Текст книги "Ребята не подведут!"

Автор книги: Ласло Харш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Вдруг послышался какой-то шум. На балконе, во дворе, в дверях, в окнах появились люди и принялись переспрашивать друг у друга, что же произошло. Но никто ничего не знал. Только одно было ясно: где-то что-то взорвалось. Но что и где именно – мнения разделились. Кто-то сказал, что это завод Ганца на Вацском проспекте. По мнению других, как раз наоборот, взорвался завод Вайса Манфреда на Чепеле. Третьи клялись и божились, что взлетела на воздух Опера. Нашлись даже и такие, которые обрекли на погибель знаменитую цитадель на горе Геллерт. Но для Габи было достоверным лишь одно: Шефчик– старший все-таки не подорвал зеленорубашечника, и это было главное.

Конец спорам положил звон разбитого стекла, вылетевшего из окна квартиры зеленорубашечника.

– А это еще отчего? – раскрыл от изумления рот Тыква.

Откуда-то появился Шефчик-старший и принялся усердно объяснять, что воздушная волна ведет себя иногда довольно странно. Недаром еще вчера по радио говорили, что и через полчаса после взрыва, когда уже все о нем забудут, случаются необъяснимые вещи… Ну, а об этом же случае надо бы непременно рассказать по радио, чтоб все знали, как оно бывает…

Шефчик-старший наверняка бы продолжал свои объяснения и дальше, если бы в этот момент в воротах не появился его отец и, кому-то грозя кулаком, заявил во всеуслышание:

– Бандиты! Взорвали мост Маргит.

Шефчик-старший неторопливо подошел к Габи.

– Видал! – торжествующе зашептал ему на ухо. – Коли можно взорвать мост, то автомат и подавно!

Услышав такую невероятную новость, весь дом загудел.

– Но кто взорвал? – спросила тетя Чобан.

– Скорей всего, немцы, – буркнул дядя Варьяш.

– Злодеи! – выкрикнула тетя Шефчик.

Габи отошел от Шефчика-старшего, заметив, что доктор Шербан спускается по лестнице. Спрятавшись в подворотне, Габи подождал его и, когда доктор поравнялся с ним, дернул за пальто. Тот обернулся и вопросительно посмотрел на Габи.

– Здравствуйте, господин Шербан. «Ребята не подведут!» Возьмите меня с собой, – выпалил он одним духом.

– Куда? – удивился доктор Шербан.

– С собой. Я знаю: вы идете к мосту. Мне тоже надо посмотреть на мост. Это очень важно для ребят.

– Откуда ты взял, что я иду туда?

– Знаю, – убежденно ответил Габи. – Вы туда сейчас пойдете.

– Пожалуй, ты прав, – усмехнулся доктор. – Это действительно стоит увидеть своими глазами, чтобы запомнить на всю жизнь. Но мне еще надо кое с кем встретиться…

– Возьмите меня и на встречу, – попросил Габи. – Я буду вести себя тихо, как мышка.

– Ну ладно, будь по-твоему, – согласился доктор Шербан. – В конце концов ты – председатель, а я всего лишь советник.

Он протянул председателю руку, и они зашагали рядом. В тот ранний субботний вечер светило ласковое солнце, на улицах было много людей, и все они казались почему-то спокойными, безразличными, будто ничего особенного и не случилось.

– А между тем только теперь все и начинается… – вдруг буркнул доктор Шербан, отвечая на собственные мысли.

Габи спросил, что именно началось.

– Наверняка утверждать не берусь, – последовал ответ, – но что-то очень скверное, постыдное. Запомни этот день, Габи, и запиши в свою тетрадку для домашних заданий, что «сегодня началось». Это говорю тебе я, советник.

