Текст книги "Последняя аристократка"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Глава двадцать третья
– Мятежники? Бунтовщики? – презрительно переспросил Алексеев, который выздоравливал на глазах.
Он чувствовал себя настолько лучше, что позволял себе пререкаться с Наташей, которая все ещё считала его больным.
– Какая-то баба закричала в отчаянии: "Ироды! Детей без куска хлеба оставляете!" Или такой доведенный до крайности мужик, как я, на глазах которого взбесившийся чекист лишил еды всю семью, попытался протестовать. Вот и вся наша провинность, но и этой мелочи оказалось достаточно, чтобы отправить на тот свет ни в чем не повинных людей. Целое село!
– Я вам верю, верю, – успокаивала она его, пытаясь уложить Петра, но он отодвинул её заботливую руку, опустил с лавки босые ноги и потребовал:
– Посмотрите, где-то должны быть здесь валенки.
– Нет никаких валенок! – сказала Наташа, что было правдой. – Зачем вам валенки?
– Выйти по нужде! – огрызнулся он.
В конце концов в сенях отыскались какие-то старые стоптанные чуни, в которых он и вышел во двор, держась поначалу за её плечо.
Потом один за другим начали приходить в себя дети, и Наташа стала ломать голову, как ей похоронить Татьяну? Вынести её в одиночку она явно не сможет, а надеяться на помощь Петра… ему бы самому себя нести.
От отчаяния у неё опускались руки. Варе Поплавской тоже наконец стало получше, и Наташа боялась, что лицезрение мертвой матери не прибавит ей здоровья, а, скорее, добьет и так чуть живого ребенка.
Со двора Петр добрел сам, и Наташа поделилась с ним своей проблемой.
– Похороним, – твердо сказал он и как бы между прочим спросил: – Ты знала, что мы здесь голодаем, раз с продуктами приехала?
– Догадывалась, – ответила Наташа. Не будешь же говорить ему о каком-то там ясновидении, которое и пригнало её сюда – Не беспокойтесь, у меня ещё два килограмма пшена, килограмм гречки, пять банок тушенки…
– Запасалась с размахом!.. Давай уж на "ты", – сказал он. – Мне бы ещё поесть, и тогда я, пожалуй, Таню в огород снесу…
– Вы… ты хочешь сказать, что похороним её в огороде?
– До кладбища мы её точно не донесем, – вздохнул он. – А тебе ещё детей на ноги поднимать…
– А тебе? – насторожилась Наташа.
– Мне… Мне надо узнать, где Зоя? Жена.
– Думаешь, она ещё жива? – брякнула она и испуганно на него посмотрела. – Извини, но я наслышана про них… – она кивнула на дверь, как будто за нею уже стояли энкавэдэшники. – Они не церемонятся.
Он шумно сглотнул и отвернулся.
– Я знаю. Но тогда и ее… можно вместе… Они с Таней подружились…
– Ты пока что и на ногах не стоишь! – едва не закричала она.
– Ничего. Видишь, я уже хожу, а к ночи и вовсе оклемаюсь, – проговорил он, укладываясь на лавку. – Как тебя звать-то?
– Наталья.
– Вот и познакомились, – пробормотал он. – Мне можно не представляться?
Она кивнула.
– Я с тобой, Петр Алексеев, заочно знакома. Если не ошибаюсь, студенческая кличка Знахарь?
Он довольно улыбнулся и прикрыл глаза.
Наташа опять покормила детей, немного поела сама, а остальную похлебку скормила Петру. Гриша, первый из её пациентов, уже смог сам сидеть за столом, вызвав у неё слезы радости.
Он и во двор поковылял, держась за её руку, а остальных детей ей пришлось выносить. Причем девочка Алексеевых по имени Аня в последний момент застыдилась:
– Я сама!
Наташа даже от крыльца не стала отходить – не до церемоний. Зато после свежего воздуха и травяного чая все дети опять спали, но уже не тяжелым, обморочным сном, а сном выздоравливающих.
Наташа как сидела за столом, так и задремала – то ли хлопоты её утомили, то ли всеобщий сон её подопечных подействовал, и приснилась ей прабабка Елизавета Астахова. По мужу Поплавская.
