движением, отвернувшись от жены.

– Видишь ли, Кейт делала мою жизнь сносной. С тех пор прошло двадцать восемь лет, и пусть это звучит глупо, но каждый раз, когда я вижу бисквит, красный джем, желтый заварной крем и белые сбитые сливки, словно снова становлюсь семилетним мальчишкой. Родители находятся в сотнях миль от дома, моя сестра мертва, а в желудке ужасное, тошнотворное чувство.

Он не смотрел на нее. Только выпрямился в кресле, поднял газету и притворился, что читает. Словно ничего не произошло.

Она смотрела на его холодный, гордый профиль и думала о том, почему в семнадцать лет полюбила его. За улыбку, остроумие, способность смешить. Но теперь ей уже не семнадцать, и, глядя на него, она не замечала тех мелочей, которые были так важны для нее в те времена.

И в этот момент Виола снова влюбилась в Джона Хэммонда.

Она знала, что любые слова бесполезны, и поэтому промолчала. Только осторожно вытянула из его рук газету.

– Пойдем со мной, – попросила она, взяв его за руку.

– Куда?

– Позволь мне немного покомандовать…

Она повела мужа наверх. Зажгла лампу в спальне и принялась его раздевать. Сняла вечерний фрак, развязала галстук и отбросила в сторону. Расстегнула жилет и рубашку и стащила с плеч. Он не возражал. На губах не было улыбки. Красивое лицо оставалось мрачным. Но он позволял ей ласкать его, хотя тело оставалось неподатливым и напряженным под легкими прикосновениями ее пальцев.

Она провела ладонями по его обнаженному торсу: широким плечам, груди и животу. Потом опустилась на колени и расстегнула брюки. К тому времени, как она стала ласкать его плоть, он уже был откровенно возбужден.

Виола поцеловала его, взяла в рот, и Джон, задохнувшись, погрузил руки в узел ее волос, откинул голову и застонал.

Потом он зарычал, стиснул ее запястья, оттолкнул, вскочил, поднял ее на ноги и стал целовать, отчаянным рывком задирая юбки. Похоже, Джон окончательно потерял самообладание.

Вскинув к талии ярды шелка и муслина, он стиснул ее ягодицы и оторвал жену от земли.

– Обхвати меня ногами, – приказал он.

Виола повиновалась. Джон прижал ее к себе, насадил на свою плоть и прижал спиной к стене.

– О! – выдохнул он, яростно вонзаясь в нее раз, второй, третий, прежде чем содрогнуться в экстазе. Он еще долго продолжал держать ее, жадно глотая воздух, потом медленно поставил на ноги и тут же лихорадочно прижал к себе, целуя ее волосы.

– Виола, – шептал он. – Моя жена. Моя жена.

Глава 19

Виола с нетерпением ждала приезда своего брата. Она знала, что Энтони будет вежлив с Джоном хотя бы ради нее и ради соблюдения этикета. А когда увидит, как она счастлива, наверняка забудет и простит обиды. Дафна, конечно, обрадуется примирению супругов. А Дилан и Грейс обязательно помогут мужчинам найти общий язык, тем более что дружат и с тем, и с другим. К концу двухнедельного визита Энтони и Джон уже станут считать друг друга братьями. По крайней мере Виола очень на это надеялась.

Но вопреки ее чаяниям все пошло не так гладко. Первые несколько дней ситуация была невероятно неловкой. Она видела старания мужа и брата быть взаимно учтивыми. Но шутки Джона не веселили Энтони. Мало того, неприязнь Энтони к зятю была ощутимой. Поэтому за обедом чаще всего царило молчание, прерываемое редкими репликами Дилана и попытками женщин вести светскую беседу. Хуже всего было, когда после обеда дамы удалялись в гостиную, а мужчины оставались в столовой поговорить за портвейном и бренди. Обычай диктовал, чтобы эта церемония продолжалась не менее получаса. Однако мужчины неизменно присоединялись к дамам гораздо раньше. Все изменилось на пятый день. Прошло четверть часа, полчаса, час… полтора… Мужчины не появлялись.

– Что, по-вашему, они там делают? – спросила Виола, стараясь не выказывать волнения. – Успели поладить или убивают друг друга?

Неожиданно снизу донесся мужской смех, и Виола стиснула руку Дафны.

– Слушайте! – велела Дафна.

Очевидно, веселье в столовой было в самом разгаре.

– Они смеются? – пораженно прошептала Виола, переводя взгляд с Дафны на Грейс. – Энтони и Джон в одной комнате, и они смеются!

– Возможно, потому что пьяны, – безмятежно предположила Грейс, пригубив мадеры, и, лукаво взглянув на Виолу, добавила: – Дилан сказал, что глупая распря между лучшими друзьями продолжается слишком долго. Что он собирается напоить обоих и положить этому конец раз и навсегда.

