Текст книги "Супружеское ложе"

Автор книги: Лаура Ли Гурк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 16

– Джон!..

Он проснулся от звука ее голоса и только тогда сообразил, что успел заснуть. Вдохнул аромат фиалок, мгновенно его возбудивший, заставивший вспомнить страсть, которую они испытали всего час назад.

Джон снова сжал ее в объятиях и прижался грудью к нежной, гладкой коже ее спины. Прикусил шею, поцеловал голое плечико.

– Ммм…

– Время обеда, – томно прошептала Виола, слегка пошевелившись. – Я проголодалась.

– Я тоже, – с чувством заверил он, проведя пальцем по обнаженному бедру.

Виола засмеялась и оттолкнула его руку.

– Я есть хочу. Где мой обед?!

– Может, сначала немного порезвимся? – Он положил одну руку ей на живот, а другой сжал грудь. – А потом поедим.

– Для того чтобы резвиться в постели, требуется немало сил, – резонно заметила она, уже начиная сдаваться, выгнула спину и прижалась бедрами к его чреслам.

Он снова укусил ее за плечо, стал ласкать грудь. Провел пальцем по ее животу, чувствуя, как дрожат мышцы даже при легком прикосновений.

– Вижу, ты все еще боишься щекотки.

– Джон! – со смехом воскликнула Виола, извиваясь в его объятиях.

Его палец скользнул во влажное тепло ее лона, и смех сменился стоном неподдельного наслаждения.

Она была уже готова принять его, но он продолжал ее ласкать.

– Еда или забавы? Что сначала?

– Еда.

– В самом деле? – Он продолжал гладить ее. Медленно, нежно, дразняще. – Думаю, этого ты хочешь больше. Как и я.

Он рассматривал ее профиль в тусклом сумеречном свете, просачивавшемся сквозь щель между шторами. Виола прикусила губу и покачала головой:

– Нет-нет…

Но бедра уже начали подниматься и опускаться в такт движениям его пальцев.

– Еда.

– Сначала забавы. – Его палец проник чуть глубже, стал ласкать крохотный бугорок. – Ну же, Виола, – уговаривал он, – сдавайся.

Она уже задыхалась, но продолжала упрямо качать головой.

Плоть Джона уперлась в сомкнутые створки лона, но он не вошел в нее, продолжая дразнить, хотя это давалось ему нелегко: он тихо стонал сквозь стиснутые зубы. С каждым прикосновением Виола дрожала все сильнее, издавая пронзительные крики, говорившие о том, что разрядка близка.

– Если ты действительно голодна, – продолжал он, дыша чуть чаще, – я могу остановиться, и мы пойдем обедать. Ну, как? Хочешь, чтобы я остановился?

– Нет-нет, не останавливайся. Только не останавливайся!

– Уверена?

Виола часто закивала:

– Конечно, уверена.

– И хочешь меня сильнее, чем обед?

– Да, да… да! – выкрикнула она.

И только тогда он мощно вошел в нее сзади, продолжая ласкать груди. Она почти сразу же содрогнулась в конвульсиях блаженства, с силой сжимая его плоть, что побудило его, в свою очередь, с криком исторгнуться в нее.

Потом он нежно ласкал ее бедра, осыпая легкими поцелуями. Виола бессильно обмякла, и он не двигался, по-прежнему оставаясь в ней. Как он любил эти минуты! Всегда любил…

– Джон… – почти жалобно окликнула она.

– Ммм?

– Теперь мы можем поесть?

Раздался взрыв смеха. Джон опрокинулся на спину.

– Надеюсь, – обиженно заметил он. – Если ты и дальше будешь требовать от меня столь утомительной демонстрации моих чувств, следует хоть изредка меня кормить!

Она бросила в него подушкой.

Во время обеда Виола старалась не смотреть на мужа, но взгляд постоянно устремлялся на другой конец длинного обеденного стола. Ей все еще странно было видеть его здесь, но как же хорошо на душе от такого зрелища!

Джон поднял глаза и уставился на нее, недоуменно сведя брови.

– Ты так пристально меня рассматриваешь, – улыбнулся он. – Почему?

– Пытаюсь привыкнуть к тому, что ты сидишь на этом стуле.

Джон глотнул вина.

– Это хорошо или не слишком?

Он не шутил.

– Хорошо, – призналась Виола. – Странно, но хорошо.

Джон снова улыбнулся.

– Но впредь, – с притворной суровостью добавила она, – ты должен соблюдать принятый в Эндерби распорядок дня и не опаздывать к обеду.

– Я ужасно виноват, – ухмыльнулся Джон, и Виола затаила дыхание. Его улыбка по-прежнему способна заставить сердце биться чаще! – Меня задержали важные дела!

– Десерт, милорд!

Хоторн поставил перед ним стеклянную чашу. Лакей принес вторую для Виолы. Она взяла десертную ложечку и попробовала бисквит с заварным кремом.

– Уберите!

Холодный приказ Джона заставил Виолу поднять глаза. Его лицо было таким же бесстрастным, как голос, и категоричность, звучавшая в нем, так ошеломляла, что Виола отложила ложку. Лицо мужа на миг превратилось в маску.

Хоторн немедленно убрал десерт.

– Принести что-нибудь еще, милорд?

– Только портвейн.

Дворецкий отступил и поставил десерт Джона на буфет, после чего достал из шкафчика графин с портвейном и бокал, налил вина и снова удалился.

Джон, словно ощутив ее пристальный взгляд, неловко заерзал на стуле.

– Я не ем бисквит, – пояснил он, не поднимая головы.

– Я забыла, как сильно ты ненавидишь его.

– Странно, что в нем такого? Бисквит, джем, заварной крем. Что тут неприятного? Должно быть, мной владеет абсурдное желание быть не таким, как все англичане.

Джон снова улыбнулся ослепительной улыбкой, от которой замирало сердце. Вот только улыбка не затронула глаз. Тут что-то глубже, чем обычная нелюбовь к десерту. Недаром в этой улыбке проглядывает нечто болезненное, ранящее и ее тоже.

Виола положила салфетку рядом с тарелкой и сделала знак дворецкому.

– Хоторн! Заберите и мой бисквит. Я больше не хочу есть. И выпила бы мадеры.

– Тебе совсем ни к чему это делать, – заметил Джон, когда слуга унес ее недоеденный десерт.

– Ошибаешься. Мне неприятно даже смотреть на него.

Джон не ответил. Да и зачем? Она и так знала, что его что-то беспокоит.

– Почему? – тихо спросила она.

Джон отвернулся.

– Тебе так трудно говорить об этом? Быть откровенным со мной? – Не дождавшись ответа, она постаралась скрыть разочарование и поднялась. – Солнце садится. Ты всегда любил гулять на закате. Пусть я и забыла о бисквите. Но это еще помню. – Она взяла бокал с мадерой. – Захватим наше вино и пойдем погуляем по саду?

Он взял портвейн, они вышли в прохладу майского вечера и по молчаливому соглашению зашагали по усыпанной гравием и обсаженной цветами дорожке, которая вела к смотревшей на реку беседке. Виола наслаждалась благоуханием левкоев и полураспустившихся роз. Горьковато-сладостные воспоминания о днях, предшествующих свадьбе, одолели ее. В те времена Джон часто приглашал ее и брата ужинать в Эндерби и все время старался украдкой взять ее за руку. Теперь она почти постоянно жила здесь, но с той поры ни разу не ходила по этой дорожке. Без Джона все было другим.

– Помнишь, как еще до свадьбы ты устраивал званые ужины? – неожиданно спросила она. – А потом мы всегда гуляли в саду.

Джон сжал ее руку, но Виола стала вырываться. И не заметила, как их пальцы переплелись.

– Я помню, Виола.

Они поднялись в беседку – круглое, открытое со всех сторон строение с колоннами из песчаника, поддерживавшими медный, давно позеленевший от времени купол, – забрались на каменную трехфутовую ограду и, повинуясь старой привычке, уселись на нее.

Держась за руки, они смотрели на Кью-Гарденз, большой ботанический сад на противоположном берегу Темзы. Барки одна за другой останавливались у причала. День клонился к вечеру, и работа на сегодня была закончена.

