Текст книги "Мелодия встреч и разлук"

Автор книги: Лариса Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

19

Славочка, милая, билет пришлось сдать. Умер Конушевский (помнишь, тот старый профессор, о котором я тебе рассказывала?). Он готовил тяжелых больных к плановым операциям (проводил с ними разъяснительные беседы, следил за психологическим состоянием пациентов). Его расписание передали мне, и все лето теперь буду работать. Так что приехать не получится. Присылай своего мальчишку ко мне. Такие новости, родная. Времени на длинные письма сейчас, к сожалению, нет. Надеюсь, ты простишь мне эту короткую отписку.

Целую вас. Я.

P.S. А у соседей родилась очаровательная, здоровая девочка. В доме снова визги, пытаюсь творить на работе.

20

– Здесь сказано «очаровательная, здоровая девочка», но она хромает, и хромала, когда попала к вам. Я хочу знать, что случилось?

Директор интерната пристально смотрит на Гальперина. Да, она прекрасно помнит и эту воспитанницу, и ее родителей. Родителей помнит только потому, что не у многих из обитателей интерната родители были и есть. Дети с нарушениями опорно-двигательного аппарата – в основном отказники. Хотя у той, кем интересуется мужчина, особых проблем не было, как не было и показаний к пребыванию в специальном закрытом учебном заведении. Женщина опускает очки на краешек носа будто для того, чтобы стекла ничего не смогли скрыть за своей толщиной от ее внимательных глаз. Она долго молчит. Потом, приняв решение, спрашивает:

– Почему бы вам не спросить у нее?

– Вы думаете, я пришел бы сюда, если бы мог это сделать? – Влад сердится. Он зол на Алину, так и не позвонившую и не пришедшую на консультацию в «Полиграф», на себя за то, что только вчера обратил внимание на этот постскриптум, на недоверчивую заведующую, которая разговаривает с ним так, будто он несмышленый мальчишка, сующий нос не в свое дело, а не взрослый человек, ученый, ведомый исключительно профессиональным интересом. Да, по поводу исключительности интереса он, конечно, лукавит, но об этом никому знать не обязательно.

– Молодой человек, вы просите меня нарушить закон и при этом позволяете себе хамить, – женщина недовольно хмурится.

«Она выгонит меня и будет совершенно права. Она немолода, она занимает высокий пост, она, в конце концов, сидит в собственном кабинете и не обязана терпеть выпады нервного типа, ворвавшегося к ней на прием без предварительной договоренности».

– Простите, я не хотел вас обидеть. Поверьте, мне действительно очень нужна эта информация. Я гарантирую, что моя осведомленность не причинит ей ни вреда, ни беспокойства.

Директор все еще колеблется.

– Я очень прошу вас…

Женщина берет бумагу и ручку, пишет несколько слов, протягивает Гальперину.

– Идите в архив.

В архиве равнодушная тетка в белом халате читает записку и медленным рыбьим взглядом скользит по полкам, бубнит:

– Щеглова… Щеглова. Нет, не здесь.

– Год рождения какой?

– Семьдесят шестой. Февраль.

– Сейчас. Тут тоже нет. И зачем она вам понадобилась? Вы из милиции? Натворила она чего?

– Нет, – Влад начинает звереть. Он еле сдерживается, чтобы не оттолкнуть неторопливую и неповоротливую служащую и не броситься к полкам самому.

– Нет? – ехидно изумляется женщина, скосив глаза на полученную записку. В ней велено показать то, о чем спросит этот мужчина, а кому, как не органам, следует показывать все по первому требованию?

– Послушайте, нельзя ли побыстрее? Я тороплюсь.

– Тише едешь, дальше будешь. Ишь, раскомандовался. Раз не из органов, я перед тобой стелиться не стану. У меня вообще обед. Через сорок пять минут приходи. Может статься, и найдем твою Щеглову.

Через час совершенно измученный ожиданием и новой порцией издевательств и препираний Гальперин наконец получает медицинскую карточку Алины, где в графе «диагноз» размашистым почерком выведено «полиомиелит».

21

Свадьба оказалась более чем скромной. По современным меркам, даже недостойной знаменитой скрипачки и потомственного аристократа. Алина готовилась к венчанию на Манхэттене – на пересечении Пятнадцатой и Девяносто седьмой улиц расположен Свято-Николаевский кафедральный собор – главный православный храм на американском континенте, к банкету в «Интерконтинентали» с «Виртуозами Москвы» в фойе, Moлt & Chandon в бокалах, трюфелями на тарелках и к драке между «ОК», «People» и «Hello» за право освещения торжества. Ничего этого не произошло. Случилась десятиминутная роспись в мэрии в присутствии двадцати самых близких, среди которых не было ни одного репортера, пешая прогулка до весьма приличного, но далеко не изысканного ресторана и спокойный ужин с традиционным обменом новостями, ни разу не прерванный пьяными криками: «Горько». Говорили о предстоящих гастролях, о цене на нефть, от которой зависело благосостояние лорда, о новом бродвейском мюзикле, неожиданно ставшем хитом, и о провале модного российского автора, произошедшем не без участия присутствующего за столом литературного критика.

Алина наблюдала за отцом. От меланхолии, овладевшей им в самолете и не проходящей на протяжении тех нескольких дней, что они уже провели в Нью-Йорке, не осталось и следа. Он снова обрел себя: уверенно сыпал цитатами, оспаривал мнения, не совпадающие с его собственным, а значит – единственно правильным, декламировал стихи. Кто-то интересуется, чем вызвана потрясающая камерность мероприятия. А с другого конца стола уже доносятся выразительные строки:

– «Быть знаменитым некрасиво. Не это поднимает ввысь. Не надо заводить архивы, над рукописями трястись…» – Отец останавливает декламацию так же внезапно, как начинает, смущенно добавляет: – Не я, Пастернак, – и, потеряв интерес к теме скромности церемонии (он ведь только что все популярно объяснил), переключается на обсуждение книги еще не известного в России автора. Говорят о каком-то «Алхимике», восхищаются, спорят. Отец просит повторить фамилию автора, пересказать сюжет. Слушает жадно, сокрушается, что не читает по-английски, обещает ждать перевода.

– Да, это успех. Безусловный успех. У нас такую вещь тоже оценят, я вам говорю. Я буду содействовать. Это должно быть переведено, – он будто скинул лет двадцать: плечи распрямились, голова поднялась, глаза ожили.

– Постарел, правда? – Невеста подсаживается к Алине, кивает на отца.

– Да.

– Я думаю, ему надо остаться со мной, пройти обследование, подышать чистым воздухом. Знаешь, у Арчи дом за городом. Там такая красота: лес, олени под окнами ходят. Что скажешь?

– Он задохнется.

– Почему?

– А кого там критиковать? Оленей?

Невеста смеется, поправляет локоны, не уложенные в прическу.

– Я все же поговорю с ним.

– У тебя ничего не выйдет.

– Ладно. Не выйдет с ним, выйдет с тобой.

– То есть?

– Сделай одолжение. Завтра в десять утра за тобой приедет шофер, поезжай с ним и не забудь захватить фотоаппарат. И не надо вопросов.

Не надо так не надо. Просят взять камеру – хотят, чтобы Алина снимала. Она готова это делать всегда, не интересуясь подробностями. Она согласна.

– Чудесно! – Невеста порывисто обнимает ее и переключает внимание на следующего гостя.

К Алине подсаживается молодой человек. Кажется, друг жениха, или брат, или сват. В общем, не имеет значения. Его уже несколько раз представляли Алине, но она все равно не может запомнить правильную последовательность имен, фамилий и титулов. Алине велели обратить на него внимание, а она не любит делать то, что ей говорят. Разговор не клеится. К тому же за два проведенных в Москве года девушка отвыкла от английского, теперь снова приходится подбирать слова.

– Красивая пара, правда? – традиционный вопрос.