– Напоить?! – повторила Дафна. – Он так решил? А если они поубивают друг друга?

– Я спросила о том же, – улыбнулась Грейс, поправляя светлые волосы. – Дилан сказал, чтобы я не беспокоилась. В пьяном виде Джон особенно остроумен, а Энтони становится куда дружелюбнее, поскольку сразу забывает, что он – его светлость герцог.

Из столовой по-прежнему доносился смех, и Виола поспешно вскочила.

– Я этого не вынесу! Меня буквально сжирает любопытство! Нужно непременно узнать, над чем они смеются. Идемте!

Женщины беспрекословно последовали за ней вниз и стали подслушивать у двери столовой. Причина смеха стала тут же ясна. Все трое сочиняли лимерики. Непристойные и до ужаса глупые.

– Как-то шлюха из Чешира, – начал Дилан, пока Виола тихо приоткрывала дверь, чтобы взглянуть на мужчин. – Как-то шлюха из Чешира, – повторил Дилан, но дальше дело не пошло. – Что рифмуется с Чеширом? – Он подлил себе бренди из полупустой бутылки.

– Глупый вопрос, Мур, – фыркнул Джон, отпив портвейна. – Мир, конечно! Что еще?

– Пир, – предложил Энтони и издал торжествующий крик.

– Есть! – воскликнул Дилан.

 
Как-то шлюха из Чешира
Возвращалась ночью с пира.
Лицо, как у ведьмы, кожа в морщинах,
Зато знает толк в горячих мужчинах.
 

Остальные разразились смехом, и Виола удивленно покачала головой. Ее брат сочиняет неприличные лимерики с Джоном и Диланом!

– Черт возьми, Тремор! – воскликнул Джон. – У тебя настоящий талант. Давай еще! Однажды девка из Норфолка…

Виола плотнее прикрыла дверь и прошептала:

– Подумать только, что миром правят мужчины!

– Пугающая мысль. Не так ли? – прошептала Грейс в ответ.

Женщины дружно кивнули и на цыпочках поднялись наверх. Едва войдя в гостиную, Дафна буквально рухнула на стул, весело засмеялась и объявила:

– Виола, думаю, ты можешь быть абсолютно уверена вот в чем: отныне твой муж и твой брат станут гораздо лучше ладить. И кроме того, завтра утром будут ужасно мучиться от похмелья.

Виола улыбнулась, посчитав, что похмелье – очень малая цена за мир в доме.

Хотя предсказание Дафны о том, как будут чувствовать себя мужчины на следующее утро, оправдалось, исход вечера был успешным. Прошла всего неделя, а Джон и Энтони уже обсуждали совместные предприятия, ловили форель и пребывали в полном согласии по поводу многих политических проблем. Дилан, как заметила Виола, чаще всего находился в оппозиции, насколько она понимала, намеренно, поскольку это всегда вынуждало Энтони и Джона объединяться против него. Дилан всегда был дьявольски умен.

На восьмой день визита они пили чай в доме лорда и леди Стейн, что еще больше скрепило дружбу, поскольку граф Стейн был другом Джона и давно заслужил уважение Энтони.

Утром перед завтраком все они отправились покататься верхом, и Энтони так понравилась прекрасная кобылка сестры, что он попросил отдать ему первого жеребенка. Ничего не скажешь, все надежды Виолы оправдались!

– Хэммонд, у вас прекрасные сады, – заметила Дафна, когда, оставив лошадей у крыльца, они направились к дому. – Энтони, у меня появилось множество новых идей насчет садов в Тремор-Холле.

– В последнее время моя жена страстно увлечена английскими садами, – сообщил Энтони. – И почему? Она любит гулять под дождем. Говорит, что в дождь английские сады пахнут раем.

Прежде чем кто-то успел ответить; послышался стук колес экипажа. Все остановились на крыльце. На подъездной аллее появилась неизвестная коляска. С запяток спрыгнул лакей, открыл дверцу, и стройная женщина в зеленом спустилась вниз. Виола тихо ахнула, узнав Эмму Роулинс.

Сначала она не поверила своим глазам. Но это была она, последняя любовница Джона!

Женщина взглянула на Виолу и удивленно раскрыла глаза, но тут же, словно позабыв о ней, обратилась к Джону.

– Милорд, – начала она, остановившись на нижней ступеньке крыльца, – нам нужно кое-что обсудить.

Обсудить? Довольно дерзко для бывшей содержанки явиться в дом мужчины, да еще и требовать разговора в присутствии его жены и гостей. Но Эмму, похоже, приличия не волновали.

– У нас с вами нет никаких дел, мадам, – спокойно ответил Джон, ничем не выдавая своих эмоций. – По-моему, я достаточно ясно дал это понять.

