Текст книги "Любовник из провинции"
Автор книги: Ксения Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
От этого шепота он зверел и стал вдруг двигаться туда и сюда и это доставило ему что-то необыкновенное, какое-то немое чувство восторга, которое перекрывало все, что он знал или о чем мечтал по ночам. Так он двигался и двигался все быстрее, уже сам плача и крича, как и Нэля, и вдруг... Как вспышка сверхсвета: его скрутило, что-то промчалось в нем со сладкой болью и он перестал ощущать себя. Он умер. И был счастлив. Он был на небе среди ангелов и облаков, и теплые струи несли его дальше, дальше, дальше... очнулся он от того, что Нэля со слезами и вздохами выползла из-под него.
Он не мог поднять голову и только прошелестел губами: не уходи...
И она, перестав вдруг плакать, тоже прошептала: я никуда от тебя никогда не уйду.
Музыкой неземного царства прозвучали ее слова.
Нэля снова зашептала: Митя, я пойду помоюсь, столько крови...
– Крови?! – Вскрикнул он и наконец, пришел в себя.
Он посмотрел на постель, – Нэля зажгла ночник,– вся простыня была в крови и он похолодел от ужаса: что он с ней сделал? Какой ужас! Надо же срочно врача, а как? Ибо ни мама, ни бабушка, ни
бойкие товарищи никогда не касались первого соития двух невинных. Никто не сказал ему, что девушка, становясь женщиной, проливает кровь. Все как-то думали, что это общеизвестно, но Митя не знал.
Он посмотрел на Нэлю: тебе нельзя идти в ванну! Лежи! Я вызову врача. Я виноват. Прости. Я не знал, что я такой... Он смутился и потянулся к телефону, решив ответить за все, – не трус же он, в самом-то деле. Но Нэля сначала с удивлением смотревшая на него, вдруг тихо рассмеялась и сказала, как маленькому: Митечка, не надо врача. Так полагается. Просто ты сделал меня женщиной. Надо, чтобы кровь...
Митя теперь понял, и побагровел, – какой же он придурок! Что-то вспомнилось ему, что-то он кажется слышал и читал, но когда вот так, с тобой... Это ужасно.
Нэля была тактичной девочкой, она мягко коснулась его встрепанных волос и сказала: так я пойду в ванну? Хочешь, пойдем вместе? Ведь ты тоже запачкался?
Она сказала это очень просто и спокойно, а он опустил глаза вниз и увидел, что съежившийся ( а какой он ужасный был!) его членик весь в крови. Это снова привело его в состояние дурноты. Нэля тихо выскользнула из постели, ойкнув, видимо от боли и зажимая ноги, пошла в ванную, оставляя на ковре капли. Принесла оттуда мокрое полотенце. Митя стеснялся вытираться при ней и она отвернулась.
Когда он вытерся, то вдруг увидел, что прямо на глазах растет и растет его древо детонасаждения. Он смутился страшно. И этого он не знал. Он думал, что ЭТО случается один раз, – а что потом?.. А кто же знает! То есть знают мужчины, а он пока – начинающий... И чтобы Нэля не заметила этого бесчинства, Митя набросил на себя простыню. Но зоркие нэлины глазки все увидели и кажется она нисколько не была смущена, а даже обрадована. Она откинула простыню, от чего Митя задрожал – и от безумного желания снова войти в нее и почувствовать это необычайное ни с чем не сравнимое наслаждение и от смущения, – ему казалось, что просто неприлично показывать это покачивающееся огромное сооружение из плоти, похожее на древесный ствол.
Нэля нежно прошептала: Митя, не стесняйся, ты такой прекрасный мальчик! Я так тебя люблю! Пусть будет больно, я хочу... – она повернулась на спину и сказала: иди.
И это коротенькое слово сорвало с него весь минимум культуры и воспитания. Он схватил ее за груди, раздирал ей ноги, он не вошел в нее он врезался так, что она закричала протяжно и со слезами, – не так! больно! ты – сумасшедший! Он и впрямь стал сумасшедшим: ничего не зная о сексе, он во второй свой заход роделывал с ней то, о чем и не догадывался,– он садился на нее,
не разрешил тушить лампу, всю ее измял и истерзал... Так они ровели всю ночь до утра и только уже в поздний рассвет заснули, забыв об институте, обо всем и обо всех. очью им казалось, что они превратились в сверхчеловеков и никогда, ни в какие времена, ни у кого, – не было такого.
Когда днем они проснулись, Митя, приподнявшись на локте и чувствуя снова это необыкновенное чувство желания, сказал Нэле: ты – моя жена.
И Нэля вздрогнула и заплакала от нового своего сладчайшего имени. Но Митя, уже снова обнимая свою жену и желая одного, – войти в нее и ощутить, вдруг испугался: а что если теперь он только и будет что – хотеть и хотеть Этого? И больше ничего, в жизни? Но... Но тут же забыл об этом, вжимаясь лицом в нэлин мягкий и вместе с тем пружинистый живот.
Этот день они провели в постели, то резвились как невинные котята, то кидались в страсть и забвение. Но к вечеру Митя вдруг сурово поднялся, надел папин халат и удалился. Нэля ничего не поняла, но почему-то быстро оделась, причем в свое самое красивое платье – шелковое, трикотажное, до колен, с меленькими разными по цвету цветочками на темносинем поле. Она знала, что платье – очень "идучее".
Подкрасилась, хотя раньше этого не делала, а вот сегодня захотелось, и пока Митя где-то пропадал, с забившимся в горле сердцем подумала, что безумно любит Митю и что он – необыкновенный.
Митя вошел официальный и строгий. В костюме, белой рубашке и галстуке. Причесан, побрит и только очень бледен.
Он вошел в комнату, остановился посередине и официально предложил Нэле руку и сердце. Это всегда во всех рассказах бабушки звучало: "он сделал ей предложение руки и сердца".
Нэля стояла у постели как неживая, только краска бросилась в лицо и она так же, как и Митя, холодно и официально ответила: я согласна.
Потом они посмотрели друг на друга и бросились в объятия. Нэля шептала: я сейчас испеку пирог, ты подождешь?
И Митя, который почувствовал вдруг невероятный голод, счастливо засмеялся: только скорее! А то я умру с голоду!
Они сидели за накрытым столом и все было другое, нежели вчера.
Митя вспомнил, что сегодня он собирался написать Нэле запису о том, что он навеки исчезает из ее жизни, а тут... А тут оказалось, что она – его жена и оказалось, что он ее любит, потому что его все время сосет желание потрогать ее, поцеловать, лечь с ней.
Наконец, трапеза закончилась ( было и шампанское, и вино, и разные закуски, которые папа всегда держал в своем личном холодильнике, не потому что жмотился для них, а потому что считал, – детям совсем не обязательно выпивать и закусывать разносолами, им хватало и так разнообразной еды) и Нэля, унеся посуду, сказала, что идет спать.
Митю она не позвала и он стал мучиться: почему она не позвала его? Он не понравился ей? Но тогда почему она согласилась выйти за него замуж? А может быть надо вторую ночь спать отдельно? Нельзя же все время так... Тем не менее он испытывал муки желания и на знал, хорошо ли это? А может он сексуальный маньяк и только сейчас это проявилось? Он вдруг вспомнил далекую теперь Елену Николаевну и понял, что произошло с ними в такси тогда: они отдались друг другу, но не телами... Он вспомнил свое то ощущение, когда сжимал ее руку и понял, что оно сродни тому, что он испытал вчера... Значит... Значит, Елена Николаевна принадлежала ему там, в машине...
Только вчера с Нэлей все было резче и естественнее. А тогда его бедный орган вздымался в темноте машины и бился, не находя выхода. Он тогда удивился и несколько испугался. Так вот оно что!.. Но мысли о Елене Николаевне не взволновали его, – у него есть юная прелестная жена Нэля, тело которой так мучительно прекрасно. Как он мог быть к ней равнодушен? Наверное, все же
не был – он просто ничего не понимал. Тут Митя разделся, накинул папин халат и твердо направился к Нэле – он же ее муж и имеет на ее все права!
А она тоже изождалась и корила себя за то, что не позвала Митю. Она хотела, чтобы он вошел к ней сам. А он не шел и холод стал проникать в каждую клетку ее тела – она замораживалась от ужаса: а вдруг он не придет? А вдруг он расхотел ее? И спит сейчас на диване... Он же так устал за ночь! Но тут же она решила, что пойдет к нему сама и сделает все, чтобы он снова ее захотел.
У нее были старшие подруги и в теории она знала многое, уж гораздо больше, чем Митя, но он оказался изобретательнее ее, по наитию, по таланту.
Назавтра Нэля в институт решила не ходить: опять бурная ночь, опять часовой сон... Она валялась в постели и когда Митя встал, заявила о том, что не идет и приготовит шикарный обед к его приходу.
Митя солидно поцеловал ее в щечку, чтобы не возбуждаться, и отправился в институт. Никогда не чувствовал он себя таким легким, пружинящим, надменным. Ему казалось, что все человечество ничего не смыслит в любви и только они с Нэлей – избранники.
Спартака он встретил после первой пары.
Тот, сияя, подскочил к нему и завопил: ну, когда переезжаем? Сегодня?
– Никогда. – Гордо отозвался Митя, но понял, что держится глупо, добавил уже нормальным тоном: Спартачище, я никуда не перееду. У Спартака вытянулось лицо – его любимый поэт и композитор Митечка наколол!
– Почему? – прошептал он, еще не врубаясь в сообщение Мити.
– Я, Спартачище, женился, – ответил Митя и снова почувствовал укол гордости.
– Что? – спросил, снова не врубаясь, Спартак.
Митя раздражился на его непонимание и ответил, что им надо поговорить.
Спартак тут же откликнулся – он не мог понять, то ли Митечка хохмит, то ли сам он, Спартак, чего-то недопонимает: давай, на хрен две лекции, пошли посидим.
И они отправились в ближайшую забегаловку на бульварах.
В забегаловке с мутными заляпанными стеклами, дощатыми стенками и постоянными алконавтами они взяли по кружке пива и выставили на подобие столика бутылку портвешка.
Митя, выпив и ощутив некую эйфорию и жажду полного раскрытия, поведал балдеющему от изумления Спартаку все свои злоключения и победы (начиная с его приезда в Москву, то есть и о Елене Николаевне...). Он, наверное, не хотел никаких советов, просто необходимо было излить кому-то доброжелательному и постороннему историю своей жизни.
Когда Митя закончил свой рассказ и закончились у них денежки
– даже на пиво нехватало – Спартак закруглил рассказанное: дурак ты, Митька, интеллигент! Ничего ты эту свою Нэлю не любишь. А та, Елена, конечно, бабец ничего, но старуха. И от тетки тебе не след было отъезжать, от дурак! – и Спартак сокрушенно покачал головой.
Мите вдруг стало обидно до слез.
Уж очень припечатал его Спартак. Он опустил глаза и допил остатки пива из кружки, чтобы Спартак ничего не заметил. Но Спартак был достаточно взрослый мужик и к тому же любивший этого незадачливого поэта, он сменил тон, на веселый и легкий.
– А вообще-то, Мить, все путем. Жить будешь за пазухой у Министра, чуешь хоть это? Поживешь, и Нэльку полюбишь, она – девица вполне, фигурка, то-се...
– Но я и сейчас люблю ее! – Закричал, запротестовал Митя.
– Да, ладно, чего ты! Люби на здоровье, – испугался Спартак его горячности. Вот псишок! Все они – поэты – такие, сделал далеко идущий вывод Спартак.
Митя вдруг задумался над тем, чему раньше не придавал никакого значения. Ведь нэлин папа действительно большой начальник, И это вдруг окрасило Нэлю в новые яркие цвета...
И Митя уже по-другому посмотрел на Спартака, а тот назидательно произнес лишь одно слово: вот. Он знал, что совет дан и, главное, – принят. Но тут же Спартак и завопил, – они уже шли по бульвару, – так ты, что, теперь и джаз росишь?
– Никогда и ни за что, – твердо ответил Митя, – это то, что я люблю больше всех женщин!
Спартак вполне удовлетворился этим эйфорическим восклицанием и они расстались. Ненадолго, – так они решили.
Митя и Нэля играли в дочки-матери.
Митя был муж, глава семьи, который приходит домой и ждет, когда верная и любящая жена начнет за ним ухаживать: принесет тапки, наденет их на его утомившиеся за день ноги, теплый бархатный (папин) халат, накормит горячим наваристым супом, второе
– обязательно с мясом, а на третье – мусс или сок, или компот и сладкий воздушный пирожок.
Нэля с каким-то даже восторгом перестала ходить в институт и все дни посвящала дому: готовке, приборке, стирке... Ей это безумно нравилось ведь делала она все для любимого Митечки, который ночью давал ей сказочные ощущения.
Она стала темпераментной и нежной женщиной и все у них было в унисон, что доводило Митю до вершин счастья. Но случилась у них и неувязка. Придя со свидания со Спартаком, Митя, расслабленный и возбужденный вином и разговором, вдруг подошел к Нэле на кухне
– она стояла у плиты и что-то там допаривала – и довольно пылко сзади ухватил ее за грудки и стал целовать шею под кружком стриженых волос, он уже был готов задрать ей платье и тут же, – как прекрасно, что это возможно! – неистово любить ее.
Нэля резко оторвала его руки от своих грудок и сердито сказала: Митя, сейчас нельзя.
– Но почему? ты же хочешь? Я знаю. И я хочу. Кто нам мешает? Удивился и раздражился он.
Нэля довольно сурово сказала: а ночью что делать будем?
– Тоже самое, – засмеялся Митя.
– Нет, так некрасиво. На кухне, у плиты... – уже чуточку сдаваясь пробормотала Нэля, она и вправду хотела Митю. Даже больше, чем ночью.
– Так это же и замечательно, – уже безумствуя и волнуясь, прошептал Митя и добился-таки своего: Нэля наклонилась над плитой, а Митя сделал все так, как у них еще не было.
Папа приехал неожиданно. Хорошо, что не ранним утром, когда юный супруг шлялся по квартире в папином халате на голое тело, выставив напоказ все свое существо, а Нэля в ночной рубашонке бегала из кухни в столовую...
Сейчас все было пристойно.
Митя ушел в институт, а Нэля, собралась на рынок и уже одетая, с зонтом и кошелкой стояла в прихожей.
Папа своим ключом открыл дверь, так как не думал кого-то застать и удивился, увидев Нэлю с кошелкой.
– Куда это ты собралась? – Сурово спросил он, – и почему не в институте?
Он раздевался в передней, а Нэля молчала, окаменев и потеряв речь от его внезапного появления и от того, что она должна будет сообщить отцу.
Отец ничего не знал и потому спокойно прошел в столовую. За ним поплелась Нэля, не сняв пальто и не бросив кошелку в передней.
Трофим Глебович сел за стол и сказал: "Ну, давай попьем тогда чайку и побалакаем, а уж потом ты пойдешь в магазин".
Взглянул на дочь и удивился еще больше: она не сняла пальто, в руке дурацкая кошелка и выражение лица не ластящееся и виноватое, а какое-то суровое (от страха) и новое.
– Что такое, Нэля? – Уже недовольно спросил он.
И Нэля, будучи дочерью своего отца, тоже сурово сдвинув брови, сказала о главном: Папа, Митя сделал мне предложение и я согласилась стать его женой.
Папа ошеломленно молчал, сразу же про себя отметив это "согласилась".
... Неужели?.. Ах, поганец!
Он остро посмотрел на дочь.
Да, она изменилась, – как будто раскрылся бутон: ярче, полнее стали губы, светились таинственно глаза и взгляд был мягким и чуть рассеянным, лицо из кругленького детского превратилось в острое, со скулами, – женское лицо.
Папа все-таки имел кое-какой опыт на этот счет.
Что ей сказать? Как? Неужели согласиться, чтобы этот сопляк стал ее мужем?..
И он решил так.
– Сядь, – сказал он, – сними пальто. Приди в себя. Ты, что, совсем уже з глузду зьихава (когда Трофим волновался, он частенько пользовал свой незабвенный украинский)? Ладно, об этом потом. А вот скажи, почему ты в институт не собираешься, а бежишь на базар?
Нэле хотелось бы поговорить о Мите и о себе, об их будущей жизни и свадьбе, а разговор повернул в совсем несимпатичное русло... Но отвечать было надо, и честно, чтобы потом к этому не возвращаться.
– Папа, я решила пока уйти из института.
Дальше она продолжить не успела, потому что папа взревел как раненый бык ( он готов был не только реветь, но и рыдать и ко
го-то убивать! Он знал, кто этот дьявол-искуситель! И мало он не
получит! Пусть только прибудет сюда со своей кривой улыбочкой и насмешкой в глазках!): что это значит – "пока"?
Нэля молчала, глядя куда-то поверх папиной головы. Что она могла ответить? Сказать правду, что учиться она не собирается, а собирается стать прекрасной женой дипломата? Чтобы папа озверел уже окончательно? Лучше помолчать, потом как-нибудь.
Папа озверел.
Он вскочил со стула и заревел пуще: нет, ты пойдешь в институт!! Я тебя сам туда отвезу! Ты будешь там учиться, хоть двести раз повыходи замуж! Давай, собирайся, слышишь?
Но Нэля твердо стояла и не двигалась.
Тогда в злобе папа вырвал у нее из рук кошелку и огрел дочь, – чего никогда не делал,– по чем попало, а попало по плечу и хлестнуло по скуле, которая сразу же вздулась и покраснела.
Нэля была крепенькая девочка, она не заплакала и не убежала, а сказала как бы даже спокойно: если ты еще раз ударишь меня, я уйду из дома навсегда.
Это было самое страшное заклинание, которое Нэля употребила пару раз в жизни, когда папа в сильном подпитии налетал на мать. Действовало оно безотказно – папа сникал, потому что не мог себе представить жизнь без своей возлюбленной дочери. Жена могла бы уйти – и хай ее! но не его Нэличка!..
Папа тут же бросил на пол злосчастную кошелку, заткнулся, подошел к дочери и виновато и любяще глядя на нее, попросил у нее прощения, объясняясь попутно в неизбывной к ней любви...
Потом тем же елейно – извиняющимся тоном он предложил дочери побеседовать хоть немного, – он приехал, а тут такие изменения, должен же он хоть в чем-то разобраться...
Нэля присела на край стула, как бы говоря, что базар ей нужнее, чем разговор с отцом.
Трофим Глебович тяжко плюхнулся в кресло – силы оставляли его. Ведь сейчас, на глазах, рушилась его давняя мечта, которую он лелеял еще, как говорят, над младенческой зыбкой дочери. Бог не дал сына и потому все свои карьерные замыслы Трофим оборотил на дочь, тем более, что девочка она была смышленая и дипломатическая служба ее привлекала. Пусть не послом, не первым, но третьим Нэля вполне бы потянула, а там видно будет. Теперь же нате вам, здрасьте! