Текст книги "Формула неверности"
Автор книги: Лариса Кондрашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– О чем? – спросил Ленька с самым глупым видом.
– О том, что рядом с тобой женщина не может слишком долго выглядеть дурочкой. В ней просыпается любовь к активной жизни. Ты слишком незаурядный человек, потому каждая из нас стремится до тебя дотянуться, тебе соответствовать, быть тебя достойной…
Вот так, пусть теперь сидит и размышляет: Таня сказала ему комплимент или обдурила.
Он опять углубленно замолчал и заговорил только несколько минут спустя, ехидно усмехаясь:
– Может, я не так красиво излагаю свои мысли, но если твоя воля к жизни проснулась только сейчас, то объясни мне, что за эмоции сегодня ночью не только имелись в наличии, но и вопили об этом на всю улицу.
Нет, это удар ниже пояса. Таня невольно покраснела. Почему он все их споры сводит к одной постели? Ну темпераментная она женщина! Другой бы радовался, а этот все время кусает.
Но и то правда, чего это вдруг ее потянуло на красивости? Не на трибуне! Ленька понял, что она вешает ему на уши лапшу, и разозлился.
Самое время изобразить на лице раскаяние и смирение.
– Ладно, я больше не буду разглагольствовать на тему свободы, но и ты скажи, что тебе не нравится в моем новом облике? Разве ты не знаешь – время от времени женщина должна менять свой имидж, так говорят даже известные психологи.
– Прежний имидж мне нравился больше.
– Безответный?
– Называй его как хочешь, но такая роскошная женщина, какой ты себя сделала, для ежедневной прозы жизни как-то не подходит. Это на подиуме или на сцене ты могла бы выглядеть на своем месте, а в нашем скромном коттедже…
– Да что особенного со мной сделали? – не выдержав дипломатии, взорвалась Таня. – Ну подстригли, ну покрасили… Сейчас модны такие цвета. Осенней листвы. Нанесли макияж…
– А что у тебя с ногтями?!
– Обычные накладные ногти.
– И как ты собираешься с такими мыть посуду?
– Так вот что тебя возмутило, – с издевкой протянула Таня, а Леонид при ее словах стукнул кулаком по рулю. – Ничего, я буду надевать резиновые перчатки. Они продаются. Хозяйственными называются.
– Не выставляй меня идиотом!
– В крайнем случае можно пригласить домработницу. На те деньги, что ты мне дал, я могу себе позволить лет пять платить другим за работу, которую я делаю сейчас.
– Тогда что будешь делать ты?
– Тебя не поймешь. – Тане надоело препираться, и она просто «включила дурочку». – То ты не хочешь, чтобы я работала, то чуть ли не требуешь…
– Ничего такого я не требую. – Он понизил голос.
– А еще ты говорил, чтобы я нашла себе какое-то хобби.
– Ну говорил. – Он уже с осторожностью подбирал слова, решив про себя, что ему с ней надо держать ухо востро.
– Я придумала, чем смогу заняться. Стану рисовать картины.
Он так круто повернулся к ней, что машина вильнула на шоссе.
– Смотри на дорогу, – сказала Таня.
Ей стало не по себе от его взгляда. Она считала, что Ленька ее не знает, но она-то сама так ли уж хорошо его знала? Иначе почему вдруг ей пугаться?
Что-то этакое в ее жизни уже было. Ах да, она одно время боялась, что Мишка в ярости поднимет на нее руку. После того случая, когда он так жестоко обошелся с напавшими на них хулиганами.
– Ты хочешь заняться рисованием?
Он произнес фразу как бы по слогам, будто она сказала что-то донельзя глупое.
– А чем же это хобби хуже любого другого? – все же спросила она. – Я в юности неплохо рисовала. Одно время даже ходила в молодежную художественную студию. Наш руководитель, художник, говорил, у меня неплохая рука.
– И ты для того себя обезобразила? Наверное, в представлении богемы это очень красиво, а на мой взгляд, этому твоему имиджу только таблички не хватает: «Даю!»
– Останови машину, немедленно! – в бешенстве закричала Таня.
– Без нервов, мадам, – медленно процедил он, и взгляд его сделался злым и холодным. – Я отвезу тебя домой, и попробуй в мое отсутствие хоть шаг за калитку сделать!
– В твое отсутствие? И долго ты собираешься отсутствовать?
– Столько, сколько сочту нужным!
Он и в самом деле довез ее до дома и смотрел ей вслед, пока Таня не зашла во двор и не закрыла за собой калитку, а потом с ходу так ударил по газам, что взвизгнули покрышки.
Едва она простучала каблуками к своей двери, как услышала голос Маши – она кричала, свесившись с перил веранды:
– Сашенька, это ты?
Из-за навеса ей не было видно, кто открывает входную дверь.
– Это я, Маша, – отозвалась она.
– Таня, зайди ко мне на минутку! – сказала сестра. – Ты-то как раз мне и нужна.
Коттедж на два хозяина, в котором жили сестры, был мансардного типа, разрешение на строительство таких особняков давали в свое время весьма неохотно, но адвокат Вревский был заметной фигурой в городе, и ему строить дом разрешили.
Наверху в каждой половине располагались две спальни, одна из которых выходила на открытую веранду типа большой лоджии. У Маши она была открытой, а в Таниной половине Леонид ее застеклил. Наверное, чтобы жена не могла перелезать прямо к сестре на веранду.
Таня предвкушала реакцию Маши и, так и не открыв свою дверь, поспешила на половину сестры. День сегодня у Маши был нерабочий, и Тане отчего-то захотелось, чтобы она оказалась дома одна.
Маша и вправду была одна. Сидела за накрытым столом и пила чай. Рядом стоял белый электрический чайник из импортных, которые, закипев, сами отключаются.
– Ну, сестрица, вот это ты номер отмочила.
Это Маша ее облику изумилась и некоторое время рассматривала сестру, лишь слегка отодвинув стул, на котором сидела. Но потом она не выдержала и подошла поближе, чтобы убедиться: глаза ее не обманывают.
– Таня, Боже мой, да ты у нас просто красавица! А еще говорят: сколько-то там лет – бабий век. Это у кого как, а мы вот только расцвели по-настоящему… А ты знаешь, как сейчас на маму похожа. Русые волосы у тебя в папу, а мама у нас темноволосая была.
– Я помню, – тихо сказала Таня.
– Кто мог подумать два десятка лет назад, что мы, сестры, выросшие в дружной и любящей семье, вдруг останемся сиротами! – вздохнула Маша. – Как же это Леня позволил тебе такое?
– Замечательно, от сирот перешла сразу к Лене, – рассмеялась Таня. – А он, кстати, и не позволял. Так разозлился, что даже посадил меня под домашний арест.
– А в чем он заключается? – шутливо ужаснулась старшая сестра. – Тебе нельзя выходить со двора или из дома вообще?
– Не знаю, я отчего-то забыла уточнить.
– Ты сбежала из дома в парикмахерскую? Постриглась и покрасилась ему назло?
– Почему обязательно назло? Я всего лишь заранее его не предупредила. Вернее, я начала говорить, но он не стал слушать, куда-то торопился.
– Надо же, вылитая наша мама! – продолжала повторять Маша, любуясь ею, как картиной.
Она полезла в шкаф и вытащила оттуда фотографии.
– Вот, убедись сама.
Мама и вправду была очень красивой женщиной, и если Таня на нее похожа… Глупый Ленька, еще и злится на нее. Какой-то он неправильный мужчина. Таня сама виновата, так редко говорила с ним по душам. Что за комплексы его одолевают? Наверное, с ее помощью он мог бы от них избавиться…
Маша убрала альбом в шкаф и погладила ее по голове, как когда-то давно. Но тут же, вспомнив о чем-то, убрала руку и сказала:
– Ну-ка отойди, я на тебя со стороны посмотрю. Надо же, и каблучищи опять надела. И откуда такая куча пакетов?
– Любимый муж в город вывез. А пока он своими делами занимался, я слегка себе позволила. Знаешь, что в этом, самом большом, пакете? Песцовая шуба!
