Текст книги "О, Иерусалим!"

Автор книги: Ларри Коллинз

Соавторы: Доминик Лапьер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Настало время, – заявил Каплан, – осознать реальную действительность. В эти критические месяцы, которые нам предстоят, мы ни в коем случае не можем рассчитывать, что Америка даст нам больше пяти миллионов долларов.

Эта цифра как громом поразила собравшихся. Один за другим они оборачивались к приземистому человеку, который с плохо скрываемым нетерпением слушал отчет Каплана. Давид Бен-Гурион лучше чем кто бы то ни было понимал, сколь серьезными могут оказаться последствия того, о чем доложил Каплан. Винтовок и пулеметов, закупленных Эхудом Авриэлем в Праге, было достаточно, чтобы сдержать палестинских арабов, но против танков, артиллерии и авиации, против регулярных армий арабских стран эти ружья и пулеметы были совершенно бессильны, как бы мужественно евреи ни сражались. Бен-Гурион уже составил план оснащения современной армии. Чтобы претворить этот план в жизнь, требовалась сумма в пять-шесть раз большая, чем та, которую назвал Каплан. Резко встав со своего места, Бен-Гурион оглядел собравшихся.

– Каплан и я должны немедленно выехать в Соединенные Штаты, – сказал он. – Мы заставим американцев понять всю серьезность положения.

В этот момент Бен-Гуриона прервал негромкий женский голос.

Это был голос той самой женщины, которая когда-то обрела свою сионистскую веру, собирая пожертвования в Денвере, штат Колорадо.

– То, что вы делаете здесь, я делать не могу, – сказала Голда Меир. – Однако я могу сделать то, что вы собираетесь делать в Америке. Оставайтесь здесь и позвольте мне поехать в Соединенные Штаты собирать деньги.

Лицо Бен-Гуриона побагровело. Он не любил, когда ему противоречили.

– Нет! – сказал он. – Дело настолько важное, что должны поехать мы с Капланом.

Однако другие руководители Еврейского агентства поддержали Голду. И вот через два дня Голда Меир в легком весеннем платье и с дорожной сумкой в руках прилетела в Нью-Йорк.

Был промозглый зимний вечер. Она собиралась в такой спешке, что не успела съездить в Иерусалим и взять свои теплые вещи.

У женщины, которая прилетела в Америку за миллионами, в сумочке лежала одна десятидолларовая бумажка. Когда изумленный таможенный чиновник спросил ее, на что она собирается жить в Америке, Голда ответила:

– У меня здесь семья.

Два дня спустя Голда Меир выступала в Чикаго перед собранием выдающихся членов этой семьи. Это были лидеры Совета еврейских организаций, съехавшиеся из сорока восьми штатов.

Их конференция и приезд Голды Меир в Америку совпали по времени совершенно случайно. И теперь в зале ресторана чикагского отеля перед ней сидело большинство крупнейших финансовых магнатов американского еврейства – те самые люди, к которым она была послана за поддержкой.

Перед дочерью плотника с Украины стояла труднейшая задача. С 1938 года она не была в Соединенных Штатах. Во время прежних приездов она встречалась в Америке почти исключительно с пламенными сионистами и социалистами, такими же, как она сама. А сейчас перед ней сидели еврейские лидеры, исповедовавшие самые разные взгляды; к сионистским идеалам многие из этих людей были совершенно равнодушны, а некоторые даже враждебны.

Ее друзья в Нью-Йорке убеждали ее постараться избежать этой встречи. Руководство Совета еврейских организаций не было сионистским. На Совет оказывали сильнейшее давление его собственные учреждения в США: больницы, синагоги, культурные центры, которые остро нуждались в средствах. Еврейским организациям Америки, как уже понял Каплан, надоело постоянное попрошайничество из-за границы. Но Голда настаивала. Она позвонила в Чикаго Генри Монтору, директору Объединенной еврейской компании, и несмотря на то, что список ораторов был давно утвержден, добилась права выступить на конференции. Затем, задержавшись в Нью-Йорке лишь для того, чтобы купить зимнее пальто, Голда отправилась в Чикаго.