Сидя в сумерках, оба молчали. Джону, похоже, не хотелось разговаривать. Виола не знала, почему ему так трудно быть с ней откровенным. Но этой ночью, в жаркой сладостной тьме, им нечего было скрывать. Он щедро дарил ей ласки и поцелуи и страстно ее любил. Виола смаковала каждое мгновение, утоляя восьмилетний голод. Но какое бы наслаждение он ни дарил ей, этого было недостаточно.

И теперь, и тогда их разделяло многое. Чем она сможет удержать его, если нет любви?

Виола боялась, что никакие ее действия и поступки, никакие ласки и никакая страсть не заставят его объяснить, почему он не любит бисквит и почему его детство было кошмаром. Боялась, что никогда не найдет ключ к его сердцу. Но страшнее всего было думать о том, что его улыбки, поцелуи, ласки и даже поэзия никогда больше не будут принадлежать ей одной.

Виола любила отдаваться мужу по утрам, и Джон мечтал ублажить жену, но его намерениям не суждено было осуществиться. Ему удалось получить один, только один поцелуй, прежде чем их бесцеремонно прервали.

Они так увлеклись, что не услышали тихого царапанья, прежде чем дверь открылась и в комнату вошла Тейт с пачкой писем в руках.

– Утренняя почта, миледи, – объявила она, прежде чем поднять глаза.

Увидев голую хозяйку, сидевшую верхом на хозяине среди смятых простыней, бедняжка покраснела до корней волос.

– Ой! – выдохнула она, роняя письма. – Мне ужасно стыдно! Простите, пожалуйста!

Кое-как нащупав дверную ручку, она спиной вывалилась из комнаты и закрыла за собой дверь.

– Видел ее лицо? – прошептала Виола. – Господи милостивый! Какое это для нее потрясение! Уверена, что она считает совершенно неприличным предаваться ласкам средь бела дня. Мы в ее глазах развратники и бесстыдники! А на мне даже ночной сорочки нет!

Джон ловко подмял ее под себя, наслаждаясь теплом податливого женского тела.

– Забудь о Тейт. На чем мы остановились?

–. Хмм… дай подумать. – Виола полуприкрыла глаза. – По-моему, ты меня целовал.

– А-а, все-таки тебе удалось вспомнить. – Он наклонил голову и припал к ее губам. – Жаль, что у меня нет ежевичного джема.

Словно в ответ на это требование, в дверь опять поскреблись, и на пороге появилась горничная с подносом.

– Утренний чай, миледи. О-о!

– Господи помилуй, – пробормотал Джон, и горничная, поспешно поставив поднос на стол, буквально растворилась в воздухе.

Дверь захлопнулась. В коридоре послышались голоса, перемежаемые потрясенными возгласами: очевидно, слуги обсуждали тот факт, что до сегодняшней ночи ни один мужчина не спал в комнате Виолы.

Джон подождал, пока шум не смолкнет, искренне надеясь, что сюда не ворвется очередная горничная с углями для жаровни, после чего возобновил приятное исследование роскошного тела жены.

– Не хочешь чая? – спросила Виола, отталкивая мужа, только чтобы одарить его коварной улыбкой.

– Ни за что, если я не смогу сцеловать его с твоих губ, – отказался он, раздвигая коленом ее бедра.

В этот момент открылась дверь из коридора, ведущая в его спальню.

– Милорд! – окликнул Стивене, словно пытаясь отыскать хозяина. – Внизу ждет мистер Стоун. Просит разрешения поговорить с вами.

– Стивене! – завопил Джон. – Немедленно убирайтесь!

– Да, милорд.

Джон услышал стук захлопнувшейся двери, но вторжение Камердинера оказалось последней каплей. Пыл мгновенно остыл.

– Напомни мне поговорить со слугами насчет утреннего распорядка дня, – прошипел Джон, ложась на спину и, очевидно, сдавшись.

Виола со смехом встала с постели, перекинула распущенные волосы за спину, подняла халат и оделась.

– Может, ты просто слишком жадный? – предположила она, завязывая пояс халата.

– Жадный? Я?!

Он спрыгнул с кровати и погнался за ней. Виола с восторженным визгом попыталась увернуться. Но он поймал ее за талию и притянул к себе.

– Это ты едва не довела меня до голодной смерти вчера вечером. Никак не могла мной насытиться!

– Что?! Какая возмутительная наглость!

Он поцеловал ее в шею.

– Признай это!

– Ни за что! Ты и так слишком самодоволен! – Наконец Виоле удалось вырваться. Подбежав к кровати, она схватилась за шнур сонетки. – Кроме того, тебя ждет секретарь, а мне необходимо вернуться в город, так что перестань лениться и принимайся за дела.

– Почему нам так срочно нужно возвращаться в Лондон?

– Забыл про бал? Мой благотворительный бал в пользу лондонских больниц!

Джон застонал:

– Нам обязательно нужно ехать? Как же я ненавижу костюмированные балы!

– Благотворительность очень для меня важна. Кроме того, в прошлом году я пропустила такой же бал. Во второй раз это невозможно. И не понимаю, почему ты жалуешься. Все равно тебя там не будет.

– Почему это вдруг?

Виола широко улыбнулась в полной уверенности, что на этот раз взяла верх.

– Я так и не прислала тебе приглашения.

– Не важно, – отмахнулся он, отвечая такой же широкой улыбкой. – Я уже сто лет назад выманил его у леди Дин. – Джон поцеловал ее и направился в свою комнату. – Неудивительно, что ты так плохо играешь в шахматы! – объявил он, покачивая головой.

Дверь за ним закрылась.

– Поверить не могу, что вышла замуж за такого несносного человека! – крикнула она ему вслед.

Секретарь ждал его в кабинете.

– Рад видеть, что вы оправились от кори, Стоун, – поприветствовал Джон, обходя письменный стол.

Как давно он не работал за этим столом. И как приятно снова сесть за него!

– Спасибо, милорд. – Секретарь открыл портфель. – У вас накопилось довольно много корреспонденции.

– Еще бы не накопилось, когда вы целую неделю бездельничали в Клапаме за мой счет!

Стоун работал с ним достаточно долго, чтобы понять, когда хозяин изволит шутить, но, увы, бедняга не обладал чувством юмора. Поэтому выражение его лица не изменилось.

– Прошу прощения, милорд.

– Что-то важное?

Вместо ответа Стоун наклонил портфель. Он был полон. До отказа забит маленькими сложенными запечатанными листочками розовой бумаги.

Эмма.

Джон уставился на письма. Его веселье разом сменилось легким раздражением.

– Господи Боже! Сколько их здесь?

– Пятьдесят девять, сэр. Всё отправлены из Кале.

– И это за последние десять дней?!

Он взял горсть писем, поражаясь женщине, способной на такое. Попытался вспомнить что-то важное об этой особе, полгода занимавшей место его любовницы, но на ум приходили какие-то незначительные мелкие детали. Рыжие волосы. Зеленые глаза. Милая улыбка, приятный характер и очарование, которым легко плениться и которое так же быстро забывается.

– Чего она надеется добиться, бомбардируя меня письмами? Еще денег?

Стоун не ответил, понимая, что вопрос чисто риторический. Он просто ожидал инструкций.

– Стоун, я хочу, чтобы вы…

Его перебил стук открывшейся двери.

– Джон, когда ты хочешь ехать в город?

Виола остановилась в дверях. Взор ее был устремлен на пачку розовых писем в его руке. Она побелела как полотно. Глаза широко раскрылись. В этот момент Джон читал ее мысли так отчетливо, как в открытой книге.

– Виола… – забормотал он.

– Прости. Не хотела мешать. Мне очень жаль, – выдавила она и, прижав руку к губам, повернулась и ушла.

– Виола! – отчаянно вскрикнул он.

Она на мгновение остановилась, но тут же, не оборачиваясь, снова пошла прочь.

Джон бросил письма в портфель.

– Сожгите чертову писанину! – велел он громко, чтобы успела услышать Виола. – А лучше отошлите их обратно мисс Роулинс с письмом, в котором будет сказано, что я не заплачу ей ни единого фартинга и требую никогда больше не обращаться ко мне. Ясно?

Не дожидаясь ответа, он отправился на поиски Виолы и нашел ее на террасе. Виола сидела неподвижно, глядя на сверкающую речную гладь. Должно быть, она слышала стук каблуков по каменным плитам, но не обернулась.

– Это любовные письма, верно? – спросила она, но тут же презрительно фыркнула. – Что я говорю? Ну, разумеется! Розовая бумага, и даже с порога я чувствую запах духов.

– Эта женщина пишет мне, – объяснил он. – Не я – ей.

– Понятно, – кивнула она, по-прежнему продолжая смотреть на реку.

Такое неестественное спокойствие побудило его объяснить:

– Я не сплю с Эммой. Все было кончено еще несколько месяцев назад.

– Ты не обязан ничего объяснять, – обронила Виола и, обхватив себя руками, слегка повернула голову. – Судя по количеству посланных писем, мисс Роулинс никак не осознает этого факта.

– А следовало бы. Я достаточно ясно дал ей понять. Заплатил все, что полагалось по контракту, и порвал с ней за несколько месяцев до смерти Перси. Ты единственная, с кем я был все это время.

Она повернулась и взглянула на него.

– Я тебе верю.

Ему вдруг стало больно и обидно от вежливых, жестких интонаций.

«Не нужно! – мысленно молил он. – Только не делай этого…»

– Эмма Роулинс влюблена в тебя?

– Влюблена? – резко повторил он, с очевидным пренебрежением к столь абсурдной мысли.

Жена невольно съежилась, и его голос мгновенно смягчился:

– Она была содержанкой, Виола. И за это ей платили. Любовь не имеет ничего общего с подобными отношениями. Неужели не ясно?

– Думаю, это неясно самой мисс Роулинс, – бросила Виола, отворачиваясь.

Джон уставился в неестественно прямую спину жены, не зная, чего она хочет от него. Что он должен говорить? Что делать?

Пробормотав проклятие, он повернулся и ушел.

Глава 17

Благотворительный бал в пользу лондонских больниц имел безумный успех. Как всегда. Гости не скупились. Удалось собрать много тысяч фунтов, поскольку за последние несколько лет бал стал одним из самых главных событий сезона и всякий, кто хотел на нем присутствовать, должен был выложить немалые деньги за вход.

Виола была в полном восторге, тем более что лондонские больницы были ее любимым объектом благотворительности. Но само устройство оказалось весьма сложным и утомительным делом. Джон тоже приехал на бал, чего никогда не бывало раньше, и их совместное присутствие стало предметом обсуждения по всему залу.

Многие сходились на том, что лорд и леди Хэммонд действительно помирились. Еще утром они могли оказаться правы… но вечером Виола уже не была в этом уверена.

По дороге в Лондон оба молчали. Джон не пытался начать разговор. У Виолы тоже не было такого желания. К этому времени письма от Эммы Роулинс скорее всего уже возвращались во Францию, но с таким же успехом могли громоздиться в экипаже между Виолой и Джоном, разделяя их непреодолимым барьером. Почему? Да потому что Джон не понимал, что даже содержанка может отчаянно влюбиться в своего покровителя.

На балу они вместе протанцевали кадриль, затем разошлись и стали переходить от одной компании к другой. После нескольких часов такого времяпрепровождения Виола, с лица которой не сходила застывшая улыбка, почувствовала нарастающую головную боль и, поговорив с несколькими дамами, подобными леди Дин, решила удалиться в укромный уголок бального зала.

Прислонившись к стене, она поднесла к губам стакан с пуншем и стала рассматривать толпу. На память пришел тот день, когда она вместе с Тейт просматривала список гостей, а Джон предупреждал ее насчет злопамятности леди Дин. Она оскорбила баронессу, не представив список лично, и та достойно отплатила за обиду: сегодня в зале среди рыцарей и аристократов, принцесс и шутов, судей в париках и греческих муз находились все бывшие любовницы Джона – за исключением Эммы Роулинс. Леди Дин очень-очень постаралась отомстить. Виола искала в толпе знакомые лица. Энн Помрой, такая светская и элегантная. Пегги Дарвин, хорошенькая и смеющаяся. Джейн Морроу, светловолосая, с веселыми зеленовато-карими глазами, танцовщица и достаточно дорогая куртизанка, вполне способная купить билет на этот бал. Мария Аллен, темноволосая, с глазами лани. Муж так и не простил ее, и теперь она была на содержании лорда Дьюхерста. Может, она считала дуэль своего мужа с Хэммондом очень романтичным жестом? Элизабет Блант – распутная красавица графиня, с которой Виола была вынуждена годами пить чай и играть в карты. Здесь присутствовала даже Элси Галлант, и, похоже, время не было милостиво к ней, ибо живое прелестное лицо некогда известной дамы полусвета превратилось в лицо стареющей куртизанки.