– Как же Ленечка это перенес?
– С трудом… То есть шубу-то он купил, а вот остальное. Он дал денег – я стала их тратить. Это такое удовольствие! – Таня мечтательно потянулась. – Это как два… Нет, как три дня рождения. Только подарки я дарила себе сама… Ну да Бог с ним, с Леней, что ты мне хотела сказать?
Маша пододвинула свой стул совсем близко к Тане и взяла ее руки в свои.
– Ой, Танюшка, у меня такие новости, что я тебя еле дождалась. От того, что не с кем поделиться, вся извелась.
Таня взглянула на стол и увидела конверт.
– Николка прислал, это новости у него?
– Угадала.
– Мальчишку в звании повысили? Или он хочет в контрактники пойти?
Видимо, все еще пребывая в эйфории, Таня не сразу заметила, что новости у сестры вовсе не такие радужные, как она пыталась угадать. И они ее расстроили.
– Хуже. – Маша тяжело вздохнула, подтверждая ее догадку. – Он хочет жениться.
– В девятнадцать лет? – ахнула Таня.
– Сама-то во сколько вышла?
– Ну, девчонки всегда раньше выходят, а вот парни… Ты расстроилась?
– Еще бы не расстроиться! Во-первых, девочка на четыре года старше его, а во-вторых, у нее ребенок.
– Мальчик?
– Девочка. Да и какая разница!
Она помолчала.
– Свадьбы не будет, так, небольшой молодежный вечер. Потому меня и не зовут. Господи, почему я тебя не послушалась! Могла бы его здесь оставить. Так нет! Иди, сынок единственный, служи на Крайнем Севере!.. Теперь только и остается, что локти кусать.
Она заплакала.
Глава восьмая
Маша встала из-за стола на веранде, где они теперь сидели, и вернулась с початой бутылкой вина.
– Давай с тобой выпьем, а то мне что-то не по себе.
– Уж не втянулась ли ты в это дело со своими военными? – спросила ее Таня.
И сама подивилась своему менторскому тону, а она еще пеняла Маше на такие вот нотки в голосе.
– Не говори ерунды, – усмехнулась сестра, – разве ты не знаешь, я человек ответственный. Кроме того, мне, как врачу, наверное, известно…
– Ну, это не аргумент! – Таня подозревала, что несет сущую ерунду, но ее пугали глаза Маши, в них плескалось непривычное отчаяние. Словно ей и без того было плохо, а тут еще письмо сына. – А врачи… О, я знаю врачей; они пьют неразбавленный спирт, стерилизуя внутренности…
– Татьяна, я тебя отшлепаю. Что это еще за нелепые выдумки в адрес врачей!
– Хотела бы я видеть, как ты меня отшлепаешь.
– Рада, что большая выросла?
– Нет, ты не уходи от ответа. Подтверди, что врачи не пьют, и вообще врач – это не профессия, а состояние души.
– По крайней мере только врач знает, что человеку полезно, что не полезно, но к себе эти знания никогда не применяет.
– Вот видишь!
– Что – видишь? Тебя бы на мое место – тоже потянуло бы философствовать.
– Меня и на моем месте к этому тянет. А вот тебя однозначно тянет к рюмке, – грубовато заметила Таня. – И при этом, не могу замолчать сего факта, совершенно атрофируется чувство локтя. Что смотришь с понтом, не понимаешь, в чем дело: мне налей.
– Таня, еще немного, и я подумаю, не подменили мне сестру в парикмахерской или где ты там была?
– В косметическом салоне.
– Ого, красиво жить не запретишь. Неужели в том, дорогом?
– Зачем же нам дешевые? Давай выпьем за пять «у». Это я придумала: уверенность, увлеченность, удовлетворенность, удачливость, успех.
Рюмочки Маша принесла самые маленькие, так что мелькнувшая было у Тани мысль о появившемся у нее пристрастии к алкоголю больше не возникала. Просто сестра и вправду была расстроена.
