Текст книги "Геббельс. Адвокат дьявола"

Автор книги: Курт Рисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Поэтому Геббельсу предстояло не открыто пропагандировать идеи нацизма, а тайно распространять их, чтобы в будущем новое поколение оглянулось вокруг и сказало себе: «А ведь он был прав!» Геббельс должен был стать пророком. Но стать им было очень сложно. Предсказать развитие событий в Германии было нетрудно. Надо было заглянуть дальше. «Если война окончится победой наших противников, немцам будет суждено стать рабами для всего мира на непредсказуемо долгое время… История не знает жалости к побежденным народам… Что толку в уцелевших от бомб городах, если люди в них будут влачить рабское существование?»

Конечно, в его предсказании на поверхности лежал призыв к продолжению борьбы, чтобы любой ценой избежать ужасного будущего. Но в действительности Геббельс просто констатировал факт и обращался к потомкам. Он не только понимал, что Германии придется пройти через страдания, он также знал наверняка, что ухудшение положения в стране станет тем фоном, на котором гитлеровский режим будет выглядет иначе. Когда люди окажутся в невыносимых условиях, они с тоской вспомнят старые добрые времена и то, как они жили при нацистах. Вот тогда и придет пора взорваться его бомбе замедленного действия.

«После нас хоть потоп!» Так почему бы не предусмотреть потоп заранее? Геббельс смотрел на происходящее с очень своеобразной точки зрения: чем разрушительнее становятся бомбардировки союзников, тем лучше. Гибли ценнейшие памятники истории: церкви, замки, дворцы, – но у людей была одна забота – выжить. Большинство немцев все же понимало, что в безжалостной воздушной войне неприятель не имел никакой возможности щадить исторические здания. Разумеется, Геббельс сознавал, что союзники в первую очередь хотят вывести из строя военную промышленность и коммуникации Германии. Но это не мешало ему заявлять, что они намерены стереть с лица земли всю вековую культуру немцев. В то время обыватель был слишком озабочен своей судьбой, чтобы обращать внимание на его слова. И только потом, когда ночной вой сирен забудется, люди вспомнят его слова и скажут: «А ведь он был прав!»

Предусмотреть потоп заранее… Если бы мнение Геббельса что-то значило, обстоятельства не сложились бы так плохо не только для Германии, но и для всей Европы. Но теперь обстоятельства таковы, что все более поздние сравнения будут говорить в пользу гитлеровского режима.

Геббельс никогда не питал иллюзий по поводу отношений русских с их западными союзниками. Черчилль был одним из самых непримиримых противников коммунизма. Можно предполагать, что разведка Германии узнала в свое время о том, как Черчилль пытался убедить своих американских друзей произвести высадку войск на Балканах. Можно также предполагать, что он хотел оккупировать Балканы, чтобы помешать русским распространить свое влияние на запад от их границ. Скорее всего, Геббельсу было известно и то, что Черчилль настойчиво убеждал американцев первыми вступить в Берлин.

На Ялтинской конференции союзники уступили Советам Берлин и большую часть Германии. Нам неизвестно, знал ли Геббельс об этом пункте соглашения. В любом случае он понимал, что договор, подписанный в Ялте, – вещь весьма взрывоопасная. В своей очень примечательной статье «2000 год» он заложил немало бомб замедленного действия, чтобы в нужное время они сработали; он упрямо доказывал, что рано или поздно союзники передерутся между собой. Приведем несколько цитат из статьи:

«На Ялтинской конференции три вождя наших противников решили сохранять оккупацию Германии до двухтысячного года, поскольку этого требует их программа полного уничтожения германской нации. Нельзя не признать, что проект задуман с размахом…»

«Из этих трех шарлатанов по меньшей мере двое начисто лишены мозгов, а вот третий, то есть Сталин, заглядывает вперед намного дальше, чем его сообщники… Если немецкий народ сложит оружие, Советы захватят в дополнение к большей части Германии весь восток и юго-восток Европы. Перед громадной территорией упадет железный занавес… Вся остальная часть Европы будет ввергнута в политический хаос, что явится прелюдией к приходу большевизма…»

«На выборах 1948 года Рузвельт потерпит поражение, а вместо него президентом Соединенных Штатов станет республиканец, который будет проводить политику изоляции. Скорее всего, первым делом он отзовет американские войска подальше от бурлящего котла Европы, а весь американский народ будет с восторгом приветствовать его решение…»

Геббельс также предсказывал Третью мировую войну, в которой Россия победит Великобританию, в результате чего Англия станет коммунистической страной, а «железный занавес» отрежет от мира всю Европу еще на пять лет. За ним будут скрытно идти лихорадочные приготовления к войне.