На проспекте Арена они сели в трамвай. Габи прижался носом к оконному стеклу так сильно, что кончик его совсем побелел, а от дыхания на стекле образовалось матовое пятно. Он внимательно глядел по сторонам: вот их трамвай обогнал ослиную упряжку, потом миновал казарму на углу улицы Лехел, во дворе которой суетились солдаты. У многих на рукаве красовалась широкая повязка со скрещенными посередине стрелами. Затем Габи принялся разглядывать пробегавшие мимо дома. У одного из них продырявлена крыша, другой наполовину разрушен, третий хоть и цел, но вместо стекол во всех окнах видна оберточная бумага…

У подземного перехода на проспекте Арена, там, где по мосту над головами людей ходят поезда, они вышли из трамвая и прошли под мостом. Мост трещал, звенел, скрипел, грохотал, словно собираясь вот-вот обрушиться, но так и не обрушился, и они без всяких происшествий добрались до улицы Подманицкого. Там на углу, у трамвайной остановки, их ждал какой-то человек. Доктор Шербан подошел к нему и кашлянул. Человек смотрел прямо перед собой и лишь краешком глаза поглядывал на Габи. Так и не повернув головы, он чуть приоткрыл рог и шепотом обратился к доктору Шербану:

– Что это за мальчишка?

– Кажется, вы давно знакомы, – ответил ему в тон доктор.

Человек повернулся к ним, и Габи сразу же бросились в глаза его густая борода, обвислые усы и очки в роговой оправе. Бородач пристально посмотрел на Габи, чуть заметно улыбнулся и кивнул.

– И в самом деле. Ведь это председатель.

– Да, своей собственной персоной, – подтвердил доктор Шербан.

Теперь пришла очередь Габи удивляться и таращить глаза. Он тоже внимательно осмотрел бородача и лишь с трудом разглядел в обросшем лице знакомые черты.

– Келемен… то есть Чепань… то есть дядя… – обрадовался он.

– И баста! – пресек его восторги бородач и повернулся к доктору Шербану: – Ну, что нового?

– Есть хорошие новости, – отозвался доктор Шербан. – Они отложили.

– Вот и отлично. И на какое время? – поинтересовался бородач.

– На две-три недели. Как видно, очень уж уверены в себе. Считают, что времени у них хватит.

– Тогда мы успеем все организовать, – произнес бородач.

– Разумеется. Только кому начинать?

– Господин советник, а нельзя ли начать группе? – спросил Габи.

Но доктор Шербан одернул его:

– Я же сказал, чтоб вы не совали свой нос куда не следует!

– А куда, господин советник? – простодушно спросил Габи.

– Если не знаешь, тем лучше, – проворчал бородач. – По крайней мере не будете вертеться под ногами. Да, вот еще: на время оставьте Шлампетера в покое. Не тревожьте его. Сейчас есть более серьезные дела. Понятно?

Габи кивнул: понятно, мол, как не понять.

Бородач и доктор Шербан обменялись еще несколькими словами, делая вид, будто ждут трамвая и просто убивают время. Поговорили о каких-то листовках, которые необходимо пронести на завод. Со стороны казалось, будто они говорят о бумажной фабрике.

По улице Подманицкого из-за угла выбежал трамвай. Бородач, не прощаясь, вскочил в вагон и даже не оглянулся на оставшихся. Доктор Шербан и Габи побрели обратно под гудевший мост и тоже сели на трамвай.

Трамвай загромыхал по хорошо знакомому проспекту Арена. Но когда он свернул на Пожоньское шоссе, Габи широко раскрыл глаза. Вдоль шоссе стояли в ряд красивые двухэтажные дома. На каждом доме намалевана была огромная желтая звезда. Застекленные ворота заперты, а за ними толпятся люди. Они нет-нет да и выглянут на улицу, а кое-кто даже помашут рукой. Габи показалось, будто все эти люди нарочно высыпали к воротам, а в комнатах, наверно, ни души. Среди них было много стариков, старух, и все они жадно смотрели на оживленную улицу, не смея выйти наружу и немного прогуляться, пока светит яркое ласковое солнце.

Габи не сразу сообразил, что обитателям этих домов запрещено выходить на улицу и что там, на улице, их подстерегают вооруженные нилашисты.

Наконец они приехали. Вернее, трамвай остановился, и вагоновожатый заявил, что дальше они не поедут, поскольку дорога перекрыта.

Доктор и Габи двинулись пешком к мосту Маргит. Под ногами у них хрустело битое стекло, словно кто-то неожиданно вышиб все стекла из окон и усеял их осколками тротуар. Проходившие мимо люди толковали только о взрыве, о мосте Маргит. «В это время я была на кухне и, представляете, целую кастрюлю с супом сбросило с плиты», – рассказывала какая-то женщина. «Я как раз собирался идти в Буду…» – прошамкал древний старик в котелке. «Погибло четыреста человек», – сообщил почтальон. «Мне на голову чуть не свалилась витрина молочного магазина», – нервно рассмеялась какая-то девушка.