– Вот я и осталась одна, – сказала Маша. – Сын! Он даже не пригласил меня в гости. Просто поставил в известность, и все. Думала, приедет, поступит в институт. Я и деньги-то откладывала на машину, думаешь, для себя?.. Давай выпьем за то, чтобы мы были кому-нибудь нужны.
– Машка, тебе не стыдно! А я?
– У тебя своя жизнь, – грустно сказала она. – Все, хватит, на досуге я еще подумаю, сыночкино письмо почитаю…
Таня мысленно представила себе племянника Колю. Несмотря на то что Маша ростом не слишком высока, парень у нее удался в отца – первого красавца мединститута. Высокий, широкоплечий. Шел по улице – на него женщины оглядывались.
Маша винила себя за то, что он теперь служил на Крайнем Севере, но Таня помнила, что это было желание Коли.
«Учти, мать, от армии я прятаться не буду, и не проси, – строго выговорил он. – Если каждый станет косить под больного или дезертировать, кто будет родину защищать?»
Такой вот он был правильный, на светлых идеалах воспитанный. И с этой скоропалительной женитьбой, Таня была уверена, все не так просто. Или в самом деле племянник женился по большой любви, или прикрыл кого-то собой. Потому он и мать к себе не позвал, не хотел, чтобы она нервничала. Решил, видимо, что удар на таком расстоянии вовсе и не удар, а так, легкий толчок. Маша и сама это поймет, когда к мысли о женитьбе сына привыкнет да рассудит, как и что могло произойти…
– У меня вот какая идея, – предложила Таня, – давай немного попозже, ближе к осени, вместе с тобой в этот Мурманск съездим и посмотрим, что там да как? Может, ничего страшного и нет.
– Думаешь, тебя Леня отпустит?
– А куда он денется? Если сегодня навсегда не уйдет, смирится и с моим отъездом.
– Не уйдет, ты сказала? А что, должен был?
– Уж очень он моим видом недоволен. Мол, с таким обликом и таблички не надо, и так все ясно.
– Какой таблички? – не поняла Маша.
– «Даю!»
– Так и сказал, и ты что, не обиделась?
– А чего обижаться? Ему виднее.
– Знаешь, Танюшка, после того, как ты ушла от Миши, я подспудно жду от тебя самых непредсказуемых действий. Эта хулиганская челка… Сама придумала?
– Нет, парикмахерша мне модный журнал дала, я в нем и выбрала.
Они выпили за смелость, и Маша откинулась в кресле.
– Будь я психологом, я бы твою жизнь до сегодняшнего дня разбила на три… нет, на четыре периода. Первый, понятно, побольше: рождение – взросление. Потом – становление женщины, любимой и счастливой. Третий – летаргический сон…
– Погоди, а мой развод с Мишкой ни к какому периоду не относится?
– Относится. Это просто конец второго периода.
– Минуточку, что же получается, мой брак с Каретниковым ты считаешь летаргическим сном?
– Назови как-то по-другому. Пусть это будет прозябание в образе добропорядочной матроны.
– Хорошего же ты обо мне мнения!
– Не обижайся, Танюша, я же шучу. Но и ты тоже высказалась: мнение! Ты как бы мой первый ребенок. Я тебя знаю и принимаю такой, какая ты есть, и при этом мне очень хочется, чтобы ты не совершала таких ошибок, которые испортят твою жизнь. Жить импульсами в восемнадцать лет – это нормально. Но когда тебе за тридцать, нужно включать и разум…
В тишине дома как-то по-особому резко прозвучал телефонный звонок.
– Извини, это, наверное, Валентин.
Оказалось, это кто-то из Машиных пациентов, кому она стала медленно и подробно объяснять курс лечения.
Таня задумчиво вертела в пальцах тонкую ножку рюмки, привычно ныряя в глубину своего прошлого.
Когда Михаила пригласили на работу в элитный клуб «Ахилл», семья Карпенко отметила это торжественно. Ему предложили сразу такой оклад, который он не имел, суммируя заработок всех своих трех работ, мотаясь по городу с утра до вечера.
Собственно, Таня много раз говорила, что они могли бы обойтись и меньшим. Тем более что, как мастер ремонтной фирмы «Геркон», она и сама теперь неплохо получала. Но Мишка отговаривался тем, что «жигуленок» – его вторая машина, которую они тоже купили подержанной, – совсем на ладан дышит, а без машины он как без рук. В смысле, как без ног.
С одним только Таня не могла согласиться. Мишка отказывался жить в той половине коттеджа, которая принадлежала Тане. Они пускали туда квартирантов, а деньги откладывали на покупку трехкомнатной квартиры.
– Ну почему ты не хочешь жить в моем доме, почему?! – сердилась Таня.
– Нам, казакам, жить у приймах нэ любо, – отшучивался он.
– Нэ любо! – передразнивала Таня. – Какой ты казак! Не примазывайся к чужой славе.
– Дед был казак, отец был казак, – загибал пальцы Мишка. – Один я подкачал, на кацапке женился. Да еще с польскими корнями!
– Я – кацапка? – подбоченивалась Таня и с воинственным кличем бросалась на мужа; они начинали бороться, и если рядом не оказывалось Александры, понятно, чем это заканчивалось.
Итак, семья Карпенко стала жить не то чтобы какой-то новой жизнью, но гораздо более обеспеченной.
Кроме очень неплохого твердого оклада, Михаил мог зарабатывать как индивидуальный тренер. То есть если кто-то из посещающих клуб и увлекающихся восточными единоборствами или русским рукопашным боем не хотел заниматься в группе вместе со всеми, он мог выбрать Карпенко в качестве личного тренера с отдельной почасовой оплатой. Пятьдесят процентов из этого заработка Мишка отдавал клубу, а остальные вручал Татьяне со словами: «Это шабашка, дорогая, можешь купить себе внеплановые туфельки, или колечко, или тряпочку модную…»
Это были не такие большие деньги, как те, что вручил ей второй муж, но отчего-то Мишкины деньги радовали ее куда больше. Таня покупала обычно «тряпочки» не только себе, но и любимому мужу: рубашки в тон его голубым глазам, шерстяные свитера. Да мало ли!
Ленька приобретал себе одежду сам.
Странно, что, оглядываясь все чаще на свою прошлую жизнь, Таня находила в ней уйму приятных мелочей, которых была лишена в нынешней жизни. Жаль, что она раньше этого не понимала. Не замечала. Принимала как должное. Что имеем, не храним, потерявши – плачем!
Ей больше не хотелось обвинять во всем Мишку. Если верный конь поранил ногу, раз споткнулся, а потом опять… Прав был поэт: «Не вини коня, вини дорогу, и коня не торопись менять…» Он не подумал, она не простила, а в общем – потеряли оба.
Но если встать на другую точку зрения, можно оправдать любую подлость… Это уже Таня начинала себя подкручивать. Тяжело было брать всю вину на себя, тем более что сама она никакой подлости Мишке не сделала.
Нет, эта тема для нее и до сих пор слишком больна, чтобы вот так спокойно о ней рассуждать. Кто виноват…
Будь проклят элитный клуб «Ахилл». Он улучшил благосостояние семьи Карпенко, а взамен разрушил ее…
Таня сразу поняла: что-то случилось. Причем настолько серьезное, что теперь вся их с Мишкой жизнь переменится. Но что она вообще прахом пойдет, она и не подозревала.
Как зверь, хищник чувствует опасность, так и она, взглянув на поникшего мужа, поняла: приплыли!
Мишка в тот вечер пришел поздно, но она, как обычно, ждала его. И ужин стоял на плите, грелся на медленном огне.
Таня бросилась ему навстречу поцеловать, как обычно, и уловила запах перегара. Это был первый тревожный знак: он никогда прежде не пил на работе.
– Тебя, случайно, с работы не уволили? – спросила она в шутку.
– С чего ты взяла? – ответил он, отстраняясь и не глядя ей в глаза.
Когда это такое было? У них даже по такому случаю поговорка существовала. Если один другого подозревал в розыгрыше или невинном обмане, то грозно приговаривал: «Дывысь мени в очи!»
А теперь эта шутка просто застыла у Тани на языке: мужа будто подменили. Ушел на работу добрый, любящий глава семьи, вернулся чужой, не похожий на себя человек. Другой, может, сумел бы притвориться. Не выдавать себя вот так, с головой. Но Мишка этого не умел.
Он был слишком растерян и оглушен собственным падением и не знал, как это теперь он возьмет и посмотрит Тане в глаза…
Ленька на его месте соврал бы и даже глазом не моргнул. Про таких говорят: врет на голубом глазу. И возможно, Таня никогда бы ни о чем не узнала. Взять, к примеру, его интерес к Маше. Как он смотрит на нее и слюни пускает. Но попробуй о том лишь намекнуть, в момент отопрется. Да еще возмутится, что жена смеет его подозревать. Такого святого…
Не слишком ли часто Таня стала вот так, без предупреждения, мысленно нырять в прошлое, напрочь забывая в это время о собеседнике. В конце концов, это просто неприлично.
Между тем Маша переговорила по телефону и вернулась к сестре.
– Мишку вспоминаешь? – улыбаясь, спросила она. Таня вздрогнула:
– Ты чего, и мысли мои читать можешь?
– К сожалению, не могу.
– Думаешь, ты могла бы прочитать что-то интересное?
– Кто знает, может, успела бы кое-что предупредить… Ну что ты сразу взъерошилась? Думай на здоровье о ком хочешь! Такая ты сегодня красивая, но напряженная. Будто не в салон сходила, а военную подготовку прошла.
– Это от раздражения. Меня злит, что без ведома Леньки я не могу и к парикмахеру сходить.
– За что боролись… – пожала плечами Маша. – Сразу не пресекла – теперь терпи.
– А я не хочу! – упрямо сказала Таня.
Но Маша не обратила на ее слова внимания, потому что в этот момент и у нее глаза затуманились.
– Между прочим, я буквально вчера вспоминала, как нас с тобой и с нашими детьми Мишка повез однажды в горы, а тут начался дождь.
В тот день они выехали из дома рано. Погода ожидалась солнечной, теплой. На дворе стоял август. В синем небе ни облачка.
Ехали они в горы. Не в те, что высоченные, со снеговыми шапками, а горы, поросшие лесом, вполне проходимые, вернее, исхоженные сотнями туристских кроссовок.
Они по узкой грунтовой дороге выехали на поляну с высокой шелковистой травой, где Мишка сразу стал сооружать костер – они везли с собой мясо, – а Саша с Колей бегали по поляне взапуски.
Михаил сделал отличный шашлык, после которого они лежали, объевшиеся, на покрывале; даже дети притомились, приткнулись к боку единственного среди них мужчины.
И тут налетел ветер, и на небе стали появляться тучи.
– Рвем когти! – скомандовал Мишка, нарушая их идиллию. – Надо успеть съехать вниз, иначе мы можем застрять. Почвы здесь глинистые, в момент размоет!
Он оказался прав. Не успели они отъехать и ста метров от поляны, на которой отдыхали, как начался почти тропический ливень, просто сплошная пелена воды.
Машина с трудом преодолевала плывущую под колесами дорогу, пока не забуксовала на одном месте.
Мишка сдавал назад, рвался вперед, пытался рывком выскочить из ямы, но тяжелый «мерседес» увязал все глубже.
– Однако придется толкать, – сказала Маша.
– Можно было бы переждать, пока кончится дождь, – рассуждал вслух Мишка, – но знать бы, когда он кончится.
Небо и вправду было обложным, серо-черным, особенно низкое в горах.
Сестры переглянулись и вылезли наружу. И мгновенно промокли до нитки.
– А вы сидите! – прикрикнула Маша на сына и племянницу, которые потянулись следом за ними.
Мишка тоже выскочил и за неимением лучшего бросил под колеса какой-то полузасохший куст.
С первого же рывка Машу с Таней облило грязью, а потом Маша поскользнулась и с размаху упала в глинистую жижу.
Она споро поднялась и опять стала толкать вместе с Таней тяжелую машину.
И вытолкали!
Потом посмотрели друг на друга и расхохотались. На них не было не то что сухого, чистого места.