– Более чем, – спокойно кивает Алина. За три предсвадебных дня она успела смириться и с титулом жениха, и с его умом, и с привлекательностью. Не могла принять другого: скрипачку посетила любовь, а сердце Алины молчало. Но лорд Вильгельм Арчибальд Третий не имел к этому ни малейшего отношения, поэтому согласиться с наличием у него достоинств не составляло труда.

– А церемония странная.

– Вы находите? – И почему она должна интересоваться суждениями этого человека?

– Ни церкви, ни журналистов.

– Не хотели шумихи. – «А может лучше вовсе не реагировать на реплики?»

– И музыки не хватает.

– Музыки им хватает, – Алина неожиданно улыбается и решает наконец присмотреться к собеседнику. Если следовать известной логике, что мужчине вовсе не обязательно быть писаным красавцем, то этот экземпляр, безусловно, можно считать достойным внимания. Ничего запоминающегося, но и ничего откровенно отталкивающего. В общем, обычный человек, обычная речь, обычные интересы. А обычного Алине не надо. Даже Шурик был особенным. Таким необыкновенным, самовлюбленным негодяем. Хотя, может, не стоит делать скороспелых выводов и все же дать шанс? Только кому: мужчине или себе?

– Вы раньше были в Америке?

– Я американка.

– ????

Уставился на нее. Изумлен. Даже напуган. Как это «американка»? Ему сказали, она из России. Как можно быть американкой и жить в России?

– Американка, – просто повторяет Алина. Ну, не рассказывать же всего остального.

– Вау! Это круто!

Ох уж это вездесущее и всеобъемлющее местное «сool»!

– Значит, вам необязательно возвращаться? Срок визы не ограничен?

Что это? Прощупывание почвы или просто вежливый интерес?

– Необязательно. Но я не собираюсь оставаться, – лучше сразу расставить все точки над «i».

– Вас ждет семья?

«А разве не видно? Семеро по лавкам».

– Работа.

– А чем вы занимаетесь?

– Фотографирую.

– Здорово. Всегда мечтал научиться профессионально снимать.

«Правда или лесть?»

– Знаете, в музее Гуггенхейма сейчас чудесная выставка. Необычные фотографии мировых столиц. Говорят, представлены работы известных мастеров. Я, правда, не знаю имен…

– Брессон, Дуано, Колберг.

– Запомню. Может быть, сходим, посмотрим?

Это гораздо лучше, чем обсуждение свадьбы, но, к сожалению…

– Увы, я там была позавчера.

Секундное замешательство, а следом новая атака:

– Тогда у меня другая идея. Раз вы фотограф, вас надо заинтересовать интересной съемкой. Я угадал?

– Ну… в общем… – Алина и не пытается скрыть внезапно возникший интерес.

– Хотите, организую для вас охоту американских аристократов? Обещаю, будут трубачи, борзые и трофеи. Вы ездите верхом?

– Нет, я… – Больная нога невольно дергается под столом.

– Неважно, я научу. Так как?

Как? Она не знает как. Не говорить же ему, что само сочетание «американские аристократы» кажется ей отчего-то смешным, а трубачи и борзые в ее сознании гоняются за дичью по Павловску или Булонскому лесу.

– Не знаю…

– Подумайте. Обещаете?

– Обещаю.

– Прекрасно! А сейчас у меня предложение, от которого вы не сможете отказаться.

– Да? Мне уже интересно. – «Что это такое? Я кокетничаю?»

– Вам не надоела вся эта болтовня о нефтедолларах и театральных премьерах?

– Возможно…

– Гул в ушах, взрыв в голове, да и только. Дела, дела, и никакой романтики.

– Что вы предлагаете? – Алина даже немного наклоняется к мужчине. Пожалуй, спиртного на сегодня достаточно. Краем глаза она ловит одобрительный взгляд невесты, та подмигивает Алине, и (о боже!) Алина подмигивает в ответ.

– Предлагаю сбежать отсюда.