Виола по очереди изучала их, с удивлением сознавая, что не ощущает ни гнева, ни ревности. Только странное отчуждение, словно смотрела на все со стороны. Да еще нечто вроде жалости к этим женщинам.

Он не любил ни одну, но что чувствовали они?

Она вспомнила нежность, промелькнувшую на лице Пегги Дарвин в тот день в лавке драпировщика. Нежность, подтвердившую то, что отказывался видеть Джон. Графиня когда-то любила его. Возможно, теперь любовь остыла, но ведь когда-то была!

Виола подумала о груде розовых писем в портфеле мистера Стоуна. Бедная Эмма Роулинс!

А сама она? Она его жена. И что же? Не имей она приданого и брата-герцога, никогда не вышла бы за Джона Хэммонда и все равно влюбилась бы, потому что в него так легко влюбиться… даже не сознавая, как это происходит. Всему причиной его улыбка, обаяние и способность смешить женщин. Он помнит, какие блюда, какие развлечения и какие ласки любит та или иная женщина, но ни одна не сумела затронуть его сердца. И это сердце он никому не отдал.

Виола прижала руку ко лбу. Голова болела. Сердце ныло. Она чувствовала приближение месячных, но вовсе не поэтому чувствовала себя усталой, одинокой и бесконечно угнетенной духом. И не могла не думать о том, до какого отчаяния и боли может дойти женщина, чтобы пачками посылать письма мужчине, который знать ее не желает. Ей была вполне понятна мучительная безответная любовь Эммы Роулинс. Как это странно – симпатизировать бывшей содержанке собственного мужа!

Супруги уехали с бала рано и этой же ночью вернулись в Эндерби. Виола спала одна под предлогом надвигающихся месячных. Джон, казалось, смирился с объяснением, и она была рада этому, потому что не хотела, чтобы он увидел, как она рухнула на кровать и зашлась в рыданиях. Правда, уткнулась лицом в подушку, чтобы не услышал Джон.

Она отдаляется от него. Он это чувствует.

Джон лежал в темноте, глядя в потолок, и пытался убедить себя, что всему виной ее месячные. Он знал, что подобные события сильно влияют на настроение женщины и в такие дни лучше держаться подальше.

Он твердил себе, что именно в этом причина ее странного отношения к письмам Эммы, но в глубине души понимал, что это не так. Она отдаляется от него.

Сегодняшний бал не помог улучшению их отношений. Будь проклята злобная натура леди Дин. Но ведь он и сам во многом виноват.

Джон растер ладонями лицо и задал себе вопрос, терзавший его все эти годы, чего хотела от него Виола: чем можно исправить положение? Должен же быть способ!

Эти годы казались ему страницами романа, но чаще всего он вспоминал первые дни их брака, особенно Хэммонд-Парк, где они вместе скакали по полям, и холмам и он смешил Виолу. Она была счастлива в Хэммонд Парке. Он точно это знал.

И тут он с неожиданной ясностью понял, что должен делать. Отвезти ее домой. В их дом, где ей самое место. Спать с ней в одной постели, обыгрывать ее в шахматы, подарить резвую кобылку, купленную специально для нее, и устраивать скачки.

Он представил, как она обгоняет его подбрасывает в воздух шляпу и смеется. И только тогда смог наконец уснуть.

Виола не возражала против отъезда из Лондона, но во время поездки в Нортумберленд почти не разговаривала. Хотя иногда ему удавалось рассмешить ее, в основном она казалось сдержанной и отчужденной. Наверное, тяжело переносит начало месячных, а шестидневное путешествие вряд ли облегчит ее состояние.

Однако к тому времени как они на седьмой день добрались до Хэммонд-Парка, холодность по-прежнему окутывала ее невидимым панцирем. Виола явно не хотела иметь с ним дела. Но на этот раз Джон не позволит ей закрыть перед ним дверь спальни.

Вечером он вошел в хозяйские покои, полный решимости дать понять жене, что отныне они станут делить постель.

Виола в ночной сорочке уже сидела за туалетным столиком, расчесывая волосы. При виде мужа она на секунду замерла, но тут же снова принялась водить щеткой по золотистым локонам.