– Садитесь! – кричал им в приоткрытую дверцу Мишка, а они все не могли насмеяться.
– Куда ж мы в таком виде? – развела руки в стороны Маша.
– Тогда идите следом, я метров двести проеду до дороги – там скалистый грунт! – крикнул он сестрам. И они шли следом за машиной, все еще смеясь.
Оказалось, поблизости от дороги течет ручей – горный, холоднющий, и они, сняв платья, вымылись в нем, стуча зубами от холода.
– Воспаление легких мы с тобой намоем, – сказала Маша.
Но никто из них после этой поездки даже не чихнул. Ну вот, мало того что Таня все о Мишке вспоминала, теперь они это делают вместе с Машей.
– Я после этой нашей поездки впервые задумалась, почему люди после вот таких испытаний – дождь, ледяной ручей – не заболевают, а в квартире на небольшом сквозняке могут получить простуду…
Интересно, а Маша вот так же вспоминает о своем бывшем муже? Кто знает, вдруг и она жалеет о том, что когда-то развелась с ним.
– Скажи, а ты Павла давно не видела? – спросила у нее Таня.
– Видела с месяц назад, – качнула головой Маша. – Я его первая заметила, но он мне так обрадовался! Я даже не ожидала.
– А может…
– Ничего не может. Хотя Павлик сразу со слезой в голосе стал вспоминать, как мы с ним любили друг друга и какой он был дурак, что не уговорил меня в свое время не подавать на развод. И что я одна на свете такая, бессребреница, княгиня Мышкина, а остальные бабы все стервы продажные…
– Не поняла, почему княгиня Мышкина? В смысле, серая?
– Идиот женского рода, в этом смысле.
– Сомнительный комплимент.
– И не говори. Я уже не рада была, что его окликнула. Стал рассусоливать: может, мы встретимся или он ко мне зайдет поговорить, то да се… Насчет последнего – в смысле, того и сего – я сказала, что скорее лягу в постель с дядей Витей. Павлик жутко обиделся.
Дядя Витя на их улице был притчей во языцех. Говорили, он в прошлом морской офицер, но сейчас в нем от офицера ничего не осталось. То есть ни осанки, ни представительности, ни достоинства.
Он пил каждый день, допивался до белой горячки и гонялся за женой с топором, как в старые добрые времена, когда еще отчаянно ревновал ее ко всем.
Правда, теперь он не столько гонялся, сколько ковылял, жена тоже уже бегала не намного быстрее его, так что ссоры между супругами Беловыми обычно потешали всю улицу. И за все время только дважды в беготню супругов вмешивались другие люди: когда прыткость дяди Вити стала вдруг опасной для его запыхавшейся жены. В свое время этим пришлось заниматься однажды и мужу Маши…
Таня представила, как ее красивая и опрятная сестрица легла бы с пьяницей-соседом в постель, и засмеялась. Но тут же осеклась: Маша еще подумает, что это у нее истерика на нервной почве.
– Прости, не удержалась, – сказала она, – представила тебя рядом с дядей Витей… И что бы сказал тогда о тебе мой любимый супруг.
– Сказал бы, что твоя сестра скурвилась, и запретил бы нам видеться.
– Слушай, почему он всегда думает о людях худшее? Вот, например, о моей подруге Соне он говорил, будто она лесбиянка, потому что вечно со мной целуется. И под этим предлогом потихоньку выдавил ее из нашего дома.
– А про нас со Светкой ничего не говорил?
– Вроде ничего. Даже странно. Он пеной исходит, когда к тебе гости-мужчины приходят, но чтобы хоть раз сказать о тебе худое слово… нет, не припомню. Наверное, ты единственная женщина в городе, к которой он хорошо относится. Интересно, он уважает тебя как мою сестру или как личность?
– Считаешь, это большая разница?
– Мне не все в нем попятно. Притом что он меня к тебе ревнует. Когда я иду при нем на твою половину, он прямо весь напрягается, хотя, конечно, не может запретить мне видеться с сестрой.
