Текст книги "Геббельс. Адвокат дьявола"

Автор книги: Курт Рисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

К тому времени редакторы уже получали свежую информацию по телетайпу и другим современным средствам связи. Как правило, это были циркуляры, отпечатанные на желтой и зеленой бумаге и содержащие различные комментарии и даже обзоры киноэкрана и рецензии на литературные новинки. К ним прилагалась инструкция с указанием, что выносить на первые полосы, а что помещать на последних страницах.

Потом вдруг произошло то, что Геббельс мог бы и предвидеть. Все немецкие газеты стали похожи, как близнецы, независимо от того, где они печатались: в Кельне, Кенигсберге, Гамбурге или Мюнхене. Читатели быстро заметили сходство, и девятнадцатимиллионный тираж снизился до восемнадцати миллионов в год. Геббельс пришел в ярость. Последовали новые желто-зеленые циркуляры и указания не просто перепечатывать официальные материалы, а предварительно переписывать их по-своему. Однако указания и циркуляры настолько въелись в газетчиков, что даже в переписанном виде материалы выглядели одинаково что в Кенигсберге, что в Кельне.

Тогда Геббельс собрал в своем министерстве всех редакторов и разъяснил им, что им не следует «бояться», что некоторая доля критики им дозволяется, главное – не перейти в разряд Kritikaster. В заключение Геббельс добавил, что они всегда могут заглянуть к нему посоветоваться и поспорить.

Дураков понимать Геббельса буквально не было, потому что собравшиеся были стреляными воробьями. Но Эйм Вельк, хорошо известный писатель и редактор крупнейшего еженедельника «Грюне пост», набрался храбрости и написал язвительную статью. Там он прежде всего высказал глубокую признательность Геббельсу за предложенную честь поспорить с ним лично, но – увы! – «сие невозможно». «Геббельс великий человек, он живет в огромном доме, там пропасть комнат и вокруг снуют толпы людей. Я честно явился в дом с тысячью окон и тысячью приемных. В каждой из них я спрашивал, как же нам дальше делать газету…»

Как только Геббельсу донесли о статье, он тотчас же наложил вето на выпуск газеты, приостановил ее печать на неопределенное время и отозвал издательскую лицензию, а автора отправил в концлагерь.

Позже Велька выпустили и даже позволили снова вернуться в ряды газетчиков. Понадобились согласованные усилия множества людей, чтобы Геббельс пусть и нехотя, но переменил свое мнение. Он уже был совершенно не способен понять, что, прибегая к насильственным мерам, он подрывает собственный авторитет. Знакомые Геббельса, в том числе одна пишущая дама из журнала мод, пытались его переубедить. Дама доказывала ему, что, раз уж он так часто просил указывать ему на ошибки, то теперь надо не обижаться, а радоваться. Геббельс с трудом верил собственным ушам. В конце концов, он член правительственного кабинета и его достоинству будет нанесен урон, если всякий станет над ним насмехаться!

За один год Геббельс далеко продвинулся, продвинулся в отрицательном смысле. Вместо того чтобы обрушиться на Велька со всей своей иронией и тем самым поставить его на место – для такого мастера полемики, как Геббельс, это не составило бы труда, – он поддался вспышке гнева и не стал искать в свою пользу аргументы интеллектуального плана. Он отказался от литературного творчества, потому что стал диктатором. Он отказался от борьбы, потому что проигрывал.

После случая с Эймом Вельком желающих уклоняться от предписанной линии больше не находилось, вследствие чего общий дух журналистики деградировал. Вот почему в октябре 1934 года Геббельс разослал секретное указание всем редакторам и настоятельно предупреждал их против чрезмерного преклонения перед партией и официальными лицами. «Печать однообразия должна быть смыта с лица немецкой прессы».

9

Однако не со всеми Kritikaster можно было покончить одним махом, как с газетчиками. 17 июня 1934 года вице– канцлер фон Папен выступил перед преподавателями и студентами Марбургского университета и произвел сенсацию. С подкупающей откровенностью он заявил, что среди населения Германии растет недовольство, что бесполезно приукрашивать действительное положение вещей и тем более совершенно бессмысленно постоянно твердить немцам, что им надлежит думать и чувствовать.