– Куда? – Девушка разыгрывает смущение. Она даже театрально опустила глаза. Если бы Алина умела краснеть по заказу, она бы сделала и это. Просто чтобы развлечь себя и оставить мужчине чувство пусть и простого, но все же завоевания. Хотя зачем все эти игры? К чему уловки? Считается, что выбирает женщина. Один взгляд на мужчину – и она уже знает, будет ли продолжение. Это правило, но правило в Алинином восприятии со множеством вариаций. Бывают ответы категоричные, а бывают оставляющие шансы: нечто вроде продолжение было бы возможно, если бы не (моя семья, его семья, брехливая собака его бабушки, любопытство моей подруги и т. п.). Вот и сейчас разговоры о выставке и вызывающее амнезию шампанское повысили очки американца. Так к чему продолжать игру? Алина для своего возраста уже очень взрослая и достаточно опытная, может позволить себе сделать то, что она хочет. А хочет она именно этого: ни к чему не обязывающего флирта, пусть даже и с весьма определенным продолжением. В конце концов, она свободна и никому ничего не должна. Да. Решено. Она идет с ним, и будь что будет: хороший секс – замечательно, плохой – ей не привыкать.

– Вы любите танцевать? Пойдемте потанцуем. Здесь, на углу Двадцать пятой и…

– Не люблю!

– Что?

– Не люблю ни танцы, ни охоту, ни Гуггенхейма! – Алина говорит резко, громко, заполняя своим криком внезапно образовавшуюся за столом тишину. Двадцать пар глаз смотрят на нее в растерянном удивлении, она не глядит ни на кого, сидит, опустив голову, стараясь унять гнев и дрожь в голове, в руках и той конечности, что не позволяет ей любить буги-вуги. – Мне завтра рано вставать, – пытается девушка исправить нелепое положение, в которое поставила своего собеседника. В конце концов, он не виноват, что не заметил раньше ее хромоты. Но он уже не реагирует: надул губы, отвернулся, выпятил грудь, – аристократ.

А вставать действительно рано. Желтое такси уже ждет ее у двери гостиницы. Водитель, к счастью, немногословен. Он выполняет указание: везет ее по неизвестному адресу. Дорога, правда, не занимает много времени, да и в пункте назначения не оказывается ничего таинственного: они останавливаются в Мидтауне возле дома, где расположена квартира лорда Арчибальда (Алину уже приглашали туда на обед). Что же может заставить молодоженов пригласить к себе кого-то на ранний завтрак сразу после брачной ночи? Алина заинтригована. Она готова застать пару в одинаковых банных халатах, которые они наверняка едва успеют надеть, услышав стук в дверь, однако вместо ярко представленного зрелища девушка слышит совсем не сонное:

– Входи. Открыто.

Если до этого момента Алина не представляла себе настоящее значение слов «застыть от изумления», то в это мгновение она в полной мере почувствовала их истинный смысл. Она замирает на пороге, пораженная странным видом хозяев. Если вчера у кого-то и могли возникнуть правомерные сомнения в том, что их компания в ресторане отмечает именно свадьбу, то сегодня эта пара развеяла бы их без остатка. Жених облачен в кремовый фрак, в петлице свежая роза цвета топленого молока, на тщательно уложенных волосах – цилиндр, в руках – перчатки и трость. На невесте то самое платье, которое принято надевать один раз в жизни: тяжелый атлас, кринолин, узорные выточки на лифе. Из-под подола едва видны носки тех самых парчовых черевичек, что Оксана заказывала Вакуле. Густые локоны собраны в затейливую прическу, украшенную такими же свежими розами, что и грудь жениха. Умелый макияж скрывает следы усталости, глаза горят тем волшебным свечением, которое могут излучать только глаза влюбленной женщины.

– Меня не предупредили о втором дне? Сегодня венчание? – Алина наконец обретает дар речи.

– Какое венчание? Ты с ума сошла! Арчи! Ты представляешь, она решила, что мы будем венчаться. Невероятно! Я? Венчаться? И где? В Америке? Ты, особенно после вчерашнего дня, должна понимать, что если я и решусь на это когда-нибудь, то уж точно не в Штатах. В какой-нибудь московской церквушке: тихой, неприметной. Или нет. Стоп. Кто-то мне недавно говорил, что Святую Софию собираются открыть для служб. Это правда?