Так она все время болтала с Машей обо всем, скорее, убалтывала ее. Хотя и понимала, что отвлечет ее лишь на время разговора. Сын решил жениться так скоропалительно… Это на Колю совсем не похоже. Они всегда были с Машей друзьями. Их близость для Татьяны порой была укором. Александре она столько времени не уделяла.
Она представляла себе, какие мысли приходили в голову Маши в связи с этим событием!
Так она сидела, жалела Машу, и вдруг ей в голову пришла одна идея.
– Помнишь, Маша, Алик тебе свою машину предлагал купить? Он в самом деле ее продавал, – спросила Таня, – или просто так пошутил?
Сестра удивленно воззрилась на нее. Говорили вроде о Николушке, потом о Мишке, даже о Павлике, и вдруг – Алик? Разве сейчас Маше до этого? Ей пришлось сосредоточиться, чтобы заговорить об Алике.
– Нет, он предлагал мне купить ее вполне серьезно.
– А что Алик при этом говорил конкретно?
– Ну, что его машина вообще стоит гораздо больше, что он на ней совсем немного километров наездил… Он говорил, сколько именно, но я пропустила мимо ушей. Пожаловался даже, что ему просто деньги срочно нужны, а то он согласился бы продать мне ее в рассрочку.
– Вы когда-нибудь прежде о машине говорили?
– Года два назад я между прочим похвасталась ему, что коплю на машину, пока Николка в армии. Мол, много ли мне сейчас одной надо.
Алик Петросян был их общим знакомым. Он когда-то жил на этой же улице вместе с родителями, а потом женился и построил свой собственный дом. Вернее, вначале построил дом, а недавно соседка рассказывала Тане, что Алик женился.
Когда-то он ухаживал за Машей и даже учил ее водить машину. Сестра под его руководством ухитрилась сдать на права, чем Алик страшно гордился, но на машину никак не могла собрать, потому что в отличие от Тани она следила за своим гардеробом и каждый сезон хотя бы частично его обновляла.
Теперь Алику на что-то срочно требовались три тысячи баксов, и он все пытался пристроить знакомым свою почти новую «десятку». Но как в таком случае бывает, именно теперь никто в машине не нуждался, вот если бы он предложил это раньше, так говорили многие…
– Да ну его! – махнула рукой Маша. – Рисовал мне всяческие картины, как я буду смотреться за рулем, а когда надоест, я смогу подарить ее своему сыну. Спрашивал, может, я займу деньги у кого-нибудь, а он выкрутится и сам мне займет. В общем, он много чего говорил, но я слушала вполуха. Жалко ему, видите ли, отдавать свою «ласточку» в чужие руки. Но ты же знаешь, я терпеть не могу занимать деньги. Я даже не знаю, так ли уж хочу машину. Просто надо же на что-то копить, вот я и откладываю. Это как-то дисциплинирует.
– И он эту машину продал, не знаешь?
– Насколько я знаю, нет. А чего ты вдруг о машине вспомнила? Вроде к нашему разговору она отношения не имеет.
– Это как посмотреть. Да и почему бы нет? Он на ней в аварию не попадал. И вообще, Алик – человек аккуратный, тачку свою берег. А три штуки зеленых разве деньги?
– По нашим теперешним понятиям, копейки! Вернее, центы, – шутливо поддакнула Маша.
– Не смейся, сестра, мне до вечера надо израсходовать все, что мне сегодня выдали, а у меня в сумочке еще тысяч семь бумажек с неким американским президентом!
– Недаром я с подозрением отношусь к тихоням, – хохотнула Маша. – Сидела моя сестренка, сидела, ничего не хотела, ни к чему не стремилась, и вдруг – на тебе! Сразу машину ей подавай. У тебя разве нет других, более насущных потребностей?
– Представь себе, нет. То есть таких, чтобы заявляли о себе. С другой стороны, машина нам – я хочу сказать, на наш двор – нужна. Вдруг завтра Леня на что-то разозлится – в последнее время он стал такой нервный! – и останемся мы без транспорта. Причем обе имеем права. Это хорошо? Это противно!
– А почему бы нет, – подумав, кивнула Маша, – сходим к Алику, поговорим, может, машину он успел продать. Буквально вчера.
