Текст книги "Никогда не говори мне «нет». Книга 4"

Автор книги: Лариса Чурикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Почти месяц нас никто не беспокоит, я занимаюсь дочерью, отдыхаю и практически не выхожу из комнаты, так как боюсь оставить ребёнка одного даже на минуту. Родственники с пониманием относятся к моему желанию отгородить слабого ребёнка от всяких опасностей. Не докучают посещениями, свекровь только развесила и разложила вокруг детской кроватки какие-то травы, острые ножи, горький перец, лук и чеснок – предметы, защищающие, по её мнению, ребёнка от злых духов. А так же строго настрого запретила тушить свет в спальне – это тоже один из обычаев. Муж переселился в другую комнату и только заходит к нам иногда утром или вечером, чтобы узнать, как дела. Мне кажется, он боится подходить к дочери, и не хочет прикасаться ко мне, а его приходы напоминают тяжкую обязанность. Мне не нравится это, пытаюсь наладить хотя бы видимость отношений, говорю, что это и его спальня. Он шутит, что в детской ему не место. А свекровь в тот же день поясняет, что мужчине нужно хорошо высыпаться перед работой, а ребёнок будет мешать. Моя тихоня будет мешать?! Но меня особо не волнуют решения мужа и свекрови. Не хочет быть с семьёй – и не нужно. Нам и вдвоём хорошо. Только Медина иногда навещает меня после школы. Она тихонько садится на стульчик возле кроватки и смотрит на свою двоюродную сестричку. Эта девочка становится иногда для меня в роли радионяни. Если она в спальне, я могу безбоязненно выйти по своим делам. Как только Лиля беспокоится, Медина тотчас бежит за мной.

Я понимала, что счастливое время, когда обо мне словно забыли и оставили в покое наедине с дочерью, не может длиться вечно. Через месяц состоялся разговор с мужем, в котором он деликатно намекнул, что я и так достаточно отдыхаю, что в доме полно работы, а мама не справляется, что я молодая и сильная, а мама уже стара и быстро устаёт, и я могла бы с ней ненадолго меняться местами. Я работаю по хозяйству, а свекровь смотрит за ребёнком. И ещё: Лейла не моя собственность, и уже пора подпустить к ней и других родственников. Рустам умеет убеждать, если хочет.

После разговора с ним у меня просыпается комплекс вины: получается, я с дочерью являюсь обузой, так как ничего не делаю. Я соглашаюсь оставлять Лилю с Надирой, пока буду убирать, стирать и готовить. В этот же день детская кроватка перекочевала в спальню к свекрови, а я, выйдя на кухню, обнаружила столько работы, что смогла увидеть ребёнка только ночью. Но жаловаться некому.

Через неделю выяснилось, что мы не соблюли несколько обрядов, касающихся появления ребёнка. Свекровь уверена, именно поэтому девочка такая слабенькая, плохо ест и развивается. И вообще, прошли «чилла» – сорок дней с момента появления ребёнка – теперь следует отпраздновать наречение имени. Иначе все подумают, что с ребёнком что-то не то, и мы его просто прячем. Для меня это значит одно: два дня я не выхожу из кухни, готовя праздничный обед для родственников и соседей, которые соберутся для торжества.

Как проходит само событие, помню плохо, так как не спускаю глаз с малышки, которую держит на руках сначала дед, потом отец, потом её берет очень старый седой старик с трясущейся головой и руками, мулла, и у меня сердце останавливается от страха, что её уронит, пока долго и нудно говорит. Потом о ребёнке забывают, и я наконец-то уношу в спальню, с тревогой всматриваюсь в маленькое личико, трогаю лобик, чтобы убедить себя, что с дочерью всё в порядке.

Через какое-то время следует провести новый обряд – надевание первой рубашки, потом – первое купание, потом прорезался первый зуб «дандонмужак», потом «муйсаргирон» – первая стрижка. И всегда толпа гостей, всегда нудная национальная музыка на народных инструментах, снова тревога и беспокойство, и снова вижу ребёнка только ночью, так днём занята по хозяйству и на кухне.

Обычай «чиллагурезон» означает, мать с ребёнком должна первый раз выйти из дома, чтобы навестить родственников и поблагодарить тех, кто до этого приходил поучаствовать в соблюдении традиций, приносил для Лейлы подарки. Это означало, что обеды на несколько десятков человек мне готовить не придётся. Наоборот, меня будут ждать за праздничным столом. Но от этого обычай для меня не становится лёгким. Я должна с ребёнком на руках сидеть определённое время в чужом доме, с улыбкой кивать головой, особо не понимая, о чём идёт речь, с тревогой следить, чтобы те, кто захотел подержать мою девочку на руках, не причинили ей вреда.

И всё-таки я проглядела свою дочь. Только себя виню в том, что не отстояла покой в детской, что из-за слабости характера не послала всех к чёрту с их обычаями и традициями, что делала «как надо». А надо было всего лишь помнить наставления врача в том, что у Лили ослабленный иммунитет и она требует особой защиты и особого внимания. А я не защитила её.

Как-то вечером, забрав спящую дочку от свекрови, я просто поставила её колыбельку рядом со своей кроватью, легла на постель и моментально провалилась в сон. Да, я очень устала за день, но как я могла не поцеловать её, не коснуться её лобика. Я же всегда это делала! Только глубокой ночью меня что-то разбудило. Видимо, во сне усталость прошла, и тогда нахлынуло беспокойство. Подскакиваю в кровати, и, ещё не подходя к колыбели, по дыханию понимаю: что-то не так. Моя девочка горит, глазки закрыты, ротик приоткрыт, щёчки пылают, дыхание с трудом вырывается из лёгких.

Хватаю ребёнка на руки, ручки и ножки безвольно висят. Меня охватывает такая дикая паника, что хочется выть. Беру себя в руки, понимаю: от меня сейчас зависит жизнь моего ребёнка. Укладываю Лилю в колыбель, бегу в спальню к мужу, обнаруживаю, что она пуста. Врываюсь к родителям, ору: где Рустам, Лиля больна! Свекровь пытается объяснить, что я не должна так врываться. Я трясу её за плечи и кричу о том, что ребёнок в опасности. Как только добиваюсь, что Рустам остался ночевать в городе, понимаю: больше она мне ничем помочь не сможет. Бегу в дом к братьям. На половину Нурмата достучаться не смогла, а вот жена Акмаля открыла почти сразу.

– Где Акмал?

Объяснять ей что-либо не имеет смысла, мы так и не научились общаться, но надеюсь, хотя бы имя мужа она поняла. Понять-то она поняла, но помочь мне ничем не собирается, стоит и удивлённо хлопает глазами. Отталкиваю её, бегу в дом, нарушая все запреты и приличия, кричу «Акмал!», знаю, что перебужу детей, но сейчас это мелочь.

Брат Рустама спускается со второго этажа, на ходу завязывая халат. Подлетаю к нему, задыхаясь, пытаюсь объяснить:

– Лейла заболела, горит вся, нужна машина, нужно в больницу, Рустама нет дома!!!

Акмал молча идёт вперёд, я бегу следом. Во дворе вижу Нурмата, видимо, мой крик переполошил и соседний дом.

– Я завожу машину. Иди, собирай ребёнка, – лаконично отдаёт приказы Нурмат.

Бегу домой, в спальне свекровь и Фарида – местная знахарка, лечившая меня перед родами. Они склонились над детской кроваткой. Яростно отталкиваю их, свекровь пытается загородить собой мою девочку, хватает меня за руки, но удержать не может. Беру дочку, прижимаю к себе.

– Дарига, она уже не дышит, – говорит Надира, глядя мне в глаза.

– Мы сейчас поедем в больницу, помогите собрать вещи, Нурмат отвезёт нас, там спасут её! – торопливо говорю я, укутывая Лилю в одеяло.

– Дарига! Она умерла! – повторяет свекровь.

Смотрю на неё, как на полоумную, крепко прижимаю дочку к себе. Что она такое говорит? Как такое может быть? В комнате оглушительная тишина. Все смотрят на меня. Появляется Нурмат, он разжимает мои оцепеневшие руки, кладёт ребёнка на кровать, разворачивает одеяло. Я смотрю на свою красавицу, она спит, она всегда так тихо спит!

– Даша, поздно, Лейла умерла, – врывается в моё сознание голос Нурмата и почему-то только он доносит до меня правду.

Я слышу крик, звериный дикий крик, и не сразу понимаю, что это кричу я сама. Я кидаюсь к дочери, мне кажется: если прижму её к себе покрепче, она проснётся.

Нурмат держит меня за плечи, я отбиваюсь, вырываюсь, ору. Он крепко стискивает меня, прижимая руки к телу, замечаю в руках Фариды шприц. Она что-то колет мне… Всё… Больше ничего… Темнота и безысходность.

Похороны я плохо помню, но уверена: соблюдены все положенные обряды. Мне кажется, я нахожусь всё время в каком-то небытие. И вырываюсь из него, только чтобы вновь ощутить чудовищную боль от потери. К этой боли всё время примешивается чувство глубокого одиночества и пустоты. И как будто со стороны наблюдаю за большой семьёй, которую сплотило общее горе, а мне в этой семье нет места. Я всё время стою одна, в стороне, и наблюдаю, как мой муж обнимает свою мать, родственники выражают сочувствие отцу, бабушке и деду. Сочувствие в том, что жена и невестка не смогла родить крепкого здорового ребёнка.

Я не знаю, как жить дальше. Ради чего жить. Нахожусь в вакууме, пустоте, одиночестве. Загружаю себя ставшей теперь уже привычной работой. Механически мету двор, готовлю еду, пеку хлеб, убираю и стираю, работаю в саду и огороде. Чем больше устаю, тем лучше. Но никакая усталость не помогает прогнать боль из сердца, заполнить пустоту в душе.

Через месяц начинаю потихоньку вытаскивать себя из депрессии, апатии и меланхолии. Заставляю себя жить, хотя хочется лечь и уметь. Оглядываюсь вокруг, посматриваю на себя и ничего не узнаю. Я не узнаю себя в этой бледной худой девушке с ввалившимися глазами и длинными неопрятными волосами. За всё время здесь я ни разу не стриглась: нельзя. Я не узнаю своего мужа. Понимаю, что боль и обида закрыли его от меня. Я последнее время с ним почти не разговариваю, да что там, я его практически не вижу, и если до сих пор мне это было безразлично, то теперь жизнь требует своё. Потому что жизнь продолжается, хочешь ты этого или нет.

И очень ярко об этом напоминает природа. В Таджикистане наступило лето. Я замечаю яркую зелень вокруг, ещё не выжженную палящим солнцем. Обилие цветов, особенно красивы здесь тюльпаны невероятных расцветок. Они растут здесь не так, как у нас, в палисадниках, здесь и палисадников-то нет. Это дикие цветы, и распускаются они, кажется, в любом доступном месте – возле дороги, ведущей на реку, на лугу, даже среди камней можно встретить яркий цветок. Как-то Медина зовёт меня пойти в центр аула, где будет проходить традиционный праздник тюльпанов – Сайри лола. Этот праздник знаменует первый урожай, который уже успели собрать на своих огородах.

На широкой площади раскинулась ярмарка, установлен помост, где будут проходить соревнования в таджикской национальной борьбе – гуштингири. Смотреть, как двое мужчин мутузят друг друга, мне не хочется. Я обращаю внимание на весёлых нарядных таджичек, у некоторых в руках букеты тюльпанов. Одна девушка, хохоча, подбегает ко мне и протягивает свой букет. Я беру цветы в руки и тут вспоминаю, как Рустам преподнёс мне в день свадьбы тюльпаны. Понимаю, что мы совсем забыли о годовщине нашего брака. Мне очень хочется поговорить с ним, попробовать исправить отношения. Мы ведь любили друг друга, может у нас всё может наладиться. Но Рустам избегает меня, словно боится. Он ведёт себя замкнуто, коротко отвечает на вопросы и старается быстрее отвернуться или отойти от меня. В конце лета он исчезает почти на месяц, свекровь поясняет, что его отправили на курсы в Душанбе. Я жду его возвращения, надеюсь, что он скучает без меня, а когда вернётся, мы попробуем всё начать сначала. И вот Рустам дома, но я никак не нахожу возможности с ним поговорить, он уже не занимает отдельную спальню, но вечерами задерживается в другой комнате, которую оборудовал под кабинет. Он может остаться спать там, на широкой кушетке, может вообще не появиться вечером, и я даже не знаю, где он провёл ночь.

