Текст книги "Белая кошка в светлой комнате"

Автор книги: Лариса Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

3

Три дня пролетели бесплодно, четверг подходил к концу. Вадик обходил жителей в районе балки, Гена опрашивал друзей Самойлова, где те находились с десяти до двенадцати пятнадцатого мая. А Щукин выяснил, что строительная фирма Валентина на хорошем счету в городе, что таких фирм много и что половина из них пользуется спросом, как и фирма Самойлова. Правда, ни в одного босса других строительных фирм не стреляли.

Теперь Щукин задумался, куда ему грести дальше. Честно говоря, самолюбие его было задето. Чтоб из-за семи выстрелов он слетел с пьедестала толкового следователя? А ведь взобрался на него с трудом и совсем недавно. Нет уж, нет уж! Как ни отрицает Валентин грязные делишки, а именно они ведут к такого рода инцидентам. Архип Лукич вздрогнул от стука в дверь:

– Да-да!

– Добрый день! – вошел эксперт.

Несмотря на свои шестьдесят девять лет, Натан Ефимович продолжал работать. И хорошо, ибо до его знаний современным молодым экспертам было далеко. Высокий, степенный, с густой шевелюрой седых волос, пожилой мужчина выглядел бодрым, стариком его назвать ни у кого не поворачивался язык. Щукин не раз удивлялся: откуда черпают силы старики? Почему слово «пенсия» для многих звучит как смертный приговор? Например, Архип Лукич с удовольствием отправился бы на пенсию, да вот только возраст его не позволял. Впрочем, а кто будет работать, если такие, как Натан Ефимович, покинут следственные органы?

– Я решил самолично доложить вам о результатах баллистической экспертизы, – густым баритоном сообщил Натан Ефимович. – Стреляли из пистолета системы «вальтер», модель «П-38», образца тридцать восьмого года, был принят на вооружение в фашистской Германии в качестве основного образца. Между прочим, внедрение пистолета «П-38» начиналось с вооружения офицерского состава, поэтому неофициально этот пистолет так и назывался – офицерским. Он должен был вытеснить со временем знаменитый «парабеллум», которым пользовались обычные солдаты.

– Ай, как интересно, – кисло буркнул Щукин, пока Натан Ефимович разворачивал лист бумаги и надевал очки.

– «Модель «П-38» калибра 9-мм, – читал он. – Общая длина 212 мм, длина ствола 125». Кстати, – взглянул он на Щукина поверх очков, – «вальтеры П-38» с длиной ствола всего 68 мм использовали в гестапо. А у нас обычный офицерский пистолет… правда, он не у нас, а у стрелка. Далее. «Общий вес 990 граммов, в магазине… восемь патронов». – Он снял очки, пододвинул лист Щукину, но, поскольку тот не взял его, а будто ждал еще сведений, Натан Ефимович развел руки в стороны и произнес: – Все.

– Неужто металлолом стреляет? – вяло пошутил Щукин.

– Еще как! – пробасил Натан Ефимович. – Оружие времен Второй мировой войны, даже пролежав под слоем земли, способно стрелять. Качество тогда было исключительно высоким. А наш стрелок постоянно смазывает его, чистит, о чем говорят следы смазки на гильзах. В общем, он содержит оружие в прекрасном состоянии.

– А хозяина «П-38» не назовете?

– Это уже ваша работа. Свою мы выполнили.

– Эх, если б еще кто-то подсказал, с чего начинать… – вздохнул Щукин. – Нет убийства, нет ранения, нет ограбления. Есть покушение на жизнь Самойлова, но… выглядит покушение странно, нелепо. Некто вошел в гараж, тщательно целился в Самойлова, стрелял… Натан Ефимович, вам попадался подобный мазила?

– Вы упустили одну деталь, – не ответил на вопрос эксперт. – А я вам о ней сказал.

– Какую?

