Текст книги "О, Иерусалим!"

Автор книги: Ларри Коллинз

Соавторы: Доминик Лапьер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

8. Санта-Клаус Хаганы

Свежевыпавший снег обметал черепичные крыши и клочьями лег на стены Старого города. А над ним на высоком холодном небе, подобно дальнему маяку, горела звезда, которая тысяча девятьсот сорок семь лет тому назад вела пастухов Иудеи и трех волхвов к яслям в Вифлееме. Закутавшись в снежную мантию, Иерусалим собирался праздновать Рождество – самое тревожное Рождество за всю свою долгую историю.

Редко когда в истории Иерусалима мир казался столь далеким, а люди доброй воли столь немногочисленными, как в те декабрьские дни 1947 года. С приближением Рождества покой горожан все чаще нарушался перестрелками, и что ни день, то чаще и яростнее становились вооруженные стычки: к концу года в столкновениях погибло уже сто семьдесят пять арабов, сто пятьдесят евреев и пятнадцать английских солдат. Гершон Авнер – тот самый, который привез Бен-Гуриону весть о голосовании в ООН, – собственными глазами видел, как в центре еврейского квартала Иерусалима средь бела дня были убиты два британских солдата. Банда арабских подростков схватила на базаре Старого города еврея Исраэля Шрайбера; через несколько часов его обезображенный труп, втиснутый в мешок, был найден около Дамасских ворот. Журналиста Роберта Стерна, уроженца Великобритании, популярного обозревателя газеты "Палестайн Пост", застрелили на пороге агентства печати. Последняя его статья неожиданно оказалась эпитафией самому себе. "Если я умру, – писал он, – то пусть вместо того, чтобы ставить памятник на моей могиле, люди пожертвуют средства на содержание животных в Иерусалимском зоопарке".

На следующий день, когда в зоопарк стали поступать первые пожертвования, похоронную процессию, двигавшуюся за гробом Стерна, обстреляли арабские снайперы.

Даже в Сочельник не обошлось без положенной порции перестрелок. Сами Абуссуан, возвращавшийся с традиционного рождественского радиоконцерта, где он играл на скрипке, попал под обстрел в еврейском квартале Мекор-Хаим. Когда Абуссуан добрался до скромного отеля в Катамоне, на его машине красовались следы пуль. Абуссуан переехал со своей семьей в отель "Семирамида" через несколько дней после разгрома и сожжения еврейского торгового центра. Отель принадлежал дяде Абуссуана. Трехэтажное, укрытое зарослями бугенвиля и ничем не приметное здание "Семирамиды" казалось Абуссуану надежнейшим убежищем.

Грустное Рождество было у палестинских христиан в тот тревожный год. Едва не погибнув по дороге с концерта, Сами Абуссуан встретил праздник в кругу своей семьи. Когда Джеймс Поллок, окружной комиссар Иерусалима, прибыл на рождественское богослужение в Церковь Рождества Христова в Вифлееме, он застал там лишь жалкую горстку паломников. В нескольких кварталах от Церкви Рождества, в доме доктора Михаэля Малуфа, возглавлявшего сеть психиатрических больниц в Палестине, столы не ломились, как прежде, от яств и радостная толпа друзей не шумела в комнатах; доктор Малуф встретил Рождество вдвоем со своей женой Бертой; откуда-то издали доносилась разухабистая песня – это горланили английские солдаты.

– Да встретишь ты все праздники в добром здравии! – произнес доктор Малуф традиционное арабское приветствие и поцеловал жену.

Взявшись за руки, они смотрели в окно. Подвыпившие солдаты продолжали горланить. "Но в домах, – подумала Берта Малуф, – царит скорбь".