Это был прямой выпад против Геббельса, хотя фон Папен не упоминал никаких имен. Через полчаса после происшествия кто-то из министерства уже сообщил по телефону содержание речи Геббельсу. Тот немедля отдал всей немецкой прессе распоряжение не печатать ни слова из выступления фон Папена. Затем сам приготовил ему публичный ответ. «Жалкие пигмеи! – кричал он. – Нация еще не забыла те времена, когда вы, господа, восседали в креслах и правили страной!»

Через две недели в доме доктора Эдгара Юнга, личного секретаря фон Папена и подлинного автора марбургской речи, появились гестаповцы. Его увели с собой, и больше его никто никогда не видел. С самим фон Папеном расправиться было невозможно – ему покровительствовал сам Гинденбург и военные.

Генералы тоже стояли в положении Kritikaster по отношению к Геббельсу. Они были недовольны тем, что Гитлер создал свою личную армию, и дали фюреру понять, что его штурмовые отряды должны быть или расформированы, или, по крайней мере, уменьшены до безопасной численности. Особенную ненависть вызывал в них капитан Эрнст Рем, начальник штаба СА, и они желали избавиться от него навсегда.

Гитлер и в самом деле избавился навсегда и от Рема, и от сотен других главарей СА во время «ночи длинных ножей» – кровавой чистки 30 июня 1934 года. Закулисное действие этого массового избиения так и не стало достоянием публики. По слухам, Геббельс обсуждал с Ремом возможность нового переворота, но с ведома Гитлера или без его ведома – неизвестно. Сам фюрер долго колебался, к кому ему примкнуть: то ли к армии, то ли к самому радикальному крылу своей партии^[44]. Кое-кто считал достаточным доказательством участия Геббельса в «заговоре» тот факт, что Геббельс в течение тридцати шести часов неотлучно находился при фюрере из опасений, что и его могут ликвидировать.

Однако беспокойство Геббельса можно объяснить более простыми причинами. Многие жертвы кровавой резни были людьми, которые еще несколько дней назад считались близкими друзьями фюрера и его верными последователями. Расправа с ними ставила перед Геббельсом труднейшую пропагандистскую задачу. Нельзя было сделать вид, будто ничего не случилось, когда по всему рейху рыскали эсэсовцы и устраивали массовые казни.

Фрицше подробно описывает, как и какое решение принял Геббельс. «Во второй половине дня 1 июля я стоял у окна в своем кабинете и видел, как доктор Геббельс вышел из рейхсканцелярии. Вскоре он зашел ко мне, что случалось нечастно. Его большие глаза полыхали огнем. Он молча протянул мне визитную карточку Гитлера. На обратной стороне был записан короткий текст, который я смог расшифровать только с помощью доктора Геббельса. Это было сообщение о смерти Рема. Заканчивалось оно словами: «Затем он был расстрелян».

Доктор Геббельс сказал:

– Опубликуйте.

Я ответил:

– Здесь не хватает одного слова.

– Какого?

– Трибунал.

– Его судили, но об этом не сказано.

– Я верю, что его судили по всем правилам, но нам, в расчете на будущее, чертовски важно сказать, что военный суд состоялся. Давайте добавим.

– Не могу. Фюрер передал мне текст в этом виде. Он сам его составил. Я не вправе изменить что-либо.

Я кивнул, как бы в знак согласия. Доктор Геббельс ушел. Я поднялся в зал телетайпов и продиктовал сообщение, включив в него слова: «По приговору трибунала».

Вдруг зазвонил телефон.

– Вы отправили сообщение?

– Да.

– Без изменений?

– Да.

Через несколько минут я услышал неровную поступь доктора Геббельса. Увидев мою приписку, он спокойным, но властным тоном потребовал тотчас же внести исправления, что я и сделал в его присутствии. Потом он обернулся ко мне и с проступившим на лице волнением спросил:

– Вы понимаете, что ваше разгильдяйство может стоить мне головы?

Я усмехнулся:

– Я внес изменения против вашей воли, и я один буду нести ответственность. Вам прекрасно известно: несмотря на то, что его, несомненно, судили, за границей нас не поймут, если не будет слов о военном трибунале.

Геббельс взорвался. Он выкрикнул что-то о «буржуазном малодушии» и удалился».

У Геббельса были веские причины так тревожиться. Он так же хорошо, как и Фрицше, сознавал, что мир с большим подозрением отнесется к сообщению о смерти Рема, что даже немцы не смогут удержаться от лишних разговоров и пересудов и что лучше было бы добавить несколько слов о приговоре трибунала. Но в то же время тысячи людей знали, что никакого суда не было и не могло быть. Геббельс был слишком хорошим мастером пропаганды, чтобы не понимать, что вынужден совершить грубейший промах в столь тонком вопросе.

В тот вечер он объявил по радио о «заговоре» Рема и о справедливом наказании, постигшем негодяев. Гитлер сам участвовал в подготовке информации об этом, как его потом называли в зарубежной печати, «внутреннем деле». Он признал все те факты, которые и без его признания были общеизвестны. Через несколько дней, 11 июля, Геббельс мог сказать: «Правительство не пытается скрыть от общественности те свои действия, которые, вероятно, могли бы стать объектом критики. Оно предпочитает действовать открыто, чтобы люди сами могли убедиться в необходимости принимаемых мер».

10

В девять часов утра 2 августа голос Геббельса вновь прозвучал на немецком радио. На этот раз сообщение было коротким: рейхспрезидент Гинденбург покинул этот мир. Он завещал похоронить его прах в родовой усадьбе в Нейдеке и пожелал, чтобы на похоронах присутствовали только ближайшие родственники. Геббельс заполнил страницы немецкой прессы некрологами, в которых восхвалял Гинденбурга как одного из величайших деятелей Германии. Однако с последней волей фельдмаршала он не посчитался. Живой пропагандист оказался сильнее мертвого рейхспрезидента. Тело Гинденбурга перевезли в Танненберг в Восточной Пруссии, где почивший полководец одержал одну из самых крупных своих побед в Первой мировой войне. Над свежей могилой звучали речи, а Геббельс поставил грандиозный спектакль, сравнимый разве что с нюрнбергским партийным съездом.

На самом деле покойный никогда не обладал подлинным величием. Изрядная доля ответственности за поражение в войне лежала на нем, да и в том, что в послевоенные годы Германии приходилось затягивать пояс потуже, была его вина. По убеждениям он был ярым монархистом и не стал преданно служить республике, хотя и принес клятву на конституции. Обладая весьма посредственными умственными способностями, он хвастал тем, что за всю жизнь прочел от силы полдюжины книг. В его пользу можно было сказать одно: он всегда питал сильное отвращение к Гитлеру и еще более сильное – к Геббельсу. Свое презрительное отношение к ним он был вынужден скрывать, но преодолеть свои чувства никогда не мог. Старый вояка, должно быть, инстинктивно понял всю сущность Геббельса, он увидел в нем нигилиста. У Гинденбурга все же были некоторые достоинства и вера в свои идеалы, а у Геббельса, подсказывало ему чутье, никаких.

Несколько часов спустя после кончины Гинденбурга армия была приведена к присяге на верность Гитлеру. А еще через двенадцать дней в Берхтесгаден явился фон Папен и вручил Гитлеру завещание покойного президента. Как только его обнародовали, поползли слухи, что завещание поддельное.

Для сомнений и подозрений было предостаточно причин. Итак, в конце концов завещание обнаружилось, и лежало оно в конверте, запечатанном большими сургучными печатями. Но чтобы его найти, вовсе не был нужен громадный срок в двенадцать дней, тем более если учесть, что Гинденбург был не в состоянии его написать без помощи своего сына или Мейсснера, статс-секретаря (Гинденбург никогда не пользовался услугами машинисток). «Затеряться» оно тоже не могло, так как, по легенде, было составлено в замке Нейдек, откуда Гинденбург перед смертью никуда не выезжал.

5 августа министр пропаганды известил британских корреспондентов о том, что завещание отсутствует, и за весь период между кончиной Гинденбурга и чудесным появлением завещания ни одна немецкая газета ни словом не обмолвилась о его возможном существовании. Это означало только одно: циркуляры министерства пропаганды запрещали под каким-либо видом упоминать о нем.

Но еще более показателен стиль самого документа. Гинденбург никогда не был замечен в склонности к литературным оборотам немецкого языка. Его мемуары писали специально нанятые люди, владевшие пером. А его многословное завещание пестрело несвойственными ему выражениями. Так, например, он назвал себя «фельдмаршалом мировой войны», то есть теми же словами, которые изобрел Геббельс во время последней избирательной кампании. Гинденбург непременно использовал бы правильное название воинского звания: генерал-фельдмаршал. Гитлер именовался не иначе как «мой канцлер». Но так мог бы сказать сюзерен – император или король, – но никак не Гинденбург. Весь тон был слишком высокопарным, а иногда даже встречались выражения вроде «знаменосец культуры Запада» или «юдоль страданий и слез, где царит угнетение и саморазрушение». Это были типичные клише нацистской пропаганды.

Гитлер упоминался в «завещании» несколько раз, в то время как о любимом и почитаемом Гинденбургом кайзере не было ни единого упоминания. Ничто не выражало его верноподданнических чувств к монарху. И наконец, несмотря на его глубокую религиозность, ни о Боге, ни о религии не было сказано ни слова. Одного этого более чем достаточно, чтобы считать, что документ был сфабрикован. Он мог быть написан только кем-то из узкого нацистского круга, кем-то из тех, кто в последние годы стоял в жесткой оппозиции к Гинденбургу. Одним казалось, что «завещание» подделал сам Гитлер. Другие, и среди них французский посол Андре Франсуа-Понсе, полагали, что подделка – дело рук Геббельса.

«Пропаганда – жесткая доктрина, она проистекает из живого и глубокого воображения», – заявил Геббельс несколько дней спустя на партийном съезде в Нюрнберге. Как иллюстрацию к своим словам он мог бы привести поддельное гинденбурговское завещание.

11

«Нынешнее положение Германии в сфере внешней политики напоминает время 1910–1913 годов, – написал Геббельс в одном из своих секретных циркуляров. – Непримиримым врагом Германии, как Веймарской республики, так и национал-социалистического правления, является Франция». Его послание предназначалось исключительно агентам за рубежом. С другой стороны, было необходимо убедить французов в том, что нацисты желают мирного франко-германского сотрудничества. С этой целью некто Отто Абец, молодой человек из Германии, связался в конце 1934 года с писателем Жюлем Роменом. Последний в то время являлся президентом международного Пен-клуба, который за несколько месяцев до описываемых событий выступил с осуждением преследований еврейских и нееврейских писателей-либералов в Германии и полыхающих костров из книг. Мсье Ромен был пылким пацифистом, наивно веровавшим в то, что мир можно сохранить усилиями «людей доброй воли»^[45].

Абец и представился писателю таким «человеком доброй воли». Он организовывал поездки французской молодежи в Германию, а теперь предложил Жюлю Ромену помочь ему с приглашением группы молодых немцев во Францию – с тем, чтобы укрепить культурные связи. Наконец, он пригласил и самого мэтра в Берлин выступить перед немецкой молодежью. В Жюле Ромене взыграло тщеславие. Он принял предложение в ноябре 1934 года. При входе в Берлинский университет его приветствовали сотни эсэсовцев, тысячи членов гитлерюгенда выстроились перед ним, в его честь звучали фанфары. Еще никогда частному лицу не оказывали такой прием в Германии. И Геббельс не преминул подчеркнуть это при встрече с писателем, которая состоялась на следующий день. Он жал ему руку и уверял, что речь, произнесенная Роменом, произвела на фюрера сильнейшее впечатление. Речь тут же перепечатали все газеты, естественно по указке Геббельса. Жюль Ромен был крайне польщен. Он хотел верить, что способствовал великому делу единения немецкой и французской молодежи. Вряд ли ему когда-либо приходило в голову, что, по сути, он выступил в роли бесплатного рекламного агента доктора Йозефа Геббельса.

Вопреки опасениям Геббельса завоевать французскую прессу оказалось еще легче. Интервью с Гитлером появлялись на первых полосах. Мадам Титайна, лучший репортер «Пари суар», самой крупной по тиражам газеты на континенте, едет в Берлин, и там ей улыбается удача: она берет интервью у самого фюрера. Точно так же поступает Бертран Жувенель из «Паримиди». Похоже, издатели не думали, что подобными публикациями создают Гитлеру рекламу стоимостью в многие миллионы. То же самое можно сказать и о британской прессе, хотя и с некоторыми оговорками. К примеру, лондонская «Санди экспресс» опубликовала статью Геббельса, где тот опровергал сообщения о бесчеловечных преступлениях, творимых в Германии. Специалистом по интервью у нацистских главарей стал Уорд Прайс из «Дэйли мэйл», которой владел лорд Ротермир. После процесса по делу о поджоге рейхстага он стал рупором гитлеризма и неоднократно заявлял, что оправдание Димитрова – позорная судебная ошибка. 9 марта 1935 года он предоставил Риббентропу возможность выступить с утверждением, что Германия не вооружается.