– Я не знаю.

– Ну, если откроют, то тогда и подумаем о венчании. А пока просто сделаем серию фотографий, ладно?

– Вы так оделись, чтобы я вас сфотографировала и только?

– Скажешь тоже: «И только!» Без свадьбы еще можно обойтись, но вот без свадебных карточек, без альбома, без памяти, от этого увольте. Я же должна буду что-то показывать своим детям. Да не смотри ты на меня, как на сумасшедшую. Здесь вообще принято встречаться на следующий день после торжества и делать композиционные снимки. «Дядя жениха, встаньте в первый ряд, тетя невесты, подвиньтесь к молодому человеку в очках. Ваше платье гармонирует с его галстуком».

– Сейчас соберутся все вчерашние гости?

– Смеешься? Нет, конечно! До этого я еще не дошла. Только я, Арчи и наше счастье. Через пятнадцать минут подадут лимузин, и поедем.

– Куда?

– Программа следующая: статуя Свободы, два небоскреба – Крайслер и Утюг, Бродвей, Бруклинский мост. В общем, «Большое яблоко» во всей красе. Возражения есть?

– Есть. – Алина скептически улыбается. – Я думала, снимать надо только тебя, Арчи и ваше счастье, а не рекламный тур по Нью-Йорку.

– Так и есть.

– Тогда предоставь выбор маршрута мне.

– Но…

– Или фотосессия отменяется!

– Ну, хорошо, – вынуждена согласиться невеста.

Свобода выбора за Алиной:

– Central Park, – командует она водителю лимузина.

– Central Park?! – хором ужасаются молодожены с заднего сиденья.

– Yes.

– Алина, зачем нам туда ехать?

– За настроением.

Через четыре часа они возвращаются домой. Уставшие модели дремлют в машине. Алина просматривает кадры. Снимки получились удачными, даже очень удачными. Ни одного случайного, ни одного проходного, ни одного безымянного. Целая коллекция лирических фотографий. У автора уже и название для нее созрело:

– «Ощущения», – произносит вслух Алина и удовлетворенно улыбается, не отводя взгляда от экрана камеры.

Вот они в Шекспировском саду у театра «Делакорт». На заднем плане пышные кусты бордовых роз. Она сидит на скамейке. Он перед ней на одном колене. В руках все та же бордовая роза и чудом одолженный у кого-то из приминающих неподалеку траву студентов томик английского поэта. У невесты опущены ресницы, на губах играет полуулыбка, лицо жениха подвижно, заметно, что он декламирует сонет. «Романтика». А как еще можно назвать этот кадр?

На следующем снимке пара расположилась в лодке посредине озера «Резервуар». Женщина откинулась на локти, почти легла. Голова ее поднята к солнцу, глаза щурятся от яркого света. Мужчина снял цилиндр и фрак, ослабил галстук-бабочку, бросил весла. Люди молчат. Она о чем-то мечтает. Он наблюдает за чинно проплывающими мимо утками. Маленькое суденышко безмятежно дрейфует на воде – крохотный островок спокойствия среди сотен одержимых джоггингом, бегущих вдоль берега на заднем плане. Это «Умиротворение».

А теперь они на «Овечьем пастбище». На траве расстелена скатерть, на ней хлеб, сыр, прочий нехитрый провиант, купленный в ближайшей лавочке. Она прислонилась головой к его плечу. На ее губах и подбородке капли красного вина, его рука с носовым платком тянется к ним. Это «Нежность». Выстраивание экспозиции вызвало у обоих необычайное оживление:

– А здесь живописнее, чем в саду у Майкла, – замечает жених.

– Определенно, – подхватывает невеста.

– Зато сыр такой же. Смотри.

– Я сыр не запомнила.

– Конечно! Ты запомнила вино.

– Его запомнило мое платье.

– Это уцелеет. Обещаю.