На площадь перед въездом на мост они не попали, так как путь преградили шпалеры солдат и полицейских. Поэтому они пошли в обход, пересекли у театра комедии Бульварное кольцо и возле Парламента спустились к Дунаю, а потом другим путем направились к мосту Маргит.

Позже Габи не раз пытался поделиться своими впечатлениями обо всем увиденном в тот вечер, но ничего вразумительного рассказать не мог, без конца повторяя: «Да ведь ты и сам, наверно, знаешь…» Да и в самом деле, осмыслить все это, а тем более рассказать ему было просто не под силу.

У него сложилось такое впечатление, будто какой-то злой великан, напялив на себя семимильные сапоги, прошелся ради собственного удовольствия по мосту и шутя растоптал его. Сделал великан три шага, и три стальных пролета моста с грохотом и скрежетом рухнули вниз. Широкий железный тротуар, недавно еще такой прочный и надежный, беспомощно повис над рекой. Один конец его судорожно цеплялся за каменные опоры, а другой погрузился в мутно-зеленую реку. Теперь в просветах этого железного тротуара безмятежно поплескивали волны, наскакивали на искореженное железо и, потанцевав, устремлялись дальше, чтоб скорее миновать это страшное место и позабыть о нем.

Стоя на берегу Дуная, Габи мысленно представил, как злой великан в железных сапогах вышел, наверно, из магазина с целым ворохом игрушек в руках и на пути наткнулся на этот безобидный мост. Тогда, рассвирепев, он принялся со злостью топтать мост, не замечая, что теряет купленные им в магазине игрушки. Недаром на мосту валялись крохотные желтые и совсем как настоящие трамвайные вагоны, каким-то чудом уцепившиеся колесами за игрушечные рельсы и не сползшие в Дунай. И хорошо сделали, что уцепились, потому что посреди реки уже торчали два перевернутых крохотных трамвая, напоминавшие жуков, опрокинутых на спину. В прошлом году в день своего рождения Габи очень хотелось получить в подарок вот такие же трамвайчики, что растерял на мосту злой великан. Но великан растерял не только трамвайчики, но и легковые автомобили, и грузовики…

– В том трамвае ехали шестьдесят три пассажира, – ткнул пальцем в сторону моста какой-то мужчина. – Ни один не спасся.

– На мосту было много людей, когда его взорвали… – отозвался другой.

И волшебная сказка о великане сразу забылась. Сердце у Габи сжалось от страха, ибо только сейчас он понял, что трамваи и автомашины эти были совсем не игрушечные, а самые настоящие и что в них сидели люди: папы и мамы, а может, вот такие же мальчишки, как Габи и Шефчик-старший, и теперь все они лежат на дне реки и никогда уже не смогут поиграть в «Кто кого столкнет» или в «Кота в сапогах».

И Габи заплакал.

– Я же говорил, что зрелище не для тебя, – произнес доктор Шербан, но голос у него прозвучал совсем не строго, а ласково.

– Мне… мне… – всхлипывал Габи, – мне показалось, что трамвайчики… и автомашины… игрушечные…

– Верно, – убежденно сказал доктор Шербан, – это игрушки в руках злых и жестоких любителей подобных забав. Но не беспокойся, мы навсегда отобьем у них охоту к таким кровавым шуткам.

Он взял Габи за руку, и тем же обходным путем они отправились домой. Габи молча шел рядом с доктором Шербаном и только изредка всхлипывал, а в трамвае поплотнее прижался к доктору.

Приехав домой, они увидели во дворе зеленорубашечника. Широко расставив ноги, как моряк в сильный шторм, он стоял рядом с Тыквой и господином Розмайером. Искоса поглядев на Габи, зеленорубашечник разразился грубой бранью:

– …Пусть лопнут мои глаза, если я вру! Я пристрелил собаку – учтите это! Эта тварь издохла на моих глазах. И кому не нравится, пусть предъявляет претензии Теофилу Шлампетеру…

Габи тихо открыл дверь и виновато, еле слышно поздоровался, думая, что сейчас ему влетит по первое число, раз он ушел из дома без спроса.