12

16 марта 1935 года министерство пропаганды пригласило немецких и иностранных журналистов на пресс-конференцию, где доктор Геббельс должен был выступить с заявлением «чрезвычайной важности». В небольшом конференц-зале собралось около сотни человек, и через несколько минут ожидания вошел торжественный и значительный Геббельс. Он зачитал новый указ Гитлера о восстановлении всеобщего военного обучения и призыве новобранцев в создаваемые вооруженные силы численностью в двенадцать армейских корпусов, что было равно тридцати шести дивизиям.

А потом Геббельс написал одну из своих самых бесстыдных статей, где обосновывал необходимость новых мер. Она была озаглавлена «Ясность и логика». «Германия с недоумением наблюдает за тем, как повели себя европейские столицы после опубликования указа о возрождении вермахта. Нам казалось, что мир воспримет это событие с явным облегчением и чувством удовлетворения. Германия совершенно открыто заявляет о своих намерениях, и это является необходимым, если не обязательным условием для логичной и плодотворной оценки международного положения». С непревзойденным цинизмом Геббельс продолжал: «Долгое время утверждалось, что Германия скрытно перевооружается, и это вызывало беспокойство официальных кругов за рубежом. Не раз высказывались пожелания, чтобы Германия раскрыла свои тайны». Сейчас, по мнению Геббельса, пожелание исполнилось. «Исторический шаг фюрера заключается в том, что он положил конец всяческим спекуляциям. Теперь миру известно действительное положение вещей».

Посланцы британского, французского и итальянского правительств встретились в Италии в городе Стреза и выразили свой протест против односторонних действий Гитлера. На том дело и остановилось. 18 июня 1935 года англичане заключили с германским послом по особым поручениям Иоахимом фон Риббентропом военно-морской договор, по которому Германия получала право иметь свой флот в пределах 35 процентов от суммарного тоннажа британского флота. В своем первом же комментарии Геббельс заявил, что договор доказывает мирные намерения Германии.

К тому времени Италия под предводительством Муссолини уже вторглась в Абиссинию^[46]. Единственный голос протеста против диктатуры и агрессии раздавался из-за Атлантического океана.

3 января 1936 года Франклин Д. Рузвельт выступил перед конгрессом США с речью: «Пришло время, когда американский народ должен обратить внимание на растущее зло, на явную агрессию, рост вооружений, утрату стойкости, то есть на положение, которое порождает предпосылки, ведущие к трагедии всеобщей войны».

Доктор Геббельс был первым, кто осознал, что появился противник, представлявший серьезную угрозу Гитлеру и его планам. Уже в вечерних газетах 4 января по его директиве газеты напечатали комментарий к речи Рузвельта: «Американскому ли президенту заботиться о делах в Европе и Африке?»

13

Следующий демарш Гитлера начался таинственно. Около семи часов вечера 6 марта 1936 года несколько служащих министерства пропаганды были вызваны на работу. Никто не знал, что происходит. Когда они прибыли, им сообщили только то, что им запрещено пользоваться телефонами и покидать здание. Лишь приближенные к Геббельсу люди были в курсе предстоящих событий. Тем же вечером ведущие представители немецкой печати получили приглашение явиться к восьми часам утра следующего дня в Помпейский зал на важное совещание. Были также приглашены несколько иностранных корреспондентов.

Сразу же возникло множество толков, все гадали, что кроется за приглашением. Одни полагали, что министерство пропаганды готовится объявить о спуске на воду новой сверхмощной субмарины водоизмещением пять тысяч тонн, другие утверждали, что речь пойдет о новом дирижабле, оснащенном техническими новинками. Потом радио объявило, что Гитлер на следующий день в полдень собирает рейхстаг для важнейшего заявления. В течение ночи сотрудникам Геббельса стало известно, что тот готовится к новым выборам. Но зачем и какие выборы могли понадобиться Гитлеру, если в стране осталась одна партия? Новости медленно шли по кругу из кабинета в кабинет министерства пропаганды: через несколько часов подразделения германских вооруженных сил войдут в долину Рейна, которая по Версальскому договору должна была оставаться демилитаризованной зоной, а Гитлер решил распустить рейхстаг, чтобы дать немецкому народу возможность посредством новых выборов одобрить свершившееся.

На следующее утро ожидавших газетчиков препроводили в Помпейский зал, где они оказались пленниками.