В это время в трех тысячах километров от Иерусалима, в бельгийском порту Антверпен, невысокий юноша в черном дождевике, радостно потирая руки, стоял в воротах, ведущих к длинному ряду темных складов. В этот сочельник Ксилю Федерману предстояло стать Санта-Клаусом Хаганы. На складах хранились сотни пикапов, санитарных машин, цистерн, джипов, прицепов, бульдозеров, транспортеров. Там громоздились горы палаток всевозможных размеров – от одноместных до стоместных, море касок, километры кабелей, проводов и шлангов, штабеля радиоприемников, полевых телефонных аппаратов и переносных раций. Здесь же были сложены тюки патронташей, белья, носков, обуви, обмундирования, карманных фонариков, пакетов первой помощи. Всего этого хватило бы на экипировку половины евреев земного шара, если бы они вздумали вступить в ряды Хаганы. Подобно тому, как Эхуд Авриэль был послан в Европу покупать оружие и боеприпасы, Федерман был командирован найти и закупить снаряжение для немедленной организации армии численностью в шестнадцать тысяч человек. Обрадованный Федерман принялся обследовать открывшиеся его глазам богатства и составлять список вещей, необходимых для армии, призванной защищать еще не родившееся государство. В одном из складов он наткнулся на какое-то странное приспособление. Это было заплечное крепление для переноски тяжестей. Федерман секунду поколебался, а потом подумал: «Это может пригодиться, да и стоит всего двадцать центов штука». Он пометил в своем списке триста креплений и пошел дальше. Этим двадцатицентовым креплениям суждено было спасти иерусалимских евреев от голодной смерти.

9. Путешествие в нелепость

К британскому майору, который командовал солдатами, производившими обыск в автобусе, подошла женщина.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

– Ищем, нет ли здесь оружия.

– Вы не имеете права! – воскликнула женщина.

– Вы полагаете? – ответил майор.

Однако от этой дамы не так-то легко было избавиться. Она потребовала, чтобы майор предъявил ей документы. Как истый англичанин, майор учтиво протянул своей собеседнице удостоверение личности. Солдаты за его спиной ухмыльнулись.

Невзирая на настойчивые протесты, обыск продолжался.

Наконец майор сказал:

– О-кей, автобус может двигаться дальше.

– Погодите! А как насчет девушки из той машины?

Машина сопровождала автобус, ехавший из Иерусалима в Тель-Авив. Прежде чем приступить к обыску автобуса, британские солдаты арестовали сидевшую в машине девушку и конфисковали найденный там автомат. Женщина, вступившая в пререкания с британским майором, была Голдой Меир.

Вмешательство Голды Меир было продиктовано не только заботой о судьбе девушки. Арабы, не желая раздражать мандатные власти, обычно оставляли в покое британские автоколонны, двигавшиеся по Иерусалимской дороге, и приберегали свои пули для евреев. От имени Еврейского агентства Голда Меир потребовала охраны для еврейского транспорта: мандатные власти обязаны обеспечить безопасность на палестинских дорогах. Англичане в конце концов согласились, но выдвинули условие: они будут обыскивать транспорты, дабы помешать Хагане доставлять в Иерусалим оружие и солдат. Поскольку именно в этом Еврейское агентство видело одну из своих основных задач, оно отвергло условие англичан и распорядилось, чтобы во всех еврейских автобусах ехали под видом пассажиров вооруженные бойцы Хаганы. Тогда англичане начали останавливать и обыскивать еврейские автобусы и легковые машины в поисках оружия. Это вызвало возмущение у руководителей Еврейского агентства. "Лучше бы, – говорили они, – англичане употребили свою энергию на то, чтобы избавить Иерусалимскую дорогу от арабских засад".

В конце концов Голда Меир вырвала у мандатной администрации согласие на прекращение обысков. И вот теперь она увидела, что обещание не выполняется; мало того, ее ждал еще один неприятный сюрприз. Британский майор объявил, что он отвезет арестованную девушку в полицейский участок, находящийся на арабской территории. Голда вздрогнула.

– В таком случае, – заявила она, – я еду с вами.

– Это невозможно! – раздраженно сказал майор. – Для этого мне пришлось бы вас арестовать.

– Именно этого я и добиваюсь, молодой человек, – сказала Голда и села в патрульную машину рядом с арестованной девушкой.

В конце концов благодаря настойчивости Голды обе они были доставлены в полицейский участок на еврейской территории.

Дежурный британский сержант составил протокол. Затем он спросил Голду, как ее зовут.

