Текст книги "Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой"

Автор книги: Куртис Кейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

– Понимаешь, они не появились! – прокричал он, гордо указывая на сохраненные мешки с почтой.

Гийоме усмехнулся, покачал головой, а затем взорвался издевательским смехом:

– Не стоит волноваться… Мы забыли сказать вам, что пролетели опасную зону некоторое время тому назад. Племена здесь дружественные.

Авария, к счастью, произошла недалеко от Нуакшота, сегодня столицы независимой Мавритании. В те годы там не было ничего, кроме форта с гарнизоном из одного французского сержанта и пятнадцати сенегальских солдат. Завидев Гийоме, идущего на посадку, сержант скомандовал построение и равнение на гостей. Вид тех пятнадцати темнолицых солдат, вытянувшихся в струнку, как гренадеры из почетного караула среди океана песка, поразил Сент-Экзюпери своим удивительным несоответствием, подобно дикому цветению герани или салата посреди пустыни Сахара.

– Ах, вы не представляете, что для меня значит увидеть вас! – приветствовал их сержант со слезами на глазах.

Два раза в год приходит теплоход с запасами провианта. А затем месяцами не увидишь другого белого человека. Пока в один прекрасный день с тревогой не сообщат с наблюдательного поста о первых потоках пыли на горизонте и по дюнам – значит, мягко ступают верблюды. Иногда это бывает лейтенант, иногда капитан. В последний раз, к вечному позору сержанта, капитан гибко спрыгнул со своего седла и вытер пот со лба, чтобы услышать отвратительные новости: «О, мой капитан, это ужасно! Мне нечего вам предложить. Все выпито». Подвал был сух, они выпили все вино, даже выкурили табак. Это так угнетающе подействовало на сержанта, что он написал рапорт о своей отставке.

На сей раз им повезло. Подвал переполняли сокровища. Любовно, словно откупоривал самое благородное из старых вин, сержант разлил драгоценные запасы своего гостеприимства. Гости из Франции! Какой подарок небес! В тот вечер, как только солнце скрылось в ореоле скрытой славы, они болтали и болтали. И сержант, служивший далеко от дома так долго, неспособный, подобно другим, трепаться о блондинках из Шавиль или брюнетках из Буржан-Бресс, говорил с определенной нежностью о тех, кто раз или два раза в год нарушал его одиночество на одну расточительную ночь. «Как сказал мне лейтенант… Как сказал мне капитан…»

Гостям были выданы одеяла, но они расположились на песке, не пожелав спать с остальными внутри форта. Среди ночи они были разбужены всепроникающим холодом пустыни, достаточно сильным, чтобы дать почувствовать прозрачность одеял. В то время как сержант дремал в помещении внизу, все три пилота просидели остаток ночи на террасе наверху. Небо было осыпано звездами, многие из которых Сент-Экзюпери никогда не видел прежде и не знал их названий. Он смотрел в новое небо – с Большой Медведицей, спрятавшейся в углу небес. И там, в созвездии Тельца, мерцала звезда, к которой с головокружительной скоростью мчалась Земля. Пока они болтали, три звезды в ночи тихо упали вниз. Три быстроногих звезды… бесшумно украденных прежде, чем спящий сержант смог бы поймать их. Сент-Экзюпери испытал столь сильное впечатление, что загадал три желания, будто только что увидел первую четверть луны. Первое – чтобы эта наполненная звездами ночь длилась тысячелетия. Второе – чтобы его желание услышали. А третье… третье… касалось всех женщин, чтобы они были чуткими!

* * *

Получая удовольствие от блестящих рассказов Сент-Экзюпери и его неожиданно мастерской игры в карты, товарищи по пилотному цеху не могли не заметить его склонности к мечтательности и некоторой заторможенности в отношении механических объектов, источников опасности – например, двигателя. Подтверждений невнимательности ждать долго не приходилось. На следующее утро коллеги Антуана начали готовить к запуску двигатель «бреге» Гийоме. После прохладной ночи в цилиндрах появился конденсат, и требовалось много раз провернуть пропеллер, чтобы просушить их. Работу следовало выполнить вручную, так как «бреге» не имел никаких стартеров, и Ригель с Гийоме скоро взмокли от провертывания большого деревянного винта. «Контакт!» – кричали они, когда пропеллер занимал вертикальное положение, а Сент-Экзюпери, сидевший в кабине (для собственной безопасности), включал зажигание. Лопасти устремлялись вниз с покашливанием двигателя, а пилоты следом кричали: «Глуши!» – если ничего не получилось. Процесс следовало монотонно повторить, чтобы снова наполнить цилиндры горючей смесью… «Контакт! Крути… Глуши!.. Крути… От винта… Контакт! Крути…» – пока, внезапно взревев, двигатель не задрожал от избытка сил. Гийоме и Ригель проворно отбежали в сторону, после чего Сент-Экзюпери, чьи помыслы витали где-то далеко, выключил зажигание, как он делал это неоднократно прежде. Можно себе представить гром проклятий в тишине пустыни, которые последовали за этим… Но позже они все смеялись над его хронической рассеянностью. Это стало любимой притчей для пилотов на маршруте, одной из первых среди множества «анекдотичных историй о Сент-Эксе».

* * *

Дакар, вслед за первым волнующим знакомством с пустыней, вселил мрачное разочарование. После Сен-Луи-дю-Сенегаль, где оранжевые дюны пустыни Сахара сменялись буйной растительностью садов и набережных водоемов Центральной Африки, забитыми челноками и черными гребцами, пейзаж здесь был более сухой, более плодородный и, в какой-то степени, более обжитой, но вызвал у Сент-Экзюпери меньше восхищения. Конечной целью маршрута был Дакар, столица французской Западной Африки, где типично провинциальная французская колония возвеличилась над многочисленным африканским обществом. За четыре года произошла радикальная перемена в отношениях с губернатором, который в 1923 году отказался пошевелить пальцем ради помощи первой исследовательской миссии Латекоэра на том основании, что не уполномочен поощрять «спортивные достижения». В том, что эти летчики были спортсменами, не существовало и тени сомнения, они были даже слегка сумасшедшими, раз летали с еженедельной почтой, независимо от погоды и даже в те четыре изобилующих штормами летних месяца, когда пилоты французской армии предпочитали повесить свои мокрые плащи и шлемы в вестибюле и отсидеться в теплой компании в клубе. Но местным жителям не потребовалось много времени, чтобы оценить выгоды от железных коней Дора, чьи «спортивные выкрутасы» губернатор не имел полномочий поддерживать: люди могли теперь писать домой и получать ответ через каждые две недели вместо полутора месяцев. Вокруг новых героев засиял ореол восхищения, эти «рыцари воздуха» привлекали к себе все больше внимания. Особенно для парня с фамилией Сент-Экзюпери открылись все двери. Он написал домой матери: «Я был принят почти всюду, меня даже приглашали танцевать! Следовало сбежать в Сенегал, чтобы выйти в свет».

Именно в кафе с танцами, куда часто заходили пилоты Латекоэра, Ноэль Гийоме (жена его друга Анри) впервые встретила Сент-Экзюпери. Он танцевал с девушкой на целую голову ниже его. На его лице блуждала радостная улыбка, столь гордая, будто он вышел из государственного забвения. При этом Антуан постоянно наступал с ловкостью медведя на развязанный шнурок. Он повторял движения, только чтобы быть «одним из обычных парней» и не скучать на вечеринке. Сент-Экзюпери отлично знал свои диковинные размеры и не получал особенного удовольствия от танцев – «спорта для жиголо», как он их иногда называл.