В этот вечер он дома, а я решительно настроена поговорить. Приготовилась к встрече с мужем, привела в порядок волосы и лицо, найдя в своей сумке привезённую ещё из России косметику, надела красивое платье. После ужина, когда Рустам ушёл в свой кабинет, я вошла к нему.

– Даша???

– Ты удивлён, увидев собственную жену?

– Я не звал тебя.

Он сидит за письменным столом. Подхожу к нему вплотную, кладу руки на плечи.

– Последнее время нам довелось пережить много трудностей. Рустам, что, если мы попробуем начать все сначала? Давай уедем в город, снимем квартиру, где будем жить сами, своей семьёй. Мы сможем ещё родить ребёнка, если хочешь, только позже.

Он резко встаёт, отходит от меня:

– Я думал поговорить с тобой на эту тему, позже. Но раз ты завела сама разговор, скажу сейчас. Во-первых, ни на какую квартиру мы не поедем. Во-вторых, я решил взять ещё одну жену. Она таджичка, сильная и крепкая. Она родит мне ребёнка. Тебя я не оставлю, ты не думай…

– Что? Что ты сказал! – не задумываюсь даже, что совершаю непростительную ошибку: перебиваю мужчину, но мне не до церемоний, – Ты хочешь взять вторую жену? Ты сошёл с ума! Как ты себе это представляешь? Ты думаешь, я потерплю это? Да, я терпела насмешки твоей матери, терпела безразличие отца и других родственников, я пыталась научиться вести это ваше домашнее хозяйство, старалась понять эти ваши обычаи. Но всё это я делала ради нашей любви. Неужели ты думаешь, что я спокойно буду терпеть всё, зная, что никакой любви нет, что тебе нужна другая!

– И что ты сделаешь? – с тревогой спрашивает Рустам.

– Я уйду от тебя! – ору в ответ.

– Куда? Без документов, в чужой стране, куда ты уйдёшь? – он усмехается. Меня это бесит:

– Так значит, я тут заложница! Значит, так: о спокойной жизни со своей новой женой и не мечтай! Я убью её, я покалечу тебя! Я ничего не буду делать по дому, если ты отводишь мне роль служанки и домработницы. Безропотной рабыни вы не получите! Ты не забыл, что я не кроткая таджичка, я русская!

– Прекрати истерику! За крышу над головой и кусок хлеба ты будешь делать всё, что нужно!

– И не подумаю! Я лучше убью себя на глазах у ваших любопытных соседей. Вот и будет повод у аула позлорадствовать над высокомерными Шагиевыми! Так что решай: либо ты мне оформляешь развод, отдаёшь документы и отправляешь в Россию, либо…

Я выбегаю из комнаты.

Чувствую себя так, словно меня предали. Да, собственно, так оно и есть. Во мне смешались гнев, отчаянье, ненависть, горечь. В ушах звучат его слова: «Я беру вторую жену». Как, как такое вообще возможно? Какая женщина сможет это стерпеть? Боже, куда я попала! Что мне делать? Я в чужой стране и все права на меня у мужа, которого теперь ненавижу.

Бессонная ночь вперемешку со слезами и кошмарными сновидениями не помешала проснуться по привычке в пять утра. Действия, доведённые до автоматизма. Умыться, замешать тесто, растопить печь. Пока она прогревается, беру метлу. Неделю назад свекровь сказала, что я уже могу этого не делать. Удивилась. Теперь понимаю: скоро мести двор и улицу придётся новой невестке. Но монотонные движения успокаивают, отвлекают от мрачных мыслей.

Двор чист, выхожу на улицу. Я должна мести до границы с двором Акмаля, а дальше будет убирать его жена, но мне не хочется возвращаться в дом. На улице тихо и безлюдно, а на кухне сейчас столкнусь с Надирой. Никого не хочу видеть. Поэтому подметаю дальше. Не замечаю, как добираюсь даже до калитки Нурмата. Нужно остановиться, иначе обвинят, что снова нарушила традицию: вторглась на чужую территорию. Внезапно слышу разговор двух мужчин по-русски. Они во дворе Нурмата. Хочу развернуться и уйти, но произносится имя «Рустам», и я замираю, прислушиваясь.

– Почему вы даёте неверные сведения? Я всё выяснил: ниточка замыкается на тебе, – незнакомый мужской голос, властный, разгневанный.

– Пойми, брат, Рустам приехал, жену привёз, дом ему нужен, работа нужна… – оправдывается Нурмат, его голос я узнаю.

– Не прикрывайся Рустамом! Вы что, мало зарабатываете? Ваши личные каналы никто не перекрывал! Вы здесь у себя занимайтесь наркотой и оружием, как хотите – это ваш бизнес, но всё, что выходит отсюда – это уже не ваше! Это наша забота и наша проблема! Или ты хочешь, чтобы узнали, на какие деньги вы тут все живете? А может, стоит намекнуть, кому надо, кто их сливает, да поискать новых сотрудников?

– Нет! Нет! Что ты, брат! Смерти моей хочешь?

– Тогда прекрати дурить! Работаем, как и всегда, иначе ни о каких деньгах и речи быть не может. Я перекрою все твои каналы и быстро найду, с кем ещё сотрудничать и кому платить.

– Клянусь, последний раз! Шайтан попутал, заработать хотел.

– Так ты только на гроб себе заработаешь! И семью подставишь.

Голоса смолкают, мужчины идут в дом, а я бегу к себе во двор. Мысли в голове наползают одна на другую. Мне многое понятно, и в тоже время страшно. Понятно теперь, каким бизнесом занимаются братья, откуда отличное от всех остальных благосостояние, понятно, как можно зарабатывать, практически ничем не занимаясь, и страшно, потому что понимаю: люди, занимающиеся таким бизнесом, ни перед чем не остановятся.

Надира вовсю хлопочет возле плиты. Видимо, мы сегодня снова ждём гостей или какой-то праздник, но мне об этом не сообщается. Свекровь со мной последнее время вообще старается не разговаривать, только осуждающе посматривает. Я уверена: последний мой разговор с мужем ей уже известен.

Обед практически готов, слышу шум подъехавшей машины возле ворот, надеюсь, пораньше вернулся Рустам. Хочу с ним снова поговорить, попробовать убедить. Но во двор входит незнакомый мужчина.

– Здравствуйте этом дому! – громко говорит он по-русски, и я понимаю, что это тот мужчина, который разговаривал утром с Нурматом.

С любопытством его рассматриваю. Образ соответствует занятиям. Он в куртке и брюках камуфляжной расцветки – серо-зелёной. Невысокий, подтянутый, широкие плечи. Чёрные коротко подстриженные волосы, трёхдневная, а может и недельная щетина, тёмный мрачный взгляд из-под чёрных бровей. Свекровь толкает меня в сторону дома, почти шипит, чтобы я быстро скрылась с глаз, бежит к этому мужчине.

Я не спешу удаляться, с любопытством наблюдаю, как она бросается ему на шею, как он нежно обнимает её… как его куртка на мгновение распахивается, и я вижу рукоятку пистолета, торчащую из кобуры у него на боку. Бегу в свою комнату. Я ничего не видела!

В доме незнакомый мужчина, значит, я не должна выходить без особого приглашения. Не очень и хочется. Сижу в своей спальне, мучаюсь от безделья, что для меня непривычно, и от беспокойства – это уже вошло в норму. Жду вечера, когда вернётся с работы Рустам, подбираю аргументы для разговора. Хотя, он может вообще не приехать, и теперь мне ясно, по какой причине. С удивлением осознаю, что совсем не испытываю ревности. Обида, беспокойство за свою судьбу, разочарование, боль, но не ревность. Наверное, я просто его не люблю. В дверь кто-то тихо скребётся. Открываю, Медина с тарелкой.

– Бибиджон сказала, чтобы ты обедала тут и не выходила.

– Спасибо, девочка моя. А ты не знаешь, кто приехал сейчас к бабушке?

– Знаю. Это амакджон (дядя) Дан.

Какое странное имя, на кличку похоже или на имя итальянского мафиози – Дон Карлос, Дон Педро. Впрочем, у них у всех тут имена для меня странные.

– А часто этот дядя приезжает? – спрашиваю у девочки.

– Нет. Я его один раз только видела. Он страшный. Он дарит подарки мне, братикам, маме, и ничего не говорит. Он говорит только с папой, и как ты, по-русски. Мне нравится говорить по-русски, и я хотела с ним тоже поговорить, но он так посмотрел на меня, что мне стало страшно. И я больше с ним не разговаривала, – объясняет словоохотливая девочка.

Я её понимаю: мне, взрослой женщине, стало страшно, когда просто услышала, как он разговаривает с Нурматом, которому никто здесь слова поперёк не посмеет сказать, а тот его отчитывал, как мальчишку. Да и выглядит этот дядя, как браток из девяностых.

Вечером снова открывается дверь, я надеюсь, что это Рустам, но нет. Входит свекровь. Надира устало проходит в спальню, на лице озабоченность. Находит стул, ставит его напротив кровати, садится. Губы сурово поджаты, в глазах задумчивость. Я сажусь на краешек кровати напротив неё. Видимо, будет разговор.

– Дария, ты знаешь, что я хочу тебе только добра, – начинает свекровь, и я понимаю, что разговор будет не из лёгких. Она никогда не называла меня моим русским именем. Молчу, жду продолжения. – Ты знаешь, что Рустам хочет взять вторую жену. Я отговариваю его от этого.

– Спасибо, – тороплюсь поблагодарить.

– Я всегда знала, что ты не подходишь Рустаму, я говорила, что ему не такая жена нужна. Ты слабая, а в этой стране могут выжить только сильные. Поэтому я сказала Рустаму дать тебе развод, и он сделает это. Так будет лучше.

– Я тоже считаю…

– Не перебивай, я не всё сказала. Ты так и не научилась уважению и почтению. Ты так и не поняла эту страну, – с горечью говорит свекровь, – Так вот, по нашим традициям даже если муж даёт развод жене, а это у нас бывает очень редко, он отвечает за неё и заботится о ней, пока она не устроится или не выйдет замуж. То есть мы не можем тебя просто так отпустить из дома, этого не поймут и нас осудят. Наша семья почитаемая, и терять уважение нельзя. И я решила выдать тебя замуж за старшего сына. Он позаботится о тебе. Так будет лучше.

Свекровь замолчала, видимо, сказано всё. Поднялась, чтобы уходить. А у меня от возмущения и негодования так перехватило дыхание, что сразу и слова не могу вымолвить.

– Как это, выдать замуж? – догоняю Надиру возле двери, не даю выйти, пока не объяснит весь этот бред, – Я, что вещь какая-то, чтобы за меня решать! По какому праву! А вы у меня спросили!

Свекровь тяжело вздыхает:

– Деточка, когда же ты поймёшь, что женщина в этой стране никто, и ничего не решает.

– Так значит, Нурмат решил: раз я не нужна Рустаму, он возьмёт меня второй женой? А с чего вы взяли, что я соглашусь? Да и зачем я ему?

Хотя я знаю зачем: давно заметила похотливые взгляды, которые бросает на меня этот жирный боров. И жена, способная родить ему здоровых детей, уже не нужна: Абигайль троих родила.

– Я не выйду замуж за Нурмата! – кричу Надире.

Она удивлённо на меня смотрит, потом объясняет:

– А с чего ты взяла, что я хочу выдать тебя за Нурмата? Я сказала: за старшего сына. И его ты не знаешь. Но он уважаемый человек, занимается серьёзным делом, и он увезёт тебя отсюда.

– Постойте, вы хотите сказать, что у вас ещё есть сын?!… Это тот человек, который приехал сегодня?

– Да, он приехал сегодня. И он оказывает великую честь, что согласился взять тебя. Ты должна быть благодарна.

– А вам он оказывает услугу, помогая избавиться от меня, – с сарказмом говорю я.

– Мои сыновья всегда меня понимали, и ни один, хвала Аллаху, не мог отказать в просьбе и помощи. И старший такой. У него мало времени. Поэтому уже сегодня вечером руйбинон (смотрины новобрачной), а через два дня свадьба. По нашим законам, ты уедешь отсюда его женой. Не дури, и приведи себя в порядок, – добавляет свекровь и выходит из комнаты.

Да, мне хорошо известно отношение сыновей к Надире, особенно Рустама. В конце концов, он сделал так, как захотела его мать, когда поняла, что такая жена как я, ему не подходит. Но с чего она взяла, что я стану хорошей женой её старшему сыну? Я вспоминаю подслушанный утром разговор, и понимаю, что женой его я буду до тех пор, пока меня не увезут из аула. Все будут знать, что я вышла замуж и уехала. А вот куда, никому не интересно. Старший сын бывает здесь редко, он может снова приехать через год и сказать, что я умерла от долгой болезни. Куда он меня повезёт, я догадываюсь. Я ему не нужна, а маму избавить от досадной невестки нужно. Поэтому моя дорога будет недолгой: человек, занимающийся оружием и наркотиками, не задумается, как от меня избавиться.

Когда умерла Лиля, мне тоже хотелось умереть. А сейчас, когда передо мной открывается такая возможность смерти, даже грешить самоубийством не нужно. А я понимаю, что не хочу. Мне только двадцать два. Может, у меня ещё будет что-то хорошее в жизни. Почему я должна умирать именно сейчас?

Меня охватил настолько липкий и животный ужас, насколько это вообще возможно. Чувствую, что погружаюсь в худший из своих кошмаров. Бежать отсюда! Я подбегаю к двери, тотчас она открывается, и входят мои золовки.

Они нарядные, весело щебечут, смеются, усаживают меня перед зеркалом, Зухра достаёт из сундука моё шёлковое платье, ажурный платок, раскладывает всё на кровати. Я в недоумении, потом понимаю: они пришли одевать меня, как уже было перед свадьбой.

Вскакиваю со стула, ору, гоню их прочь, хватаю платье, швыряю в Абигайль, шкатулка с золотыми украшениями летит в Зухру, а Султон предусмотрительно выбегает из комнаты. Тут же появляется свекровь, что-то говорит невесткам, те хватают меня за руки.

– Успокойся и выпей вот это! – Надира протягивает мне чашку с чаем, напиток хорошо знаком мне.

– Не буду пить вашу дрянь! Меня скоро от наркотической зависимости лечить придётся! Хватит меня этим пичкать! – ору в лицо свекрови. Она шлёпает меня по щекам. Меня начинает трясти, слёзы катятся из глаз.

– Пей, иначе не выдержишь церемонию. Это успокоит, – миролюбиво говорит она.

Я молча пью жидкость. Знаю, после неё буду чувствовать апатию и полное безразличие. А может, оно и к лучшему. Лучше ничего не чувствовать, чем чувствовать себя овечкой на заклании.

Меня ведут в ярко освещённую мехмонхону – комнату для приёма гостей. Людей не так много, только родственники и ближайшие соседи. Надеются, свидетелей будет достаточно, чтобы подтвердить, что с младшей невесткой обошлись порядочно, с соблюдением всех традиций. «Чудесный» напиток свекрови начал действовать. Я понимаю: где-то глубоко внутри хочу плакать, смеяться и говорить одновременно, но моё тело охвачено такой вялостью и безучастием, что могу только равнодушно наблюдать, словно со стороны, за этим театром, который хорошо знаком. Звуки доиры, рубаб, сурнай и других национальных инструментов, названия которых не укладываются в голове, раздельные столы, угощения, длинные речи уважаемых людей. Я сижу в окружении золовок, которые строго следят, чтобы ничего не натворила. Напрасно боятся: даже если бы хотела, не смогла. Я едва не отключаюсь, поэтому традиционное положение скромной таджикской девушки – глаза в пол – у меня получается безо всяких усилий. Поднимаю их только один раз, когда меня подводят к «жениху», для подношения подарка, который я должна была, по традиции, сделать своими руками. И который свекровь всунула мне в руки за минуту до того, как я оказалась перед своим суженым.