– Вы должны мне поверить, – сказала она участникам конференции, – что я приехала в Америку не только для того, чтобы спасти семьсот тысяч евреев, которым грозит гибель. В недавние годы еврейский народ потерял шесть миллионов человек, и с нашей стороны было бы самонадеянно напоминать мировому еврейству о том, что еще семьсот тысяч евреев в опасности. Это и так ясно. Однако если эти семьсот тысяч евреев останутся в живых, то вместе с ними останется жить мировое еврейство, и его свобода будет обеспечена навеки. Но если они погибнут, то едва ли можно сомневаться, что в скором времени не станет еврейского народа вообще, и все наши надежды будут развеяны в прах.

Через несколько месяцев, продолжала Голда Меир, – в Палестине возникнет еврейское государство. Мы начинаем борьбу за его создание. Это естественно. Мы заплатим за него своей кровью. Это само собой разумеется. Лучшие из нас падут, – это бесспорно. Но также бесспорно и то, что наша воля к победе не будет сломлена, сколько бы захватчиков ни вторглось на нашу землю. Однако эти захватчики придут с пушками и танками. А против пушек и танков недостаточно одного только мужества.

И Голда Меир объявила, что она приехала к американским евреям за двадцатью пятью – тридцатью миллионами долларов, необходимыми для оснащения армии, без которой невозможно противостоять регулярным армиям арабских стран.

– Друзья мои! – сказала Голда Меир. – Мы живем на коротком дыхании. Когда я говорю вам, что деньги нужны немедленно, это не означает, что они нужны через месяц или через два месяца, это означает – сегодня.

– Не вам решать, – сказала она в заключение, – продолжим мы нашу борьбу или нет. Сражаться будем мы. Евреи Палестины никогда не вывесят белый флаг, не сдадутся на милость иерусалимского муфтия. Но вам предстоит решить: победим мы или муфтий.

В зале воцарилось молчание, и на какое-то мгновение Голде показалось, что она провалилась. А затем все встали, и грянула овация. Не успели стихнуть аплодисменты, как к Голде Меир стали подходить первые жертвователи. Еще до того, как подали кофе, ей было обещано больше миллиона долларов.

Многие предлагали ей получить деньги наличными – совершенно небывалое дело. Другие стали сразу же из отеля звонить в свои банки и договариваться о личных займах на ту сумму, которую они рассчитывали позднее собрать у себя в общинах. К вечеру Голда Меир могла телеграфировать в Тель-Авив Бен-Гуриону: убеждена, что можно собрать в Америке двадцать пять "стивенов" – то есть двадцать пять миллионов долларов (это кодовое слово было выбрано в честь американского сионистского лидера рабби Стивена С. Уайза).

Пораженные чикагским триумфом Голды, друзья убедили ее совершить поездку по всей стране. В этой поездке ее сопровождал Генри Моргентау, бывший министр финансов в правительстве Франклина Д. Рузвельта. Иногда Голда выступала по три-четыре раза в сутки. Она ездила из города в город, снова и снова повторяя перед каждой аудиторией свой страстный призыв. И каждый раз в ответ на него неизменно делались щедрые пожертвования. Из каждого города в Тель-Авив шла телеграмма, сообщавшая о том, сколько "стивенов" собрано за минувший день. Время от времени телеграммы посылались также Эхуду Авриэлю в Прагу, Зилю Федерману в Антверпен и другим агентам, выехавшим закупать оснащение для еврейской армии. В телеграммах сообщалось о денежных переводах для продолжения закупок оружия и боеприпасов.

Женщина, которая прилетела в Соединенные Штаты с десятью долларами, покидала страну с пятьюдесятью миллионами – это было в десять раз больше той суммы, которую назвал Элиэзер Каплан, и вдвое больше того, что требовал Бен-Гурион. Он встретил Голду в аэропорту Лод. И никто лучше этого человека, недавно еще убежденного, что ему необходимо отправиться в Америку лично, не оценил того, что она сделала.