Она много лет жила в чаще леса, почти не видясь с другими людьми, кроме двух её слуг, Игнаца и Василисы. Эти простые, преданные люди посвятили свою жизнь несчастной госпоже, неизвестно за что проклятой слепой судьбой – разве не должно людям воздаваться за их ангельский характер?
Пани же Елизавета страдала незаслуженно. А может, искупала вину многогрешного мужа Станислава и свой невольный грех – побег из-под венца…
Так вот, Наташе снилась прабабка, в ту пору молодая и красивая. Елизавета, хоть и была княжеских кровей, а без работы никогда не сидела. Она серьезно увлекалась травами, сама составляла из них сборы, а дар, умение видеть пораженные недугами внутренние органы человека, а потом и исцелять их, совмещала с народной медициной, не упуская возможности побеседовать с каким-нибудь опытным знахарем или знахаркой в России о пользе той или иной травы… При излечении самых набожных она порой творила молитву.
Уже одно то, что знахарка верила в бога, успокаивало страждущих, которые с облегчением в сердце принимали после молитвы её лечение. Слух, что Елизавета – ведьма, а значит, и искусство её от лукавого, большинство больных от неё отвращал. Но самые настойчивые и безнадежные все же приходили, падали в ноги, и она лечила их без слов укора.
Людская память коротка. Вылеченные часто забывали, кому обязаны своим здоровьем, а порой даже присоединялись к её гонителям.
Желающих порушить ведьмино логово останавливало лишь то, что путь к её домику на болоте был долог, тернист, а по дороге на людей потихоньку нападал страх, и в конце концов домой возвращались даже самые ретивые.
Во сне Наташи прабабка лечила какого-то мужчину. Он лежал в большой комнате на столе, и подле него стояла Елизавета со своей служанкой Василисой, которая помогала госпоже.
– Беглец, – говорила Елизавета то ли служанке, то ли Наташе. – Долго голодал, потом от голода потерял сознание. Если бы не случился поблизости Игнац, так и помер бы. А ведь молодой… Как ты думаешь, что первым делом ему нужно?
Василиса ответила, наверное, еда, отчего прабабка расхохоталась.
– Понятное дело, еда. Но так он слишком долго будет приходить в себя. А если стражники идут по его следу? Главное, его побыстрее на ноги поставить. Никто не знает, хватит ли времени на долгое лечение. Первым делом его надо к жизни пробудить. Не понимаешь? Он должен захотеть жить и за жизнь свою бороться. Всякий человек природой мудро устроен. Нужен только толчок, и его естество само начнет излечение. Еда – это, конечно, хорошо, ну а силы больным кто возвращать будет? Времени у тебя совсем не осталось…
Теперь у Наташи не было сомнения, что прабабка обращается именно к ней. Что значит, у неё нет времени? Не сегодня-завтра энкавэдэшники нагрянут? Должны бы. И так неизвестно, кем в доме Алексеевых все время печь топится. А может, и запах похлебки учуяли, который в морозном воздухе особенно отчетливо слышен…
Наташа вздохнула: как ни крути, а не пускать в ход то, чем одарила её природа, теперь уже не получится. Судьбу не обманешь. Дорого приходится платить за этот дар. Женщинам рода Астаховых, особой печатью отмеченных, он не принес женского счастья.
Им не удавалось, как другим женщинам, спокойно сидеть дома, воспитывать детей, обихаживать любимого мужа. Куда там, их точно листья бурей, срывало с родимой ветки и гоняло по свету, как бы они ни сопротивлялись…
Наташа поворчала про себя, пожаловалась на нелегкую судьбу, но, кажется, Елизавета была права: времени у неё оставалось все меньше…
Для начала она подошла к спящему Петру и попыталась мысленным взглядом разглядеть его внутренности, как это, судя по преданиям, легко делала её прабабка Елизавета. Ничего не вышло. Да и до того ли сейчас? Ей надо дать толчок организму, чтобы он занялся самовыздоровлением.
Она поднесла ладонь к тому месту, где на голове у Петра была ещё незажившая рана. Рука отозвалась знакомым, но позабытым ощущением: кровь будто заструилась к кончикам пальцев, и они стали пульсировать, излучая невидимые глазу волны.