– О Боже! – воскликнул он, услышав ответ, и схватился за голову.

Через несколько минут появился старший полицейский инспектор. Он предложил Голде стаканчик виски и сказал, что лично отвезет ее в Тель-Авив в своем бронированном автомобиле. На окраине Тель-Авива она попросила инспектора остановиться и, вылезая из машины, сказала:

– Теперь не мне, а вам грозит опасность.

Когда машина развернулась, Голда вспомнила, что сегодня 31 декабря 1947 года: сегодня ее английский провожатый будет праздновать Новый год. Сложив руки рупором у рта, она закричала:

– С Новым годом!

И быстро зашагала в сторону города.

В полдень следующего дня в Бейт-Сафафе трое вооруженных арабов, спрятавшись за кустами у входа в арабскую больницу, застрелили доктора Гуго Лерса, который, несмотря на предостережения своих еврейских коллег, отказался покинуть больных. Услышав по радио сообщение об убийстве, вифлеемский психиатр Михаэль Малуф с горечью сказал своей жене:

– Какой негодяй это сделал?

Месть не заставила себя ждать: через сутки после гибели доктора Лерса по пути в небольшую больницу под Вифлеемом был убит доктор Михаэль Малуф; дом, где несколько дней назад он вместе с женой отмечал Рождество, погрузился в траур.

Для многих жителей Иерусалима Новый год ознаменовался вынужденным уходом с насиженных мест. Этому способствовали и тактика Хаганы, и снайперы Хадж Амина. Особенно бурно развивались события в Катамоне, застроенном виллами зажиточных арабов.

Катамон населяли в основном арабы-христиане. Евреев представляло всего несколько семей. Кварталу не повезло: он оказался стратегически важным пунктом, поскольку вклинился между еврейскими кварталами Мекор-Хаим и Тальбие и был постоянной угрозой целостности еврейского Иерусалима. Для арабов Катамон по тем же самым причинам представлялся удобно расположенным аванпостом на вражеской территории, плацдармом, с которого легко ударить по еврейскому Иерусалиму и расколоть его на две части. Из Катамона арабские снайперы систематически поливали пулеметным огнем проходящие мимо машины евреев, а то и Мекор-Хаим.

Чтобы побудить арабов выселиться из Катамона, Хагана накануне Нового года взорвала там восемь домов, покинутых жителями. Эти взрывы, да вдобавок еще и постоянные перестрелки на улицах Катамона возымели свое действие.

Владельцы катамонских вилл начали спешно укладывать чемоданы и спасаться кто куда: в Бейрут, в Амман, в Дамаск. Между тем положение в Иерусалиме ухудшалось с каждым днем. Несмотря на все усилия Хаганы воспрепятствовать этому, евреи продолжали переселяться из предместий и районов со смешанным населением в еврейские кварталы. Чтобы остановить этот поток, нужно было немедленно предпринять нечто решительное. Приказ Бен-Гуриона защищать каждый клочок еврейской земли был не просто красивой фразой. Евреи Палестины находились во вражеском кольце, у них не было своих бейрутов, амманов и дамасков, только море, куда муфтий поклялся их сбросить.

Если бы они поддались панике и начали покидать свои дома, вся система разбросанных по стране еврейских поселений распалась бы, как карточный домик. В Иерусалиме такая проблема возникла впервые, и поэтому именно здесь нужно было сразу же предпринять решительные меры.

Яаков Дори снова вызвал к себе в штаб Михаэля Шахама, освободил его от обязанностей по обеспечению безопасности на палестинских дорогах и приказал немедленно отправляться в Иерусалим. Шахаму предоставлялась полная свобода действий, он мог делать все что угодно, только бы воспрепятствовать переселению евреев и по возможности направить поток в обратную сторону.

Через несколько часов Шахам уже был в штабе Исраэля Амира.

Здесь он узнал, что евреи покидают целый ряд районов, где еще недавно они спокойно жили. Нередко они даже нанимают британских полицейских, чтобы под их защитой миновать арабские кордоны. Разведка в штабе Амира считала, что есть лишь один быстрый и эффективный способ изменить ситуацию: нужно как можно скорее ударить по населенному арабами Катамону, нагнать на них страху и заставить их выехать из квартала. Это изменит психологический климат в Иерусалиме.