Джон заглянул в гардеробную и увидел застеленную раскладную кровать. Зря она это сделала. Он не собирается спать отдельно. Ни сегодня, ни в последующие ночи.

Джон разделся, вышел из гардеробной и встал за спиной жены. Она снова застыла, глядя в зеркало.

Подавшись вперед, он обнял ее и поцеловал в шею. Виола отложила щетку, сжала его запястья и оттолкнула руки.

Джон выпрямился.

– Хочешь поссориться?

– С чего бы это? Просто я не в настроении ложиться с тобой в постель.

Нет, бывают такие моменты, когда женщины способны вывести из себя святого!

– Просто что-то неладно, и я не понимаю, что именно.

– Дело в том… – она осеклась и обернулась, глядя на него в свете лампы.

В ее глазах стыла некая странная печаль, и у него что-то перевернулось в душе.

– Все еще сердишься из-за писем Эммы?

– Не сержусь, Джон. Я никогда не сержусь.

– Откуда же такое странное настроение? Или ты все еще…

Он нерешительно ткнул пальцем в направлении ее живота, надеясь, что все проще некуда и скоро пройдет, но при этом отлично сознавая, что дело не в этом.

Ее щеки порозовели.

– Нет.

– Может, ты расстроена, что мы покинули Лондон до окончания сезона?

– Господи, нет!

– Тогда в чем дело?

Виола беспомощно подняла руку:

– Мне так жаль эту женщину.

– Какую? Эмму? Но почему?!

– О, Джон! – раздраженно бросила Виола и отвернулась. – Она неравнодушна к тебе, неужели не понимаешь? Иначе не посылала бы тебе горы писем и не унижала себя подобным образом.

Он сморозил глупость. Следовало бы предвидеть, что ответ ему не понравится. Джон положил руки ей на плечи и со вздохом прижался лбом к её макушке.

– И что, по-твоему, я должен с этим делать?

– Не знаю, – честно призналась она, передернув плечами, словно старалась сбросить его руки.

Но это ей не удалось. Он выпрямился и встретился с ней глазами в зеркале.

– Возможно, я туп. Но все же не понимаю, в чем проблема.

– Я знаю, что она чувствует, Джон, – прошептала Виола. – Ну вот, теперь тебе известно, в чем проблема.

Его пальцы сжались.

– Это не одно и то же.

– Абсолютно одно и то же. Неужели мужчины действительно считают, что содержанки не могут испытывать подлинные чувства?

Джон нетерпеливо тряхнул головой.

– Да-да, именно любовь. Я пыталась объяснить это раньше, когда мы видели Пегги Дарвин в лавке драпировщика. Она тоже когда-то любила тебя. Я всегда это знала.

– Я никогда не любил Пегги Дарвин.

– Я говорю о ее чувствах. Не о твоих. О чувствах Эммы Роулинс. И моих. О, Джон, неужели не понимаешь? Женщины влюбляются в твою улыбку и обаяние. Ты неотразим.

Какой абсурд! Джон отвел глаза.

– Поверить не могу, что женщины способны влюбиться всего-навсего из-за улыбки!

– Ты поразительно красив и обладаешь невероятным магнетизмом и обаянием. Флиртуешь с женщинами, все о них знаешь, очень внимателен к каждой. Женщины – марионетки в твоих руках. – Виола на секунду замолчала, прежде чем тихо добавить: – Совсем как я.

– Ты никогда не была марионеткой в моих руках, – заверил Джон.

Виола встала, отошла и легла в постель.

– Я хочу спать.

Он оглянулся на открытую дверь гардеробной, в проеме которой виднелась раскладная кровать, и, прислонившись к резному изножью, оперся ладонями о край и снова взглянул на жену.

– Скажи мне вот что, – произнес он и глубоко вздохнул, чувствуя себя так, словно готов спрыгнуть с обрыва. Резьба изножья больно впивалась в кожу. – Ты хочешь, чтобы я провел ночь в гардеробной?

На этот раз настала очередь Виолы отводить взгляд.

– Я… – она прикусила губу.

– Да или нет?

– Я не хочу спать с тобой, Джон. Не потому, что сердита на тебя. Просто… просто мне не хочется.