«Затем, – писал он, – начнется генеральное наступление на Соединенные Штаты». Далее он продолжает: «Западное полушарие окажется в смертельной опасности. США будут проклинать тот день, когда на Ялтинской конференции президент, чье имя уже забыли, заложил возможность такого развития событий…»

«Где те времена, когда слово Великобритании было весомым и значимым в международной политике? Можно только посмеяться над тем, что британский премьер– министр наивно предполагает руководить политическим и социальным устройством рейха вплоть до 2000 года. В течение предстоящих десятилетий Англии хватит совершенно других забот… она будет отчаянно бороться за то, чтобы сохранить хотя бы толику того могущества, которым она некогда обладала на всех континентах».

Эти выдержки из статьи показывают, что Геббельс был неплохим оракулом, однако главное не в том, что он весьма проницательно видел, как будут развиваться события, а в том, что его предсказания преследовали только одну цель: чтобы последующие поколения помнили, что «он всегда знал, что произойдет в будущем».

Еще более важное значение имеет подтекст его предсказаний: если бы люди прислушивались к Гитлеру, история могла бы пойти иным путем. «Можно себе представить другое развитие событий, но теперь слишком поздно. Фюрер не раз посылал в Лондон свои предложения в многочисленных меморандумах еще за месяц до начала войны. Он предлагал согласовать германскую и британскую политику исходя из принципа, что Германия признает превосходство Англии на море, но, в свою очередь, требует предоставить ей безраздельное право обеспечивать порядок на суше, чтобы две великие нации могли сохранить мир во всем мире… При таких обстоятельствах большевизм можно было бы сдержать в рамках одного уже существующего государства».

Он нашел нужные слова, чтобы красочно описать опасность, нависшую над всем миром. Не случайно выражение «железный занавес» вошло в наш обиход, и это только одно из изобретенных им крылатых слов. Так, например, в оккупированной русскими зоне Германии коммунистическая партия взяла на вооружение нацистский лозунг: «Кто не с нами, тот против нас!»^[118] О большем Геббельс и не мог мечтать, ведь именно к этому он и стремился – чтобы люди повторяли его слова и мысли и говорили: «Так сказал Геббельс!»

Он предчувствовал, что так и будет, поэтому и сказал фрау Габерцеттель: «Только после моей смерти люди поверят мне».

5

Из-за недостатка газетной бумаги выпуск «Ангрифф» пришлось приостановить. Геббельс уже годами ничего не писал для своей первой газеты. Со временем она стала рупором главы Трудового фронта Роберта Лея, к которому Геббельс не питал ни малейшего уважения. Тем не менее он тяжело переживал исчезновение со сцены своего детища, созданного когда-то с таким трудом.

Он вынужден был притворяться, что верит в победу Германии. «Наш реальный шанс – последнее сражение, – писал он. – Нацию, которая решилась пойти на самые крайние средства в борьбе за свое существование, никто не победит». Но что он подразумевал под «самыми крайними средствами»? Может быть, чудо-оружие? Геббельс никак не мог преодолеть свою давнюю настороженность к оружию возмездия, и это мешало ему использовать этот козырь в своих речах и статьях. Он с большой неохотой разрешил своим партийным пропагандистам объявить людям, что оно будет применено едва ли не со дня на день. И все же для распространения ободряющей новости была развернута целая кампания. Однажды в разговоре он заметил, что людям необходимо оказывать моральную поддержку, а затем стал развивать свою мысль: «Никто не посмеет упрекнуть нас в распространении лжи и никто не посмеет пригвоздить нас к позорному столбу за пустые обещания, потому что мы их не давали».

Но его очень тревожил тот факт, что его пропаганда постепенно сворачивает на ложный путь. Когда во время совещания кто-то сослался на чудо-оружие, он буквально вышел из себя: «Да поймите же вы, наконец, что у нас ничего не осталось в запасе! Чудодейственного оружия не существует!»

Совершенно очевидно, что Геббельс видел спасение Германии не в последнем сражении, а в ссоре союзников. Он действительно рассчитывал на это. Своим ближайшим сотрудникам он как-то признался в доверительной беседе, что теперь войну можно выиграть только политическим путем, конечно, при том условии, что Германия останется достаточно сильной в военном отношении, чтобы с ней считались. «Разумеется, если мы еще будем живы. Впрочем, мы должны выжить, хотя истекаем кровью и силы наши на исходе».

Его убежденность основывалась на том, что Британию, как всегда, больше всего беспокоил баланс сил в Европе. «Можно с уверенностью сказать, что чем дальше в Европу проникает большевизм, тем больше у нас шансов прийти к соглашению с Западом. Я имею в виду политическое соглашение, за которым последуют переговоры о мире на приемлемых условиях. Если нам удастся задержать неприятеля на западе, в то время как русские все дальше продвигаются вперед, Англия встанет перед выбором: либо Европа будет большевистской, либо национал-социалистической. Третьего не дано. Следовательно, Англии придется выбирать из двух зол, а национал-социализм, несомненно, является для нее меньшим злом. Однако все наши доводы будут бесполезны, если мы не остановим противника на западе».

С точки зрения нациста, такой подход виделся весьма разумным. Однако будущего у него не было, так как наступление неприятеля на западе остановить было невозможно. Примечателен тот факт, что и это явилось результатом геббельсовской пропаганды.

Несколько месяцев кряду по радио и в газетах звучало: «Не пустить русских на землю Германии!» Изо дня в день людям живописали ужасы, которые их ждут, если в страну ворвутся русские. Геббельс не упускал даже малейшей возможности, чтобы лишний раз подчеркнуть жестокость врага. На своих совещаниях он открыто признавался в том, что сознательно преувеличивает и переиначивает факты. «Совершенно не важно, что мы откровенно лжем, когда говорим, что советский солдат Иван Иванович только грабит, убивает и насилует. Важно другое – мы должны вбить в сознание немецкого народа, что под игом русских его ожидает страшная судьба. И мы будем продолжать работать в этом направлении, пока каждый немец не поймет, что лучше погибнуть в бою, чем сдаться и оказаться в руках восточного противника».

15 марта 1945 года германская пресса опубликовала сообщение, которое может служить образцом такого рода пропаганды. В заметке говорилось, что все мужское население городка Ольс в Силезии было отправлено оккупационными войсками на принудительные работы. И куда же? В Сибирь! Газеты не утруждали себя доказательствами. И даже если бы это было правдой, то разве сами немцы не превратили людей на захваченных землях в бесправных рабов? Но те, кто направлял нацистскую пропаганду, настолько хотели представить русских жестокими поработителями, что им и в голову не пришло провести столь очевидную параллель, и предоставили сделать сравнение самим немцам.

Последствия кампании, которая подкреплялась сфабрикованными фотографиями избитых женщин и детей, искалеченных тел и другими фальшивками в том же роде, оказались противоположными тому, что ожидал Геббельс. Население тех областей Германии, которым угрожало вторжение русских войск, охватила паника, и миллионы мирных жителей бросились бежать, запрудив дороги и мешая передвижению своих же войск и организации обороны. Запуганные предстоящим вторжением русских иванов немцы сделали еще один вывод, который привел к полному провалу кампании Геббельса: большинство из них, в том числе и солдаты, решили, что при сложившихся обстоятельствах лучше не оказывать сопротивления американцам и англичанам и позволить им войти в страну. Но Геббельс как раз считал, что для Германии жизненно важно остановить наступление с запада, пока союзники не «проявят здравый смысл» – он действительно надеялся выиграть войну «политическим путем».

Оказавшись в затруднительном положении, Геббельс нашел единственный выход – точно так же живописать зверства западных союзников. Поворот в направлении кампании был произведен буквально мгновенно, без какой-либо психологической подготовки народа. Теперь западные армии представлялись как орда гангстеров, негров и евреев, которых обуяло желание уничтожить всех немцев или, по меньшей мере, стерилизовать их. Невероятная чушь подавалась проверенным методом нацистской пропаганды, то есть путем раздувания фактов. Например, министерство пропаганды получало довольно безобидное сообщение о том, что «в деревушке N пять или шесть негров вели себя непристойно, перебрав на празднике по поводу ее захвата». Двумя часами позже германское радио подавало слушателям гигантских размеров мыльный пузырь: «Полторы сотни негров самой отвратительной наружности ворвались в мирную деревушку N в долине Рейна и изнасиловали всех местных жительниц, которые не успели убежать или спрятаться. Это значит, что и западный и восточный противники обращаются с мирным населением совершенно одинаково».