– Отлично, – сказал Шахам. – Где находится в Катамоне главный арабский штаб?

На следующий день – в воскресенье 4 января – к десяти часам утра, когда штаб Амира собрался на ежедневную летучку, Шахам получил ответ на свой вопрос. Информацию доставил разведывательный отдел штаба Хаганы. По словам одного из арабских осведомителей, в Катамоне было два арабских штаба: один помещался в небольшом пансионате "Клеридж", другой – в отеле "Семирамида". Осведомитель лично видел, как накануне вечером перед входом в "Семирамиду" остановился знакомый всем арабам песчаного цвета джип Абдула Кадера Хусейни.

Шахам нашел оба здания на карте города. Отель "Семирамида" находился в непосредственной близости от расположения боевых подразделений Хаганы – это делало его легкой мишенью.

– Вот по "Семирамиде" мы и нанесем удар, – сказал Шахам.

Иерусалимское небо заволокли тяжелые свинцовые тучи, которые ветер нагнал с равнин, и в воздухе запахло грозой. Почти в тот самый час, когда в штабе Амира обсуждался план удара по Катамону, в отеле «Семирамида» собрались восемнадцать членов семьи Абуссуан. Все вместе они отправились на десятичасовую мессу в расположенную неподалеку часовню Святой Терезы.

Набожная мать Сами Абуссуана настояла, чтобы все они исповедались и причастились.

– Только это, – сказала она, – охранит нас от бед, которые нам угрожают.

После мессы, когда они вернулись в отель, там появилась еще одна родственница Абуссуана – Вида Кардус, школьница, дочь губернатора Самарии, приехавшая в Иерусалим, чтобы провести здесь конец рождественских каникул. Перед самым ленчем к Сами зашел испанский дипломат Мануэль Альенде Саласар, тоже живший в "Семирамиде"; он вернул Сами книгу, которую взял у него почитать. Они пошутили насчет того, насколько точно заглавие этой книги отражает положение в городе: книга называлась "Путешествие в нелепость". С закатом солнца свинцовые тучи, весь день собиравшиеся над городом, пролились яростным ливнем. Вспышки молний, раскалывавших черное небо, выхватывали из темноты потоки воды, устремлявшейся вниз с холма и бешено мчавшейся по улицам Катамона. Первые же порывы ветра порвали электрические провода, и район погрузился в темноту. Две пожилые тетки Сами Абуссуана в страхе принялись перебирать четки и молиться. Прислуга кинулась за свечами. За ужином никто не разговаривал. Дождь свирепо стучал в окно, раскаты грома сотрясали дом и заставляли дрожать пламя свечей на столе.

Неожиданно раздался громкий стук в дверь. В столовой появилось двое вооруженных арабских дозорных – с их сапог струилась вода. Они пришли за двадцатитрехлетним сыном владельца отеля – Хьюбертом. Была его очередь дежурить. Мать Хьюберта вскрикнула, потом заплакала.

– Только не сегодня! – просила она. – Возьмите его завтра, послезавтра, когда хотите, но только не в такую ночь, как сейчас.

Дозорные выругались, повернулись и снова ушли под дождь.

А в каком-нибудь километре от «Семирамиды», на верхнем этаже дома, принадлежавшего хирургу-еврею, четыре человека склонились над планом Иерусалима. Основную работу предстояло выполнить четырем подрывникам; их должна была прикрывать группа товарищей. На улице перед домом под дождем стояли черный «хамбер» и «плимут» довоенного производства, в которых бойцам предстояло отправиться на задание. В распоряжении подрывников было всего десять минут. За это время они должны были успеть проникнуть в подвал отеля, внести туда два чемодана с семидесятые килограммами тола, поставить их у основных опор здания, поджечь бикфордовы шнуры и скрыться.