– Я ведь и пришел к вам, имея кое-какие мысли по этому поводу, – вновь не ответил прямо эксперт. Щукин заинтересованно приподнял брови – ему сейчас пригодилась бы любая идея. – Я работаю экспертом с пятьдесят пятого года в нашей системе, еще проходя учебу, ездил на выезды с группами… Много чего довелось увидеть. И знаете, Архип Лукич, у меня есть одна маленькая страсть. Кто-то собирает бабочек, гербарий, марки, а я смолоду вел учет преступлениям, с которыми приходилось сталкиваться, по каждому у меня заведена отдельная папка, так что имеется большущий архив. С фотографиями! Я сам отлично фотографирую. И не без гордости признаюсь: мои архивы пригодились. Да-да! Частенько ко мне обращались те, кто пишет книги или учебники по криминалистике, тактике и методике отдельных следственных действий… Но сейчас не о том речь. Видите ли, меня несколько смутила фамилия потерпевшего. Она у меня почему-то, как говорится, на слуху, только не мог вспомнить, где и когда я ее слышал.

– И что же? – замер Щукин. – Фамилия распространенная.

– Безусловно, людей с фамилией Самойлов много, это подтвердит даже телефонная книга, а туда внесены далеко не все носящие эту фамилию. Но у меня связывалась она с преступлением. Просидел я, разбирая архив, два дня. И знаете, нашел! – Натан Ефимович поставил на стол кейс, волнуясь, открыл его, достал папку. – Прелюбопытная открылась штука. Архив я просматривал с конца, то есть сначала шли девяностые годы, потом восьмидесятые, семидесятые… И вот, смотрите!

Он вынул старую папку-скоросшиватель из серого картона, с засаленными тряпичными завязками, на которой крупным печатным шрифтом стояло: «Дело №…» Но цифр не было, а под «делом» что-то написано от руки. Натан Ефимович подал папку Щукину, тот взял, не сводя глаз с эксперта, открыл. Но прежде чем заняться изучением собранных в ней материалов, сначала выслушал его:

– Так вот, в семьдесят пятом году был убит некий Самойлов Георгий Фролович, год рождения 1945-й. А теперь смотрите сюда… – Натан Ефимович перегнулся через стол и все листы вместе с фотографиями перевернул, оставив последний. – Читайте.

– «Смотри 1961 год», – прочел Щукин и непонимающе уставился на эксперта.

– Вот это убийство, – положил перед ним еще одну папку Натан Ефимович. – В шестьдесят первом году был убит Самойлов Фрол Пахомович, год рождения 1906-й. Улавливаете?

– М-м-м… – промычал Щукин, соображая. – Они родственники.

– Разумеется! Сначала был убит отец в шестьдесят первом, потом его сын в семьдесят пятом. Но! Посмотрите в конец.

Щукин перевернул страницы и увидел запись: «См. 1955 год».

– Что, был убит и дедушка?

– Нет. Вот папка. В том году был убит Хижняк Демид Харитонович.

– Он родственник этим двум?

– Нет. Убийство Хижняка произошло даже не у нас, а в шахтерском городе, километрах в восемьдесяти отсюда. Был Хижняк сначала… как бы точнее выразиться… что-то типа надсмотрщика. Дело в том, что после войны освобожденных из концлагерей пленных возвращали на родину, а потом заставляли отбывать новый срок на исправительных работах, ведь попадание в плен считалось предательством. Многих вообще из фашистского концлагеря отправляли в наши лагеря. Ну, вам это, думаю, известно. Так вот Хижняк следил за работой шахтеров – бывших узников фашистских концлагерей. После смерти Сталина его перевели с должности надсмотрщика на должность начальника участка. Кстати, в день убийства Хижняка на той же шахте произошла еще одна загадочная смерть – шахтер упал в выработанную шахту. Когда делали вскрытие тела, врачи едва не задохнулись от алкогольных паров, отсюда сделали вывод, что это был несчастный случай. Правда, неясным осталось, зачем он пьяный пошел на шахту, к тому же один. Но, как говорится, пьяному море по колено. Краткие сведения об этом случае есть в папке Хижняка. А Хижняк был убит. В то время далеко не все следственные органы находились на должном уровне, работникам из центра приходилось выезжать на особо тяжкие преступления на места, так я и попал на это дело.

– А в чем связь между теми тремя убийствами и покушением на Самойлова?

– Сейчас поясню, – потирая руки и заерзав на стуле, сказал Натан Ефимович. Он был страшно горд и сиял. – По хронологии первым убили Хижняка в пятьдесят пятом, потом Самойлова Фрола в шестьдесят первом, только затем Самойлова Георгия аж в семьдесят пятом. А теперь самое важное. Убийца стрелял из пистолета системы «вальтер П-38»! И последнее. Он выпустил в каждую жертву по семь пуль! Да, во всех трех телах было по семь пуль, отсюда проистекает: почерк один, значит, убивал тоже один и тот же человек.