Одного короткого прикосновения было достаточно, чтобы возбудить в нем желание. Какой пыткой будет лежать с ней в одной постели и держать в объятиях, но если все обернется именно так, он все вынесет. Сколько бы ночей ни ушло на это, он твердо намерен убедить Виолу, что достоин ее доверия, и использует любой шанс на окончательное примирение.

Джон посмотрел в глаза жены и сделал то, что поклялся никогда больше не делать. Солгал.

– Если не хочешь заниматься любовью, значит, и я не захочу.

Виола опустила глаза. В этот момент она выглядела такой прелестной в этой огромной постели, его постели. Настоящий ангелочек в девственно-белой сорочке, с золотыми волосами! Если бы он только услышал ее чувственный смех, подумал бы, что умер и вознесся на небеса.

– А где буду спать я, Виола?

Она долго смотрела на него. Казалось, прошла вечность, прежде чем она откинула одеяла. Он почувствовал облегчение, причем такое сильное, что потребовалось немалое усилие воли, чтобы не выказать охватившую его радость.

Джон скользнул в постель, улегся рядом и, когда она повернулась к нему спиной, обнял ее, прижал к себе и зарылся лицом в волосы.

– Джон! – упрекнула она, но на этот раз не отвела его руки.

Он замер и долго лежал в темноте, обнимая жену. Он намеренно мучил себя, но все равно не мог отодвинуться.

Джон привез Виолу в Хэммонд-Парк, считая, что подобный поступок все решит, и эта пытка была справедливой платой за столь самонадеянное предположение. Когда речь шла о жене, легких решений просто не существовало.

Когда Виола проснулась, Джона рядом уже не было. Она села в постели и откинула волосы со лба. Солнечный свет просачивался сквозь щели в неплотно сдвинутых шторах. Виола огляделась.

Так странно снова оказаться здесь! Странно и хорошо.

Она оперлась спиной на изголовье, слегка улыбаясь при виде темно-красных стен. Джон недавно напомнил, что они поссорились из-за этих обоев. Она совсем об этом забыла, но он ей напомнил.

В дверь тихо постучали. Вошла горничная с подносом.

– Доброе утро, миледи, – застенчиво улыбнулась она. – Я Хилл, младшая горничная. Миссис Миллер велела мне принести вам завтрак. Сказала, что вы любите завтракать в постели.

– Миссис Миллер все ещё здесь?

– О да. Говорит, что будет служить до тех пор, пока в состоянии размешать пудинг.

– Я прекрасно помню рождественский пудинг миссис Миллер, – рассмеялась Виола. – Она готовила его в сентябре и заставляла всех в доме идти на кухню и размешивать его, прежде чем отнести в кладовую.

– Она до сих пор так делает, миледи. Даже хозяину приходится идти на кухню и размешивать рождественский пудинг. Впрочем, он не возражает.

– А где сейчас мой муж?

– В библиотеке с управляющим, мистером Уитмором.

– Ясно, – обронила Виола с легким разочарованием.

Но она отлично понимала, что Джону приходится управлять поместьями, а это, судя по тому, что она успела сделать в Эндерби, тяжкий труд, тем более что на сезон муж уезжал в Лондон. Понятно, что он не может каждое утро завтракать с ней. Даже после свадьбы ему редко это удавалось.

– Позволите раздвинуть шторы, миледи?

– Раздвиньте.

Яркий свет залил комнату. Виола отставила поднос, поднялась и подошла к окнам.

– Какой чудесный день!

– Да. Наконец-то дожди прекратились. Хозяин велел передать, что если отправитесь на прогулку до его возвращения, не заходите в конюшни. Он хочет сам их показать.

Виола улыбнулась. Ее досада мигом испарилась. Он хочет сам показать ей лошадей!

– Спасибо, Хилл. И пришлите ко мне Тейт, хорошо? Скажите, что я жду ее в гостиной через час.

– Да, миледи. – Горничная улыбнулась в ответ, присела в реверансе и направилась к двери. – Хорошо, что вы снова здесь, миледи. Все рады, что вы вернулись домой.

– Я тоже рада, – кивнула Виола.

И это было правдой.

Кобылка! Прелестная гнедая кобылка! Давно она не видела такой красивой лошадки!