Все выходы охранялись эсэсовцами. Через полчаса их накормили бутербродами и отвезли в аэропорт, где посадили на самолеты. Только при взлете они узнали, что летят в Кельн, Кобленц и Франкфурт, дабы стать свидетелями того, как германская армия маршевыми колоннами войдет в долину Рейна.

Тремя часами позже Гитлер объявил эту новость ликующему рейхстагу. Радиостанции всего мира трубили о неслыханном событии. Экстренно собирались кабинеты министров во всех европейских столицах, за исключением Лондона: 7 марта была суббота, и все официальные лица с Даунинг-стрит разъехались на уик-энд за город. Введя войска в долину Рейна, Гитлер нарушил свое же обещание, но опять против него не приняли никаких действенных мер. Между тем Геббельс развернул мощную кампанию поддержки, и 29 марта вдруг обнаружилось поразительное единодушие у немцев, принявших участие в новых выборах: 99 процентов населения пришло на избирательные участки, и 98,8 процента из них одобрили Гитлера, отправившего части вермахта в долину Рейна. Едва ли кто в Германии сомневался в подлинности этих результатов. Пассажиры, летевшие на дирижабле «Гинденбург» тоже приняли участие в голосовании. На борту было 40 человек, за Гитлера отдали свои голоса 42.

14

В начале августа 1936 года Геббельс устроил самый большой в своей жизни прием. Действие происходило на его новой загородной вилле в Шваненвердере на островке озера Ваннзее, где обитали самые состоятельные и утонченные семейства Берлина. Деньги на приобретение виллы дал ему Гитлер. На лужайке перед домом натянули тенты. Гостей на остров доставляли на катерах. Угощение было непривычно богатым и изысканным для уклада дома Геббельса. Шампанское лилось рекой. Веселье длилось до поздней ночи, оркестр без остановки играл танцевальную музыку, и даже был фейерверк.

Хозяева – Магда в белом вечернем платье из органди^[47] и Геббельс в белом двубортном костюме – веселились вместе со всеми. Они могли быть довольны: у них собрались люди с именами. Да к тому же у многих имена звучали на иностранный манер. Тут были немцы, французы, англичане, американцы, итальянцы… Наступило время Олимпийских игр.

Спорт в Третьем рейхе тоже относился к ведомству министерства пропаганды и, по мнению Геббельса, был превосходным средством поддержания национального энтузиазма и международного престижа. Побеждал не сильнейший, а немец – гласил его девиз. А если уж победа волею судьбы доставалась кому-то другому, то этот другой непременно должен был быть арийцем.

Победа немецкого боксера Макса Шмелинга над Джо Луисом на нью-йоркском стадионе «Янки» летом 1936 года пришлась как нельзя более кстати. Исход боя стал большим сюрпризом для многих знатоков, предрекавших, что у Джо Луиса не будет затруднений во встрече с немцем, который был значительно старше. В Германии, напротив, никто не сомневался в победе Шмелинга. Чтобы самый сильный человек самой сильной в мире нации позволил себя побить неарийцу, да к тому же негру – такого просто не могло быть. Сам Гитлер и, разумеется, Геббельс послали Шмелингу поздравительные телеграммы. Геббельс тут же воспользовался случаем и устроил ему в Германии триумфальную встречу, которой не постыдился бы Древний Рим.

Берлин был выбран столицей Олимпийских игр еще в 1932 году, до прихода Гитлера к власти. Начиная с 1933 года во всем мире все многочисленнее становились ряды тех, кто протестовал против проведения Олимпиады в стране, где у власти стояли люди, проповедовавшие разделение рас на высшие и неполноценные и где с таким жаром пропагандировали милитаризм. Им отвечали, что «спорт не имеет ничего общего с политикой» и что несправедливо и неспортивно менять решение в последнюю минуту. Поборники «справедливости» и «спортивной чести» не замечали, как нацисты, а в особенности Геббельс, нещадно эксплуатировали тот же самый спорт, чтобы доказать, что гитлеровский режим приемлем во всех аспектах. Геббельс старался как мог скрыть вопиющие противоречия. В одной из своих речей он договорился до того, что пожелал посредством Олимпиады «установить мир во всей мировой прессе».