– Когда будут писать историю нашего времени, – сказал Бен-Гурион торжественно, – летописцы отметят, что еврейское государство появилось на свет благодаря этой женщине.

12. Спасение приходит с неба

С отрадной регулярностью коридорный доставлял обитателю номера 121 пражского отеля «Алькрон» небольшие листки бумаги. Это были квитанции Живностенского банка, подтверждавшие получение переводов из нью-йоркского банка «Чейэ Манхеттен», пересылавшего деньги через один из швейцарских банков на текущий счет Эхуда Авриэля: сюда из Америки лился непрерывный поток долларового урожая, собранного Голдой Меир во время ее американской поездки.

Авриэль за какие-нибудь полтора месяца закупил двадцать пять тысяч винтовок, пять тысяч автоматов, триста пулеметов и пятьдесят миллионов патронов. Однако человек, который в поисках оружия прилетел в Европу с зубной щеткой и томиком "Фауста", теперь мыслил уже не в масштабах нескольких тысяч винтовок. Сейчас следовало подумать о закупке танков, самолетов и пушек.

Прилетев ненадолго из Европы в Тель-Авив, чтобы познакомить Бен-Гуриона с возможностями приобретения оружия в Чехословакии, Авриэль узнал, что финансовое положение Хаганы изменилось к лучшему.

– Вам больше не надо беспокоиться о деньгах, – сказал Бен-Гурион. Только скажите, сколько вам потребуется. В закупках оружия наступил новый этап. Отныне задача заключалась в том, чтобы где только возможно Добывать тяжелое вооружение.

Эхуду Авриэлю потребовалось три месяца, чтобы найти судовладельца, который согласился бы доставить в Палестину большую часть закупленного оружия. Наконец, в одном югославском порту Авриэль обнаружил небольшое судно под названием "Нора". Чтобы переправить чешские винтовки через британскую таможню, Авриэль скрыл их под таким товаром, который отбивал всякую охоту копаться в нем: поверх оружия судно загрузили шестьюстами тоннами итальянского лука.

Однако ветхое суденышко, зафрахтованное Авриэлем, сослужило ему и еще одну службу. Когда он однажды пришел в контору югославского пароходного агентства, нашедшего для него "Нору", один из служащих шепнул ему:

– Поздравляю! Вы, я вижу, нашли еще одно судно. Мы уже дали указание погрузить на "Лино" следующую партию вашего товара.

Кустистые брови Авриэля лишь на мгновение приподнялись.

Никакой другой партии товара он через Югославию не отправлял. Однако он сразу же сообразил, кто побывал здесь.

Наверное, не кто иной, как Абдул Азиз Керин – сирийский офицер, который, опередив Авриэля, тоже заключил контракт со Збройовской оружейной фирмой. Должно быть, и Керин нашел себе в Югославии судно, чтобы переправить закупленное им оружие в Сирию. Никакой британский патруль не станет мешать судну Керина достигнуть порта назначения. Стало быть, эту задачу должен взять на себя кто-то другой. Теперь, помимо заботы о том, как прорвать чужую блокаду, Авриэлю предстояло ломать голову еще над тем, как бы установить свою собственную.

«Екум пуркан мин шемайя» («спасение приходит с неба»), – говорится в старинной молитве на арамейском языке, том языке, на котором общались между собой многочисленные народности, населявшие Палестину в эпоху Иисуса Христа. В новой Палестине никто не веровал так твердо в слова древнего пророчества, как Давид Бен-Гурион.

Во время "битвы за Англию" Бен-Гурион был в Лондоне, и уже тогда он понял, как много значит авиация в современной войне. Даже в той ограниченной по масштабам войне, которую предстояло вести его народу в Палестине, авиация способна была сыграть решающую роль. Воздушный транспорт мог оказаться единственным надежным способом снабжения еврейских поселений, рассеянных по всей стране и изолированных друг от друга, а если бы дело дошло до самого худшего, – то и снабжения самого Иерусалима. Лидер палестинских евреев был одержим идеей создания еврейских военно-воздушных сил, но он никак не мог решить одной проблемы: как создать нелегальную авиацию в оккупированной стране?

Разрешить эту проблему Бен-Гуриону неожиданно помог его сосед по дому в Тель-Авиве, двадцатидевятилетний ветеран британских военно-воздушных сил, которого Бен-Гурион когда-то давно ребенком качал у себя на коленях. Аарон Ремез четыре года служил в британской истребительной авиации: он прикрывал с воздуха высадку союзников в Нормандии, сопровождал бомбардировщики в налетах на Германию, атаковал с воздуха базы ракет У-2. Впрочем, все, что он видел и пережил, нельзя было сравнить с тем потрясением, которое ему предстояло, когда, вернувшись в Палестину, он обнаружил своего отца за колючей проволокой британского концлагеря, и охраняли его люди в мундирах армии той самой страны, ради которой Ремез четыре года рисковал своей жизнью. Ремез приехал в Тель-Авив и вскоре вручил своему соседу меморандум на пятнадцати страницах. Это был проект создания еврейских военно-воздушных сил.

Этот документ, четыре частных прогулочных самолетика, одно авиатакси и двадцать пилотов стали зародышем той авиации, которой через двадцать лет предстояло сделаться самой искусной авиацией в мире.

Меморандум Ремеза в каком-то отношении давал ответ на вопрос, мучавший Бен-Гуриона, – тем, что игнорировал самое существование этого вопроса. "Военно-воздушный флот не создается тайно в оккупированной стране, – писал Ремез. – Он создается за ее пределами, а в самой стране проводится только подготовительная работа, с тем, чтобы принять его".

Ремез предлагал создать за пределами Палестины организацию для закупки самолетов. Сначала их будут пилотировать добровольцы – как евреи, так и неевреи. Эти самолеты придется спрятать на тайных аэродромах, а в качестве прикрытия использовать разные фиктивные компании и фирмы, которые нужно специально для этого создать и для которых следует добиться права на посадку и заправку их самолетов.

В самой же Палестине Ремез предложил организовать так называемую авиационную службу Хаганы. Прикрытием для нее могла бы послужить организация, которая располагалась в скромном административном здании в Тель-Авиве на улице Монтефиоре, 9 – Палестинский аэроклуб. У клуба был в аэропорту Лод примитивный ангар, в котором стояли четыре моноплана и небольшой пассажирский самолет марки "Хэвиленд", который в качестве "воздушного такси" совершал рейсы между Тель-Авивом и Хайфой. Президент аэроклуба был назначен первым командующим оперативного отдела. Ремез сразу же начал собирать людей с летным опытом. В разных районах страны жители еврейских поселений принялись строить десять примитивных грунтовых посадочных площадок, на которых авиаслужбе предстояло принять самолеты, если те появятся.

Заглядывая в будущее. Ремез начал разрабатывать планы операций по захвату палестинских баз британского военно-воздушного флота после того, как англичане покинут страну.

Однако самого большого успеха авиаслужба Хаганы добилась не в Палестине, а в Вашингтоне – в Управлении по делам ликвидации и сбыта излишков военного имущества.

Однажды утром, вскоре после голосования в ООН о разделе Палестины, в Управление вошел первый иностранный доброволец авиаслужбы Хаганы – тридцатилетний энтузиаст – летчик из Бриджпорта, штат Коннектикут, по имени Адольф Эл Швиммер, отставной майор Командования транспортной авиации американских ВВС. Швиммер вручил чиновникам Управления чек на сорок пять тысяч долларов и получил взамен три серых клочка бумаги. На них были указаны номера первых настоящих самолетов Хаганы – трех практически новых машин типа "Констеллейшн", строительство каждой из которых обошлось в полмиллиона долларов.

К этому самолетному трио Швиммер вскоре добавил пятнадцать транспортных самолетов С-46, предназначенных для полетов на короткие расстояния. Свою небольшую, но постоянно пополняемую коллекцию самолетов Швиммер держал в ангарах в Бербанке, штат Калифорния, и Милвилле, штат Нью-Джерси; на самолетах красовались опознавательные знаки двух компаний, основанных Швиммером, – "Сервис Эруэйз" ("Служба воздушных перевозок") и "Панамэниэн Эрлайнз" ("Панамские авиалинии").

Поначалу и речи не было о том, чтобы использовать эти самолеты в Палестине. Однако, когда нападения Абдула Кадера Хусейни на еврейские автоколонны участились, стала очевидной необходимость какой-то, пусть даже самой ограниченной, воздушной поддержки.

Однажды Ремез узнал, что англичане собираются продать на металлолом двадцать самолетов для воздушного наблюдения типа "Остер". Это, конечно, не С-46, но у них все же имелись крылья и мотор, и хотя бы некоторые из них еще можно было заставить летать. Ремез организовал покупку этих самолетов через дружественного торговца металлоломом, и тот передал самолеты Палестинскому аэроклубу. Снимая детали с совсем уже непригодных машин, механики Ремеза как-то ухитрились привести дюжину самолетов в рабочее состояние. Когда работа была закончена, каждый из них был выкрашен точно так же, как один из любительских самолетов, принадлежавших Аэроклубу, "Тэйлоркрафт", на который, к счастью, "остеры" несколько походили. Затем Ремез и его помощники нарисовали на крыльях новых самолетов серийные буквы своего "Тэйлоркрафта" – VQ PAI – и начали на них летать.

Вскоре над Палестиной летало тринадцать самолетов с опознавательными знаками VQ PAI – двенадцать "остеров" и один настоящий "Тэйлоркрафт". Инспекторы британской гражданской авиации так и не сумели разгадать причину такой необычайной летной активности самолета VQ PAI.

Таким образом, спасение начало приходить с неба в разбросанные по стране киббуцы. Эти же самолеты засекали в воздухе арабские засады, доставляли воду в Негев и осуществляли аварийное снабжение тех киббуцов, где были на исходе боеприпасы. Они даже начали совершать ночные полеты, используя примитивные посадочные полосы, освещенные фарами стоящих грузовиков.

В Иерусалиме бойцы Хаганы построили 600-метровую грунтовую посадочную полосу на дне вади, расположенного рядом с монастырем Креста, под холмом, на котором впоследствии будет возведено здание Кнессета. Посадка и взлет с этой маленькой полосы были самым трудным испытанием для пилотов авиаслужбы Хаганы. Для евреев Иерусалима успокаивающее урчание крошечных самолетиков, регулярно взлетавших с импровизированного аэродрома или садившихся на него, стало неотъемлемым элементом их повседневного тревожного существования. Скоро эти самолетики получили ласкательное прозвище "примусы" они выглядели такими же хрупкими и ненадежными, как маленькие треногие керосиновые горелки, на которых в ту зиму еврейские домохозяйки готовили пищу.

13. Мы будем тверды, как скала

– Сегодня, Шимшон, ты на работу не пойдешь!

Своими словами жена покушалась на предмет величайшей гордости Шимшона Липшица. С 1 декабря 1932 года не было дня, чтобы Липшиц не вышел на работу. И теперь он тоже не собирался оставаться дома. Положив руку жене на плечо, он заявил:

– Липшиц за всю свою жизнь не пропустил ни одного рабочего дня. – И ушел.

Работал Липшиц в неприметном трехэтажном здании из красного кирпича на улице Хасоллел, неподалеку от площади Сиона, в центре нового Иерусалима. Здесь помещалась редакция газеты "Палестайн Пост" – наиболее солидной и влиятельной газеты на английском языке, издававшейся на Ближнем Востоке. В своей политической ориентации газета придерживалась средней линии: с одной стороны, она отвергала практику индивидуального террора и запугивания, которую осуществляли еврейские экстремисты, а с другой стороны, резко критиковала действия мандатных властей. Газета была основным рупором сионистского движения. И Липшиц оставался ее бессменным старшим наборщиком с того самого дня, как в 1932 году первый номер "Палестайн Пост" стал продаваться на улицах Иерусалима.

Пока Шимшон Липшиц шагал к себе в редакцию, двумя километрами севернее Иерусалима, на окраине арабской деревни Шуафат, по обочине дороги нервно расхаживал взад и вперед человек в мундире британской полиции. Он не был, однако, ни англичанином, ни полицейским, а являлся главарем отряда арабских ополченцев. Абу Халил Гено должен был совершить сейчас операцию, при помощи которой Абдул Кадер Хусейни собирался расквитаться с евреями за уничтожение отеля "Семирамида" и за взрывы, организованные бойцами Эцеля около Дамасских и Яффских ворот. По заданию Абдула Кадера его лучший специалист-подрывник Фаузи эль Кутуб начинил полутонной тола краденый пикап британской полиции. Доставить этот пикап в еврейскую часта города взялись два дезертира-англичанина: бывший капитан полиции Эдди Браун, брат которого, по его словам, был убит членами Эцеля, и бывший пехотный капрал Питер Мэдисон.

Поскольку Абдул Кадер Хусейни не очень-то доверял англичанам, он поручил Абу Халилу Гено ехать в другой машине следом за пикапом и зажечь от своей собственной сигареты запал, прикрепленный к приборному щитку пикапа. И вот теперь, неумело попыхивая первой в своей жизни сигаретой, Абу Халил ожидал прибытия машины, начиненной взрывчаткой.

Мимо прошли две арабские женщины, и Гено услышал, как одна из них прошептала другой:

– Вот этот нынче ночью собирается в Иерусалим на важное дело.

"О, Аллах! – подумал Гено. – Если они об этом знают, то, наверно, весь город знает!" Он еще раз перебрал в уме детали будущей операции. Англичане на пикапе будут ехать впереди, спокойно минуя как британские, так и еврейские посты. Затем они поставят машину у тротуара рядом с намеченным объектом и выйдут как будто в кафе, выпить по рюмочке. Минут через пять Гено подъедет на своей машине, остановится в отдалении, закурит сигарету, фланирующим шагом подойдет к пикапу и зажжет запал.

Наконец, появился долгожданный пикап. В кабине сидело двое англичан – им предстояло доставить в Иерусалим груз тола.

Гено сел за руль "воксхолла" и двинулся следом за пикапом.

Тед Лурье, заместитель главного редактора газеты «Палестайн Пост», переходил улицу Яффо. Внезапно он увидел пикап британской полиции, который на бешеной скорости повернул на перекрестке, заехав задними колесами на «островок безопасности». «Этот парень куда-то чертовски спешит», – подумал Тед.

Он перешел площадь Сиона и направился по улице Бен-Иехуда к кафе "Атара". Когда он уже открывал дверь кафе, оглушительный грохот потряс воздух. Лурье на секунду замер, а затем, повинуясь репортерскому инстинкту, ринулся к телефону, чтобы узнать, что случилось. К его огорчению, телефон редакции был занят. Он повесил трубку и позвонил снова. Номер все еще был занят. Дрожа от нетерпения, он начал снова, в третий раз, крутить диск. Но тут за спиной у него раздался крик, который все объяснил:

– Боже! Эти гады взорвали "Палестайн Пост"!

Когда Лурье добежал до здания редакции, оно пылало. Раненые сотрудники, пошатываясь, спускались по дымящимся лестницам.

Улицу заполняло море битого стекла. Лурье кинулся в больницу, чтобы осведомиться о состоянии раненых.

– Тед, – спросила вечером жена, – ты позаботился о том, чтобы газета вышла завтра утром?

– Ты что, спятила? – сказал он.

– Твой долг – выпустить газету, – ответила она спокойно.

Лурье понял, что она права. Он тут же оборудовал в какой-то квартире поблизости временную редакцию. Через час ему удалось договориться с типографией. Двое репортеров прочесали полуразрушенное здание и нашли кое-какие матрицы и рукописи, а несколько знакомых девушек заново перепечатали еще не набранный, но подготовленный материал, который удалось спасти.

В шесть часов утра тираж свежего номера "Палестайн Пост", как всегда, продавался на улицах Иерусалима. Это был один-единственный жалкий листок, но на нем, отпечатанный обычным шрифтом, красовался заголовок "Палестайн Пост". Абдул Кадер Хусейни доказал, что он способен проникнуть в самое сердце еврейского Иерусалима, но заставить замолчать "Палестайн Пост" ему не удалось.

В этот час Шимшон Липшиц, одна из жертв Абдула Кадера Хусейни, лежал в больнице "Хадасса"; его глаза, просмотревшие столько наборных матриц, сейчас были закрыты повязкой. Человек, которого жена тщетно пыталась убедить не идти в тот день на работу, до конца своих дней оставался слепым на один глаз. Однако беда не сломила Шимшона Липшица.

Через несколько месяцев, приставив лупу к своему единственному глазу, он набирал номер газеты, сообщавший о рождении Еврейского государства.

Абдул Кадер Хусейни лично отправился в Каир, чтобы доложить о своих достижениях человеку, пославшему его в Палестину "сбрасывать евреев в море". Нападения на еврейский транспорт, следующий в Иерусалим, становились все более успешными. Взрыв здания "Палестайн Пост" доказал, что бойцы Абдула Кадера Хусейни способны нагнать страху на евреев.

Ободренный успехом, арабский военачальник заявил, что он готовит новый удар по еврейскому Иерусалиму – удар столь сокрушительный, что после этого евреям ничего другого не останется, как умолять о мире и передать город в руки арабов. Обрадовав муфтия и распрощавшись с женой, остававшейся в Каире, Абдул Кадер Хусейни отправился назад в Иерусалим.

Примерно в то же самое время другой человек – но не в Каире, а в Тель-Авиве – тоже прощался с женой и отправлялся в Иерусалим. Его звали Давид Шалтиэль. За сутки до того Давид Бен-Гурион поручил ему сменить Исраэля Амира и возглавить иерусалимский гарнизон Хаганы.

Давид Шалтиэль родился в Германии, в семье скромного торговца кожевенными товарами. Глава семьи, по происхождению сефард, был столь религиозен, что в субботу даже носового платка не носил в кармане. Мать пришивала его к рукаву, дабы платок мог считаться частью одежды. Давид рано взбунтовался против религиозного воспитания. В пятнадцатилетнем возрасте он в Судный день совершил страшное святотатство – съел кусок свинины. Затем он сел и стал ждать, накажет ли его Бог. Бог ничего не сделал, и Давид преисполнился презрения к религиозным предписаниям.

Вскоре его презрение распространилось и на буржуазное существование родителей. Давид оставил дом и эмигрировал в Палестину. Сначала он работал на табачной плантации, потом служил рассыльным в отеле. Устав от аскетической жизни палестинских "пионеров" и не обладая глубокими сионистскими убеждениями, он уехал в Италию, работал в текстильной фирме в Милане, потом попытал удачи за игорными столами в Монте-Карло и, проигравшись в пух и прах, в возрасте 23 лет завербовался во французский Иностранный легион. Дослужившись до чина старшего сержанта, Давид через пять лет ушел из Легиона и поселился в Париже, где стал агентом по сбыту нефтяной компании Шелл.

Преследования евреев нацистами заставили его по-иному взглянуть на сионизм. Он вернулся в Палестину и вступил в Хагану. Хагана послала его в Европу закупать оружие. В ноябре 1936 года в поезде в Аахен при попытке вывезти из Германии 100000 марок его арестовало гестапо. Давида пытали в двадцати четырех гестаповских застенках, и сохранить рассудок ему помогло то, что ночами он учил иврит по маленькому самоучителю, который прятал у себя в матрасе. В концентрационном лагере он помогал другим заключенным сохранять надежду. Освобожденный незадолго до начала Второй мировой войны, Давид вернулся в Палестину и вскоре стал одним из высших офицеров Хаганы, организатором ее контрразведки. В 1942 году он был назначен командиром Хаганы в Хайфе.