Смотрю на своего будущего мужа. Могу бесстрастно оценивать, потому что все чувства ушли – страх, ненависть, злость. Осталось равнодушие. Он одет в традиционный таджикский халат, завязанный на поясе платком. Замечаю: такой же платок, только искусно вышитый, я протягиваю ему. Мне кажется, кроме национальной одежды в нём нет ничего азиатского, и он совсем не похож ни на одного из своих братьев. Все Шагиевы между собой чем-то схожи, а этот… даже не знаю, как объяснить. Просто другой. Темные глубоко посаженные глаза под густыми бровями на широком лбу. В уголках глаз тонкие морщинки. Твёрдая прямая линия рта. Квадратный подбородок, теперь он чисто выбрит. Чётко очерченные скулы. Слегка искривлённый нос. Не очень красивое лицо, но очень сильное. Коротко подстриженные чёрные волосы на висках подёрнуты сединой. В его расслабленной позе и в глазах вижу усталость и отстранённость от всего происходящего. Только когда наши взгляды встречаются, в них проскальзывает искра заинтересованности, всего лишь на миг, а потом снова полное равнодушие и какое-то пренебрежение. Понятно: он так же рад этому мероприятию, как и я. И, если он не полный маньяк, на что я очень надеюсь, вряд ли ему доставит удовольствие избавиться от девушки, даже по настойчивой просьбе любимой мамочки.

На следующий день, ближе к обеду, выныриваю из чёрного сна, без сновидений и кошмаров, просто полное отключение. Вот это да! Даже год тренировок подъёма в пять утра не помог. Видимо, свекровь переборщила с дозой. Действие «чая» прошло, теперь я в полной мере ощущаю все те чувства, которые заглушались вчера. Страх, отчаянье, безысходность наползают с удвоенной силой, смешиваясь с дикой головной болью.

Вскакиваю с постели, быстро одеваюсь, бегу к двери и… с удивлением осознаю, что она заперта. Значит, всё очень серьёзно. Эта перекосившаяся дверь даже закрывалась с трудом, а теперь, пока я спала, её подогнали так, что она плотно закрыта и не собирается открываться. Зачем? Боятся, что я сбегу, или в доме происходит что-то лишнее для моих глаз и ушей? Оглядываюсь по сторонам. Замечаю на туалетном столике поднос с едой. Значит, голодом меня морить не собираются. Естественно: через два дня я должна казаться цветущей и счастливой на своей свадьбе. Утоляю голод, к напитку не притрагиваюсь – достаточно с меня транквилизаторов – дальше хочу осознавать, что со мной происходит. Очень хочется пить, борюсь с жаждой с помощью фруктов, которые тоже нашлись на подносе. Понимаю: меня не скоро освободят, так как в углу комнаты замечаю ведро, а еды на столе столько, что должно хватить на несколько дней.

Целый день бездействия и неизвестности не помогает успокоиться, напротив, накручиваю себя предположениями и предчувствием. А также пониманием того, что я бессильна что-либо изменить и на кого-либо повлиять. Кричать, чтобы меня отсюда выпустили, бесполезно. Кому это нужно, да и вряд ли меня услышат. Этот дом построен очень странно: такое впечатление, что к основному зданию со всех сторон постоянно пристраивались комнаты по мере необходимости. Эти комнаты соединены коридорчиками, и порой являются как бы отдельным строением. Как моя темница. Раньше это была спальня родителей, обособившихся хотя бы на ночь от четырёх (или пяти?) сыновей. Поэтому мне ничего не остаётся делать, как рыдать, уткнувшись в подушку, а когда поток слёз иссякает, изводить себя кошмарными мыслями о своём будущем.

На следующий день слышу, как открывается дверь. Входит свекровь, за ней маячит фигура Нурмата. Боятся, что наброшусь на неё или сбегу, протиснувшись в щель?

Усаживаюсь на постели. Представляю, какой у меня вид, но мне всё равно. Надира подаёт мне нарядное платье, смотрит на нетронутый кувшин с шербетом.

– Зря ты не пьёшь, тебе будет легче, – говорит она.

– Нет, хватит. Я не хочу ничего принимать. Я плохо себя чувствую от ваших успокаивающих напитков.

– Но, надеюсь, ты понимаешь, что если будешь себя плохо вести, тебе это введут насильно. Я не хочу, чтобы ты позорила нас и позорилась сама.

– Я буду вести себя, как надо, у меня нет выбора. Только я не могу понять, зачем вам это нужно? Зачем вы это делаете? Почему не можете просто отпустить меня. Отдайте документы, и я тихо уйду, никто и не заметит.