Нескольких недель такого времяпрепровождения было достаточно, чтобы испытать глубокое отвращение ко всему. Он пробовал, в целом не очень успешно, скрывать это от своих компаньонов. Они уже привыкли к его капризам и не были очень удивлены, увидев его однажды вечером в дакарском ночном клубе в обнимку с томами «Диалогов» Платона, равнодушного к звукам оркестра. «В этом весь Сент-Экс!» – поговаривали они, загадочно перемигиваясь, словно зная, что можно ожидать от интеллектуала, бывшего определенно «оригиналом». Настроение менялось у него внезапно, и затем Антуан ничего не мог поделать, как только опустить занавес, отгородив себя от внешнего мира. «Люди здесь как рыбы на берегу, – жаловался он матери, – они не думают ни о чем, и не грустны, и не счастливы. Сенегал просто освободил их от самих себя». Кое-кого он порицал еще откровеннее, называя «свалкой хлама» со всего Сенегала и Дакара, которые он прозвал «наиболее неприятными из предместий метрополии». Все столь безвкусно, второразрядно, банально… Каждый столь бесцеремонен и бесстыден, обращаясь к неграм со снисходительным «ты», отчего негра бросает в дрожь… Прозябающие на фоне рекламных объявлений Дюбоне… И – о, эта невыносимая безродность! – назначение друг другу свиданий в кошкином доме! «И это все вокруг меня, познавшего коварство людское, способного разобраться в человеке, лишь оставшись с ним наедине!» – так Сент-Экс писал Шарлю Саллю.

Наконец-то он мог с явным облегчением продолжить возить почту после нескольких недель вынужденного перерыва. В Сен-Луи-дю-Сенегаль он впервые в жизни увидел страусов и поразился их неистощимому аппетиту в отношении часов, серебряных ложек, перламутровых кнопок, кусочков стекла – всего, что сверкало и искрилось. Воспользовавшись преимуществом «люфта» свободного времени в еженедельном обслуживании почты, Антуан отправился в глубь страны на четырехдневную охоту на льва. Путешествуя в распахнутых всем ветрам «родстерах» (автомобиль с двухместным открытым корпусом, складным верхом и откидным задним сиденьем), он со своими спутниками проделал путь через буш «подобно танкам», получив в качестве трофеев внушительное число шакалов и дикого кабана (вепря). Охотники даже предприняли рискованный прорыв в пустыню, где поднимающие пыль вихревые потоки за их поскрипывающими машинами сначала сеяли панику, а затем рождали восхищение на мавританских лагерных стоянках. Когда Сент-Экс, в конце концов, столкнулся нос к носу со львом, столкновение принесло разочарование. Он выстрелил и ранил зверя, и тут его винчестер дал осечку. Раненое животное могло причинить серьезные неприятности своему мучителю, если бы Сент-Экзюпери не догадался напугать зверя длинным сигналом рожка автомобиля. В этом поступке не было ничего героического, вызывающего восторг, и он даже несколько стыдливо описывал этот случай позже в письме к Люси-Мари Декор: «…вопреки правилам, лев не кинулся на меня. Он возмущенно побрел прочь, как какая-то корова. Из-за раны он не мог бежать».

В дополнение к обычной работе по доставке почты, Антуан выполнял своего рода дипломатические функции, становясь неким послом по особым поручениям. Он самостоятельно представился шейху Булими, пригласившему его посетить свою цитадель в пустыне – окруженную белой стеной крепость в оазисе, напоминающую плывущий среди песчаных волн корабль цвета мандаринов. Расстояние, длиной больше целого дня пути для верблюда от Сен-Луи, самолет преодолевал всего лишь за каких-то полтора часа. Каждый такой рейд в пустыню увеличивал восхищение Антуана ее владыками. Пустыни, «в которой можно встретить людей, остающихся самим собой… где оказывают гостеприимство и принимают тебя под сенью шатра роскошные марокканцы, где можно встретить классические караваны, словно им тысяча лет, и кажется, будто они принадлежат сказочному Багдаду».

В Сиснеросе его разместили внутри испанского форта, и там ему пришлось писать ночью при свете одной лишь потрескивающей свечи, шипящей и разбрасывающей искры. Снаружи слышались глухой шум морского прибоя и печальные крики караульных на крыше.

Каждый часовой, в свою очередь, и спрашивал, и отвечал. И звуки звенели в воздухе долго, по мере того как растворялись в расстоянии, подвластном эху.