Такого рода фальшивки стряпались слишком поспешно и небрежно, чтобы производить впечатление достоверности. Рассказы о зверствах солдат западных армий до такой степени подорвали доверие немцев к пропаганде Геббельса, что им даже жестокость русских стала казаться преувеличенной. Реальные случаи изнасилований, подкрепленные свидетельствами и документами, тоже казались ложью. Стоило министерству пропаганды сообщить о каком-либо случае грубого обращения русских с беззащитными гражданами, как в нем тут же начинали подозревать стряпню пропагандистов. Геббельс стремительно терял свой престиж.

Словно по иронии судьбы, именно тогда, когда в людях появился здоровый скептицизм, по Германии поползли самые фантастические слухи, распространявшиеся фанатичными приверженцами гитлеровского режима, которых Геббельс и на пушечный выстрел не подпускал к своей пропаганде. Люди шепотом передавали друг другу нелепые истории о новых бомбах, от взрыва которых повышалось давление воздуха и у человека лопались легкие, о веществах, которые замораживали все вокруг в радиусе нескольких километров и убивали все живое.

Немецкий народ ничему не верил и в то же время верил чему угодно. В таких условиях пропаганда стала рискованным делом.

6

Фронт стремительно приближался к границам фатерланда. Погода стояла на редкость холодная. Реки и озера замерзли, проселки обледенели и превратились в твердые дороги, благодаря чему танки могли продвигаться безостановочно. Из сводок германской армии исчезли названия населенных пунктов на чужих языках, их заменили хорошо знакомые немецкие города и деревни. Впервые за сто с лишним лет война пришла на землю Германии. Большинство гауляйтеров, обязанных защищать вверенные им округа, позорно бежали при первых отдаленных звуках русской канонады, передоверив героическую защиту городов гражданскому населению.

30 января, ровно через двенадцать лет с того дня, как нацисты пришли к власти, Гитлер назначил министра пропаганды Геббельса «защитником Берлина». Это было первым признаком того, что Берлину, колоссальному городу с тысячами зданий и миллионами жителей, с территорией около тысячи квадратных километров, грозила опасность осады. Его не защищали ни горы, ни широкие реки, и его оборона была в руках штатского.

Жители Берлина и даже узкий круг посвященных недоуменно спрашивали, почему на роль «защитника» был выбран Геббельс. Официальная версия гласила, что он является гауляйтером Берлина, что он в свое время «покорил» город, а потому ему и было доверено защищать столицу. Однако в действительности Гитлеру был необходим человек, на которого он мог полностью положиться. После 20 июля 1944 года генералам уже нельзя было довериться, но фюрер твердо знал, что Геббельс никогда его не предаст.

Со всей энергией Геббельс взялся за порученное ему задание. Он окружил себя группой военных советников, среди которых был и генерал Рейман, ежедневно посещавший его по утрам перед совещанием. С самого начала Геббельс понимал, что ему преимущественно придется полагаться на собственный здравый смысл. Прежде чем вникать в военные аспекты обороны, он позаботился о том, чтобы население города не стало, как это обычно бывает при осаде, голодать. «Приняты меры к тому, чтобы весь скот, находящийся в окрестностях Берлина, был доставлен в город, – сообщал он. – Таким образом, мы сможем продержаться на имеющихся запасах около одиннадцати недель».

Он все больше входил в роль солдата. Он не стал облачаться в военный мундир – пусть этой «привилегией» тешит себя Геринг. Но он носил кожаный плащ военного покроя и офицерскую фуражку без кокарды. Он часто бывал на восточном фронте, который уже находился в двух-трех часах езды от столицы, несмотря на опасность, он отказывался остановить машину, даже если вражеские самолеты переходили на бреющий полет, чтобы расстрелять мчавшийся по шоссе автомобиль. Он подъезжал едва ли не к передовой и излишне рисковал жизнью, чтобы произвести впечатление на военных, – он хотел показать им, что прихрамывающий штатский человек невысокого роста превосходит их в храбрости.