Теперь Наташа чувствовала, как её энергия живым источником переливается в тело Петра, отыскивая и собирая в нем кусочки его собственной энергии…
А потом на неё навалилась такая слабость, что она медленно опустилась на пол у лавки Петра и то ли потеряла сознание, то ли провалилась в сон, одним словом, обеспамятела.
Пришла она в себя от стука закрываемой входной двери. Глянула на лавку – Петра на ней не было. Она бросила взгляд на кровать, на которой лежала мертвая Таня – пусто.
Наташа выскочила во двор. И сразу увидела в огороде Петра с лопатой в руке и темный сверток у его ног.
– Ты почему меня не позвал? – подбежала к нему Наташа.
– Говоришь, ты Яну родственница? – спросил Алексеев, легко взмахивая лопатой.
– Родственница, – подтвердила она, не понимая его странного тона. – А тебе это кажется подозрительным?
– Решила от меня свое умение скрыть? Думала, я не пойму? Я пару раз такие штуки в исполнении Яна видел.
– Какие штуки?
– Да уж и не знаю, как такое воздействие одного человека на другого назвать. Я Яну говорил, что он талант свой неразумно использует, но и ты тоже, будто неграмотная. Спасибо, конечно, что ты в меня всю свою силу перелила. Я-то встал и пошел, а ты?.. Сколько тебе времени нужно на восстановление?
– Значит, ты все знаешь?
– Да уж, не лаптем щи хлебаем… Ты мне напоминаешь птенца, которому дали родительские крылья, а летать не научили.
– Наверное, кое-чему научили, раз ты так лихо лопатой машешь.
– Что ты теперь думаешь делать? – он бережно взял сверток и опустил в вырытую яму. – Прощай, Танечка, извини, что больше ничего для тебя сделать не могу… Ты над нею молитву прочтешь или мне?
– Я прочту, – прошептала Наташа, потому что сухие рыдания перехватили ей горло.
Когда они вернулись в избу, Петр усадил Наташу на лавку и почти приказал:
– Сиди, набирайся сил. Я тебя позову, когда понадобишься.
Он полез в свой мешок с травами и уверенно стал смешивать их, в отличие от Наташи вовсе не нюхая. Поставил на плиту чугунок, подбросил в печь поленьев – теперь доски шли уже со стены сарая, собачья будка вся сгорела – и подошел к лежащей без движения Варе.
– Освободи-ка мне стол, – обернулся он к Наташе, и она захлопотала.
Петр положил на стол девочку, и Наташа мимоходом подумала: "Как в моем сне". Но все же спросила.
– А другие дети?
– Их я уже осмотрел, у них дела получше, а с Варей ты мне поможешь. Только уговор: я буду считать твой пульс и когда скажу, хватит, ты немедленно прекратишь свое воздействие на девочку. Договорились?
– Договорились, – кивнула изумленная Наташа.
Он взял её за запястье и велел:
– Приступай!
Как бы то ни было, его лидерство она восприняла с радостью. Теперь Наташа была не одна. И уже не надо было думать, делать что-то или нет, и если делать, то как? Возможно, и Петр точно не знал, но интуиция врача у него была развита великолепно…
Теперь она даже почувствовала некоторую неуверенность, какую ощущает студент на экзамене у профессора, пусть и ответ на билет ему известен. До сих пор она применяла свой дар, особенно не задумываясь, так ли она это делает? А у Петра она вдруг робко спросила:
– Откуда начинать?
– С головы, – уверенно ответил он, как будто работал с нею в паре не первый год и её вопрос вовсе не застал его врасплох.
Она простерла над лежащей девочкой ладони и сосредоточилась. И приготовилась к ощущению, как из неё медленно уходят силы, она ослабевает, но услышала окрик Алексеева.
– Достаточно.
Наташа тотчас послушно убрала руки и взглянула на Варю. Она что-то делала не так? Но нет, на щеках девочки проступил румянец, а чернота из-под глаз исчезла. И перевела взгляд на Петра – в его глазах светилось восхищение.
– Попей-ка, – врач сунул ей в руки чашку с заваренным настоем своих трав, и Наташа жадно припала к напитку.