– Где ты пропадал, Габи? – спросил отец.

– Ходил с доктором Шербаном смотреть мост, – торопливо ответил Габи.

– Расскажи, – попросила мама.

И Габи пришлось рассказывать о том, о чем нельзя рассказать, говорить о том, чего нельзя выразить словами: о свалившихся в воду трамваях, о перевернутых машинах, о том, что говорили люди, смотря на взорванный мост… И все это время он невольно чувствовал, что в комнате чего-то не хватает. Но чего? Этого он еще не знал. Осмотревшись, он так и не определил, чего же не хватает, а рассказав про мост, тут же вышел на кухню, надеясь, что там вспомнит. Но не вспомнил. Комод, плита, стульчик, сундук, кастрюли – все было на месте. Точь-в-точь как в комнате, где по-прежнему стояли на своих местах две кровати, стол со стульями, а в стороне – два шкафа. Везде прибрано, всюду царил порядок. Когда он шел на кухню, ему показалось, что мама жалостливо покачала головой. Он сел на стул, склонил голову на руки и вдруг, вскочив как ужаленный, побежал в комнату. На пороге он застыл как вкопанный и выкрикнул:

– Мама! Где Пушок?

Возглас его походил на крик утопающего. Мама взглянула на отца. Отец на маму. Габи подбежал к ним и еще раз спросил:

– Где Пушок?

– Пушка нет, – наконец сказала мама и погладила Габи по голове.

Габи только сейчас вспомнил те несколько слов, которые произнес зеленорубашечник: «Я пристрелил собаку». Значит, он убил Пушка. Вот подлец!

Мама заговорила тихим, ласковым голосом. Она рассказала Габи, что Пушок вел себя смелее, чем многие люди, и за это поплатился. После полудня домой вернулся зеленорубашечник. Увидев выбитое стекло, он дико завопил – ведь он уж давно разучился говорить по-человечески! – и, открыв стрельбу из автомата, стал требовать, чтоб все немедленно спустились во двор на расправу. Старший по дому господин Рендек пытался объяснить ему, что стекло вышибло воздушной волной, но зеленорубашечник не унимался и размахивал своим автоматом. Услышав голос зеленорубашечника, Пушок зло зарычал, вырвался из рук мамы и, выскочив во двор, набросился прямо на зеленорубашеч– ника. Тот сразу его не заметил, и Пушку удалось впиться зубами в голенище его сапога. Зеленорубашечник опустил ствол автомата вниз и выстрелил, но промахнулся. Пушок, должно быть, сообразил, что силы слишком неравны, и, повернувшись, помчался со всех ног к воротам. Зеленорубашечник кинулся за ним, выкрикивая на бегу: «Ах ты, проклятая тварь! Теперь-то я с тобой разделаюсь!» В воротах он остановился и дал длинную очередь, потом вернулся во двор и во всеуслышание заявил, что сам видел, как собака перевернулась, поползла на брюхе, но он всадил в нее еще парочку пуль, и теперь с ней навсегда покончено. Он так возгордился своей героической победой над Пушком, что забыл даже о выбитом стекле.

Когда мама закончила рассказ, губы у Габи скривились и на глаза навернулись слезы. Словом, он готов был расплакаться, но мама посмотрела на него и укоризненно сказала:

– Габи! Ты что, плачешь?

– Кажется, да, – буркнул Габи.

– Не надо, – произнесла мама. – Ведь Пушок был всего-навсего собакой. Правда, очень умной и ласковой…

– И очень красивой, – добавил Габи.

– Согласна, и очень красивой. Но все же только собакой. А ты сегодня побывал у моста Маргит и видел, что по вине зеленорубашечников в течение нескольких минут погибли сотни людей. Поэтому плакать из-за собаки, пожалуй, не стоит.

– Может, и так! – мужественно произнес Габи. – Но все-таки жалко Пушка…

– Конечно, жалко, – согласилась мама. – Пушок был славным щенком. О нем нельзя не пожалеть… Но плакать не надо.

И Габи не плакал, хотя сердце у него так и разрывалось от жалости.