– Постарайся, – женщина шутливо грозит мужчине пальцем и оборачивается к Алине. – Боже! За всей этой кутерьмой я даже не успела рассказать тебе, как мы познакомились с Арчи. Майкл – это наш трубач. У него дом в Олбани. А Арчи дружит с соседом Майкла. Это тот человек, которого ты вчера…

– Значит, в Олбани у домов разгуливают олени?

– Ловко-ловко. Ладно, забудем о вчерашнем. Я о другом. Так вот. Наш оркестр в гостях у Майкла, на огонек заглянули соседи. Сидим за столом, я прошу передать мне сыр. Арчи кидается выполнять просьбу и опрокидывает мне на платье бокал красного вина. Ну, как тебе?

– Просто сцена из любимого фильма.

– Вот именно. Он еще и вытирать бросился, как Мягков в «Служебном романе». А я сразу вспомнила «Снимайте платье», и давай хохотать как ненормальная. Видимо, смех мой ему в душу и запал. А, Арчи? Ну, скажи, зацепила я тебя своей истерикой?

– Зацепила.

– Вот так-то. Он ведь понятия не имел о том, кто я такая. Уже потом оценил и чистоту звука, и взмах смычка. Он музыкой до моего появления совершенно не интересовался. Одно слово, что лорд, а на самом деле одни только цифры в голове. Хотя, с другой стороны, ну откуда ему меня знать? Я кто? Русская скрипачка, к тому же на тот момент с постоянным местом жительства в Москве, так что знать меня он был не обязан. Верно я говорю, Арчи?

– Нет. Знать тебя должны все. – И они снова забывают про Алину. Смотрят друг на друга с обожанием. Нежность.

Алина даже улыбается. Когда она занята работой, все остальные эмоции отходят на второй план. Вот и сейчас она просто любуется милой парой на собственноручно сделанном снимке. Вернее, удовольствие ей доставляют не столько модели и их чувства, а удовлетворение собственным мастерством, что позволило эти чувства продемонстрировать. Здесь подретушировать, тут подправить, там немного смазать задний план, – и снимок, пожалуй, мог бы стать главным в серии. Если выпустить альбом во Франции (а где же еще публиковать чувственные фотографии?), то можно рассчитывать даже на получение премии Надара [8]8
  Французская премия за лучший фотоальбом вручается ежегодно с 1955 г. и носит имя фотографа, журналиста и карикатуриста Феликса Надара (1820–1910).


[Закрыть].

Или главной лучше сделать эту? Алина подносит экран ближе к глазам. Это «Большая лужайка». В кадр попало с дюжину посетителей Центрального парка: несколько роллеров, семья, расположившаяся для пикника, группа подростков, упражняющихся в модной нынче игре в сокс. Все заняты своими делами: им нет дела до пары в свадебных нарядах, присевшей на траву отдохнуть. Как, впрочем, и эти двое не замечают никого вокруг. Алина слышит шум подвижных игр, детский смех, окрики, ругательства, команды «Держи!», «Давай!», «Пасуй!», «Кидай!». Снимок переполнен безудержным уличным гвалтом. Алина помнит его, но видит сейчас только своих героев. Ничто и никто не отвлекает от них внимания, ничто и никто не отвлекает их внимания друг от друга, а значит, и название для фотографии готово: «Уединение».

А следующий кадр и вовсе превосходит все остальные: и по композиции, и по цветовому решению, да и просто по смыслу. Они стоят на берегу озера. У самой кромки воды. Они застыли рука в руке, плечо к плечу, они любуются своими отражениями: она – его, он – ее. Любители посудачить об успешности семейных союзов утверждают, что счастливый брак – это тот, где муж и жена смотрят в одну сторону, а не друг на друга. Алина готова поспорить: перед ее глазами воплощение счастья. Как назвать то, что ей удалось запечатлеть? «Проникновение»? «Растворение»? Или, может быть, «Упоение»?

– «Любовь», – отвечает она самой себе и чувствует, как к сердцу опять начинает подползать ядовитая змейка зависти.

– Где любовь? Покажи! – звонко раздается с заднего сиденья.

– Я думала, ты спишь.

– Уже выспалась. К тому же мы почти приехали.

– Вот. Смотри.