Против ожидания, она не только не потеряла сознания, но и почти не обессилела. Травяной же чай почти полностью восстановил её силы. Значит, и народная медицина кое-что может?
Насколько легче ей работалось под присмотром врача! Если её воздействия на человека нужно было так немного, выходит, она от незнания попросту неэкономно расходовала свою силу…
– Ох, недаром народ испокон веку называл это ведьмачеством. Умом твое действо осмыслить трудно. Косным умом, – сказал он задумчиво. – Наверное, сам бы не увидел, на себе не почувствовал, так и относился бы, как к красивой легенде… Но представь, сколь совершенен будет человек в будущем. В таких, как ты, наше предполагаемое совершенство лишь проступает, как будто из густого тумана выглядывает знакомый образ.
– О чем ты говоришь? – не поняла Наташа. – При чем здесь будущее человечества?
– А ты уж подумала, что особая, богом избранная?
– Хотелось бы так считать, – смущенно призналась она.
Выражение его лица – недалекого сельского мужичка – оказалось обманчивым, стоило лишь внимательно вглядеться в его умные проницательные глаза.
– Я имел в виду то, что возможности своего организма, заложенные в него природой, человек не использует и наполовину. Это оттого, что мы не знаем, как это делать. Думаю, иначе такое было бы по силам каждому…
– Хочешь сказать, и ты бы так смог? – ехидно поинтересовалась уязвленная Наташа.
Она и вправду до сей поры считала себя если и не избранной, то от других людей отличающейся.
– Наверное, смог бы, – спокойно ответил он, – да времени у нас нет, чтобы спокойно изучить этот метод.
– Пить, – тихо прошептала Варя.
Наташа поднесла к её губам чашку, из которой только что пила сама.
– Горький, – пожаловалась девочка, и голос её больше не был голосом тяжелобольной.
– Зато полезный, – строго сказал Петр.
– Дядя Петя, – Варя повернула к нему голову, – а где моя мама?
– Ей пришлось уехать, – буркнул он, отводя взгляд.
Он поднял девочку на руки и переложил на лавку, на которой прежде лежал сам. Она тут же опять уснула.
На остальных детей Наташе пришлось затратить совсем немного сил, так что она почти не почувствовала усталости.
– Им нужно меньше твоей энергии, оттого что их организм сам подключился к выздоровлению, – пояснил Петр в ответ на её протесты. – Нет необходимости тебе работать на износ. Побереги силы для дороги.
– Для какой дороги? – опять не поняла она.
– Думаю, скоро нам придется отсюда уезжать.
– Уходить, – решила уточнить Наташа.
– Пешком мы далеко не уйдем, – упрямо сказал он.
– Да где же это мы раздобудем транспорт? – рассердилась она. – В селе не осталось даже кошек и собак, неужели может найтись хотя бы одна лошадь.
Петр ответил не сразу. Он напряженно размышлял о чем-то, потирая пальцы.
– Если не возражаешь, этим вопросом я займусь сам, – наконец сказал он.
Глава двадцать четвертая
Аполлон подписывал бумаги и что-то тихонько напевал, а так как слуха он был лишен начисто, то не слыша слов, нельзя было догадаться, что это за песня. Правда, Аренский и не пытался гадать, он думал о том, как бы поделикатнее завести с товарищем разговор на довольно щекотливую тему: о кознях, которые пыталась строить против Ковалева его гражданская жена.
– Ты будто повеселел, – сказал ему Арнольд как бы между прочим.
– Юлия выздоравливает! – ответил майор.
– Я за тебя рад… Значит, Поплавский ей больше не нужен?
– Как так, не нужен? – Аполлон повернулся к нему вместе со стулом. – Я не сказал, выздоровела, а сказал, выздоравливает. Разницу ущучил?
– Ущучил. А как она к тебе относится?.. То есть я хотел сказать, у вас все нормально? – последнюю фразу он произнес уже скороговоркой, заметив как сразу напряглось лицо Аполлона. – Ну, чего ты стойку-то сделал? Нельзя поинтересоваться, как друг живет? Ты же меня спрашиваешь…
– Или мне показалось, или в твоих словах что-то прозвучало, не понял: то ли жалость, то ли осторожность. Как будто ты и предупредить хочешь, и обидеть боишься…
Арнольд в который раз про себя подивился прямо-таки звериному чутью Аполлона. Виолетту ему удавалось обманывать, если он не хотел её зря тревожить, или что-то рассказывать. Она спрашивала, что случилось, он отвечал, ничего, на том расспросы и кончались.
