Текст книги "Любовник из провинции"
Автор книги: Ксения Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
– Я – твой отец и хочу знать, что же у тебя за цели? – он сказал это потверже, но все так же по-доброму, хотя в душе опять бушевала гроза: "цели у нее"! Б....! Цели! Перепихиваться с мозгля
ком! И чем интересно? У такого и любилки, поди, нет.
Но сказать все это папа не посмел.
– Папа, – сказала Нэля очень твердо – она решила открыть отцу все, потому что уважала его, любила и считала хоть и вспыльчивым, но вполне разумным, – ты не должен сердиться. Выслушай меня и пойми (Трофим Глебович несколько успокоился – уж очень уверенно начала Нэля, не сбиваясь и не теряя лицо, как говорят. Может, чего умного и скажет?..). Я люблю Митю, а он любит меня. Митя
– талант. Все об этом знают. Я хочу быть ему женой. Помощницей. Секретарем, домработницей, матерью его детей – этого мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Разве не так? Если все это делать с любовью и душой. И в ответ получать и любовь и дружбу. У меня все.
Наверное, вся вселенская тоска, которую Трофим Глебович не смог скрыть, отразилась в его глазах, потому что Нэля уже с раздражением и слезами в голосе крикнула: ты можешь понять, что я не хочу учиться! Мне нравится готовить обеды! И Митя станет знаменитым, вот увидишь!
И закончила: назло всем!
Трофим Глебович понимал, что своею властью он сейчас может вызвать машину и силой приказа заставить Нэлю поехать в институт и так далее... Но. Но он боялся своей дочечки, он чувствовал в ней ту самую силу, которая играла в нем и дотолкала крестьянского парня до кресла министра. Нет, с его дочечкой так поступать нельзя – не дай Бог, сорвется и уйдет куда-нибудь со своим Митей, и не дозовешься ее, не допросишься вернуться в родной дом. Поэтому он выбрал вялый, явно пораженческий вариант.
Он сказал,– хорошо, Нэля, только не кричи так. Я хочу поговорить с ним.
И хотя не собирался сегодня на работу, вдруг уехал, вызвав машину.
Митю в большой перерыв вдруг вызвали в деканат и он пошел туда на ватных от страха ногах, – что и где случилось? В трубке, которую как оружие сжимала его вспотевшая рука, раздался боевой голосок Нэли: папа приехал. Бушевал как гроза. Вечером будет с нами говорить, но ты ничего не бойся.
Митя прошептал: хорошо,– и поплелся из деканата.
За ним с интересом следила секретарь. Она удивлялась, как такой маленький и невзрачный мальчик имеет столь оглушительный успех у девчонок? Она, конечно, слышала, как он поет и видела, как преображается он на эстраде... Но ведь потом-то он становится снова тем, что есть?.. А тут еще дочка министра звонит в деканат... Чудны дела.
Митя плелся в нэлин дом нога за ногу.
Шел заснеженными бульварами, по скользкой дорожке, и думал о том, что вот сегодня решается именно его судьба. Не Нэли,– Его.
Митя не сомневался, что папа будет орать и, как говорится, топать ногами... И что ему, Мите, останется делать? Как благородный гордый мужчина, он должен будет взять свою жену за руку и достойно уйти, уведя ее с собой. Куда? На бульвар? На мерзлую скамейку?
Или выслушать и вытерпеть все и бросится папе в ноги, прося прощения?
Этого ему делать не хотелось.
Тогда – что? Уйти самому? Обратно в общежитие? К Спартаку? Это было бы самое лучшее из всех вариантов, но... Но отныне и навсегда – Нэля его жена и он не имеет права отказываться от нее и доставлять ей горе. Отныне они навеки неразделимы. И потому Митя, хотя и медленно, но продвигался вперед, ничего пока не решив, кроме того, что он – в ответе за Нэлю, свою жену.
Трофим Глебович, накрученный с утра, был разозлен митиным опозданием и потому вопреки своей установке – быть тихим и спокойным, – встретил будущего зятя резко: а-а, герой! Мог бы и не припоздняться, я-то во время, хотя мои дела и твои... – тут Трофим замолчал, потому что увидел сверкнувший гневом взгляд дочери.