– Ничего себе!

У Щукина мороз пробежал по коже: неужели предстоит копаться в делах давно минувших дней? Как убийства в далеком прошлом связываются с покушением на Валентина Самойлова? Этого просто не может быть. Тем временем Натан Ефимович, довольный произведенным впечатлением, имел в запасе еще одно интересное сообщение, и он не замедлил его выложить:

– А теперь скажите: какое отчество у Валентина Самойлова?

Щукин полез в стол, достал протокол с места преступления:

– Георгиевич.

– Я так и думал! – торжествующе воскликнул Натан Ефимович. – Он – сын Георгия и внук Фрола Самойловых. Понятно? Совпадения быть не может.

– Ну и что? Валентин сам сказал мне, что его деда и отца убили, но он не знает обстоятельств смерти. Еще пошутил: мол, что за напасть на его семью. Взаимосвязь-то в чем?

– В Валентина, – нарочито загадочно заговорил Натан Ефимович, – стреляли из того же пистолета, что в его отца и деда. Ошибки здесь нет. Когда вы прочтете результаты экспертиз тех лет и сравните с сегодняшними, сами поймете это. К тому же я сфотографировал пули с гильзами тогда и сейчас, снимки имеются в папках с подробными описаниями дефектов. Все дефекты совпадают с теми пулями и гильзами, которые мы изъяли в гараже Самойлова Валентина. Не знаю, кто так ненавидит эту семью и преследует ее, но налицо данность: против Самойловых существует заговор, который тянется из прошлого. Так-то!

Натан Ефимович, конечно, загнул насчет заговора, но совпадения были слишком очевидны. И одновременно нереальны. Щукин осведомился:

– Скажите, те убийства были раскрыты?

– К сожалению, нет. И последнее! – возвел палец вверх Натан Ефимович. – Вы, Архип Лукич, не обратили внимания на количество патронов в пистолете и количество выпущенных пуль. Патронов в «вальтере» помещается восемь, а пуль было выпущено семь во всех четырех случаях. Один патрон убийца оставлял. Интересно, зачем?

– Не знаю, не я же стрелял.

– А ведь и в этом существует некий смысл. Во всех случаях, включая Хижняка, выпущено семь пуль, а восьмую убийца оставлял. Ну, Архип Лукич, я вам дал все имеющиеся у меня материалы, а дальше вы уж сами с ними работайте. Мне страшно любопытно, что здесь кроется. Скажу только, что стреляли в Валентина Самойлова с какой-то целью. Мне так кажется. А вот почему не убили, как убили отца и деда… загадка. Да, да, загадка! Согласитесь, подобные загадки редкость. У вас не чешутся руки?

Ох, не до чесотки тому было! В душу Щукина залезла паника: кажется, над ним снова взяла шефство мадам Неудача. И только шестое чувство несмело подсказывало – пожилой эксперт дал ключик к разгадке чьей-то тайны.

Майский вечер замер в преддверии дождя. Скрипка то страдала в низких регистрах, то смеялась на высоких тонах, но не раздражала. Укутавшись в плед, Муза раскачивалась в гамаке и слушала переливы скрипки, которую терзал Софрон Леонидович – старинный папин друг. Одинокий Софрон Леонидович настолько привязался к Тригубам, что стал как бы полноправным членом семьи. Музыкант он самодеятельный, но тем не менее неплохой. Родители с детства готовили его в профессионалы, да не сложилось, время помешало, а оно на долю отца и Софрона Леонидовича выпало тяжелое. Однако трудно встретить более удовлетворенных во всех смыслах людей – он и папа ценят жизнь, умеют радоваться малому, а уж энергии в них хватит на десятерых.

Скрипка задержалась на тонюсенькой ноте, которая некоторое время дребезжала, словно пыталась сорваться со струны, и внезапно умерла. Муза вздохнула, перевела хмурый взгляд на дом. Как им всем там хорошо… Перед ужином решили послушать Софрона Леонидовича, наверное, сейчас рассыпаются перед ним в любезностях и комплиментах. Разве существенно, какую пьесу разучил Софрон Леонидович? Разве важна сейчас музыка? Да все они просто обязаны окружить заботой и любовью Валентина, а его оставили в покое, предоставили самому себе! Так нельзя. Муза сердилась на родных.

Первый раз после зимы на даче собрались все домочадцы, включая сестру и брата. Обычно это был маленький праздник в конце недели, потом субботний день проводили вместе, а к вечеру разъезжались кто куда, оставив родителям детей. Сегодня все не так – нет праздника, нет веселья, нет покоя. Валентин лежит наверху, изучает потолок, а Муза чувствует себя лишней в его обществе. Несколько дней подряд они приезжают на дачу после работы, и так проходит каждый вечер. Конечно, она понимает состояние мужа, сочувствует ему, переживает за него, но… надо же что-то и самому делать! Хотя бы трясти следователя. Пока Муза не разговаривает с ним на эту тему, щадит его, только бездействие еще никому не помогало, неужели Валентин не догадывается об этом? В общем, Муза была недовольна абсолютно всем и всеми.

– Мой цветочек поник?

Услышав голос отца, Муза не подняла веки, напротив – меж ее бровей пролегла складка недовольства. Папа умостился рядом в гамаке, обнял ее за плечи:

– Мама велела идти на ужин.

– Папа, у вас все как обычно! – раздраженно бросила она.

– Ну, а что же нам делать, родная моя?

– Во всяком случае, не смеяться, не играть… Вы еще станцуйте!

– А дышать можно?

– Папа, мне не до шуток. Ты не понимаешь? Стреляли в моего мужа! Ему сейчас плохо. Мне тоже. Неужели нельзя создать атмосферу понимания? Это же вопрос элементарного такта.

– Мы и стараемся, чтобы Валентин не думал о том, что произошло. Но он сам отделился от нас, и это с его стороны неразумно.

Муза посмотрела на отца с негодованием. Она считала его образцом мужественности, ума и доброты. Но сегодня… Сегодня она не видела, как он великолепен, не видела, что он находится в прекрасной форме, несмотря на возраст, забыла, что гордилась им. Сегодня он несет чушь обывателя, которого не волнуют чужие проблемы. А Валентин и Муза не чужие ему!

– А если бы в тебя стреляли? – в запале спросила она. – Как бы ты себя вел? Веселился бы, показывая, какой ты храбрый, как все тебе нипочем?

– Муза, не надо так нервничать, – улыбнулся отец. – Своим настроением ты подогреваешь страх в Валентине, а это состояние ведет к неосмотрительным поступкам и… даже к гибели. К сожалению, твой муж пестует свой страх, а не гонит его прочь, лежит на кровати и страдает. Мне… обидно за него, ведь Валентин мужчина, которому уже четвертый десяток.

– Ты хотел сказать, что тебе стыдно за него?

– Муза, сейчас мне стыдно за тебя. Ты взрослая женщина, мать и жена, а разговариваешь, как юная максималистка.

– Ну и что? – резко вскочила она. – Муж меня и такую любит.

Она вбежала в дом. Задержалась на лестнице, глянув, как мама с сестрой собирают на стол, при том еще щебечут, куда лучше поставить то или иное блюдо, будто более важных проблем нет, и вспорхнула на второй этаж. Они что, носороги с толстой кожей? Муза вошла в комнату, где обычно она и Валентин спят. Муж так и лежал, уставившись в потолок. Муза присела на край кровати:

– Нас зовут ужинать.

– Не хочу. Полежи со мной.

Муза сбросила шлепанцы, перелезла через него (он не любит лежать у стенки) и прижалась к нему, положив голову на грудь. Прошло несколько минут, Валентин размеренно гладил ее по волосам, молчал. Поглаживания убаюкивали Музу, от тепла тела мужа ей стало хорошо. Она приподняла голову и поцеловала его в губы.

– Муза! Валентин! Ужинать! – послышался голос мамы.

– Поехали домой? – вдруг предложил он шепотом.

– А как же… Я думала, что здесь тебе будет спокойней.

– Глупости. Хочу домой. Вдвоем побудем.

– Хорошо.

Она соскочила с кровати, за считаные минуты сложила вещи, Валентин взял сумку. Внизу все уже сидели за столом, звякали ложками и вилками, раскладывая еду в тарелки, лепетала детвора.