Он не упускал возможность сделать в дневнике унизительные замечания в адрес генералов. «Все они находятся на грани душевного истощения и внутренне уже отказались от сопротивления. Фюрер остался практически один. Снова и снова он вынужден тратить свое драгоценное время и силы, чтобы привести в чувство выдохшихся генералов». Тем более сильное впечатление произвели на него русские офицеры. Однажды он изучил досье некоторых генералов Красной Армии и воскликнул: «Как их офицеры отличаются от наших! Почти все русские генералы – выходцы из крестьян, это здоровые, честные и неиспорченные люди, поэтому я не удивляюсь их успехам». Геббельс по-прежнему считал себя потомком крестьян.

«Если мы проиграем войну, то главным виновником этого будет Геринг», – не раз говорил он с растущей горечью. Его крайне задевало, что Гитлер упорно не соглашался удалить от себя Геринга. Но он не оставлял попыток переубедить фюрера. Он объяснял ему, что из-за Геринга офицеры люфтваффе совершенно разложились, что Геринга необходимо не просто удалить, его следует арестовать и казнить. Измученный фюрер только отвечал, что у него нет замены министру авиации, и начинал говорить о неких принципах германской верности, поскольку иных аргументов в пользу Геринга у него не было.

Другим объектом острой неприязни Геббельса был рейхсминистр вооружений Альберт Шпеер. Он уже давно подозревал, что Шпеер подтасовывает данные о производстве военной техники и тем самым выставляет его, Геббельса, на посмешище в глазах немецкого народа. Однако при каждой личной встрече Шпееру удавалось убедить Геббельса в том, что делается все возможное и невозможное, чтобы увеличить производство вооружения. Когда, наконец, Шпеер признал, что положение в военной промышленности безнадежно, Геббельс впал в крайнее раздражение и обозвал его пораженцем. «Шпеер никак не может понять, что у нас нет иного выбора, что мы не можем уйти со сцены и должны сражаться, чего бы это ни стоило».

Всех тревожил один вопрос: как организовать оборону Берлина? Будет ли лучше стянуть все наличные войска и боевую технику к Одеру, чтобы удерживать фронт как можно дальше от столицы, или же использовать часть сил для создания оборонительного кольца в непосредственной близости от города? Сам Геббельс склонялся ко второму варианту, но согласился с Гитлером, когда тот счел его план слишком рискованным.

Германская армия, то есть генералы, предлагали сдать Берлин и отступить в южном направлении, например в район Берхтесгадена. Гиммлер также считал такое решение единственно разумным. По словам Фрицше, схватка между ними велась по телефону в течение многих дней. Наконец, возобладала точка зрения Геббельса.

Когда генералы узнали, что Геббельс намерен защищать столицу без помощи армии, они буквально разинули рты от изумления. «Защитник Берлина» собирался положиться исключительно на силы фольксштурма. В течение нескольких дней военнопленные и жители Берлина, в том числе и женщины, рыли траншеи вокруг города, а окрестные поля и дороги, ведущие к столице, были заминированы. В срочном порядке строились новые аэродромы, в местах пересечения наиболее важных магистралей и перед мостами появились противотанковые рвы и заграждения.

Генералы и остальные члены кабинета министров недовольно покачивали головой. В дом Геббельса без доклада явился Шпеер и пытался отговорить его от безумной затеи отстоять Берлин силами фольксштурма. Геббельс оставался непреклонным. Он не мог доверять генералам, которые хотели бросить Берлин на произвол судьбы. Он упрямо твердил, что если дела пойдут плохо и противнику удастся ворваться в город, то он предпочитает сражаться до последней капли крови. В середине февраля он объявил немецкому народу о своем решении по радио. Он опроверг слухи о том, что находится в состоянии нервного срыва и якобы собирается бежать из города. Напротив, он работает день и ночь, создавая и укрепляя систему обороны Берлина.

Берлинцы с недоверием наблюдали за приготовлениями, которые шли безостановочно уже несколько недель. Сначала они всего лишь с опаской посматривали на траншеи и баррикады, а потом, к своему ужасу, поняли, что Геббельс собирается вести войну практически в самом центре города. Ничто другое не могло вызвать у них такой злобы. Геббельса буквально завалили письмами с угрозами повернуть против него оружие, которое он сам же и велел выдать ополчению. Тем временем жизнь в Берлине постепенно замирала. Весь транспорт сократил время работы, электрический свет подавался в дома нерегулярно, пошли слухи, что будет также сокращена подача воды. В то время как подготовка к обороне продолжалась усиленными темпами, противник продолжал бомбить город, но теперь берлинцы часто не знали, когда начнется авианалет, так как установки с сиренами вышли из строя.