... Сейчас, подумал он, начнется скандал и чем он закончится неизвестно...
Дрогнуло у Трофима ретивое.
Митя пробормотал: извините, Трофим Глебович, поезд в метро стоял минут десять.
Нэля при полном дальнейшем молчании подала на стол. И беспрекословно ушла, когда Митенька-муж вдруг суховато, но с затаенной нежностью сказал ей: Нэлечка, извини, но нам с Трофимом Глебовичем надо поговорить вдвоем.
И Трофим вдруг размяк – ему подумалось: любит. Может, и вправду у них получится?.. Но уж больно мозглеват этот Митька! Ах, ты, беда какая!
Он вспомнил слова жены, когда они уже с чемоданами выходили из их киевской квартиры: смотри, Троня ( жена так его называла), не прозевай Нэличку!
И он раздраженно кинул в ответ: да брось ты, кликуша нашлась!
Но это скорее было не против жениных слов, а против нее самой – белой расплывшейся бабы с редким перманентом и необъятной задницей, про такую говорят – как стул. Трофим любил худеньких и быстрых,– такие находились.
Они сидели за чаем и молчали, пока Трофим Глебович предавался мрачным мыслям, а Митя собирался с духом, чтобы произнести честный монолог об их с Нэлей судьбе и жизни. Но монолог пока не давался, а папа окончательно решил, что все у них наверное, уже совершилось и теперь надо следить, чтобы этот заморыш не исчез со своим зашарпанным чемоданом, кто его знает!
... Ладно уж, горестно подумал папа, пусть поживут, а через годик Нэлька сама его раскусит и не вспомнит, как звали...
– Ну, рассказывай, Дмитрий, что тут у вас происходило, чем, как говорится, жили-не тужили.
Если Нэля считала, что молчанием добьешься большего, чем словами, то Митя, – наоборот, – верил в силу слова и теперь раскрыл папе, что они с Нэлей уже фактически муж и жена...
С будущим тестем Митя обязан быть честным.
Закончил Митя следующим пассажем: Трофим Глебович, поверьте, я люблю Нэлю и она любит меня. Я люблю ее давно ( Митя как-то
вдруг уверился в этом) и прошу вас ее руки...
Митя остановился, вспотел и никак не мог решить – вставать ему или нет?.. Он продолжал сидеть и чувствовал, что совершает неловкость, грешит против хорошего тона, как сказала бы бабушка. И катастрофически покраснел.
Но Трофим не заметил этих терзаний и рефлексий, он воспринял только слова Мити – и его достойное поведение.
С души свалился камень, не камень – скала: муж – это муж, а не проживающий на их площади молодой человек...
Теперь надо было решать с другим.
– А как институт? – спросил Трофим Глебович.
– Что? Нормально...– Митя удивился вопросу, потому что Нэля еще не сообщила ему о своем решении.
– Она же его бросить собралась. Приемы тут для твоих почитателей устраивать, дура, – не выдержал все-таки Трофим.
– Бросить? Она мне ничего не говорила, – так же удивленно протянул Митя, а Трофим подумал: ну и дурак ты, парень. Она из тебя веревки будет вить, но это и неплохо...
Вслух же он сказал: "Короче, женитесь, раз уж приперло, куда денешься. Но институт бросить – ни-ни! Ты учишься и она. Живете здесь, никаких съемных хат. Баловства, пьяни, гулянок не потерплю. Выгоню. Будешь плохо учиться – выгоню". – Все это Трофим говорил не грозно, но веско и как-то оскорбительно, – будто он, Митя, паршивая приблудная собака!..
Как бы он хотел сейчас встать и уйти, уведя с собой Нэлю! Но пока ему было некуда ее уводить и можно было только гневно мечтать о таком времени.
Трофим недаром слыл умелым руководителем, он заметил, что Митя расстроился и понял, что несколько перегнул и тут же сменил тон на дружеский...
– Давай, – сказал Трофим простецки,– Дмитрий (Митя радовался, что папа не знает его настоящего нелюбимого имени...), позовем
мою и твою Нэльку и выпьем, у меня заветная бутылочка есть – виски шотландское, настоящее.
Потом они сидели втроем, благостные и довольные друг другом. Этому способствовала волшебница и чародейка, искусница и баловница, заключенная в красивую бутылку, – но не все ли равно, какая бутылка и что там налито, главное – градус!..
А Нэля, пока они беседовали вдвоем, наделала салатов и поджареных хлебцев с сыром и зеленью, доказывая, какая она хорошая хозяйка.
Папа, подпив, вроде бы даже полюбил Митю и скептически обозрев его лучший костюм, написал какую-то бумажку в первую секцию ГУМа, где одевались родственники больших людей, и сказал, что к свадьбе Митя будет одет и красиво и дешево.
Митя попробовал было отказаться из чувства собственного достоинства, но Нэля широко раскрыла глаза: Митя, ты же мой муж и папин зять!..
И папа подхватил тут же: и это, Дмитрий, накладывает на тебя некоторые обязанности – быть хорошо, но скромно одетым. Хорошо себя вести. Любить жену и Советскую власть. И подрасти! – Уже заржал в конце папа, выдав свой свод законов.
На последнее Митя подобиделся и заявил, что Наполеон был маленького роста, но на голову выше всех своих высоченных генералов и жена его, Жозефина, была на голову выше Бонапарте, но это ничего не значило, и вообще, Митя собирается расти, но совсем в другом смысле...
– Вот это правильно! – грохнул по столу кулаком захмелевший папа, ты, давай, учись на пять, а там не волнуйся, подможем!
Нэля блестящими от счастья глазами смотрела то на одного, то на другого и кивала головкой.
А папа летел на крыльях чародейки-волшебницы.
– Я ведь тоже, Дмитрий,– шептал он Мите, подмигивая глазом на Нэлю, не очень-то, чтобы баба ученой была. Пусть пироги печет и выглядит, как пава-королева... Но Нэлька не девка, а целое Министерство! Голо-ва-а! Ей учиться надо. Окончить институт честь-по чести, а там видно будет, может в загранку махнете... Ты язык-то учи как следует! – Вдруг сурово приказал папа и Митя ответил: я и учу, – а сам хватал под столом коленки Нэли, изнемогая от острого желания быть с ней.
Нэля сбросила его руку, и – умница! – взяла чайник и пошла на кухню. Тут же вскочил и Митя, пробормотав, что идет в туалет, но папа уже сильно захмелел и сидел, пригорюнившись и не замечая, что комната опустела.
Митя, догнав Нэлю у кухни, отнял у нее чайник, поставил на пол и тут же, у двери кухни, яростно овладел ею и Нэля не возражала, а вполне была довольна и даже помогала ему, став гибкой и пружинистой, и нисколько не стесняясь того, что стоит она совсем не в эстетической позе, выставив для Митиных забав свой кругленький задок и держась руками за ручку двери.
Они уже ничего и никого не боялись – с сегодняшнего вечера, с благословения папы они стали мужем и женой.
Свадьбу сыграли тихую, хотя папа хотел пир на весь мир, но Нэля была беременна и чувствовала себя плохо – ее тошнило с утра до вечера и она почти все первое время беременности лежала.
Даже любимому Митечке теперь от нее не доставалось ничего – она не хотела.
Митя написал маме и бабушке, сообщил, что женился, немного рассказал, как и где живет и извинился, что на свадьбу не пригласил. Но решено было отпраздновать, когда родится первенец – вот тогда, скопом, за все и отгулять.
От мамы и бабушки долго не было ответа, а потом пришло письмо, – как всегда от мамы, с бабушкиной припиской.
Мама, конечно, рыдала и писала о том, что Митя сделал все слишком рано и что сразу ребенок... – этого мама даже предста
вить не может, потому что сам Митя – еще ребенок...
Письмо было горестное, сумбурное и ни слова о Нэле, жене Мити, все о нем и о нем: сетования и ахи...
Бабушкина приписка была даже суховата. Она поздравила Митю и Нэлю, написала, что, конечно, рановато, но она так и думала...
И в конце бабушка вдруг вскользь заметила, что Мите не следовало уезжать в Москву.
Вот такое письмо получил Митя и расстроился. Чем-то письмо его растревожило и он даже не стал показывать его Нэле, сказав, что там одни поздравления.