– Вы куда? – всполошилась мама.

– Домой, – ответила Муза. – Приятного аппетита!

– Ирочку заберете? – растерялась мама.

– Нет, – ответила Муза в дверях. – Всем – пока!

Дачники сидели, не произнося ни слова, пока не услышали звук отъезжающего автомобиля. Первым высказался Стас – брат Музы, который был старше Валентина всего на год:

– Расклеился, как слизняк.

– Хотела бы я на тебя посмотреть, будь ты на его месте, – укорила его Гела, старшая сестра. – Ты бы, дорогой братец, оказался в психушке.

– Вы хоть не ссорьтесь, – осадил детей глава семьи – Трофим Карпович Тригуб.

– М-да… – протянул Софрон Леонидович. – Нам не такое доводилось пережить. Я до сих пор терпеть не могу овчарок, хотя собаки не виноваты. Знаете, было такое развлечение – натравливать собак…

– Прошу вас, Софрон Леонидович! – заворчала Гела. – Уже столько было сказано о войне, что нет никаких сил слушать. Я понимаю, у вас тогда украли детство, родителей, вы едва выжили, но больше не могу слушать об этом. Извините.

– Гела, прекрати, – строго сказала мама.

– Не хлебнуть ли нам винца? – поднялся с места Трофим Карпович, держа бутылку. – Сегодня мы пьем вино урожая 1985 года. Осталось несколько бутылок. Правда, сейчас я вино делаю намного качественней.

– Папа, как ты можешь! – возмутилась Гела. – Зачем делать вид, что ничего не случилось? Будто вам все равно, останется Валентин живым или нет! А он, между прочим, муж вашей дочери и отец внучки.

– Милая, я хотел только отвлечь вас…

– Не надо нас отвлекать!

– Что ж нам теперь, плакать и рыдать? – вознегодовал Стас. – Тебе сорок, а до сих пор не научилась делать выводы.

– Какие? – окрысилась она.

– Если стреляли в Валентина, значит, за дело. Ну, не бывает такого, чтоб стреляли просто так. Наверно, кинул кого-то из рабочих, не заплатил, тот человек обиделся…

– Какая чушь! – проговорила Гела. – Давайте молча поужинаем, иначе аппетит пропадет и у меня.

4

Суббота – друг человека, так считает Щукин. Ибо в субботу работа и текущие дела отодвигаются, основным времяпрепровождением становится валяние на диване перед телевизором, из мыслей одна ласкает сердце – завтра безделье продолжится. Так он проводит выходные, изредка разнообразя их рыбалкой по воскресным дням. Щукин привык к одиночеству и находит в нем радость. Но в эту субботу встал Архип Лукич с утра пораньше, взял удочки и поехал на рыбалку, хотя для рыбной ловли день был неподходящий – с вечера собирался дождь и никак не мог разродиться ливнем, эдак будет и дальше тужиться. А причина перемены занятий – мысли. Щукин ломал голову над свалившимися сведениями, «отзвуки прошлого» его прямо-таки заинтриговали, и все же он отмахивался от них.

Расположившись на берегу реки, Щукин недовольно поморщился: первые капли беспардонно ударили по голове. Ну, раз уж отправился в столь неудачный день на рыбалку, то можно потерпеть. Он достал плащ-палатку, перешедшую к нему по наследству от деда, завернулся в нее, капюшон нахлобучил на голову и сел на складной стул. Капли запрыгали по воде, между всплесков терялись поплавки…

Итак, совпадение исключается, потому что таких точных совпадений не бывает. Деда и отца Валентина убили. Правда, потомок Самойловых не знает обстоятельств их смерти. А вот Щукин теперь знает: в обоих выпустили по семь пуль из одного пистолета, значит, убил их один и тот же человек. Видать, достали кого-то предки Валентина крепко. А чем же достал неведомого стрелка он? На сей вопрос пока нет ответа, поэтому его следует отодвинуть в сторону. Есть и третий убитый. Стреляли в него из того же оружия и тоже всадили семь пуль. Совершено это убийство в шахтерском городе, но было первым по счету. Какая связь между ними? Возможно, никакой, а возможно – прямая. Преступления остались нераскрытыми, шансов раскрыть их сейчас – ноль. Глупо даже надеяться. Только это пока единственная точка отсчета, приплывшая, можно сказать, с того света благодаря самодеятельному архивариусу Натану Ефимовичу, который со скрупулезностью безумца коллекционировал преступления. Занятное хобби.