«Странную жизнь я веду, – написал Антуан Люси-Мари Декор, – с двумя тысячами километров пустыни Сахара вместо бульвара для прогулок и целой тысячей километров враждебной территории. Отсюда до Джуби – мой завтрашний рейс – нас станут отстреливать, словно куропаток, с бесчисленных лагерных стоянок. Опасность небольшая, потому что марокканцы не учились корректировать стрельбу по самолету. Но когда двигатель начинает спотыкаться – это тревожно. Напоминает спуск в медвежью берлогу».

Он вернулся в Дакар в начале марта, когда гидросамолет с четырьмя уругвайскими летчиками, под командованием Таддео Ларре-Боргеса, совершил вынужденное приводнение на некотором расстоянии от Джуби во время перелета через Южную Атлантику. Опрокинутые волной, они поплыли к берегу, но там их окружила, захватила в плен и ограбила толпа завывающих воинов. Мермоз и Билль по пути на север с почтой, погруженной в Дакаре, разглядели обломки гидросамолета недалеко от устья реки, и Гийоме и Ригель, находившиеся в тот момент в Джуби, были отправлены на поиски оставшихся в живых. Они, наконец, определили их местонахождение далеко в глубине континента. Вскоре Рейн и Антуан направились туда из Джуби с переводчиком, и им удалось выполнить деликатное поручение по ведению переговоров о выкупе.

Для Сент-Экзюпери, жаждущего приключений, все это вызвало разочарование. Несчастный случай произошел, когда он находился в Дакаре, конечном пункте линии, и он достиг Джуби лишь после того, как все уже благополучно завершилось. Он слышал рассказы уругвайцев (у слушателей волосы вставали дыбом), в том числе о том, как марокканцы несколько раз порывались пристрелить пленных, как собак. Случись французским летчикам оказаться на их месте, ни один не выжил бы.

Во время той остановки на пути следования в Джуби он впервые попал в песчаную бурю, и его едва не пристрелили. Решив, будто ночь, черная, как смола, и воздух, густой, как сажа, – надежная защита, Антуан после обеда вышел из будки пилотов без сопровождения обычного стража. Вдруг он услышал шаги подкрадывающегося к нему человека, и кровь застыла в его жилах. Ослепленный штормом, даже без револьвера, Антуан стал на ощупь искать путь к стене форта. Прозвучал пронзительный окрик испанского часового.

«Друг… старый друг… Друг… детства», – бессвязно заговорил Сент-Экзюпери, с отчаянием произнося на ломаном испанском все, что мог вспомнить. Припадая к земле, он на четвереньках торопливо пополз к будке. Выстрел раздался позади него как раз в тот момент, когда он толкнул дверь.

Однажды недалеко от реки Сенегал двигатель его самолета заглох, и Антуан приземлился около отдаленной деревни, которая никогда прежде не видела белого человека. Ему предложили циновку для ночлега и даже хижину, а в обмен он подарил своим хозяевам горшок джема. В три часа утра, едва луна взошла над пальмами, два местных проводника сопровождали его верхом на всем пути до следующего поселения. Он представлял себя «старым исследователем», например Ливингстоном, но был плохо подготовлен к путешествию и в деревне сильно простудился. Когда Антуан снова попал в Дакар, его трясло и он почти не мог двигаться. Его отправили в больницу, где поместили на верхней койке, прямо над бедной, умирающей от желтой лихорадки женщиной.

Следующий месяц он провел в битве с москитами и со своей лихорадкой, наблюдая за пациентами больничной палаты, бродившими вокруг него в полосатых тюремных пижамах. Весна прошла, уступая место лету – ужасному, душному сенегальскому лету, когда горячая пелена невыносимой жары ложится поперек сахаристого неба, внезапные порывы торнадо срывают верхушки пальм, когда сплошные потоки сильного ливня промачивают пропаренную землю, и европейцы, не поселившиеся здесь вместе с семьями, остаются в насквозь мокрой одежде, пропитавшейся водой, словно губки. Поговаривали о чуме, о новой волне желтой лихорадки, совсем такой, которая подкосила Дакар три года назад.

«Она еще не умерла», – отметил негр-дежурный, кивнув как-то на разрушенное лихорадкой существо на нижней койке под Антуаном. Хорошее ободрение для него! Взвесившись, он обнаружил, что потерял пятнадцать фунтов, – «от скуки и тоски», как он забавно выразился. Письмо, полученное им от Шарля Салля, принесло грустные новости: старый друг, Луи Боневи, с Вилла-Сен-Жан, недавно умер в Марокко, как и Марк Сабран в предыдущем сентябре. Рок витал над этим континентом, и, что бы ни случилось, Саллю надо оставаться в Европе.

«Я начинаю становиться суеверным. Хотя Марокко мягче и приятнее по сравнению с этим мусорным ящиком Сенегалом! Малый напротив имеет странную болезнь. Черви, длинные красные черви ползают по нему, по всему его телу, и это так ужасно…»

Сент-Экзюпери, наконец, выкарабкался из болезни, но ему дали несколько месяцев отпуска, чтобы он полностью восстановил свои силы. Он прилетел во Францию, изумляясь и восхищаясь зеленью травы, тучностью коров, пасущихся на полях золотистой люцерны около Сен-Мориса, ласковому вечернему бризу в Агей, где он провел несколько недель с сестрой Габриэллой и ее мужем Пьером. Как сильно отличался этот ласковый шелест прибоя спокойного моря от беспокойных волн Атлантики!

Он еще поправлялся, когда получил телеграмму с просьбой немедленно прибыть в Тулузу. Дора сообщил ему новости, пока они направлялись в контору. Антуан был назначен chef d'aeroplace [7]7
  Начальник авиабазы (фр.).


[Закрыть]в Кап-Джуби.

Глава 7
Год среди марокканцев

Ситуация в Джуби неуклонно ухудшалась начиная с отъезда в конце 1925 года приветливого полковника Бена, каталонца, благосклонно относившегося к пилотам Латекоэра. Чтобы обеспечить право перелетать Рио-де-Оро, Беппо де Массими в Мадриде пришлось остановится на оригинальной схеме формирования испанской компании «Аэро-Эспаньола», под эгидой Франциско Бержамина, бывшего министра иностранных дел Испании. Теоретически компания, как предполагалось, обеспечивала воздушное почтовое сообщение от Сан-Себастьяна на север, далее вниз через Мадрид к Севилье, затем через пролив к Марокко и вниз вдоль побережья Африки. Поскольку регулярная почта, обслуживающая крошечные заставы в Джуби и Сиснеросе, была скорее роскошью, нежели необходимостью для испанцев, в текст обязательств был включен более важный пункт назначения – Канарские острова. От Джуби они отстояли только на пару сотен миль на запад над океаном к Лас-Пальмасу и Тенерифе, таким образом, на бумаге во всяком случае, могли все быть охвачены одной обширной сетью. На деле сотрудники «Аэро-Эспаньола» никогда не поднимались в воздух, ориентируясь на контроль за выполнением требований авиаперевозчиками и за соблюдением правил посадки в аэропорту. Никто – ни в Мадриде, ни на местах – ни на мгновение не сомневался в фиктивной природе самой схемы. Но договор поддерживал кусочек испанской гордости и лестную иллюзию, что при полете над испанской территорией Мермоз, Гийоме и их товарищи работают на испанскую компанию. Чтобы поддержать эту фикцию, капитан Сервера, прежде служивший в испанской армии, был размещен в Тенерифе как постоянный представитель «Аэро-Эспаньола». На этом посту он проявил себя как большой мастер в умасливании губернатора Канар (под чьей юрисдикцией находились форты Джуби и Сиснерос) и как личный друг полковника Бена.

Отъезд Бена стал, таким образом, двойной потерей для Латекоэра. Именно при его активном участии была налажена система выкупа захваченных марокканцами французских пилотов. Хотя он стремился умилостивить диких соплеменников в пустыне песетами и мешками с зерном и сахаром, вообще-то воздерживался от подкупа их наиболее желанными для всадников пустыни товарами – оружием и боеприпасами.