Одновременно Олимпийские игры явились прекрасным средством поднять престиж Германии за рубежом. Было сделано все, чтобы произвести благоприятное впечатление на иностранцев. На несколько недель были убраны таблички, запрещающие евреям входить в отели, сидеть в кафе или отдыхать на пляжах. Был приостановлен выпуск антисемитской газетенки Юлиуса Штрайхера «Дер штюрмер»^[48].

Иностранцы попались на его уловку. Они славно провели время в столице и стали сомневаться в правдивости сообщений о концентрационных лагерях и гестаповских застенках. Зарубежные спортсмены увезли с собой незабываемые впечатления от таланта главного постановщика Олимпийских игр – Геббельса. В одном только случился неприятный казус: невзирая на превосходство арийской расы, Олимпиада еще раз подтвердила высочайшее мастерство выдающегося спортсмена – американского негра^[49]. Однако такое ничтожное обстоятельство не могло отразиться на общем великолепии представления.

15

30 октября Геббельс опять стоял на трибуне берлинского «Шпортпаласта». Казалось, совсем немного времени минуло с того дня, когда в столице появился бедный, никому не известный молодой человек. С тех пор прошло десять лет, и он стал одним из самых могущественных людей в Германии, если не в Европе.

В своем выступлении Геббельс говорил о прошедших годах, как бы оглядываясь на пройденный путь. Он рассказывал, как в 1926 году фюрер приказал ему ехать в Берлин и как он был рад подчиниться. Гитлер слушал его речь у себя в рейхсканцелярии и понимал, что Геббельс слегка перестарался. Он усмехнулся и сказал своему окружению: «Давайте преподнесем Доктору сюрприз». Через четверть часа он стоял рядом с Геббельсом и произносил короткую импровизированную речь. «Гауляйтер вовсе не был так уж рад ехать в Берлин, как сейчас притворяется. Тем более значительными следует признать его победы» – таков был смысл слов фюрера.

«Без вас я никогда не смог бы завоевать Берлин, мой дорогой доктор Геббельс, – говорил он с теплом. – Без вас я никогда не смог бы создать наш пропагандистский механизм, самый мощный в мире… Я знаю, что вы сейчас испытываете, мой дорогой доктор Геббельс. Я так же, как и вы, взволнован нашими успехами, но ими мы в первую очередь обязаны вам… Ваше имя никогда не исчезнет из истории Германии!»

27 декабря 1936 года в Германии впервые было введено потребление жиров по карточкам.

Глава 3

Интерлюдия

1

До 1936 года произошло много разных событий. В Испании мятежники под предводительством генерала Франсиско Франко ввергли свою страну в гражданскую войну. Нацистская Германия была первой державой, формально признавшей правительство Франко, о чем мир узнал из интервью Геббельса в ноябре 1936 года, непосредственно перед тем, как фашистов остановили под Мадридом.

Немецких «добровольцев» послали в Испанию еще в июле. Позднее Геббельс признал этот факт совершенно открыто. В одной из статей он пояснил: «Когда авторитарные государства вмешиваются в конфликты, ими движет исключительно чувство национального бескорыстия, берущее свое начало в их обязательствах по отношению к Европе…» Немецкая военная пропаганда – так же как и люфтваффе – должна была пройти испытания в сражающейся Испании.

У Геббельса появились обширные возможности выказать свои таланты, как, например, когда германские военно-воздушные силы устроили напоказ «пробу силы» и 3 мая 1937 года стерли с лица земли маленький городок Гернику. Геббельс ожидал от оскорбленного мирового сообщества вспышки негодования, поэтому его пропагандистская машина стала забрасывать мир сотнями историй о «красном терроре». 9 сентября 1937 года он выступил с длинной речью, где якобы раскрыл «правду» об Испании и предостерегал мир о неизбежности коммунистической диктатуры в случае поражения Франко.

После одной из тяжелейших избирательных кампаний в американской истории на пост президента был переизбран Франклин Д. Рузвельт. По указанию министерства пропаганды немецкая пресса заняла нейтральную позицию. Соединенные Штаты являлись дружественным государством, а любого вмешательства во внутренние дела дружественного государства следовало всячески избегать. Однако Рузвельт вновь недвусмысленно дал понять, что остается противником любых форм диктатуры. Одного этого было более чем достаточно, чтобы пробудить вражду всего нацистского руководства, и Геббельса в частности. Последний тогда дал указание прессе всячески принижать значение победы Рузвельта, которую во всем мире встретили с удовлетворением и даже радостью. На масштабное мировое событие отводилось всего несколько строк.