Немного прошло времени, как Митя стал папой. У них с Нэлей родился сын, которого они с обоюдного согласия назвали Дмитрий, второй Митя. Нэля, естественно, бросила институт и тут уж никто не возражал – маленький ребенок, кормежка, то и се...
На гражданские "крестины" приехала митина мама ( бабушка сказалась старой и слабой, а на самом деле впала уже в такой период жизни, когда даже личная жизнь ее любимого внука становится менее интересной, чем то, что приблудный котенок научился писать в унитаз...) и мама Нэли.
Кумы были настолько разными, что никак не находилось хоть что-то, что их бы объединяло. Даже общий внук вызывал разные эмоции.
Митина мама заплакала, когда увидела лежащего в колясочке крошечного человечка – СЫНА ЕЕ МАЛЕНЬКОГО МИТЕЧКИ!
Она не могла поверить в то, что ее мальчик сделал вот этого мальчика, и плакала, плакала, как над дорогим покойником...
Даже Митя раздраженно сказал: мама, хватит, перестань же, в конце концов, неловко как-то...
– Да? – Безнадежно переспросила мама, – я больше не буду. И ушла в комнату, которую ей предоставили.
А нэлина мама, толстая, белая и большая ( в противоположность митиной...) была слишком активной: суетилась над ребенком, с нэлиными грудями, чтобы не начался мастит, поругивала папу за пьянство, Митю за то, что болтается под ногами и ничем не помогает и т. д.
Она стала главным человеком в доме и все просто мечтали, когда же она уедет в свой Киев.
Мама настаивала, чтобы Митя позвонил тетке Кире.
Митя не стал возражать и подумал, что, может быть, и стоит таким образом хоть формально помириться с теткой.
Но из дома почему-то звонить не хотелось, где царила пронырливая теща, которая все замечала, отмечала и становилась все более недовольной (ей не нравился ни Митя, ни его мама... Хотя кто ей нравился? Если подумать, то и никто ), и он пошел на улицу позвонить из автомата.
Войдя в промозглую будку, учуяв туалетный запах, Митя взял трубку и набрал номер... но тут же нажал на рычажок.
Мгновенно застучало сердце, вспотели руки и он явственно ощутил себя в теткиной квартире, в ТОМ времени, и из какого-то уголка памяти выплыла Елена Николаевна со своими голубыми блестящими глазами и пышными формами.
Он вспомнил и такси и соитие их рук на холодном дерматине сиденья и усмехнулся. Над своими дикими мечтами, желаниями и ощущениями тогда. Как это было далеко! Теперь он – мужчина и знает, ЧТО ЭТО ТАКОЕ!.. Он подумал в этом плане об Елене и что-то дрогнуло в нем... Захотел ли он ее? Он не понял, но ощутил одно – сейчас встреть он Елену Николаевну, он знал бы, как себя вести и куда пойти с ней и что с ней сделать... И эти мысли ужаснули его: значит, он вполне может изменить своей, – как он думал, – любимой жене Нэле? Вот так запросто? Он ощутил даже возбуждение, которое относилось к его воспоминаниям, но никак не к Нэле.
Митя не стал звонить тетке, сказав маме, что Кира уехала в командировку на полгода.
Мама совсем загрустила и собралась уезжать.
Ее особо и не задерживали. Теща, так та не скрывала своей радости, она считала, что митина мама может сглазить их счастье, настроить Митю против жены и семьи, и вообще,– не было в мире человека, которого теща не подозревала бы в различнейших гадствах и подлостях.
Митя проводил маму на вокзал, они поцеловались отрешенно и вдруг оба заплакали и сразу же каждый постарался с этим справиться.
Какой тоненькой стала ниточка, соединявшая их!
Потом он долго бродил по городу, – не хотелось идти домой.
Он вдруг ощутил возраст. Казалось бы, – смешно, восемнадцать лет... Но в эти годы он стал и мужем, и отцом, и долг ответственности настиг его. Отныне он – глава семьи.
И это так поразило его и ударило, что он понял, – надо срочно выпить, развеять эту непомерную тяжесть, внезапно осознанную им.
Разве он хотел этого? Разве он хотел стать отцом? Нисколько! Он просто захотел стать мужчиной, скорее испытать все на себе – и вот, что из этого вышло.
На "своем" бульваре он зашел в "деревяшку", так местные алканы называли павильон Пиво-Воды, и где главным действом было – пить водку, в стоячку. Стульев не полагалось.
Там было как всегда многолюдно и свободное место было только рядом с человеком в черных очках...
... Слепой, с радостью подумал Митя. Слепой, – значит, не станет лезть в душу и не будет настырно глазеть и требовать внимания.
Митя, как и полагалось, взял стакан водки, кружку пива и салат ( такого количества разного алкоголя он еще не потреблял).
Глядя на мутный, плохо отмытый стакан с прозрачной жидкостью он опять подумал о сыне и посчитал, что должен сейчас выпить за него,– это как-то снимет греховность митиных мыслей.
Пока Митя ничего не чувствовал к своему сыну, тем более, что день ото дня тот становился похож даже не на Нэлю, а на ее папу и ничего митиного не было в нем.
Выпитый почти залпом стакан водки привел его в короткий зверский шок. Мите показалось, что он вот тут, на заплеванном полу деревяшки умрет, скрючившись от ужаса и боли.
Но он не умер, а наоборот – через минуту почувствовал, как блаженное тепло разлилось по телу и мир вдруг заиграл ярчайшими красками. Радужным стал мир и веселым.
Митя со слезами счастья улыбнулся слепому и за один раз проглотил салат, показавшийся ему восхитительным. Он уже готов был бежать домой, валиться с Нэлей в постель и гулькать как голубь над колыбелью сына, – в такое он пришел состояние.
Но тут раздался голос слепого: похоронил?
Сказал это слепой утверждающе.
– Ага, – радостно ответил Митя, посчитав, что возражать слепому нельзя. – Ну и порядок, – охотно и с удовлетворением откликнулся слепой.
И вдруг Митя в своей безудержной эйфории схватил узластую руку слепого и стал ее благодарно трясти, на что слепой забормотал недовольно: ну ты чего, чего?..
Но на Митю удержу не было. Он завопил: давайте с вами выпьем, у меня сын родился!
Слепой поднял брови, вроде бы удивясь, но тут же снова утвердил: все равно, похоронил. Молодую свою жись. – И добавил, – возьми мне двести.
Митя помчался к стойке, взял себе пятьдесят, слепому двести грамм водки и пошел к столу, предвкушая хорошую философскую беседу...
Но слепой приказал: вали отседа. Домой. Не люблю в канпании пить. Иди, я сказал.
Митя не посмел ослушаться и даже не стал пить свои пятьдесят, придвинул стакан к руке слепого. И ушел.
Дома его уже нетерпеливо ждали, и когда он вошел нетвердой походкой, папа хотел взреветь, Нэля остановила его жестом и увела Митю в спальню.
Там она устроила ему тихий, но основательный скандал. Выходило, что у Мити задатки пьяницы, что его мало интересует семья, что, наверное, зря они сразу завели ребенка, лучше было бы сделать аборт и Нэле продолжить учебу, а там... Там посмотреть, смогут ли они составить настоящую семейную пару, Нэля в этом сейчас вовсе не уверена. Митя услышал из этого только – аборт и вскинулся: как? Ты могла бы убить Митеньку?
Это пронзило его ужасом и почему-то вспомнился слепой с его "похоронил"...
Нэля сама испугалась того, что сказала и истерично зарыдала, но тут Митя знал, как действовать, он задрал ей платьице, снял трусики и свершил то, что вершат все мужчины, успокаивая женщин. Истерика прекратилась. Все забыто. Только жажда тел занимала их.
Митеньке был месяц, а Нэля снова забеременела.
Узнав об этом, она долго втихомолку рыдала и пришла к решению, что надо делать аборт, а после предохраняться, ЛЮБОВНИК ИЗ ПРОВИНЦИИ
(Страсти и долги)
Роман в двух частях
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТРАСТИ.
