Текст книги "Монстр из отеля №7 (ЛП)"

Автор книги: К.В. Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава 22

САЛЛЕН

У меня ноет спина; боль сковывает нижнюю часть позвоночника. Я не знаю ее первопричины. Штейн, конечно же, часто устраивал мне медицинские осмотры из-за проблем, которые прямо или косвенно сам и создавал, а нанятый им врач делал мне только… хуже. Но сейчас мне нужно низко наклониться, коснуться ладонями пола, чтобы немного облегчить боль в пояснице. Но я не могу, потому что прижимаю к груди неподвижную Карию. Она под действием снотворного и не в состоянии за меня держаться, поэтому ее руки свисают вдоль моего тела.

У меня затекли плечи и бедра. Я весь взмок и даже в холодном тоннеле чувствую пот под одеждой и перчатками.

Но я сворачивал куда только можно, пытаясь вспомнить, как добраться до дренажного туннеля за воротами отеля, и все это время шел запутанным, извилистым путем, чтобы ни Штейн, ни его охранники не смогли нас обнаружить. Больше не было ни выстрелов, ни шагов, ни проблесков фонарика. Только капающая с низкого потолка вода и снующие вокруг крысы или что похуже.

Я ходил по этому тоннелю всего пару раз и никогда в нем не бегал по причинам, в которых мне стыдно признаться. С моего последнего визита в этот отель прошло более двух лет, и тогда я все еще цеплялся за надежду, что Кария увидит во мне нечто большее.

Я знал, что если убегу, то никогда больше не смогу ее найти.

И я сказал ей чистую правду. Когда я, наконец, набирался смелости, чтобы попытаться оставить эту жизнь позади, боль, которую мне потом приходилось терпеть, была… адской.

Я делаю еще один резкий поворот налево, затем направо, тоннели под этим отелем представляют собой причудливый лабиринт, к созданию которого я не имею никакого отношения. Я мог бы проникнуть в отель № 7 из этого облюбованного привидениями места, но побоялся, что капающая вода и крысиные экскременты сделают меня в глазах Карии абсолютно непрезентабельным.

Крепче сжав ее в объятиях, я немного замедляю шаг. Мои глаза, похоже, начали привыкать к темноте настолько, что мне удается различить тени дверных проемов, и когда я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на лицо Карии, то вижу в полумраке ее светлые пряди.

Ее волосы ниспадают мне на руку и спину, скользят по моей груди. Ее лицо повернуто ко мне, ноги вокруг моей талии.

Одной рукой я обхватываю Карию за спину, другой придерживаю ей голову.

В тишине я медленно опускаю подбородок и прикасаюсь губами к ее носу.

Я чувствую на коже ее дыхание, а под ней свой учащенный пульс.

По телу разливается тепло, не имеющее ничего общего с дорогой и моими утомленными мышцами. Нетвердой рукой я медленно провожу ладонью по спине Карии и, миновав край ее топа, чувствую кости позвоночника.

Мне не следует опускаться ниже.

Она меня спасла.

Наверное, так нельзя.

Но, сидя в кресле, она меня умоляла. Дразнила меня. И мне просто нужно отдохнуть.

Держа в руках Карию, я, спотыкаясь, отступаю и прижимаюсь спиной к мокрой стене. Сквозь толстовку просачивается влага, и у меня по коже бегут мурашки. Я не хочу думать о том, что произойдет после этого. Если мы найдем, где спрятаться, мне придется переодеться, иначе я стану ей противен еще больше, чем сейчас. Смогу ли я там что-нибудь купить? Я не могу вспомнить, когда в последний раз заходил в магазин. И как нам при этом оставаться незаметными? Я не умею водить машину; я приехал сюда на поезде. Знаю, что Кария умеет, но где нам найти автомобиль? У меня в карманах лежат деньги, которые я хранил в импровизированном сейфе, украденном из «Хаунт Мурен», но их недостаточно для покупки тачки. И когда Кария придет в себя, вспомнит ли она все это? Мидазолам это седативное средство, но помимо этого он также ухудшает память. Что, если она подумает, что это я её им накачал? Просто так притащил в этот склеп? Я же в ней усомнился, она так же усомнится во мне. Мы не можем позволить себе доверять друг другу.

«Так зачем тогда мучиться и сохранять то, чего нет?», – шепчет мерзкий голос у меня в голове.

Я скольжу рукой ниже, чувствуя, как при каждом ударе сердца вибрирует мое тело. По краю ее юбки, затем по изгибу попки. Пока…кончики моих пальцев не прижимаются к ее обнаженному бедру.

У нее холодная кожа, нежная и упругая одновременно. Держа Карию, я впиваюсь ей в мышцы и мог бы продвинуться еще на дюйм, к теплу, которое почувствовал, когда в кресле она раздвинула передо мной ноги.

Я откидываю голову назад, капюшон смягчает удар о стену.

Когда она такая, каждая частичка меня хочет взять от нее по максимуму. Кария не может меня остановить, содрогнуться от отвращения или заплакать от того, какой я мерзкий.

Я слегка скольжу пальцами, приближаясь к тем частям ее тела, к которым еще не прикасался. Другой рукой в перчатке я, словно в утешение, слегка массирую ей голову. Я поворачиваюсь и прижимаюсь носом к ее носу.

– Ш-ш-ш, – шепчу я, хотя она не шевелится. Седативный эффект может длиться от часа до шести, в зависимости от введенной Штейном дозы. – Я не причиню тебе вреда, Кария.

Я уже говорил ей это, и я не врал. И даже сейчас не вру. Я знаю, как причиняют вред, и это не то.

– Обещаю, что всегда буду оберегать тебя, Солнышко.

Я закрываю глаза в этом темном туннеле. До меня доносится звук, похожий на шипение крысы, и я застываю, обняв Карию и все еще прижимаясь носом к ее носу.

Я ни на дюйм не приближаюсь к тому месту, которого мне не следует касаться.

На мгновение притворяюсь, что я не такое уж чудовище.

Я даже не знаю, так ли мерзко то, что я хотел сделать, но, может, и впрямь так.

Как бы там ни было, я только крепче прижимаю ее к себе, застряв на этой границе добра и зла. Но что они такое? Я больше не вижу разницы между ангелом и демоном.

Я вдыхаю ее запах, и у меня перехватывает дыхание.

Это самый спокойный момент, что выдался у меня за… очень долгое время. Знаю, звучит невероятно, поскольку сейчас мы в бегах, но это правда.

Откуда-то капает вода.

Снова шипит крыса.

Я не позволю себе стать монстром по отношению к Карии.

Не хочу. Не буду.

Еще один звук, который, как мне кажется, издает крыса.

Затем слышится другой шум.

А потом… возникает ощущение падения.

Я падаю назад с Карией в руках.

В попытках найти опору, я понимаю, что стена позади меня сдвинулась, и оступаюсь.

Нет, не стена.

Дверь. Под весом моего тела она распахивается и ударяется о стену.

Я снова проваливаюсь в непроглядную, гнетущую темноту, как будто туннель был свободой, а здесь все наоборот. Но я не отпускаю Карию и ловлю себя на том, что еще сильнее прижимаю ее к груди.

Дверь с громким, оглушительным в тишине стуком захлопывается, и я оглядываюсь через плечо, сканируя глазами пространство, но абсолютно ничего не вижу. Воздух здесь более влажный и холодный, а запах плесени и гнили настолько сильный, что даже я морщу нос.

Мне хочется закричать, но это человеческий инстинкт, из-за которого нас с Карией могут прикончить. Я опускаю голову и прижимаюсь носом к волосам этой девушки, одной рукой все еще придерживая ее бедра, а другой касаясь светлых локонов. Их аромат успокаивает намного лучше, чем крик, поэтому сейчас она необходима мне так же сильно, как и я ей.

Стоя в тишине, я начинаю понимать, что мне следует просто пойти вперед, отыскать дверь и вернуться на прежнюю дорогу, которая выведет меня из этого ада. Я явно каким-то образом открыл неизвестный мне до этого тайный вход, но у меня нет никаких причин здесь задерживаться. Я и так уже, похоже, слышу, как в иле снует целая стая крыс, постукивая крошечными коготками по цементу.

Я делаю один-единственный шаг туда, откуда явился, но тут откуда-то позади меня раздается голос, и по спине проносится дрожь:

– Оставь ее.

У меня перехватывает горло, я усиливаю хватку, обмякшее тело Карии на мгновение выскальзывает из моих объятий, но я быстро ее подхватываю и прижимаю к себе.

Я не оборачиваюсь, даже когда мне кажется, что сзади по шее ползут пауки.

У меня горят легкие, лихорадочно сжимаясь с каждым вдохом. Я не знаю, может, это кто-то из Райта, может, у Штейна здесь была охрана, и так он пронюхал о моей лаборатории, или…

– Отдай ее мне, Саллен. Облегчи свою ношу. Там, куда ты идешь, и так одна темнота.

Это мужской голос, и в моем воображении возникает образ кого-то намного старше Штейна, не привыкшего к разговорам, совсем как…я.

Я по-прежнему не оборачиваюсь. Там и так ничего не видно.

Но я с трудом сглатываю, затем просовываю язык в щель между зубами, где должен быть резец, и пытаюсь думать.

«Что происходит? Что это? Кто это?»

Я слышу, как откуда-то капает вода, создавая еще больше ила в заброшенных лабиринтах этих тоннелей.

И хотя мне жутко хочется выйти в эту дверь, я уже знаю, что ничего не дается легко. Я всю жизнь пытался уйти от собственного несчастья, но это оказалось невозможным.

– Отдай ее мне.

Снова мужской голос, но он звучит скорее, как мольба, а не как приказ.

– Нет, – говорю я, и это слово дребезжит в темноте.

Больше я ничего не добавляю. Это все, что ему нужно знать.

– Я знаю тебя, Саллен Брэм Рул.

Когда я слышу свое второе имя, у меня сводит легкие. Никто не произносил его вслух с тех пор, как умерла моя мать. Она единственная так меня называла, но при этом ее голос излучал нежность.

– Ты всегда хотел покинуть это место. Лаборатория, кресло, твои глаза, глядящие с надеждой и мольбой об этой девушке? Она проснется и будет бояться. В этой жизни у тебя никого не может быть.

Я ничего не говорю. Ничего не делаю.

Вода все капает. Крысы подбираются все ближе.

У меня мурашки бегут о коже, но я не могу даже моргнуть. Я невольно замираю, как вкопанный.

Ноша у меня в руках теперь кажется необычайно тяжелой.

Я не вижу не только этого человека, я вообще ничего не вижу. Ни темноты, ни тоннеля, ни светлых волос Карии у себя под пальцами.

Сам того не желая, я снова думаю о маме. Единственное, что у меня осталось, – это проблески и обрывки связанных с ней воспоминаний; все остальное искорежено временем и Штейном. Как будто последние шестнадцать лет без нее я всеми клеточками своего тела только и делал, что… выживал. У меня не было места ни для чего другого. Только для того, чтобы дышать, по возможности есть и цепляться за сон, когда я знал, что мне ничего не угрожает.

Моей единственной несбыточной мечтой была Кария, потому что она жива и невредима и… у меня в руках.

– Я ухожу, – коротко говорю я.

Я понятия не имею, кто со мной говорит, и мне нет до этого дела. Я давно научился не тратить время на несущественные детали. Только на то, что имеет значение. Кария Вен, доверившая мне свое находящееся в бессознательном состоянии тело – вот что сейчас для меня важнее всего.

Она меня спасла.

Не знаю, когда она это решила, но важно то, что она это сделала.

Я делаю шаг вперед.

Раздается какой-то звук, как будто скольжение. Змея на полу.

У меня ёкает сердце, в ушах стучит кровь, и я поворачиваю голову в одну сторону, затем в другую.

Я знаю о змеях все.

Они – символ Райта, и поэтому все змеи, что хранятся у меня в стеклянных банках, изувечены. Райт по-своему обрек меня на ад. Возможно, Штейн и родился жестоким, но именно Райт дал ему возможности для максимально варварского проявления его бездушия.

Я не боюсь змей, но я их ненавижу.

Они приближаются, словно шуршащая по камню чешуя.

Я напрягаюсь всем телом.