Его преемник, полковник де ла Пенья, оказался менее гибким. Он не питал ни грамма особой симпатии ни к французам, ни к Сервере – испанцу, работавшему у них. Его назначение в Джуби, кроме того, совпало с выходом Лиоте из Марокко. Чтобы подчинить себе Абд-эль-Крима и его мятежников-дезертиров из иностранного легиона, французы прислали десять полностью развернутых дивизий под командованием маршала Петена, сконцентрировав их к северу от Атласских гор. Это было использовано пронемецкими элементами в Мадриде, чтобы посеять новые опасения и волнения. Если французы и стремились разместить свои базы в Джуби и Сиснеросе, то отнюдь не из филантропического желания помочь почтовым служащим: в действительности они готовили захват Рио-де-Оро, уже оказавшегося в кольце мехаристских застав в Фор-Гуро и Атаре.

У немцев нашлись иные причины не хотеть присутствия французских пилотов в испанской части пустыни Сахара. Цепь сильна своим самым слабым звеном; и если цепь баз Латекоэра удалось бы разъединить в Рио-де-Оре, действия компании в Латинской Америке, где французам сопутствовал оглушительный успех, были бы обречены. В условиях запрета на производство самолетов по условиям Версальского договора немцы во главе с Дорнье устремили свои взоры на Латинскую Америку и деловито пробовали создать авиапромышленность в Испании. Их главный сторонник в Мадриде, капитан (позже майор) Рамон Франко, уже проложил курс в январе 1926 года, перелетев на борту гидросамолета Атлантику от Кадиса до Буэнос-Айреса. Разрабатывались тщательные планы связать Европу и Южную Америку посредством «цеппелинов»; и казалось, немцы положили хорошее начало, когда в январе 1927 года до Мадрида неожиданно дошли новости о подписании контракта на перевозку почты между Латекоэром и Аргентиной. Рамон Франко послал своим друзьям-офицерам из аргентинской армии гневную телеграмму с призывом продемонстрировать массовый протест против такого проявления расположения в отношении французов. Примо де Ривера в наказание приказал арестовать его и засадить на два месяца в тюрьму, но несколькими днями позже этот горячий летчик преспокойно отправился в Германию в «ознакомительную поездку» – доказательство мощной поддержки, которой он пользовался, как и многие другие генералы хунты.

Такой была ситуация, когда весной 1927 года Сент-Экзюпери был назначен на направление Дакар – Джуби. Пара немецких агентов из Ифни работала и, как известно, снабжала марокканцев к югу от Дра оружием и боеприпасами. Именно из немецкого маузера убили Эрабля и смертельно ранили Гурпа. Именно немецкими или испанскими пулями – в это верили многие пилоты Латекоэра – их обстреливали почти ежедневно, когда они пролетали над лагерями марокканцев вдоль всего побережья.

Подозрение подтвердилось, и весьма драматично. Однажды утром в марте 1927 года Квид Хадж'Раб – бывший марокканский конник арабской кавалерии, штурмовавший Гурпа и Эрабля, – нагло въехал в Кап-Джуби с пятнадцатью верблюдами и сорока воинами эр-Гибата, вооруженными французскими карабинами и немецкими маузерами.

Кочевник с кинжалом на поясе, которого дважды пропускали в форт, где его принимал полковник де ла Пенья, с удовлетворением наблюдал, как его верблюды, навьюченные тяжелыми тюками, выходили из форта. Французские пилоты и механики видели, что в тюках лежало нечто потяжелее, нежели чай, ткани или сахар, которые марокканцы обычно обменивали на шерсть, состриженную с их овец. Как только караван поравнялся с ангаром, Квид Хадж'Раб, под дикие приветственные выкрики толпившихся марокканцев, повернулся в седле и презрительным жестом показал, будто он перерезает горло. Его воины собезьянничали, затрясли кулаками и направили свои ружья на французов.

После их отъезда марокканцы-переводчики объяснили Жану Мермозу и его сослуживцам, что караван направлялся штурмовать Порт-Этьенн, расположенный на расстоянии в тысячу километров, как раз за раскаленными песками пустыни. Это было слишком для Мермоза, уязвленного насмешкой, легко читаемой в глазах ободренных марокканцев. Немного погодя он поднялся в воздух, якобы в обычный испытательный полет на «бреге», неистово прогудел над лагерной стоянкой эр-Гибата и повалил несколько черных палаток воздушным вихрем от своего пропеллера. Этот донкихотский порыв не остановил Квид Хадж'Раба и не свернул его пиратов пустыни с дороги на юг. Но последующие разведывательные полеты прослеживали движение каравана, и к моменту атаки на Порт-Этьенн, десятью неделями позже, гарнизон его был готов отразить нападение. Так же как и арабские всадники на верблюдах Атара, напавшие на воинов Квид Хадж'Раба с тыла и вырезавшие всех до одного.

Для Мермоза и его сослуживцев то была приятная месть за резню, учиненную над Эраблем и Гурпом, но это далеко не способствовало улучшению их напряженных отношений с испанцами, более склонными теперь обвинить французов в «подстрекательстве в пустыне». Ситуация в Джуби усложнялась присутствием там «эскадрильи Сахары», которую испанцы, дабы не давать французам превзойти их, разместили, чтобы следить за своей обширной империей. Но офицеров-пилотов ограничили в действительных полетах. Шел месяц за месяцем, и члены эскадрильи все больше мрачнели, наблюдая, как летчики Латекоэра то взлетают, то садятся, в то время как сами они порой неделями прикованы к земле из-за недостатка топлива. Авиаторы – люди действия, не дипломаты, и Мермозу и его сослуживцам, накопившим против испанцев множество обид, не всегда удавалось скрывать снисходительное пренебрежение, которое они испытывали к ведущим «легкую жизнь» военным собратьям. Это вело к обострению неприязни и ссорам, да и интриганы марокканцы злонамеренно разжигали вражду.

На Сиснеросе, где французам запретили установить ангары и даже сарай или навес для хранения инструментов, одному из первоклассных механиков Латекоэра в конце концов удалось умилостивить испанского губернатора, ремонтируя его автомобиль «форд», восстанавливая местный водяной насос и даже подковывая его лошадь. Но в Кап-Джуби, где отношения оставались тягостно напряженными, для обработки колючего полковника де ла Пенья необходим был кто-то внушительнее, чем механик. Вернувшись в Тулузу, Дидье Дора проницательно рассудил, что Сент-Экзюпери – именно тот, кто ему нужен. Имя, дворянство, офицерское звание, вероятно, могли произвести впечатление на капризного и заносчивого кастильского аристократа, много воображавшего о себе. К тому же Сент-Экзюпери отличала легкая утонченность, порой свойственная людям высокого происхождения.

* * *

Жозеф Кессель, посетивший Кап-Джуби спустя несколько месяцев после окончания служебной командировки Сент-Экзюпери, оставил нам душераздирающее описание этой заставы в пустыне. Такой он ее нашел тогда. «Ряды скрученной колючей проволоки защищали форт на расстоянии двух километров. В течение дня они отмечали пределы зоны безопасности, которая сокращалась ночью вплоть до стен форта. Он населен подавленными, удрученными и унылыми людьми. Джуби использовался испанцами как исправительная тюрьма, и солдаты, охранявшие арестантов, мало чем отличались от своих подопечных. В своих изношенных, изодранных униформах и сандалиях, с изможденными лицами, иногда неделями не бритые и не мытые должным образом, они чахли впустую, погруженные в безделье и молчание. Даже офицеры с трудом сопротивлялись разрушительной эрозии песка, одиночества и палящего солнца. Я провел один час в некоем подобии оборонительного сооружения, превращенном в столовую, слушая монотонные звуки, сопровождавшие игру в кости. Это были единственные звуки в этом скоплении фантомов. Отнюдь не человеческого голоса. Лица, лишенные всякого выражения».

В последующих рассказах Сент-Экзюпери и даже в его письмах мы не найдем ни единого упоминания об этих бредущих призраках.

Только в его первом письме, написанном из Джуби матери, есть мимолетное упоминание о них. «Какое-то время я немного занялся греблей, вдыхаю чистый воздух моря и играю в шахматы с испанцами, которых я расположил к себе моими великолепными рекомендациями». Что означают эти последние слова, неясно, поскольку не сохранилось никакого следа этих самых «великолепных рекомендаций» в уцелевших частях архива компании Латекоэра, почти полностью рассеянном по ветру в годы прошлой войны. Возможно, Беппо де Массими тряхнул стариной в Мадриде с обычным для него рвением. Также возможно, что Жозе-Мария Кино де Леон, испанский посол в Париже, однажды уже помогавший Латекоэру приступить к делу в Южной Америке, замолвил словечко за нового начальника аэропорта в Джуби перед своим другом, королем Альфонсо XIII. Испанцы, хотя и обязанные по политическим соображениям оказывать крайне «теплый» прием французам, все же не были слишком уж недовольны появлением нового лица среди них, да еще вносящего свежую струю в их быт, да еще такого знатока как шахмат, так и карточных трюков. К тому же им, скорее всего, доставляло немалое удовольствие наблюдать, как общается Сент-Экзюпери с престарелым полковником де ла Пенья: познания полковника во французском были столь же примитивными, как и владение Сент-Экзюпери кастильским, который он щедро пересыпал провансальским, почерпнутым еще ребенком от матери.

С марокканцами его успех имел куда большее значение. Он начал с многочисленных вопросов, которыми засыпал марокканских переводчиков по поводу самого Кап-Джуби, всего района и племен, его населяющих. Воины Изаргина, обнаружил он, оказались самыми лояльными и к французам, и к испанцам, и наиболее открытыми к сотрудничеству. К основным нарушителям спокойствия относились племена Аит-Усса, Аит-Гут и жестокий эр-Гибат, воюющие между собой не меньше и не реже, чем против бледнолицых неверных. Сент-Экзюпери захотел исследовать дикую местность, окружавшую форт, и познакомиться с языком жителей, населявших ее. Подобного интереса никто из пилотов Латекоэра до него не проявлял. Его просьба вызвала некоторый переполох. Переводчики, как правило, люди неграмотные, явно не соответствовали поставленной задаче. Но спустя непродолжительное время удалось откопать марабута, или странствующего мусульманского святого человека, который согласился каждый день преодолевать утомительный путь из пустыни и давать Сент-Экзюпери уроки. Вскоре распространился слух о некоем приехавшем в Джуби «руми», человеке нового и любопытного сорта, пожелавшим неделю за неделей тратить время и исписывать листы бумаги витиеватой исламской вязью. Стоило ему выйти из будки-лачуги Латекоэра, как его осаждали нищие, прихрамывая от близлежащего колодца, и толпа сверкающих глазами мальчишек, вытанцовывающих босиком вокруг него, выпрашивая кусочки шоколада. Особенно впечатляли Антуана маленькие девочки с их огромными черными очами и тоненькими ручками. Хоть и одетые в лохмотья, они двигались с изяществом индийских принцесс и поднимали на руки своих крошечных младших братишек и сестренок с чисто материнской заботой.

Любопытство взяло верх над враждебностью, и, укутанные в синее, прибыли вожди. Посмотреть на удивительного чужестранца, интересовавшегося их языком и образом жизни. Вскоре их уже приглашали выпить стакан дымящегося чая с «руми».

Вместо внушительного стола и стула с высокой прямой спинкой, на котором восседал полковник де ла Пенья, принимая посещавшие его делегации в своего рода «тронном зале» внутри форта, Сент-Экзюпери располагал самодельным столом из двери, закрепленной на паре пустых топливных бочек. Но марокканцы, усаживавшиеся на корточки прямо на полу перед ним, казалось, ценили это отсутствие претенциозности. В пустыне обычаи гостеприимства священны, и пускай можно безнаказанно перерезать горло почти любому, кто осмелился оказаться на «чужой» территории, гость, которого пригласили в палатку, священен. Прошло совсем немного времени, и Сент-Экзюпери стали приглашать посетить вождей в их собственных шатрах. Причем эскорт из марокканских всадников обеспечивал ему защиту, поскольку они проезжали милю или около того внутрь континента, по той самой дикой терра инкогнита, которую никто из испанцев до сих пор не рисковал исследовать.