– Дали понять? – пронзительно вскрикнула она. – Каким это образом?! Вы даже не потрудились написать мне! И не ответили ни на одно мое письмо.

– Я ответил на первые три. А потом не видел в этом смысла.

– Вы даже их не читали! Отсылали обратно.

Она сунула руку в карман юбки, вытащила горсть сложенных розовых листочков, похожих на те, которые Виола видела в Эндерби, и швырнула Джону в лицо.

– Вы самый жестокий на свете человек!

– Держите себя в руках, мисс Роулинс, – сдержанно процедил Джон, когда письма рассыпались по земле. – Мы не одни.

– Держать себя в руках? Но чего ради? – Она снова взглянула в сторону Виолы. – Потому что здесь ваша жена? Потому что у вас гости? Потому что это может унизить вас? – Ее лицо исказилось страшной болью. – Это я унижена, милорд, – всхлипнула она. – Не вы! И, словно лишившись сил, она упала у его ног.

– Я любила вас. Боже, как я любила вас! Я отдала вам все! Все! Как вы могли так поступить со мной?!

Виола в ужасе взирала на нее. Плечи Эммы сотрясались от рыданий. Пальцы судорожно дергались.

Она оглянулась, но все стоявшие на крыльце, включая выбежавших слуг, застыли, словно парализованные. Все взгляды были направлены на Эмму. Никто не шевелился.

– Ты тоже меня любил, – простонала Эмма. – Я знала, что любил. Наверняка любил! Все, что ты мне говорил! Все, что делал только потому, что мне это нравилось! Желтые розы, которые посылал, зная, что это мои любимые цветы! Ты дарил мне цейлонский чай, потому что я сказала когда-то, что пью только этот сорт. Ты действительно любил меня. Любил!..

Виола неотрывно смотрела в лицо мужа. Тот молча уставился на женщину, распростертую у его ног. Губы плотно сжаты, руки заложены за спину. Лицо белее снега и абсолютно бесстрастно, словно высечено из камня: ни симпатии, ни участия. Ничего.

– Чем я оттолкнула тебя? – Эмма подняла голову, недоуменно глядя на него. По ее щекам катились слезы. – Что сделала не так?

Непонятный звук вырвался из горла Джона. Он потянулся к ней, словно желая погладить по голове, но передумал и прижал кулак к губам.

– Я писала тебе, – продолжала она, не обращая внимания на окружающих. – Письмо за письмом. А твой секретарь все отослал обратно с запиской, в которой требовал больше никогда не обращаться к тебе.

Она слабо вскрикнула, совсем как раненое животное. Виола вздрогнула.

Тело женщины обмякло. Рыжие локоны закрыли лицо.

– Твой секретарь. После всего, что между нами было. После того, что мы значили друг для друга! Ты даже не потрудился написать мне письмо собственной рукой!

Виола не могла отвести взгляд от рыдавшей на каменных ступенях женщины. Сердце надрывалось от жалости. Невыносимой жалости. Она шагнула вперед. Остановилась, зная, что со стороны Джона будет величайшей жестокостью пытаться утешить несчастную, и поэтому молча повернулась к Дафне и Грейс.

Дафна заметила ее умоляющий взгляд и, будто очнувшись, коснулась плеча Грейс. Обе одновременно выступили вперед, встали по обе стороны несчастной женщины и вместе попытались поднять ее.

Эмма резко вскинула голову. В солнечном свете ее волосы сверкали пламенем. Она рывком сбросила женские руки, вскочила, пошатнулась и едва не упала, но удержалась на ногах.

– Ненавижу тебя! – крикнула она Джону, размахивая кулаками. – Я любила тебя, но моя любовь растрачена зря! И ради чего? Сейчас я покажу, чем кончилась моя любовь к тебе!

Круто развернувшись, она помчалась к экипажу, распахнула дверцу и взяла с сиденья белый сверток. Только когда она побежала обратно, Виола увидела, что это такое. Ребенок.

– Смотри на него! – скомандовала Эмма, повернув новорожденного лицом к Джону – Смотри на своего сына! Что, по-твоему, было в тех письмах, которые я посылала тебе? Письмах, которые ты не потрудился прочитать! Я писала, что ношу твоего ребенка. Да, Джон, он твой! И ты будешь посылать ему содержание согласно условиям нашего контракта!

Она яростно встряхнула дитя, словно куклу, и это побудило Виолу действовать. Она спустилась с крыльца, подошла к женщине и с величайшей осторожностью взяла у нее малыша. Эмма, чьи зеленые глаза блестели слезами боли и обиды, ничего не заметила. Ее взор был устремлен на Джона. В нем светились вызов и требование сделать все возможное для нее и младенца.