– Красотища! И лучи солнца на воде играют. Столько блеска – прелесть!

– Если бы вы забрались на смотровую площадку Утюга или Крайслера, то блеск играл бы на ваших лицах и ты вряд ли сочла бы это прелестным.

– Верно. Спасибо тебе.

– Пока не за что. Вот отберу лучшие снимки, пришлю вам, напечатаете, и тогда…

– Не надо.

– Что «не надо»?

– Присылать и все такое. Ведь это не настоящая свадьба.

Лимузин плавно тормозит у подъезда. Скрипачка тормошит своего лорда:

– Просыпайся, Арчи, приехали, – снова оборачивается к Алине: – Пойдем к нам, выпьем чайку.

– Какой чай? Погоди! Я не понимаю, что с фотографиями?

– С фотографиями? Ах, это… Это просто мой… наш подарок тебе.

– ???

– Ты же видела, вчера не было никакой шумихи: ни газетчиков, ни телевизионщиков, ни папарацци.

– …

– Но человечество наверняка не откажется ознакомиться с подробностями нашего бракосочетания.

– И???

– Просто договорись с любым журналом и продай эксклюзив.

– А деньги?

– Я же говорю тебе: «Это подарок».

– И что мне с ним делать?

– Что хочешь. Фотографии отличные. Думаю, тебя ждет много интересных предложений. А деньги помогут продержаться здесь первое время.

– Ты то отсылаешь меня домой, то снова возвращаешь сюда.

– Я просто пытаюсь помочь.

– Дева Мария!

– Зачем ты так?!

Алина и сама не знает зачем. Она негодует. История повторяется. Но если в прошлый раз она не могла отказаться, то теперь выбор есть. Ей решать, воспользоваться ли выгодным предложением и казнить себя за слабость характера долгие годы или пойти своей дорогой: дорогой с маленькой студией, небольшими деньгами, сомнительной клиентурой, дорогой с неизвестным будущим, дорогой с большими надеждами.

– Я подумаю, – просто говорит она, хотя уже совершенно не сомневается в том, как поступит на самом деле.

Снимки через неделю опубликует глянец, назначивший самую высокую цену. Большую часть средств Алина переведет на счет отделения Корпуса мира в Камеруне, остальное отдаст постаревшему литературному критику (как она и предполагала, в Америке он задержаться не пожелал, а хорошие медицинские обследования и в России теперь не бесплатны). Себе оставит только воспоминания о создании альбома. Она будет хранить в голове цветовые решения, насыщенные краски одних кадров и приглушенные тона других, четкость линий, стройность композиции, а главное, – настроение своих моделей. И когда придет время (еще через год), и к ней в студию просто заглянет женщина из соседнего дома, чтобы спросить о возможности фотографировать свадьбу ее дочери, Алина согласится, не раздумывая. Поставит только одно условие: денег не возьмет, но снимать станет там, где захочет, и сможет впоследствии распорядиться копиями по своему усмотрению. На сделанных кадрах не будет ни вечного огня, ни венценосной Ники, ни дворцовых ансамблей, ни башен, ни куполов. Будут только чувства, перемешанные с природой Царицынского парка. Не с той, что окружает поющий фонтан, отреставрированный храм и музей усадьбы, а с той, что простирается далеко в глубину, вбирает в себя изгибы прудов и тропинок, неторопливый скрип детских колясок, эмоциональные выкрики баскетболистов, мерную чеканку торопливых кроссовок, нерушимое спокойствие вековых сосен, легкий трепет листвы молодых, недавно посаженных берез и безмятежные улыбки отдыхающих на зеленой траве людей. Все это Алина назовет «Ощущениями», положит в ту же папку, где ждут своего часа «Осень» и еще несколько альбомов, и отнесет для начала в выставочный зал районного Дома культуры. Вскоре ее работы переедут в художественную галерею округа, а потом наступит черед и Дома фотографии. Лин Майлз снова станет Алиной Щегловой. Совсем другой: успешной, известной, востребованной. И такой же обиженной, просыпающейся в слезах и несчастной.