И еще сильнее прижимаю к себе Карию. Она такая теплая, ее руки и ноги безвольно свисают из моих объятий, и я целую ее в волосы, как будто это все. Конец, которого я так долго ждал. Горько-сладкое завершение жизни, полной тоски и горя. Она и я умрем вместе.

Я закрываю глаза.

Шорох становится ближе.

Я дрожу.

«Это что, новый ад, созданный Штейном? Говорящая змея? Выполняющая его приказы? Бог вообще установил для него хоть какие-то лимиты?»

Шум стихает.

Наступает тишина.

Затем совсем рядом с моим ухом раздается голос того же самого мужчины:

– Штейн Рул обрек на вечные муки не только тебя, Саллен Брэм. Но ты на него не похож, так ведь?

Я не отвечаю.

И не двигаюсь.

От меня не ускользает то, что он ни разу не назвал Штейна моим отцом, как все остальные.

– Я предупреждал твою мать, когда она еще только познакомилась с ним в колледже. Я пытался сказать ей, что внутри него темнота, хотя и не так буквально. Я знал, что сделал его отец, титул, который он получил по наследству, и который никогда бы не передал тебе, и, воистину, это большая удача. Все, состоящие в Райте, прокляты, Саллен. Не забывай об этом.

Я вдыхаю. И не выдыхаю.

И тогда я чувствую это. Как у меня с головы соскальзывает капюшон. Мне в уши ударяет воздух.

Все такое холодное и грубое, словно впившиеся мне в спину гвозди, но я не двигаюсь и даже не знаю почему.

Он говорил о моей матери.

Никто никогда не говорит о Мерси Рул. Когда Штейн убил ее у меня на глазах, она не стала призраком. Она превратилась в ничто. В кучку пепла. Я не мог ни горевать, ни вспоминать, ни скучать по ней.

– Мне известно, почему ты это носишь. Когда ты был маленьким, я пытался это остановить. Прости, что не смог его одолеть. Такова уж моя судьба, но здесь у меня появились свои друзья.

Я думаю о звуках ползающих змей. Может, я зря их ненавидел?

Мне на плечо ложится чья-то рука.

Я вздрагиваю от ее прикосновения, но оно легкое и не причиняет боли.

– Девочке будет страшно, – продолжает мужчина, прикасаясь ко мне так, как не прикасался никто со смерти моей матери. – Но она ведь тоже искала тебя, знаешь?

Я крепче зажмуриваю глаза. В них что-то нарастает. Давление, на которое я уже перестал реагировать.

– Позаботься о ней. Она привыкла получать желаемое, и это хорошо, потому что для нее это ты.

Мужчина убирает руку.

– Пойдем. Я покажу тебе более быстрый и безопасный путь.

Глава 23

КАРИЯ

Я просыпаюсь от шума дождя. Но не только. Еще от какого-то колебательного, скользящего движения. По моему виску стекают холодные капли и просачиваются в волосы. Внутри нарастает приступ тошноты, грозя вот-вот подступить к горлу. Все вокруг в движении, и даже с тяжелыми закрытыми веками у меня кружится голова.

– Саллен?

Это имя слетает с моих пересохших губ, но я не знаю, чье оно и почему я его произношу.

Раздается тихий вздох, который может быть подтверждением или случайным фактом.

Мои конечности словно уснули, и когда я пытаюсь пошевелить пальцами беспомощно свисающих вдоль тела рук, по моим венам пробегают острые песчинки; это болезненное ощущение возвращающегося к жизни тела.

Я чувствую, как у меня под веками подрагивают глаза. Они вращаются под кожей, но мне требуется некоторое время, чтобы их открыть. Ресницы слипаются от вязкого ощущения сна.

Меня встречает темнота, разбавленная странным свечением.

Я слышу что-то похожее на скрип шин по асфальту.

Механический голос говорит: «Идите. Идите. Идите». Это кажется очень знакомым, но в то же время каким-то далеким.

Я не могу уловить смысла.

И почувствовав толчок, а на виске холодную влагу, я еще раз моргаю и вижу смотрящие на меня карие глаза в обрамлении красных огней.

– Не кричи, – тихо произносит хриплый голос Саллена Рула. – Мы в городе на пешеходном переходе. Если закричишь, нас найдут.

Не останавливаясь, он на мгновение бросает на дорогу взгляд из-под длинных, бархатисто-черных ресниц, а затем снова на меня. Красный свет гаснет, голос робота стихает, и я слышу лишь его слова:

– И я еще не готов к тому, чтобы тебя у меня отобрали.

Все вокруг погружается в серую тьму, я закрываю глаза и просто наслаждаюсь этим фантастическим сном.

– Эта крытая автостоянка торгового центра «Медичи», – произношу я после того, как Саллен сажает меня возле входных дверей вымершего торгового центра.

Я не сплю.

Это чудесно и в тоже время ужасающе.

Пытаясь сориентироваться, я оглядываю просторный гараж, в который можно попасть только по пандусу. Именно по нему и поднялся Саллен, неся меня на руках, потому что, медленно приходя в себя, я еще не чувствовала конечностей. А сейчас у меня кружится голова, меня тошнит, но, по крайней мере, я могу стоять.

Я чувствую себя грязной, моя кожа словно покрыта пленкой, и я знаю, что это не из-за дождя, все еще капающего с ночного неба снаружи парковки.

Предполагаю, что это из тоннеля, несмотря на то, что я едва его помню. Все события до этого момента изъедены пробелами.

Я точно знаю лишь то, что у меня вот-вот лопнет мочевой пузырь, и мне очень нужно пописать. Я оглядываюсь на двойные стеклянные двери в ненавидимый мною бутик – там ужасные платья и сидят они ужасно; однако торговый центр закрыт.

Как бы то ни было, я никогда не видела парковку торгового центра «Медичи» такой пустой. На верхних этажах, под цементными навесами припарковано несколько машин, но по большей части здесь пусто.

– Зачем ты сюда пришел? – Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Саллена.

Он стоит, прислонившись спиной к каменной стене здания и опустив подбородок.

«Он все это время меня нес. И не оставил в туннеле».

Мне приснилось, что так все и было. Кошмар, где ему предложили гораздо больше, лишь бы он от меня отказался. Жизнь, какой он и представить себе не мог, но… он меня не предал.

Руки Саллена в карманах толстовки, капюшон накинут на голову, темные глаза настороженно следят за мной, будто он боится, что я могу сбежать, и ему придется броситься на меня.

– Я… – начинает он, затем отворачивает от меня голову, и я скольжу взглядом по четкой линии его подбородка, по обрамляющей ее щетине, темной и… такой сексуальной.

И он спас меня.

Нас.

Он спас нас. Может, он любит меня, а может, я брежу.

«Не думай сейчас об этом. Сосредоточься, Кария. Позже сможешь повосторгаться тем, что ты подалась в бега с любовью твоего детства».

Я пытаюсь собрать в голове известные мне факты. Штейн… Я ударила его фонариком. Но боль чуть ниже ключицы… Один из его людей воткнул мне шприц.

– Здесь было больше всего огней, – наконец говорит Саллен, отвечая на мой вопрос. – Все остальное закрыто. Когда ты начала приходить в себя, я шел в этом направлении. И…

Он откашливается.

– Не хотел, чтобы ты просыпалась в темноте.

Саллен не удостаивает меня взглядом.

Я сразу же вспоминаю зеленое свечение вокруг плавающих в банках образцов. На самом деле я ничего не смыслю в таксидермии, но не думаю, что для этого так уж необходимо освещение. Он ненавидит темноту? Она его пугает? Что с ним там случилось? Неужели Штейн и этим его мучил?

Мне под кожу врывается волна жгучего гнева, словно сошедший с рельсов поезд.

Я хотела убить Штейна.

В отличие от случая с Космо, ударив Штейна, я не сдерживалась. Но я не настолько натренирована, как Вон и Айседора. Мама права. Я ненавидела самооборону. Я сдала базовый минимум, обязательный для детей Райта. И до этого момента ни разу об этом не пожалела.

– Спасибо, – говорю я, пытаясь сдержать гнев и огорчение. Сейчас это нам не поможет.

Саллен бросает взгляд на меня, затем снова отводит глаза. Больше он ничего не говорит. И я знаю, какой бы благоговейный трепет я не испытывала перед этим моментом, мы не можем остаться здесь навечно. Мы у всех на виду. Это слишком опасно.

– На рассвете двери откроются. Я к тому, что ты, наверное, это знаешь, просто…

– Я никогда не был внутри.

Я резко обрываю бессвязное изложение своего плана и фокусирую взгляд на Саллене.

– Что?

Я не понимаю. Знаю, я только пришла в себя, едва проснулась, но в его словах для меня нет никакой логики.

– Если не считать вот этого дерьмового магазина, – я указываю на расположенный рядом бутик. – Это лучший торговый центр Александрии. У них здесь есть даже Gucci.

При этих словах я краснею, глядя на его толстовку с капюшоном и черные джинсы, на эти круги и морщинки у него под глазами, на то, как он буравит меня взглядом, упираясь в стену ногой в высокой кроссовке.

Но когда Саллен заговаривает, клянусь, он пытается сдержать улыбку.

– Да ладно? Какая жалость, что я не знал об этом раньше. Если бы кто-нибудь сказал мне, что тут продаётся Gucci, я бы обязательно сюда примчался…

– Заткнись, я поняла, извини.

Я закатываю глаза, затем складываю руки на груди и стараюсь не обращать внимания на то, как о запястье колотится мое сердце. Но как только я собираюсь перейти к части о том, что нам нужно спрятаться, а также раздобыть одежду, чтобы сменить то, в чем мы убежали, до нас доносятся звуки подъезжающей к пандусу машины, пока не видимой нам из-за стоящей слева каменной колонны.

Саллен реагирует быстрее и, мигом преодолев разделяющее нас расстояние, хватает меня за запястье. Я бегу за ним, и он бросается за припаркованный у торгового центра черный «Ниссан», что стоит на самом последнем месте в первом ряду огороженной цементным забором автостоянки.

Мы, как один, приседаем, Саллен все еще держит меня за руку своими затянутыми в перчатку пальцами.

Напряженно уставившись в самый конец ряда, мы видим, как парковка озаряется светом фар.

Саллен был прав; благодаря потолочным световым панелям, это, скорее всего, самое освещенное ночью место во всем центре Александрии. Для его мыслительного процесса лучше не найти. Но для двух прячущихся беглецов сейчас оно, возможно, стало еще опаснее. Нас могут тут поймать.

Мы оба молчим, я сижу на корточках и вдыхаю запах масла, бензина и парковочной грязи, от чего подступающая тошнота становится еще сильнее и мучительней. Может, это из-за успокоительного (я все еще чувствую жжение от инъекции) а может, просто от страха.

Хотя, возможно, тут кое-что посерьезней.

Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась.

Не хочу его отпускать.

Шины автомобиля медленно скользят по влажному от ночного дождя асфальту. Свет его фар отражается от стоящей рядом цементной перегородки, и на мгновение, когда помимо колотящегося у меня в голове пульса, единственным различимым звуком становится тихое урчание двигателя, останавливается в нескольких шагах от нас, прямо перед входом в торговый центр «Медичи». Я не вижу саму машину, только зловещий, бело-голубой свет фар.

Я зажимаю ладонью рот, стараясь сохранить равновесие и сдержать тошнотворное, нарастающее у меня в животе чувство.

Саллен крепче сжимает пальцами мое запястье. Несмотря на то, что он в перчатках, мне кажется, что от его прикосновения воспламеняется каждый нерв моего тела.

Думаю, если бы он позволил мне к нему прикоснуться, я бы вообще загорелась.

Не отрывая ладони ото рта, я медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

Он встречается со мной взглядом, и у меня учащается пульс. Капюшон скрывает половину его лица. Даже сидя на корточках, Саллен намного выше меня, свободной рукой он упирается в асфальт, касаясь его тремя пальцами, чтобы удержать равновесие.

Мы молча смотрим друг на друга, и у меня возникает дикое, безумное желание расхохотаться.

Мы сидим на корточках за «Максимой» на крытой автостоянке. Прячемся от Райта в Бог знает какой утренний час. Мне дважды вкалывали какую-то хрень. Я едва держусь на ногах. Саллен пытался сделать со мной ужасные вещи, и все же ради этого парня я вырубила своего друга, и снова бы так поступила. Я ударила бывшего лидера преступной организации, от которой зависит моя семья. Саллен нес меня по улицам Александрии под проливным дождем. И теперь он вроде как держит меня за руку, и мы рискуем жизнями ради этих украденных, проведенных вместе мгновений.

И он такой невероятно горячий, на его скулах поблескивает пот, глубокие карие глаза пристально смотрят на меня, а широкие плечи напряжены в ожидании.

Это могло быть моей личной извращенной сказкой. Как-то раз в торговом центре «Медичи» с принцем Райта. Может, мне даже удалось бы уговорить его надеть Gucci, и мы бы действительно осуществили мечту…

Дверь с грохотом закрывается.

Я впиваюсь ногтями в щеки, а Саллен прищуривает глаза и очень медленно качает головой в знак предостережения.

Давление на мой мочевой пузырь увеличивается, и я, зажмурившись, наклоняясь к Саллену. Я ничего не могу поделать. Я как будто знаю, что он меня защитит, и сейчас именно этого и хочу.

Саллен отпускает мое запястье и, молча обхватив меня рукой, притягивает к своей груди. Я бы, возможно, поразилась, насколько полным стало наше взаимопонимание в этот ужасный момент, если бы в эту секунду на стоянке не послышался звук шагов.

Я вдыхаю аромат увядших роз, прижимаюсь щекой к сердцу Саллена и слышу, как кто-то приближается.

Медленно, шаг за шагом.

Сейчас мы вместе с Салленом за колесом «Максимы», но полностью нам вдвоем за ним не спрятаться. И если мы переберемся на другую сторону машины, то находящийся здесь человек уловит звук.

Мне ничего не остается, кроме как зажмуриться и дрожать в объятиях Саллена, как ребенок. И он прижимает меня крепче, как будто ему небезразлично, что случится с нами обоими.

Шаги приближаются.

Довольно неспешно, и это еще больше меня пугает.

Папа? Мама? Если это они, получится ли у меня уговорить кого-то из них спрятать Саллена?

Но тут я вспоминаю торжественный ужин в отеле в канун Хэллоуина, на котором нам пришлось присутствовать много лет назад. Саллена в его неизменной толстовке с капюшоном и черных джинсах. Я помню, как хотела исчезнуть вместе с ним. И то, как мой отец позаботился о том, чтобы у меня не было такого шанса.

Они всегда выберут Райт. Даже если на второй чаше весов окажусь я, выбор будет не в мою пользу, что уж говорить о Саллене.

Если это Вон или Айседора… та же хрень. Может, они более разумны и менее предвзяты, но все равно они его сдадут.

А если это Мадс или… Штейн… я…

Тут открывается дверь какой-то машины, и мои мысли обрываются. Затем чей-то голос произносит:

– Их видели недалеко от Александрийского университета, садитесь.

Дверь закрывается. Шаги поспешно удаляются, человек садится в машину, затем она трогается с места, громко взвизгнув двигателем.

От облегчения я теряю равновесие, испытываю что-то вроде эйфории, но не двигаюсь.

Только когда машина съезжает с пандуса и оказывается за пределами слышимости, я поднимаю голову и вижу, что Саллен тоже зажмурил глаза.

Он их не открывает, его длинные ресницы отбрасывают тень ему на скулы, кожа влажная от пота.

Я поражаюсь тому, какой он красивый, и как он этого не понимает.

И какое-то время я просто смотрю на него и задаюсь вопросом, что же он видит за своими веками.

Мы видим, что фургон не заперт. Он темно-зеленого цвета, в нем три ряда сидений и в среднем ряду два дополнительных кресла, на полу валяются крошки от давно съеденных закусок.

Он на втором этаже; нам пришлось подняться по лестнице, чтобы найти машину, в которую можно было легко проскользнуть, не разбив окно. Я видела, как Саллен морщился при каждом шаге, несмотря на то, что пытался это скрыть, пряча под капюшоном лицо.

Сейчас мы сидим на задних сиденьях допотопного фургона, двери заперты, и никакая охранная сигнализация не заорала от нашего проникновения.

Не знаю, кто нас искал (Саллен тоже не высказал никаких идей поэтому поводу), и почему они решили, что мы у Александрийского университета, но с тех пор на парковку не въехало ни одной машины. Знаю, что здесь должны быть камеры, и у Райта, вне всякого сомнения, есть ресурсы, чтобы к ним подключиться, но по какой-то причине нас еще не нашли.

Сунув руки в карманы юбки, я прижимаюсь к тонированному заднему стеклу и смотрю на выход к лестничному проему и лифтам, опасаясь, что нас обнаружат прежде, чем у нас появится возможность по-настоящему убежать.

– Ты знаешь, как завести машину? – тихо спрашиваю я.

От моего дыхания стекло на мгновение запотевает, а затем конденсат рассеивается. Здесь прохладно, но мне жарко, в животе не проходит тошнотворное чувство. Мне по-прежнему капец как хочется писать, но делать это перед Салленом… Думаю, я лучше подожду.

– Я добрался до отеля поездом. Я даже не умею водить машину.

Его хриплый голос серьезен, но я все равно улыбаюсь; иногда мне кажется, что все серьезные вещи, которые он говорит, – шутка. Но я помню, как он нависал надо мной, когда я была пристегнута ремнями к стоматологическому креслу; как касался меня губами и руками. Как рассказывал мне об ужасах своей жизни.

Я не знаю, шутит он или нет. И, возможно, сейчас мне следовало бы его бояться, но с тех пор, как мы вместе еле унесли ноги, между нами установилось хрупкое перемирие.

Я сглатываю вставший в горле ком, и у меня возникает желание обнять Саллена так, как он обнимал меня за «Ниссаном». Я отказываюсь думать о том, почему он не умеет водить машину. О том, как всю свою жизнь он был экспериментом и пленником.

– Нам нужно переодеться. Ты в этом, я в этом, у них ориентировки на эту одежду. Может, когда откроется торговый центр, нам стоит разделиться, чтобы не привлекать…

– Нет.

У меня учащается пульс, и улыбка становится шире, но я все равно к нему не поворачиваюсь. Нас разделяет кусочек среднего сиденья, и мне бы хотелось, чтобы его не было, но я не придвигаюсь к Саллену.

Однако в зеркале я замечаю блеск его темных глаз и ничего не могу с собой поделать.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него.

Он молча смотрит на меня из-под ресниц, облокотившись на бедра и склонив голову. Не думаю, что он понимает, насколько это привлекательно.

– Райт располагает средствами. Штейн перевернет этот город вверх дном, чтобы нас найти. Не стоит облегчать им задачу, – выкладываю я все свои опасения.

Саллен по-прежнему молчит, глядя на меня с бесстрастным выражением лица. Но он не кажется раздраженным или злым; возможно, он просто измучен, как и я. Отчасти поэтому мы и нашли это временное убежище. Даже если бы мы могли угнать машину, не думаю, что у нас хватило бы сил далеко уехать. Не помню, когда я в последний раз спала, если не считать того, что мне вкололи снотворное, и это, похоже, только усилило мою усталость.

– Возможно, нам придется украсть одежду, – продолжаю я. – У меня… при себе ничего нет и…

– У меня есть деньги.

Четыре резких слова, но этого достаточно.

Я выгибаю бровь:

– Надеюсь, их много. У меня большие запросы. Но я все тебе верну, клянусь.

Он не выглядит удивленным, и в его глазах появляется какое-то беспокойство. Саллен всегда кажется грустным и настороженным, но теперь, вглядевшись в его лицо, я вижу, что он, похоже, тоже напуган. То, как сжаты его губы, стиснуты челюсти, между темными бровями залегла морщинка.

Когда нас поймают, ему будет, что терять.

Мне устроят нагоняй, возможно, меня посетит Мадс Бентцен или накажет моих родителей, но со мной все будет в порядке.

А вот с ним…

– Прости, что тебе пришлось так долго меня нести, – от чистого сердца говорю ему я, это единственное, что приходит мне в голову, не относящееся непосредственно к Штейну. По тому, как он морщился, поднимаясь по лестнице гаража, я понимаю, что ему больно. Я не позволяю себе думать о том, почему. – Прости, что не смогла увернуться от иглы. Мне нужно было яростнее сопротивляться, я…