Аполлон же мог вывернуть его наизнанку. Так что приходилось ему рассказывать то, чего и не собирался. Но сегодня Арнольд решил все-таки попытаться обойти его извечную настороженность. Как говорится, и капитал приобрести, и невинность соблюсти.
– Тебя не обманешь, – широко улыбнулся он. – А настороженность у меня такого сорта, что ежели ты не в духе, я со своей просьбой и приставать к тебе не стану.
– Что же это за просьба такая?
– А такая, что хочется мне в отпуск пойти…
– Отпуск? Какой отпуск? Я не знаю такого слова!
Лицо майора вроде никаких эмоций не выражало, но Аренский достаточно его знал, чтобы пропустить некий промелькнувший в глазах начальника и друга огонек.
– Понятное дело. Устал. Семейная жизнь кого хочешь утомит: где был, что делал, почему задержался… А на время твоего отпуска скрипачка пусть с Растопчиной живет или её в лагерь вернуть?
Умел товарищ майор ткнуть в самое уязвимое место. Он внимательно следил за реакцией Арнольда и хмуро сказал:
– Профессор мне все про какую-то логику талдычит, а я по твоему лицу и так вижу: ты мне хотел сказать вовсе не про отпуск. Это ты уже по ходу дела придумал!
– Но как ты определил… – даже растерялся Арнольд.
Аполлон расхохотался.
– Зеленый ты еще, Алька, супротив меня! И в университете тебя обучали, и главный жрец натаскивал, а то, что жизнь в меня вбила, никакой теорией не взять… Что же ты, друг ситный, знаешь про мою жизнь такого, чего я не знаю?
– Видишь ли, я это не наверняка знаю, так что вполне могу ошибиться…
– Говори! Что ты как девица невинная в борделе!
– Не торопи меня, я и сам собьюсь… Обещай не злиться, я вовсе не хочу невиновного под удар подставлять.
– Скажите, какие нежности при нашей бедности!
– Видишь, я ещё ничего не сказал, а ты уже рычишь!
– Не будешь тут рычать, когда… Когда комиссия приезжала и меня дома не было, ты что-то заметил?..
– Хуже.
– Хуже?! Что может быть хуже?
– Это началось ещё при тебе. В общем, я надеюсь, тебе удастся сохранить хладнокровие. Честно говоря, я кое-что подслушал. Но меня беспокоит, что я мог это и неправильно истолковать…
– Аренский, не тяни кота за хвост!
– В общем, Юлия разговаривала с этим врачом… не так, как должна разговаривать замужняя женщина.
– А почему ты мне об этом сразу не сказал?
– Не придирайся, я говорю сразу. Почти… Интересно, что бы ты чувствовал на моем месте, зная, что у друга любовь?
– Если бы я знал, что друга обманывают…
– Погоди, об обмане пока нет речи. Это был всего лишь разговор.
– Всего лишь?!
Аполлон вскочил и потянул с вешалки шинель.
– Сейчас я пойду и выясню, что это был за разговор…
– Погоди! – Арнольд чуть ли не ухватил товарища за полу шинели. – Что ты выяснишь? Не пойман – не вор.
– Значит, ты предлагаешь её ловить, когда она уже украдет?
– Ей-богу, ты как будто не в следственной части работаешь. С другими был такой умный, такие ловушки расставлял… Да она от всего отопрется! Скажет, показалось этому Аренскому, а потом и меня со свету сживет!
– Как же это она без моей помощи тебя сживет?
– Не волнуйся, с твоей и сживет. Скажет что-нибудь вроде: этот Аренский и сам ко мне пристает. В любую минуту, как тебя поблизости нет… Да мало ли что ей придет в голову…
– А ты почему насчет Поплавского интересовался? Хотел просто его от Юлии убрать?
– Да нет, – пожал плечами Арнольд. – Меня начальник культчасти про него спрашивал. У него жена что-то хворает, вот он и просил с тобой поговорить.