А есть ли смысл в том, что говорил Натан Ефимович? В сущности, эксперт ничего конкретно не сказал, предоставил свой личный архив, на основании данных из которого у него… возникли чудовищные подозрения. Чудовищными они выглядят по одной причине – время. Вендетта… Звучит красиво, и именно это слово напрашивается после сообщения о трех убийствах в прошлом, но слишком уж много прошло с тех пор времени, и именно время должно было унести всех врагов Фрола и Георгия Самойловых. К тому же вряд ли кто стал бы стрелять, выполняя завещание отцов, да и если б такое произошло, то Валентина уже не было бы на свете неделю. И все же выстрелы прозвучали.

Только весьма странные совпадения – одна и та же фамилия, один и тот же пистолет, одно и то же количество пуль настораживают, заставляют не отвергать и версию вендетты. Процент случайности возможен? Безусловно. Но такой малюсенький, что его не рассмотришь даже под микроскопом. Так что версия с вендеттой, конечно, глупая, однако больше-то ничего и нет.

Сверкнула молния, и Щукин с опаской глянул на небо. Это уж ни к чему, это никуда не годится, так недолго и самому стать убитым – молнией. Не поймав ни одной рыбешки, под раскатистый грохот грома Щукин быстренько свернул удочки, залез в машину.

Что ж, его ребята опрашивают возможных свидетелей. Парни они толковые, пускай этим и занимаются. А Щукин тем временем решил покопаться в прошлом Самойловых. Ну почему нет? Все равно выходные, а на диване лежать что-то не хочется. Итак, попутная цель определена: бабушка Валентина, жена его дедушки, которого убили. Бабушки, дедушки… Кажется, Архип Лукич потихоньку маразмирует, но его выбор на бабушку пал не случайно: старушке почти восемьдесят лет, в такие годы она может окочуриться со дня на день и унесет с собой в могилу семейные тайны. Впрочем, что она помнит? Наверняка в ее памяти сейчас сплошные белые пятна. Но попытка – не пытка.

Щукин посмотрел на часы – звонить в столь ранний час неприлично. И он отправился домой. Позавтракал, ибо перед несостоявшейся рыбалкой всего-то выпил чаю, а в половине десятого позвонил Валентину:

– Вы говорили, ваша бабушка жива, жена вашего деда Самойлова…

– Фрола? – раздался сонный голос Валентина. – Ну, да, жива. А что?

– Я бы хотел узнать ее адрес.

– А зачем? Это по моему делу?

– Не совсем, – ускользнул от прямого ответа Щукин.

– Понимаете, мне бы не хотелось, чтоб вы ей говорили о нападении на меня. У нее убили не только мужа, но и сына…

– Нет-нет, что вы! Я ничего не скажу, – заверил его Щукин. – Мне необходимо кое-что выяснить у нее. Возможно, это поможет разобраться и в вашем деле.

Валентин нехотя назвал адрес. Видно, не верил он в Щукина, но выхода у него не было, ведь жить хочется, это так понятно…

– Кто звонил? – вяло промямлила Муза.

– Следователь, – снова лег в постель Валентин.

– Наконец-то. Я уж думала, он забыл про нас. – Муза прижалась к мужу, закинула ногу на его ноги и пробормотала: – Там что, дождь?

– Угу. Спи.

Как хорошо спится во время дождя, и так уютно дома… Дом. Вчера, въезжая в гараж, Муза пережила не самые лучшие минуты в своей жизни. Оказывается, так страшно, когда думаешь, что вот-вот в проеме ворот появится неизвестный человек и начнет стрелять. Теперь этот дом, недавно лучший для нее на всем земном шаре, не казался уже безопасным. В самом доме Муза не боялась. Правда, тщательно закрыла шторы, проверила, нет ли где щели, и только потом включила свет. Сейчас рядом с Валентином тоже нестрашно, но ведь придется выйти за пределы дома и ограды, и тогда страх обязательно появится. Кто же стрелял? Зачем он разрушил их с мужем покой?

– Из прокуратуры? – изучала Щукина с огромнейшим изумлением в глазах чистенькая старушка, а он стоял, открыв удостоверение. – Я без очков не вижу.

– Принесите, я подожду.

– Ладно, заходите. Золота и бриллиантов у меня нет, так что украсть вам нечего, да и мне дорожить нечем. Чай, кофе, водка?

– Кофе, – войдя за ней в комнату, сказал Архип Лукич. – Я сегодня встал рано, так что кофе выпью с удовольствием, чтоб взбодриться.

– А я, молодой человек, от кофе сплю крепче… – сообщила хозяйка квартиры уже из кухни.

Он рассматривал убранство ее дома. Скромно. Опрятно. Мебель старая. Вообще-то Щукин давно заметил, что лет эдак с пятидесяти пяти люди перестают интересоваться новой мебелью, модной одеждой и прочими материальными ценностями, считая, что жизнь уже прожита, а до смерти того, что есть, хватит по горло. Вошла Дарья Ильинична с подносом, на котором стояли чашки, сахарница, баночка растворимого кофе. У бабушки Валентина была морщинистая кожа, сухие маленькие руки, выцветевшие глаза, но для своих почти восьмидесяти лет она двигалась и выглядела отлично. Да, крепкие люди рождались раньше, потому и живут долго, а нынешние вымрут рано по причине дефицита моральной и физической закалки.

– Что вы хотите от меня? – спросила Самойлова.

– Видите ли, мы сейчас подводим итог прошлому веку… – начал он врать.

– Да на кой ляд вам прошлый век? – поморщилась она, умостившись в кресле. – Живите сегодняшним. Сейчас вон как интересно, не то что раньше.

– В прошлом есть много любопытных загадок, перекликающихся с сегодняшним днем, – выкрутился он. – Вы не могли бы рассказать о своем муже?

– О каком? – лукаво прищурилась Дарья Ильинична.

– А у вас их много было? – в тон спросил Щукин.

– Трое. Но любила я одного. Фрола. Его застрелили.

Настала очередь Щукина удивленно поднять брови. Старушка говорила о муже без тени печали. Время, черт возьми! Оно стирает боль и печаль утраты. Где уж докопаться до истины в прошлом, когда пронеслось столько времени?

– Вот-вот, о нем бы я и хотел услышать, – сказал Щукин.

– Пригожий был мужчина, – улыбнулась Дарья Ильинична. – Он меня не любил. Никогда. Он никого не любил… Впрочем, я не права.

– Насколько мне известно, его необычно убили – семью пулями. Сейчас никого не удивит подобная жестокость, но тогда преступления такого рода были редким явлением.

– Чтобы понять, почему его убили, надо начинать издалека, иначе будет много неясностей.

– Простите, Дарья Ильинична, разве вы знаете, за что его убили? Убийство вашего мужа осталось нераскрытым…

– Как и убийство моего сына, – кивнула женщина.

Она задумалась, нахмурив брови. Значит, со смертью сына не примирилась до сих пор, что, в общем-то, объяснимо: одного мужа заменит другой, а сына никто не заменит, он единственный. Дарья Ильинична очнулась от задумчивости и произнесла ровным голосом:

– Да, не раскрыли. Но я знаю, кто их убил.

У Щукина вытянулось лицо. А она подтвердила свои слова:

– Знаю и всегда знала. Но никому не говорила.

– Дарья Ильинична, вы не могли бы мне раскрыть тайну? Дело в том, что вашего мужа и сына застрелили из одного пистолета, а недавно из этого же пистолета снова стреляли. К счастью, тот человек остался жив, а мы ищем связь между убийствами близких вам людей и тем, что произошло недавно.

– Да нет, голубчик, связи тут быть не может.

– Я бы хотел удостовериться в этом тоже. Поймите меня…

– Да понимаю, что ж тут не понять. Ну, ладно, в то время я не могла рассказать все, что знала, на то у меня были причины, а сейчас их нет. Давно нет. О моем муже меня давно никто не спрашивал. Только это длинная и коварная история. Будете слушать? А то мы, старики, любим говорить без остановок. Поболтать-то охота, особенно когда тебя слушают.

– Конечно, буду.

– Ну, хорошо. С чего бы начать…

– А с чего хотите, мне все интересно.