Не заплакал он и на следующий день, когда сообщил группе, что Пушок погиб при исполнении своего долга.

– Не прощу этого зеленорубашечнику, – заявил Шефчик– старший, выслушав речь председателя. – Теперь уж ничто не помешает мне взорвать его автомат.

– Запрещаю! – строго произнес Габи.

– Почему это ты запрещаешь, если послезавтра я получу порох от Лайци Виценика, которому дам за него свой новый ножик, а в придачу три разноцветные бусины. Он возьмет порох у своего папаши, но тот ничего не будет знать.

– И все равно нельзя, – стоял на своем председатель.

– Нет, можно. Надо отомстить за Пушка! – возмущался Шефчик-старший.

– Все равно запрещаю. Даже за Пушка нельзя, – справившись с подкатившим к горлу комом, отчеканил Габи. Затем тихо продолжал: – Вчера я встретился с одним товарищем из движения Сопротивления… За это время он отрастил бороду и переменил имя… Он приказал пока не трогать зеленорубашечника, потому что теперь начинаются более серьезные дела…

– Но ведь бородач ничего не знал о Пушке, – вмешался Денеш.

– Даже если бы он и знал, все равно нельзя.

– Ну хоть последний раз, а? – упрашивал председателя главный секретарь. – Можно ничего не говорить об этом бородачу.

– Нет, он должен знать все, – закончил спор Габи. – Пушок пока подождет.

Ребята с уважением смотрели на своего председателя. Отчасти потому, что он такой умный, отчасти потому, что они непременно бы расплакались, если бы погибла их собака, даже не такая ласковая, ловкая и умная, как Пушок.

Глава седьмая ОПАСНЫЕ ПРЯТКИ

Габи часто думал о Пушке. Он, конечно, не плакал – ведь Пушок, по словам мамы, был всего-навсего собакой – но, как бы то ни было, при одном воспоминании о нем сердце у Габи обливалось кровью. Улучив свободную минуту, Габи забирался в укромный уголок и принимался размышлять о Пушке. Ну, а свободных минут у него было теперь достаточно, потому что бородач из движения Сопротивления приказал не трогать даже зеленорубашечника… К тому же зеленорубашечника почти не бывало дома, а когда он возвращался, то принимался с хохотом рассказывать о своих подлых развлечениях: они, мол, всех, кто носит желтую звезду, запирают в одном месте, огороженном колючей проволокой, называемом «гетто». Они толпами сгоняютлюдей с желтыми звездами в это гетто, у ворот которого стоят на часах зеленорубашечники, и безжалостно расстреливают из автоматов тех, кто пытается бежать.

Вот поэтому-то зеленорубашечник и уходил из дому еще до рассвета, а возвращался уже ночью после отбоя воздушной тревоги.

Теперь, когда в школу ходить было не надо, Габи просыпался с ранней зари, видел, как уходит зеленорубашечник, и начинал мечтать. Мечтал он, разумеется, лишь о вещах приятных. Вот, например, ему нравилось воображать, будто возле кровати лежит Пушок и, услышав стук кованых сапог зеленорубашечника, вскидывает голову и так смотрит на Габи, словно спрашивает: «Может, укусить этого подлого Шлампетера?» И Габи тут же мысленно кричит Пушку: «Куси его, куси!» Пушок набрасывается на зеленорубашечника, срывает с плеча его автомат, стаскивает с ног сапоги и раздирает в клочья зеленую рубаху.

Несколько дней играл Габи по утрам в эту придуманную им игру. Но вот однажды, когда зеленорубашечник ушел, он вдруг услышал, как незапертая на ключ дверь тихо приоткрылась, будто ее отворила чья-то невидимая рука. Он поднял глаза и стал ждать: кто же к нему припожалует. Но никто так и не вошел, да и дверь шире не открылась, образовав такую узкую щель, что в нее не смог бы пролезть даже ребенок. Он уже решил было, что повинен в этом сквозняк, когда до его слуха донесся странный звук. Точь-в-точь такой, какой издает скулящая от радости собака. Звук этот шел откуда-то снизу. Габи посмотрел на пол, от неожиданности зажал рот рукой и кулаком протер глаза. На полу, у самой кровати, виляя хвостом, повизгивая от радости, сидел… Пушок… Да, да, Пушок!