– Скажи культурнику, пусть берет врача на сегодня. А моей женушке поскучать придется. Тем более что она его уколов боится!
Аполлон мрачно хохотнул. Некоторое время в воздухе почти материально висело напряжение. Арнольд ерзал на стуле и вздыхал. Потом наконец решился.
– Видишь ли, проницательный ты наш, я ведь опять тебе не все сказал. Списываю это на твое волнение. Ты же не можешь в такой ситуации быть холодным, как лед…
Получилось у него грубовато, но Аренский, как оказалось, привык к Аполлону и не только чувствовал к нему особое расположение, но и понимал, как тот страдает и пытался по-своему смягчить удар.
– Вытаскивай из-за пазухи свой очередной камень! – махнул тот рукой.
– Ну зачем ты так! – Арнольд даже обиделся. – Просто я хотел сам: пообещать, а потом тянуть резину, сколько смогу. Глядишь, у неё надобность и отпадет…
– Та-ак, и что она у тебя ещё просила? Или требовала.
Он понял, что разговор продолжается о Юлии.
А сегодня возлюбленная Ковалева подкараулила Арнольда перед работой он никогда не мог прийти на службу раньше Аполлона – и поманила пальцем. Она стояла на пороге их дома и не хотела выходить и разговаривать с ним на ветру. Холодно ей, видите ли, было.
И сказала ему без всякой там преамбулы.
– Мне нужен пистолет.
– Вороны донимают? – неловко отшутился он. – Или крысы заели?
– Крыса, – холодно ответила она. – Одна, но большая, спасу от неё нет.
– Что ж ты у мужа не попросишь? Он тебе не то что пистолет, пулемет достанет!
– И, если ты помнишь прошлый наш разговор, муж не должен об этом знать. Ни в коем случае!
Представление о собственном всемогуществе у Юлии были какие-то детские. Она считала, что стоит ей только захотеть, и все станут плясать под её дудку, а уж Аренского она вообще держит на крючке. Он подумал с усмешкой: "Тоже мне, интриганка королевских кровей!" И воспринял её просьбу, как очередной каприз. Но теперь, рассказывая об этом Аполлону, вдруг представил, как такую "игрушку" Юлия могла применить…
– Пистолет, говоришь, – прервал его размышления Ковалев. – Что ж, дай ей пистолет, раз просит. Целый день одна, может, ей страшно.
– Да ты что, она – женщина взбаломошная. Начнется у неё истерика, думаешь, не нажмет на курок?
– А вот обсуждать с тобой мою жену я не собираюсь, – холодно заметил Аполлон. – Нажмет она на курок, не нажмет, это уж моя забота!
Он встал из-за стола и, открыв сейф, вручил Арнольду небольших размеров браунинг.
– Сегодня пойдешь домой на обед и отдашь его Юлии!
– Слушаюсь, товарищ майор!
Вечером Аполлон, против обыкновения, домой не торопился. Если в последние дни майор уходил раньше Арнольда, то сегодня сидел за столом и все что-то писал. Потом проверял написанное, беззвучно шевеля губами, и с размаху ставил поверх печать.
Арнольд перед уходом спросил его взглядом, мол, не надо ли чего, может, задержаться, на что Ковалев ответил ему взмахом руки:
– Иди, сегодня ты мне не нужен.
А после работы он не пошел домой, что тоже было странно, а свернул к своему детищу "Северные зори", где первым делом затребовал себе Растопчину, и тут же уединился с нею в кабинете.
Еще больше удивилась обслуга в ресторане, когда он затребовал туда же самого лучшего шампанского и французский шоколад, лежавший про запас для самых именитых гостей.
– Надо бы как следует стол накрыть, да некогда мне, уж не взыщите, Мария Андреевна!
– Да, ради бога! – несколько удивленно отозвалась та. – Теперь проблем с моим питанием нет… Никак кто-то к вашей шкуре слишком приблизился?
– И не говорите, в затылок дышит! – усмехнулся Аполлон.
– Вы, Аполлон Кузьмич, подозреваю, мастер такие вещи предусматривать и устранять.
– Может, и мастер, а только не господь бог!
Он не заметил, как опять тяжело вздохнул.