– Тогда начну со своего побега…

– Вы бежали? – шутливо изумился Щукин. Он старательно настраивал старушку на задушевность. – Откуда?

– Из деревни, миленький, из нее. Ха! Вы не представляете, что за время тогда было! Современному человеку понять это не дано. Ну, чтоб вам немножко стало ясно, отчего мы бежали и к чему прибежали, расскажу один маленький эпизод из своего детства. Я помню себя с четырех лет. Это будет как бы пролог, иначе вы не поймете разницу во времени и в людях.

…Смеркалось очень быстро. Дашутка притаилась в хлеву, с животиной не так страшно – корова жует, конь похрапывает, согревая горячим дыханием, куры шевелятся, устраиваясь на ночлег. А в дом пришли дяденьки и горластая тетенька, Дашутка их испугалась и не вышла из хлева. Уж много времени прошло, а они все по двору шастали, из амбара мешки таскали да на телеги укладывали. Потом все ушли в дом, одна телега с мешками уехала, вторая стояла у плетня, и никого возле нее не было. Дашутка сквозь щели все хорошо видела. Вдруг из дома выбежал отец. Она позвала его:

– Папаня! Папаня!

– Дарья! – шепотом воскликнул он и ринулся в хлев. – Я уж думал: куды ты подевалась? Ступай за мной…

Он вывел коня, оглядываясь на дом, но занавески мать задернула плотно, там, внутри, лишь тени мелькали. Усадив дочь на коня, велел:

– Скачи, Дашутка, в соседнее село, скажи: грабить идут.

– Папаня, – разнюнилась Дарья, – боязно одной-то…

– Не реви, большая уж. За гриву держись, править я тя учил. Скачи, доня, людям и так жрать нечего… хлеб даром не дается, а они его задарма отбирают. Запомнила? Грабить идут. У нас уж забрали. Предупреди…

Ударил он коня по крупу, тот вместе с крохой на спине побежал трусцой. А отец схватил верхний мешок на телеге и потащил к обрыву. Дашутка все назад смотрела, куда это папаня мешок тащит, а он с обрыва его сбросил. В реку! Мешок муки! И не жалко?!

Конь словно знал, куда ему идти. Дашутка легла на его шею, уцепившись ручонками за гриву, и от страха жмурилась. Папаня, конечно, учил править, да всегда рядом шел, а сейчас… ну, как свалится она с коня? Падать высоко, потом не взберешься. А как голову расшибешь да помрешь на дороге? И темень страшенная. Ей сразу сказки про нечисть вспомнились. Ну, как оборотни выскочат да съедят Дашутку вместе с конем? Шатко ехать, то и дело она сползала то в одну, то в другую сторону, руки и ноги устали. Все свои силы Дашутка прикладывала, чтоб не свалиться с коня. А ночь чернее и чернее… холодно, осень…

Конь пришел в село, остановился. И чего дальше-то делать? Слезть Дашутка не могла. Глянула вниз, так и зашлось сердечко – до земли далеко. Она разревелась. Плакала все громче и громче, от обиды, что одна, и от страха.

– Эй! Кто тама? – крикнул вдруг какой-то мужик.

Испугавшись еще больше, Дарья разревелась в голос. Прибежали мужик с бабой, стащили с коня.

– Да это ж Ильи дочка, из соседнего села, – сказала баба, взяв Дашутку на руки. Чувствуя безопасность, девочка обняла ее за шею. – Видать, заблудилась…

– Папаня прислал, – сказала Дашутка сквозь рев. – Грабить идут. У нас все забрали… и у вас отберут…

Мужик велел бабе отнести дите в дом, а после бежать по соседям и предупредить их. Сам же кинулся спасать свое добро…

– Тогда у нас забрали все подчистую, – сказала Дарья Ильинична. – От ужина две картофелины осталось, так и их красноармеец сунул в карман шинельки. А я с тех самых пор в опасные минуты ощущаю себя на лошади. Но именно тогда я приобрела первый опыт выживания, поняла, что моя жизнь в моих руках. Страшнее той поездки не было у меня мгновения, она стала мерилом опасности. И я всегда думала: раз уж в четырехлетнем возрасте не свалилась я под копыта лошади и не свернула шею, то взрослой все преодолею.