Люди второпях укладывали вещи в сумки, хватали одеяла и скудный запас продуктов и мчались в подвалы и бомбоубежища, когда над городом уже ревели вражеские бомбардировщики.

В тот день, когда сообщили о назначении Геббельса «защитником Берлина», он потерял последние симпатии его жителей.

7

Геббельс не больше генералов знал, каким образом можно было защитить Берлин. Но между ним и военными была существенная разница. И состояла она в том, что атмосфера всеобщего отчаяния и беспомощности не заставила его опустить руки и покориться судьбе, наоборот, она лишь усиливала его ярость и решимость сопротивляться.

День и ночь он напряженно искал способ, как положить конец постоянным воздушным налетам противника. После того как Дрезден был практически стерт с лица земли, он, по свидетельству Якобса, заявил, что Германия должна денонсировать Женевскую конвенцию. «Если считается допустимым всего за два часа убить сто тысяч мирных жителей, значит, конвенция потеряла всякий смысл. Мы не в состоянии защититься от беспощадных бомбардировок врага. В нашем распоряжении есть только одно средство: сообщить ему, что налет на Дрезден стоил жизни стам тысячам наших невинных граждан, большинство из которых женщины и дети. Довольно! Если враг проявляет бесчеловечную жестокость, у нас больше нет причины соблюдать Женевскую конвенцию. За каждого мирного жителя, убитого во время бомбардировок немецких городов, мы будем расстреливать такое же число английских или американских военнопленных. Как знать, вдруг это поможет?» Геббельс подчеркивал, что его слова должны остаться в секрете и что их ни в коем случае никому нельзя передавать. На следующий день он обратился со своим предложением к Гитлеру, и тот в целом с ним согласился, но захотел проконсультироваться с экспертами, прежде чем принять окончательное решение.

Четыре дня спустя Геббельс вошел в кабинет для совещаний бледный и взбешенный. «Прежде чем приступить к текущим вопросам, я хотел бы кое-что вам сообщить, – сказал он. – Иностранной прессе уже известно, что Германия рассматривает возможность отказа от Женевской конвенции. Господа! Я говорил об этом вслух один-единственный раз, в тесном кругу тех, кто сейчас сидит на совещании! – Вдруг он сорвался на крик: – Среди нас есть предатель! Уж вы поверьте, я его найду, и тогда сам Господь его не спасет! Я не предам его военно-полевому суду – я задушу его здесь, в этой комнате, своими руками!»

Предатель сидел рядом с Геббельсом. Это был его пресс-секретарь доктор Рудольф Земмлер, который намекнул об истории с конвенцией одному шведскому журналисту. Но Геббельсу не удалось найти виновного. Через два дня он сообщил своим сотрудникам, что никто из министерства пропаганды не мог совершить столь позорный поступок. «Такое невозможно даже представить», – сказал он.

Однако из Лондона последовал строгий окрик. Германию предостерегали от любых нарушений Женевской конвенции, что до смерти напугало Риббентропа, который бросился отговаривать Гитлера. «Ну конечно, Риббентроп категорически против, – рассказывал Геббельс. – Чего еще другого можно было ожидать от этого растяпы?! Но и вермахт ничем не лучше – все проголосовали за соблюдение конвенции и посоветовали фюреру быть сдержаннее». И он тотчас начал диктовать Якобсу меморандум для Гитлера и просил в нем фюрера принять самостоятельное решение перед лицом смертельной опасности. Однако на Гитлера произвело впечатление единодушие тех, кто высказался в пользу соблюдения конвенции.

И все же, несмотря на свою склонность к репрессивным мерам, Геббельс надеялся на политический путь выхода из войны, как он говорил своим сотрудникам: «Пора сесть за стол переговоров». Гитлер соглашался с ним, но считал, что основой для переговоров должно стать какое-либо выигранное сражение. Иначе говоря, Гитлер еще питал иллюзии, тогда как Геббельс отдавал себе отчет в том, что военных успехов больше не будет.

Поэтому он не оставлял своих попыток переубедить Гитлера, он даже связывался с коллегией министерства иностранных дел через голову Риббентропа.

Сотрудники министерства иностранных дел были прекрасно осведомлены о напряженных отношениях между союзниками и лихорадочно искали способы подлить масла в огонь. Геббельс пытался сдержать их. «Мы совершим ошибку, если будем торопить события, – говорил он. – Пусть хрупкие ростки недовольства подрастут и окрепнут без нашей помощи. Они лучше развиваются под солнцем, чем при свете керосиновой лампы. Когда-нибудь, если мы позволим их взаимному недоверию созреть, динамит, скопившийся за это время, внезапно взорвется, и тогда наступит наш час. Конечно, если Германия еще будет существовать, если мы еще будем активно участвовать в мировом процессе и с нами будет нельзя не считаться».

К середине февраля 1945 года Геббельсу сообщили, что коалиция союзников продержится от силы три-четыре месяца. Открытым оставался вопрос: будет ли народ Германии все еще стоять на ногах, когда наступит долгожданный час ее крушения, или уже будет поставлен на колени.

8

В течение первых недель 1945 года в здание министерства пропаганды угодило несколько бомб. Сначала одна, неразорвавшаяся, упала на задний двор, где была стоянка автомобилей, а несколько зажигательных бомб опустились на крышу, однако причинили незначительный ущерб зданию. Затем, 4 февраля, прямо перед фасадом министерства взорвалась авиационная мина. Ударная волна выбила все стекла и частично повредила комнаты, которые занимал Геббельс и его ближайшее окружение. Геббельс распорядился, чтобы прислали военнопленных и немедленно устранили все повреждения. Военнопленные были вынуждены работать и днем и ночью. Вместе с тем сотрудникам было приказано не прекращать работу. Если им не удавалось найти свободное место в подвале министерства, они волей-неволей оставались на своих рабочих местах, где не было ни дверей, ни окон, и работали, кутаясь в пальто и одеяла. Работа продолжалась среди кирпичных обломков под непрерывный грохот, неизбежный при ремонте. В течение двух недель все повреждения были устранены.

Около семи часов утра 23 февраля в министерство пропаганды угодила еще одна бомба. На этот раз она попала прямо в канцелярию Геббельса и разрушила весь фасад здания. Через десять минут после взрыва Геббельс прибыл на место, осмотрел разрушения и, молча повернувшись, отправился домой.

Он был смертельно бледен, было заметно, что он потрясен. «Кажется, восстанавливать что-либо нет никакого смысла, – сказал он. – Разрушения слишком велики. Думаю, мы ограничимся разбором завалов».

Чуть позже он распорядился, чтобы начальники департаментов, среди которых был и Фрицше, разместились в подвале, тогда как он сам и его ближайшие помощники – доктор Науман, Инге Габерцеттель, Отто Якобс и Инге Гильденбранд – перебрались в резиденцию Геббельса, чтобы быть всегда рядом и выполнять наиболее ответственные поручения.

Новость о разрушении министерства пропаганды распространилась по городу со скоростью лесного пожара. Однако теперь людей тревожили другие заботы. Шепотом передавали друг другу, что русские танки уже в пятидесяти – шестидесяти километрах от Берлина и, возможно, ворвутся в город уже в эту ночь. Темнота окутала Берлин, и наступила полная тишина.

Той ночью ничего не произошло. Утренние газеты сообщили, что непосредственной опасности прорыва русских войск в Берлин еще нет. Тем не менее люди воздвигали на улицах баррикады: опрокидывали набок громоздкие мебельные фургоны и трамваи, блокировали подходы к главным магистралям и мостам. Только теперь жители Берлина начали осознавать, насколько они беззащитны. В час, когда всех охватил страх и отчаяние, родилась типично берлинская острота: «На штурм наших баррикад у русских уйдет ровно час и одна минута. Они будут час смеяться до упаду, а потом разберут их за минуту». Этой горькой шуткой берлинцы прощались с Гитлером. Его режим настолько опорочил себя, что стал просто смешным. И снова все вокруг погрузилось в тишину. Казалось, никто не спешил бежать от опасности. Город выжидал. Даже страх улетучился. Телефоны больше не работали, света практически не было, а радио большей частью молчало. Лишь изредка из него звучали призывы Геббельса к населению, в которых говорилось одно и то же: «Мы защитим Берлин! Берлин останется немецким!» Но берлинцам его призывы уже надоели.