Габи сначала очень обрадовался, а потом испугался.

«Должно быть, я заболел, – подумал он, – у меня небось температура градусов сорок пять… Это уж точно… А то бы я но видал никаких привидений… Ведь настоящий Пушок погиб. Ясно, что это только привидение…»

Он быстро зарылся головой в подушку, сосчитал до ста, потом осторожно посмотрел на пол, надеясь, что привидение исчезло. Но Пушок как ни в чем не бывало сидел по-прежнему возле кровати, вилял хвостом и весело повизгивал.

Габи страшно хотелось погладить его, но он боялся, что стоит ему протянуть руку, как Пушок исчезнет – ведь с привидениями так всегда бывает. Поэтому он только глядел на него, облокотясь на подушку. Наконец собака поднялась на задние лапы, тявкнула чуть слышно и выбежала из комнаты. Но у порога еще раз оглянулась и вильнула хвостом. Дверь так и осталась открытой.

Весь день Габи ходил сам не свой, а вечером пораньше завалился спать и сразу же заснул, потому что очень уж хотел, чтоб поскорее наступило утро. Проснулся он вовремя, слышал, как, бухая сапогами, ушел зеленорубашечник, сыграл, как всегда, в «Пушка и зеленорубашечника», и когда дошел до того места, где воображаемый зеленорубашечник задрожал перед ним, униженный и напуганный, опять отворилась дверь. Повторилось то же самое, что и вчера. Собака протиснулась в чуть приоткрытую дверь, но на этот раз не села у кровати, а, как настоящий Пушок, прыгнула на постель и свернулась калачиком у ног Габи. Габи окончательно уверовал, что он ужасно болен и в бреду видит своего Пушка. Мысль эта обрадовала его, потому что больным терять уже нечего, и он, протянув руку, преспокойно погладил Пушка – иначе говоря, пустоту, поскольку всем известно, что привидения – это сплошная пустота. Но каково же было его изумление, когда ладонь его коснулась мягкой, шелковистой, курчавой шерсти, а под этой шелковистой шерстью он ощутил тепло живого тела. Больше того, собака-привидение лизнула ему руку

На сей раз Пушок побыл с ним дольше, чем прошлый раз, и снова незаметно исчез еще до возвращения мамы с рынка «Лехел». Во всей этой истории с привидением Габи казалось странным только одно. Общеизвестно, что привидения являются обязательно в полночь, а Пушок уже второй раз заявлялся рано утром. Может, для собак-привидений раннее утро считается полночью? Надо бы проверить.

Он торопливо оделся, выбежал во двор, трижды свистнул и тут же на балконе показалась лохматая голова главного секретаря. Габи помахал согнутым пальцем: есть, мол, срочное дело. Через минуту Шефчик-старший был уже во дворе.

– Умеешь держать язык за зубами? – спросил у него Габи.

– Умею, – сказал Шефчик-старший.

– Тогда слушай. Как ты думаешь, может быть у собак полночь утром?

– А что особенного, если собаки ночью не спят и засыпают на рассвете? Может, у них утром и бывает полночь, – задумчиво сказал Шефчик-старший, которого ничуть не удивил столь странный вопрос.

– А вдруг не может?

Шефчик-старший опять задумался.

– Кто его знает… – многозначительно изрек он. – Есть такие собаки, которые ночью не спят. Например, Пушок…

– Тс-с-с! – прервал его Габи. – Тише… Послушай. Завтра утром, прежде чем уйдет зеленорубашечник, ты придешь к нам, спрячешься под стол и будешь наблюдать. И что бы ни случилось – никому ни слова! Понял? Это секрет. Дай честное слово, что никому не скажешь.

– Даю! – поклялся Шефчик-старший. – Ведь ты меня знаешь. Я человек серьезный.

– Знаю, – откликнулся Габи, пожимая руку главному секретарю. – А ты не проспишь?

– Положись на меня, – презрительно хмыкнул Шефчик– старший. – Приду к вам, как часы.

На следующее утро он действительно был точен, как часы. Спрятался под столом и стал ждать. Зеленорубашечник, громыхая сапожищами, ушел. Дверь, чуть-чуть скрипнув, медленно приоткрылась, и появился Пушок.

Главный секретарь задрожал от страха и с трудом выдавил:

– Га… Га… би! Здесь ходят привидения.

– Ты что видишь из-под стола? – спросил Габи.

– Пуш… Пушка, – простонал Шефчик-старший.

В этот момент Пушок тявкнул и с веселым лаем юркнул под стол.

– Караул! – истошно завопил главный секретарь.

– Пушок! – невольно крикнул Габи.

Собака остановилась у стола, повернулась и прыгнула на кровать.

Габи погладил собаку.

– Ты что делаешь? Разве это Пушок? – спросил дрожащим голосом главный секретарь.

– Да… Пушок, – пролепетал Габи.

– Тогда, может, он и не привидение?!

– Ну конечно, не привидение! – воскликнул Габи и подхватил на руки воскресшего Пушка.

Шефчик-старший, осмелев, вылез из-под стола, потрогал привидение и тоже признал, что это настоящий Пушок, а не привидение.

А Пушок, переведенный из разряда привидений в живые существа, принялся лизать лицо Габи, прыгать по кровати, гоняться за своим хвостом – словом, всячески старался подчеркнуть свое земное существование. Но немного погодя он вытянул морду, спрыгнул с кровати и пулей вылетел из комнаты. Шефчик бросился было за ним, но, пока добежал до ворот, Пушка и след простыл.

Днем они разработали детальный план.

Утром Габи лежал на постели, Шефчик же не торчал под столом, а сидел в засаде на улице и внимательно наблюдал. Не прошло и нескольких минут, как по тротуару промчался белый клубок и тут же скрылся в одной из подворотен. Через мгновение белый клубок снова появился на улице. Шефчик-старший присмотрелся и увидел, что Пушок выглядывает из-под ворот и снова исчезает. Так повторилось несколько раз. Пушок показался в мрачной подворотне уже в пятый раз, когда послышались гулкие шаги и появился зеленорубашечник с неразлучным автоматом на плече. Не успел он дойти до угла, как Пушок выскочил из подворотни, стрелой пролетел мимо главного секретаря и в мгновение ока оказался в доме. Шефчик-старший припустился за ним, а когда прибежал к Габи, Пушок уже прыгал на постели и помахивал хвостом: очевидно, гордился своей ловкостью.

– Он играет в прятки с зеленорубашечником, – решил Шефчик-старший.

Пушок радостно вилял хвостом, как бы подтверждая слова Шефчика-старшего. Затем он ткнулся носом в плечо Габи.

– Убирайся, притвора! – шутливо оттолкнул его от себя Габи.

В этот момент у пего что-то зашуршало под рукой. Габи внимательно обшарил шею Пушка и нащупал под шелковистой шерстью клочок бумаги. Записка была привязана к шее Пушка белой ниткой, да так незаметно, что ее не сразу можно было обнаружить. Габи разорвал нитку, развернул записку и увидел письмо. Вот что в нем было:

– «Дорогой Габи, это письмо пишу не я, а Эмануэль…» – Габи оторвал взгляд от письма. – Послушай! – удивленно посмотрел он на Шефчика-старшего. – Кто такой Эмануэль, «которого вы все знаете как Шмыгало»?

– Значит, Эмануэль – это Шмыгало. Ну и дела! – засмеялся Шефчик-старший.

А Габи читал дальше:

– «…потому что я, то есть Дуци, еще не умею писать без ошибок. Думаю, что Пушок бегает к тебе каждое утро и поэтому я пишу тебе письмо. Я и сама очень охотно бы навестила тебя, но бабушка меня не пускает после случая на самокате – ведь тогда я чуть не попала в беду. Сообщаю тебе, что Пушок с той поры, как взорвали мост, живет у нас. Пришел он с окровавленным ухом. С тех пор ухо зажило, но домой он не идет. Может, не идет из-за зеленорубашечника? Если получишь это письмо, обязательно ответь мне, раз я не могу повидать тебя. Крепко целую. Дуци».

Габи и Шефчик-старший тут же сели и написали ответ. Они рассказали Дуци, как Пушок играет в прятки с зеленорубашечником, видимо не желая встречаться с ним. Пушок, склонив голову, наблюдал за ними: одно ухо у него свесилось, а другое торчало вверх. И всем своим видом он как бы говорил: «Я знаю, что вы пишете сейчас обо мне». Он нетерпеливо ждал, когда записку наконец привяжут к его шее, исподтишка лизнул Габи щеку и убежал из комнаты.