Невзирая на все, что ему пришлось пережить, Давид Шалтиэль, человек элегантный и утонченный, продолжал ценить радости жизни. В стране, где "гефилте фиш" и сушеные бобы считались деликатесами, он оставался убежденным эпикурейцем. Его друг говорил, что у Давида были две библии: Танах и путеводитель Мишлена по европейским ресторанам. Несмотря на свое высокое положение, Шалтиэль был "белой вороной" в Хагане. Долгие, утомительные переходы под солнцем Сахары и спартанские порядки в казармах Иностранного легиона сделали Шалтиэля педантом в вопросах дисциплины. Его идеалом были молодые выпускники Сен-Сира, сражавшиеся в отполированных до блеска ботинках и отутюженной форме. Эти небрежно одетые пальмаховцы, всегда готовые спорить с командиром по поводу любого приказа, раздражали его. Давид Шалтиэль был малоподходящей кандидатурой на пост командира иерусалимского гарнизона Хаганы. И его воинские концепции, и то, что будучи офицером контрразведки, он восстановил против себя весь Эцель, и отсутствие у него дружеских связей со старыми сионистами – все это делало его малопопулярной фигурой.

Однако был еще один момент, о котором Бен-Гурион совершенно не подумал: Шалтиэлю в жизни не доводилось командовать подразделением больше взвода.

Первую битву в Иерусалиме Давиду Шалтиэлю пришлось вести не с ополченцами Абдула Кадера, а с бюрократами из Еврейского агентства. Штаб его предшественника Исраэля Амира располагался в двух небольших комнатах в подвале Агентства, и командовал Амир своими людьми самым неформальным образом.

Шалтиэль требовал как минимум десять комнат. "В нынешние трудные времена, – писал ему служащий Еврейского агентства, – нельзя разрушать наши административные порядки. В отношении комнат ничего не может быть сделано без решения соответствующей комиссии". Тогда Шалтиэль попросту "реквизировал" нужное ему помещение. Затем он установил строгую субординацию среди своих подчиненных и определил функции каждого штабиста. Все приказы должны были записываться. Шалтиэль ввел военную форму с четкими знаками различия и настоял на том, чтобы офицеры и солдаты отдавали честь.

Не прошло и недели после приезда Шалтиэля в Иерусалим, как произошел первый трагический инцидент. Старший сержант шотландского пехотного полка арестовал четырех бойцов Хаганы, вступивших в перестрелку с арабами. Через час арестованные были переданы в руки арабов. Одному из этих четырех повезло: кто-то из толпы уложил его наповал выстрелом из пистолета. Остальных раздели, кастрировали и изрубили на куски.

В ярости Шалтиэль выпустил воззвание, начинавшееся словами:

"Англичане хладнокровно убили четырех евреев". Он отдал приказ: "Отныне каждый боец Хаганы в Иерусалиме в случае попытки ареста или обыска его британскими военнослужащими обязан оказывать вооруженное сопротивление".

На следующий день Шалтиэль созвал офицеров на совещание. Он напомнил им, что Иерусалим построен из камня – камня, который арабы называют "миззи иегуди" "камень еврея".

– Мы будем тверды, как этот камень! – поклялся он.

Первые же преобразования, осуществленные Шалтиэлем, и его строгость пробудили в бойцах новое для них ощущение ясности цели.

– Впервые, – вспоминал один молодой офицер, – у нас появился командир, который знал, что нам нужно делать.

При всей своей видимой решительности Шалтиэль был, однако, глубоко озабочен сложившимся положением. Первое, о чем он попросил своих начальников в Тель-Авиве, это прислать три тысячи теплых свитеров. Бойцы Хаганы в Иерусалиме были так скверно одеты, что некоторые из них, стоя на часах в холодные иерусалимские ночи, заболели воспалением легких. Не хватало всего на свете: оружия, боеприпасов, людей, пищи – всего, кроме врагов, которые все прибывали и прибывали в город.