Операция была назначена на час ноль-ноль. Дождь не унимался: как говорят в таких случаях арабы, ливень хлестал и с неба и из земли. Сами Абуссуан сыграл при свечах несколько партий в бридж со своими двоюродными сестрами. Испанский дипломат рано ушел к себе наверх. После одиннадцати все отправились спать. Последнее, что услышала Вида Кардус, поднимаясь по лестнице в свою комнату, был ободряющий шепот одной из ее двоюродных сестер:

– Не бойся.

К двенадцати часам в отеле погасла последняя свеча. Обычно не меньше тридцати человек, членов арабской милиции, охраняли район Катамона. Однако в такой ливень опасность еврейского нападения представлялась им маловероятной.

Большинство дозорных разошлось по домам. Двадцатилетний студент-юрист Питер Салех, закончив к полуночи очередной обход своего участка, отправился спать. Никто его не сменил.

На постах оставалось восемь дозорных.

"Хамбер" и "плимут" прибыли на место на пятнадцать минут раньше намеченного срока. На единственном дорожном заграждении никого не оказалось. Сторож православного монастыря, находившегося напротив отеля, увидел, как к "Семирамиде" подъехал автомобиль. Машина остановилась у дверей кухни, и из нее вылезло двое людей с чемоданами.

Сторож побежал к зданию.

Дверь, ведущая в подвал отеля, была заперта. Ругаясь в темноте, Авраам Гиль снял с пояса ручную гранату и приладил ее к двери. Взрыв сорвал дверь с петель. Гиль и его товарищи нырнули в дымящийся подвал, волоча за собой чемоданы со взрывчаткой.

Виду Кардус разбудил звон разбитого стекла. В темноте она услышала встревоженный голос своей тетки Марии. Затем чей-то другой голос крикнул:

– Ложитесь на пол!

Сами Абуссуан тоже проснулся от звона стекла. Сначала он подумал, что на улице идет бой. Потом он услышал крик на иврите:

– Од ло! Од ло! (Еще нет! Еще нет!) Внизу кто-то бежал, давя разбитое стекло. Сами выскочил из постели. В коридоре он увидел своих родителей, дядю и тетку: они накинули халаты и в страхе спрашивали друг друга, что случилось. Сами велел им спуститься в холл, самое безопасное место в отеле, и бросился к телефону. Поспешно вертя диск, он набрал номер 999 – номер телефона моторизованной полиции.

– Нападение на отель "Семирамида"! – крикнул он, услышав в трубке заспанный голос британского сержанта. – Они бросают гранаты!

В подвале отеля Авраам Гиль и его помощник уже приладили заряды к основным несущим опорам здания. Однако шнур не зажигался: он успел отсыреть под дождем. Подрывники стали кричать бойцам взвода прикрытия, уже начавшим было отходить, чтобы те задержались (их голоса и услышал из своей комнаты Сами Абуссуан). Нервничая, обливаясь потом, подрывники растерянно озирались по сторонам и не знали, что делать.

– Иоэль, – прошептал Гиль командиру, стоявшему на пороге, – и сказала ей:

– Я сейчас вернусьзапал не зажигается.

Командир спустился в подвал. Он был спокоен и сосредоточен.

– Вот что нужно в таких случаях делать, – сказал он. – Спокойнее – и все будет в порядке.

Он срезал отсыревший запал и стал мастерить новый.

Наверху Мария, тетка Виды Кардус, отпустила руку девушки.

– Я надену халат.

Напуганная Вида видела, как ее тетка исчезла в темноте. Сами Абуссуан в этот момент повесил телефонную трубку и побежал к гостиной. Этажом выше его брат Сирил подал руку матери и повел ее вниз – в холл. Отец Сирила и Сами, влезая на ходу в рукава халата, последовал за ними.

Чтобы сделать новый запал, потребовались четыре минуты, но теперь он был готов. Командир прошел к порогу, поднял еще тлевшую щепку, отлетевшую от развороченной двери, и вернулся в подвал. Он осторожно дул на щепку, пока та не засветилась желтовато-оранжевым огоньком. Тогда он прижал ее к новому запалу. Шнур начал потрескивать. Иоэль подождал несколько секунд и крикнул:

– Горит! Бежим!

Вида Кардус ничего не услышала. Но на всю жизнь она запомнила это необыкновенное зрелище: когда она открыла глаза, над ней было только небо.

– Где крыша? Где люди? – прошептала она.

Сами Абуссуана ослепил яркий голубой свет. Все потонуло в диком грохоте. Сами показалось, что на него с чудовищной скоростью надвигаются стены. Взрыв подхватил его и швырнул на пол; потом он почувствовал, что лежит на груде штукатурки, а над ним – черное небо, разрываемое огненными вспышками. Сами поднял голову и посмотрел на дверь, через которую должны были войти в холл его родители. Он увидел лишь груды битых кирпичей и оторванную ступеньку лестницы, свисавшую с искореженной балки. На несколько секунд Абуссуан застыл, потрясенный этим жутким зрелищем, оглушенный внезапной мертвой тишиной. А затем откуда-то из угла донесся жалобный голос брата, звавшего на помощь.

Взрыв разбудил почти весь Катамон. Из окна своей спальни Питер Салех увидел, как здание «Семирамиды» с грохотом взлетело на воздух и обрушилось вниз бесформенной грудой.

Над развалинами поднялось облако дыма и пыли. Взрывная волна прокатилась по холмам. Когда все стихло, Салех снова услышал шум дождя – но теперь сквозь него прорывались крики и стоны, доносившиеся из разрушенного отеля. От взрыва погибло двадцать шесть человек. Сами Абуссуан и Вида Кардус остались в живых, но семья Абуссуан, по существу, была уничтожена: погибли отец и мать, две тетки и трое дядьев. Погиб владелец отеля и его жена, а с ними их сын, двадцатитрехлетний Хьюберт Лоренцо, которого мать в этот вечер не отпустила на дежурство.

Через три дня из-под руин откопали последнюю жертву. Это был испанский дипломат Мануэль Альенде Саласар: бессмысленная смерть в чужой стране положила конец путешествию в нелепость.

В первые дни января 1948 года прекратились рейсы автобуса № 2, связывавшего новый Иерусалим с Еврейским кварталом Старого города. Жители квартала оказались в осаде. Теперь к ним не поступали ни продовольствие, ни топливо, ни боеприпасы. Около штаба Хаганы складывали трупы умерших – их невозможно было похоронить. Керосин был на исходе. Почти не осталось молока для детей.

Еврейское агентство ежедневно требовало, чтобы британские войска разобрали арабское заграждение у Яффских ворот.

Англичане, в свою очередь, настаивали на эвакуации всех евреев из Старого города. Еврейское агентство отказалось выполнить это требование. Тогда англичане предложили компромиссное решение: они будут раз в неделю под вооруженной охраной сопровождать в Старый город колонну еврейских грузовиков с продовольствием и топливом, предварительно обыскивая каждый грузовик. Англичане обязывались вывезти из Старого города всех евреев, которые пожелают оттуда выехать, но отказывались пропустить туда кого бы то ни было. Предложение британских властей противоречило всем принципам, которыми руководствовалось Еврейское агентство в своих отношениях с мандатными властями, однако положение в Еврейском квартале было отчаянное, и пришлось скрепя сердце уступить.

Для офицеров Хаганы, на долю которых выпало защищать клочок самой священной для евреев земли, это были дни жестокого столкновения с действительностью. Они оказались запертыми в одном из самых уязвимых пунктов во всей Палестине. В Старом городе у евреев было сто пятьдесят бойцов Хаганы, пятьдесят бойцов Эцеля и Лехи и еще небольшой отряд, которому в ближайшие месяцы предстояло заслужить особую благодарность всех защитников Еврейского квартала, – шестьдесят девушек, служивших в Хагане. В эти зимние дни и ночи Иссер Натансон, командир Эцеля, не раз вспоминал свой последний разговор с человеком, приказавшим ему отправиться в Старый город.

– Что нам придется там делать? – спросил тогда Иссер.

– Жертвовать собой, – ответил тот с грустной улыбкой. – А для чего еще, по-твоему, ты там нужен?