Так началась переписка между Дуци и Габи. Разумеется, время от времени они встречались, но переписка – это совсем другое дело. Поэтому по утрам Пушок непременно приносил письмо и убегал обратно с ответным письмом. И эта занятная переписка навела Габи на замечательную мысль.

Не откладывая это дело в долгий ящик, он торопливо постучался к доктору Шербану.

В тот же день, под вечер, какой-то бородатый человек пришел к бабушке и передал Шмыгале плоский пакет.

Габи тем временем стал упрашивать отца взять его с собой завтра утром на завод. Ему, мол, так хочется взглянуть на него в последний раз, а то, если завод увезут, больше он никогда его и не увидит.

Отец неохотно согласился, и Габи быстро лег спать.

В это ноябрьское утро он проснулся раньше всех, торопливо оделся и, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стал ждать, когда соберется отец. Отец взял его за руку, и они зашагали на завод.

Едва успевая за отцом, Габи казался себе настоящим рабочим, слесарем, столяром или сварщиком, который идет на работу, чтобы весь день ковать железо, строгать доски, сваривать сталь… Точь-в-точь как другие, которые с судками или фибровыми чемоданчиками в руках шли рядом с ними, натянув шапки на уши. Уже сейчас, в раннее утро, усталые от бесконечных ночных тревог, рабочие казались темными тенями за желтоватой завесой ноябрьского тумана. Они зычными голосами окликали друг друга, в том числе и отца. Многие спрашивали: «Чей это славный парнишка?» – гладили Габи по голове и шли дальше.

Из тумана вынырнул какой-то высоченный, усатый дядя, лукаво прищурился, щелкнул Габи по лбу и крикнул: «Эй, Климко!» Габи скривил губы, но не от боли, от досады: ну конечно, его считают мальчишкой, с которым можно так обращаться! Но отец не понял его гримасы и сказал: «Эх, ты, какой же из тебя получится вояка?» Усатый дядя еще раз подмигнул Габи левым глазом и произнес: «А ты, брат, и не старайся стать воякой. Это я тебе говорю, Бернат Шимончич, – понятно?» Габи ответил, что, дескать, понятно. «Ничего, брат, – сказал Бернат Шимончич, – ты мне нравишься». Габи совершенно забыл о щелчке и очень гордился тем, что он нравится Бернату Шимончичу.

Пришли на завод. Отец стал на свой пост в проходной, а вскоре загудел заводской гудок. Завод сразу, как по мановению волшебной палочки, пришел в движение. Кругом загрохотало, заскрежетало, застучало, заухало, сливаясь в сплошной оглушительный грохот.

Габи хотелось увидеть все. Он не впервые бывал на заводе. Многие рабочие узнавали его и приветливо кивали, когда он, сунув руки в карманы, неторопливо шагал по заводскому двору среди всевозможных металлических конструкций, сооружений и стеллажей.

Пока Габи бродил по заводу, домой к нему прибежал Пушок, царапнул дверь, и мама, знавшая уже о воскрешении Пушка, впустила его. Пушок обежал комнату, поискал Габи, по так его и не нашел. Тогда он поднял глаза па маму, словно ожидая от нее объяснения, поскреб лапой порог и, уткнувшись носом в пол, раздраженно зафыркал. Мать выпустила его. Пушок, не отрывая морды от земли, добрался до завода, там на мгновение остановился и пролез через дыру в заборе. Потом, по-прежнему принюхиваясь, обошел весь заводской двор. Многие оглядывались на него, кое-кто покрикивал, но он не обращал на них пи малейшего внимания. Покружившись в незнакомом ему мире железного лома и стеллажей с железными болванками, он вдруг поднял морду кверху, помахал своим белым хвостом и, завизжав от радости, бросился за высокую кирпичную стену.

Габи не без гордости посмотрел на стоявшего рядом с ним дядю Шефчика.

– Я же говорил, что он меня найдет. Хоть на краю света разыщет, – сказал он и наклонился к вертевшемуся юлой Пушку.