– Тогда за вашей шкурой охотится женщина, – утвердительно сказала Растопчина, наблюдая, как он наливает в бокалы шампанское.
Ковалев вздрогнул от неожиданности и пролил шампанское на скатерть.
– Под руку не говорите, Мария Андреевна.
– Решили сдаться без борьбы?
– Вам-то что за дело? – огрызнулся он.
– Не люблю, когда мужчина расплавленным воском течет! – упрямо сказала она.
Он на её слова ничего не ответил, вынул из кармана кителя пакет и положил на край стола.
– Разговор у нас будет серьезный, потому и приказал, чтобы нас не беспокоили, – пояснил он. – Этот пакет, как видите, не подписан. Но для вас на нем невидимая подпись: "Вскрыть в случае моей смерти."
– Неужели все так серьезно? – спросила княгиня.
– Серьезнее некуда. И, как вы понимаете, после моей смерти защитить вас будет некому. Первыми полетят головы моих друзей…
– Спасибо, – тихо сказала Растопчина.
– И тех, кому я покровительствовал, – невозмутимо закончил он. – Я не слышу вашего слова.
– Какого? – спросила она, не сразу поняв вопрос.
– Даете слово – не вскрывать пакет и не пользоваться его содержимым до срока?
– Даю, – твердо ответила она.
– А теперь, так сказать, примечание. Как только услышите о моей смерти… Ну, хорошо, "если" услышите о моей смерти, немедленно, как говорится, ноги в руки и под любым предлогом на вокзал. Думаю, в суматохе успеете сесть в поезд. Документы у вас – надежнее не надо. Еще один личный совет: в Ленинграде постарайтесь не показываться. Там сейчас опасно. Изыщите способ, чтобы внучку вам привез кто-нибудь из близких друзей. Денег я вам дал… на первый случай.
– Зачем вы это делаете? – она посмотрела ему в глаза.
– Врага надо уметь уважать, – скупо улыбнулся Аполлон.
Юлию он опять застал лежащей, в самом мрачном настроении. Это, как ни странно, его развеселило.
– Тебе стало хуже? – невинно поинтересовался он.
– Хуже! Намного хуже! – заорала она. – Или ты решил, что я – такая же выносливая, как твои политические? Это они ничем не болеют, а я женщина тонкая…
– Я тебя не понимаю, – продолжал притворяться он. – Вчера ты жаловалась на врача, который тебя плохо лечит…
– Я такого не говорила.
– Вспомни, моя королева, ты жаловалась, что он делает тебе уколы, которых ты боишься. Сегодня я отправил его к Веселову. У него, говорят, болеет жена…
– Ты отдал Яна… моего врача этой тощей кикиморе?!
– Твоего врача? Но, моя королева, мы не договаривались, что он станет твоим врачом. Прежде ты никогда не болела, а теперь, когда тебе стало лучше…
– Мне стало хуже!
Она съежилась на постели и зарыдала. Ее такой умный план разваливался на глазах, и все из-за этого ревнивого дурака! Наверняка он это придумал с Веселовой, чтобы только убрать подальше Яна, а её оставить подле себя… гнить заживо!
Юлия в ярости и не думала о том, что её прислали в лагерь как проститутку. Она должна была сидеть в зоне и работать наравне с другими еще, по крайней мере, год! А вовсе не нежиться в этом доме, который построил для неё влюбленный Ковалев.
– Хорошо, не злись, – примирительно сказал он, – завтра я пришлю к тебе твоего врача, тем более, что как мужчина он абсолютно не в твоем вкусе…
– Слизняк! – презрительно сказала Юлия, не очень покривив душой; конечно, она бы не хотела связывать с Яном жизнь – в нем не было ни широты, ни безоглядности, ни преклонения перед её красотой, но то, что Поплавский был красивым мужчиной, не требовало доказательств. Если выбирать между ним и этим мужичонкой, названным Аполлоном не иначе как в насмешку…
Ковалев исподволь следил за выражением её лица и читал его, как открытую книгу. Где он был раньше, куда смотрел? Кто ему сказал, что из проституток получаются верные жены?
Умом он все понимал, а сердце с этим открытием никак не хотело мириться.
Назавтра он сказал Аренскому.
– Алька, не в службу, а в дружбу: отведи Поплавского ко мне домой. Пусть продолжает свое лечение. Юлия говорит, у неё все ещё кружится голова. Слабость, то да се… Словом, пусть её лечит, как считает нужным.
– А ты? – не выдержав, поинтересовался Арнольд.
– А что – я? У меня куча работы.
– То есть ты будешь сидеть в кабинете?
– Я этого не сказал.
– Ладно, не хочешь говорить, не надо, – пожал плечами Арнольд, но мысленно насторожился.
Слишком уж спокоен майор. Насколько Аренский успел его узнать, это было затишье перед бурей, и Арнольд решил, что Яна он постарается подстраховать. Он не хотел, чтобы на его совести была ещё одна смерть, и Наташе, когда они в следующий раз встретятся, он должен прямо смотреть в глаза.
Дом Ковалева стоял в стороне от других домов, но подойти к нему можно было с двух сторон: по главной дороге, которая вела к лагерю и на которой зачастую было довольно оживленное движение, и с другой стороны, пройдя через поселок вольнопоселенцев.
Аполлон ушел раньше Аренского, и второй отчего-то подумал, что цель у них одна и та же, только Ковалев хочет подойти к своему дому незамеченным.
Еще когда инженер-теплотехник строил свою систему отопления в доме Аполлона, тот потребовал от него сохранить небольшую отдушину, этакую незаметную вьюшку, выдвинув которую можно было хорошо слышать то, что говорилось в спальне на втором этаже.
На сегодняшний день повариху Аполлон вызывать не стал, ему надо было проникнуть в кухню через черный ход, который тоже построили по его настоянию – Ковалев слишком хорошо изучил школу выживания, чтобы пускать какое-то серьезное дело на самотек.
Он не знал, понадобится ли ему когда-нибудь черный ход, но предпочел его иметь, чувствуя, как всякий крупный интриган, что у любого, самого удачливого человека, могут возникнуть обстоятельства, когда нужно иметь запасной выход. Как в прямом, так и в переносном смысле слова.
На этот раз Ян шел в дом майора неохотно. Он опасался, что взбаломошная бабенка может спровоцировать его на непредвиденный поступок, и не хотел идти у неё на поводу. А кроме того, у него с утра было нехорошее предчувствие.
Прежде он никогда не видел кошмаров. Ему обычно снились вещие сны вроде снов с участием прадеда. Или сны светлые, радостные, после которых он просыпался полный сил и работал с подъемом. Минувшей же ночью ему приснились жена и дочь, которые бежали от кого-то страшного, чьего лица и даже фигуры Ян не видел, но по тому, как от ужаса кричала его Танюшка, понимал, что бегущий её вот-вот настигнет, а он ничем не мог ей помочь. Ни руки, ни ноги во сне его не слушались.
Убийца или зверь в его сне Таню настиг и убил, а Ян проснулся от собственного крика.
Сон повлиял на него странным образом: он разозлился на Юлию. На то, что она, не спросясь, надо ли это ему, вовлекает его в какие-то свои планы. И при этом не сомневается, что Ян в её руках.
Он решил, что именно сегодня сообщит Юлии, что ни в чем помогать ей не будет, а если она и дальше станет его донимать, обратится к самому майору и расскажет, что за змею пригрел тот на своей груди.
Поплавский чекистам не сочувствовал, но в этой ситуации майор Ковалев представал перед ним попросту обманутым мужчиной. Причем обман происходил с участием его самого, человека, который вовсе этого обмана не хотел.
Юлия нисколько не изменилась. Она всегда действовала нагло, добиваясь своего самыми нечистоплотными методами. Но если, встреченная в юности, она вызывала у него боязнь и восхищение царственной красотой, то теперь только брезгливость.
То, что Юлия стала женщиной легкого поведения, его не удивило. Как сказал бы его приятель и отчим жены, профессор Подорожанский, за что боролись, на то и напоролись. Кем бы она ещё могла стать?
Вообще-то высокородная пани своего ремесла не стеснялась. Само чувство стеснения было ей незнакомо, но услышь она мысли Яна, взбеленилась бы. То есть как это, кем могла стать? Вершительницей судеб всяких низкородных.