На эти две фотографии, висевшие у них дома на стене в большой комнате, с детских лет любил смотреть Митя. А, если уж точно, то и не Митя Дмитрий, а Вадим. Митей упорно называла его с первого дня бабушка. За ней потянулись и другие, и мальчик стал Митей для всех, рожденный в 1950 году в красивом южном городе.
Фотографии эти разительно отличались всем: бумагой, качеством и, главное, – персонажами. Это были отец и дед Мити. На одной, в металлической тонкой рамочке, на желтовато-глянцевом плотном картоне, на фоне колонн и пальм, на гнутом венском стуле сидел, заложив ногу на ногу и сцепив на колене тонкие нервные руки, небольшой господин с бородкой – эспаньолкой, как тогда называли, – Митин дед. Он сидел так напряженно и нервно, и узкие глаза его были столь пронзительны, что чудилось, – у этого человека каждая минута на счету, и заскочил он к фотографу, господину Пиляцкину на секунду, дабы оставить свой нынешний облик, так и рвущийся куда-то с этого картона, – своим близким.
На втором фото – с унылым серым фоном, сидел за столом, чуть перекосившись, в затертом пиджачке и галстуке-веревочке, добрый и мягкий по виду молодой мужчина с близоруко прищуренными глазами. Это был Саша Кодовской, Митин папа. Маленький Митя смотрел на них и не мог сказать, кто же ему больше нравится? Конечно, дед был красивее, – блестел глянцевый картон, золотой обрез, металлическая рамка и дедов острый хищный взгляд. Но в серенькой фотографии отца было что-то такое, что вызывало щекот в носу и глазах, желание пожалеть отца и прижаться лицом к его пиджачку... Но, вы, сделать это было невозможно, – обоих не было на этом свете, спросить же, кто лучше, – у мамы или бабушки, – Митя стеснялся.
Но однажды бабушка, застав Митю перед этими фото, сказал: "Дед был великолепный человек. Деловой, энергичный и удачливый. И к тому же дипломат. Не то, что... – Она не продолжила, но Митя понял, про кого бабушка хотела сказать. И мама услышала, что сказала бабушка. И рассердилась.
–Конечно, если с утра до вечера нахваливать папу (деда Мити), то мальчик забудет об отце! – Сказала мама обиженно. – А дед вечно что-то придумывал, авантюрничал и прогорал! Ты сама мне об этом рассказывала!
–Неправда, не всегда, – гордо ответила бабушка, – дело с авиаторами у него было роскошное! И мы все лето провели а Италии. Мама нервно ответила:
–Подумаешь, ваша Италия! Меня еще на свете не было и мне нечего помнить! И. Обернувшись к Мите, прикрикнула: "Митя! Иди гуляй! Вечно ты толчешься там, где взрослые разговаривают!
А бабушка, блестя, как дед глазами, насмешничала: "конечно, что такое Италия! Чепуха! Вот комнатенка в коммуналке – это высшее достижение. Но извини, я больше не буду портить ребенка, – и выплыла из комнаты как парусник, готовый к абордажу.
Когда бабушка вышла, мама сказала Мите:
–Твой дедушка был замечательный человек, но у него были свои слабости и недостатки... Когда вырастешь, если захочешь узнать и понять, – узнаешь и поймешь. А бабушка в тот же день сообщила Мите, что его отец был человеком прекраснейшей души и обожал его, Митю. И маму Мити. Но ему не повезло... В чем не повезло папе Митя знал: отец умер, когда Мите был год. У него открылся застарелый туберкулез. О его ранней смерти говорили с печалью и до сих пор мама плакала, когда вспоминала его. А вот о том. Что произошло с дедом, не говорили никогда. Как будто он взял вдруг и исчез.
И все-таки Митя выбрал первым номером деда. И потому, чтобы не обидеть отца, любил его больше. А о деде бабушка нет-нет да и рассказывала внуку. О городах, где они с ним бывали, – городах с необыкновенными названиями: Париж, Ницца, Вена... Там у деда были какие-то миссии... Что это "миссия"? – спрашивал Митя и бабушка не объясняла, а начинала ворчать: " я старая, не помню, все перезабыла..." Но однажды на его приставания сердито ответила: "Дед был дипломатом и финансистом. У него в знакомых был – целый мир. И везде он мог достать деньги... Митя не унимался: "Он был разведчик? Да, бабушка?"
–Господь с тобой! – Испугалась она. – Он занимался заемами. Ладно, хватит, ты мне надоел со своими расспросами!
– И ты с ним ездила? – не унимался Митя.
– Ездила! – Уже раздраженно ответила бабушка.
– А потом? – Тихо спросил Митя.
– Потом я уехала...
– И никогда его не увидела? – Вдруг прозренчески угадал митя.
– Никогда... – Ответила бабушка и вышла из комнаты.
Мама Мити преподавала в школе французский язык, который знала с детства. Они с бабушкой дома часто переходили на французский и Митя, ничего не понимая, обижался. И как-то попросил бабушку научить его. Так, придя в первый класс, он свободно болтал по-французски. Учился хорошо, играючи, не просиживая за уроками дни. А, став постарше, заимел мечту, которая брала истоки из бабушкиных недомолвных разговоров о своем муже, Митином деде: он хотел стать Министром иностранных дел, ни много, ни мало. Иначе не стоит жить. О мечте своей скоро рассказал и бабушке и маме, – он был открытым мальчиком. Мама возмутилась и сказала бабушке:
– Ты знаешь, о чем мечтает твой внук?
Бабушка кивнула.
– Что это за мечта? Понимаю – героем, физиком, хирургом, – горячилась мама, – а то Министром!
– Не вижу в этом ничего плохого, – заявила бабушка.
– А я вижу! – Возбудилась еще больше мама. – Ему надо думать, как стать порядочным человеком и хорошим гражданином! Вот – главное! А он... -Мама чуть не плакала.
Митя удивился ее такой реакции и решил больше на тему своего будущего не говорить. Но о своей мечте сказал кому-то в школе, и пошла гулять молва , которая не напугала директора, когда докатилась до него, а обрадовала. Венценосная Митина идея попала в десятку. Последнее время эта лучшая школа в городе выдавала лишь среднеарифметических граждан. И тут явился мальчик со своей блестящей идеей стать одним из первых! И Митю стали лелеять.
Узналось, что он пишет стихи. Тут же организовали публикацию этих виршей в городской молодежной газете. Потом, на всякий случай поинтересовались, не играет ли чудо-мальчик на каком-нибудь музыкальном инструменте. Оказалось, что Чудо играет на фортепиано – бабушкина домашняя школа. Тут руководство школы впало в транс, и на педсовете было решено отправить Митю по путевке в Москву, в Институт Международных отношений.
На выпускном вечере на сцену актового зала пригласили Митину маму, усадили в кресло и благодарили за то, что она одна сумела вырастить и воспитать такого сына... Вспомнили и папу, который работал в той же школе учителем математики. Бабушку не вспомнили, даже на выпускной не пригласили. Но она нисколько не огорчилась. Ей было достаточно, что внук любит ее.
А мама вернулась с торжественной части совершенно счастливой. Она показывала бабушке Золотую медаль, путевку в МГИМО... И говорила, говорила... Что всегда знала, что всегда чувствовала...
Ехать в Москву надо было в конце лета, но Митя засобирался сразу после выпускного. Делать ему в родном городе было нечего. Сам город стал казаться маленьким и неказистым, хотя на самом деле был красивым, зеленым и величественным. Проходя по его улицам, Митя с высокомерием думал, как однажды приедет сюда, пройдет бульварами, – великим и неотразимым. И все встреченные знакомые будут восторженно шептать друг другу, что этот известный человек когда-то мальчиком жил здесь.
Как "золотому мальчику", ему полагалось общежитие, но был еще вариант, который мама отвергала, а бабушка приветствовала: в Москве жила двоюродная сестра Митиной мамы – Кира, Кира Константиновна. Мама считала, что Кира еще молодая женщина, живет хоть и в двух комнатах, но в коммуналке. Митя ей будет только в тягость. На что бабушка заметила, что Кира – одинокая, и Митя будет ей не в тягость, а в радость. После споров все же отправили Кире дипломатическое письмо, на которое быстро получили телеграмму: "Счастлива. Жду Митю".
Москва Мите не понравилась. Сильная летняя жара и тысячи приезжих взметали сухую пыль на привокзальной площади с
продавленным грязным асфальтом.
Боясь попасть в провинциалы (хотя это было видно даже ленивому), Митя не стал спрашивать, как проехать к Центру, где жила тетя Кира, а выбрав толпу погуще, справедливо полагая, что куда -нибудь она да выведет, последовал за ней.
Так он добрался до Садового кольца и тут все-таки задал вопрос насчет теткиного адреса. Оказалось, – недалеко.
Митя зашагал по Садовому, которое ему тоже не понравилось: вопреки названию, пыльное, с непреходящим гулом несущихся машин и без единого деревца.
Дома вдоль Садового своей беспросветной тусклой обыденностью наводили тоску.
Он глянул вверх, надеясь увидеть там чистые и свежие небеса своего детства... но нет! – над ним плотным потолком нависало московское сиротское серенькое небо.
Митя вдруг подумал, что ему трудно будет в этой Москве, которую он наверное, никогда не полюбит и которую он сам себе выбрал для жизни.
Он стоял на широчайшей лестнице старинного дома, перед высокой двухстворчатой дверью со множеством наклееных бумажек с фамилиями жильцов и количеством звонков.
"Звонить три раза",– значилось у фамилии тетки.
Тут он услышал позади себя низкий женский голос: вы не ко мне ли, молодой человек?
Он обернулся и только было собрался хоть что-то сказать, женщина улыбнулась: Митенька!? Похож на маму! Правильно?
Митя кивнул.
Тетка была высокой, средних лет (тридцать семь!) женщиной, с грубоватым лицом и острыми светлыми глазами. Она быстро схватила его за руку, протащила в квартиру по короткому коридорчику,
втолкнула в комнату, воскликнула, – я сейчас, забыла хлеб,– и
исчезла.
Митя остался стоять у порога вместе со своим чемоданом. Да, похоже, ни он, ни его чемодан не оказались по чину этой чисто убранной, обставленной красивой старинной мебелью комнате (за занавеской в дверном проеме, видимо, была вторая).
Пришла тетка и Митя бросился отбирать у нее авоську. Она отдала ее, усмехнулась и ткнула губами куда-то Мите в висок.
Тетка была значительно выше него. Теперь она не показалась Мите такой уж пожилой, – просто уставшей. Да и серый костюм полумужского кроя забирал те немногие краски, что были в ее лице.
Она потрепала его по волосам и ласково-смешливо сказала: вот и вырос Митечка, правда не очень.
То, что в первые же минуты их знакомства тетка сказала о его росте, обидело Митю, и он вдруг подумал, что тетя Кира – не добрая. Он покраснел.
Тетка увидела это, поняла, и рассмеялась по-доброму: я же шутя. Митечка оч-чень милый и мы будем дружить.
Митя, конечно, не мог понять, почему так наигран веселый кирин тон и почему она сразу сказала о его росте. Дело в том, что Кира была так же скована, как и племянник. Она видела его последний раз второклассником, ребенком, и теперь не могла найти правильный тон с этим полумальчиком-полуюношей.
Бездетная неумеха с чужим ребенком! Вдруг появившимся ниоткуда.
Все-таки они разговорились. И первый шаг сделал Митя. Он во время вспомнил о приветах и Кира с облегчением стала расспрашивать его о маме, бабушке, школе...
Разговаривая, Кира нарезала колбасу, сыр, хлеб, разливала по чашкам чай... Пояснила, что обедает на работе, дома ничего не готовит, чтобы не шляться в общественную кухню, но что теперь они будут обедать вместе, дома.
Они сели за стол и тетка Кира вдруг вздохнула, – обленилась старею... Когда я была у вас? Сто лет назад! Ну, ничего, теперь мы восполним пробел.
И от этих слов Митю оставило напряжение, которое началось в Москве и все не проходило.
Кира вынула из буфета белье, положила на зеленую бархатную кушетку и сказала: здесь ты будешь спать. Книги можешь читать
любые, но никому не давать. Гости – пожалуйста, но по договоренности со мною...
Митя слушал ее и думал, какие гости? Кто у него есть в Москве? Даже смешно! Но ничего не сказал.
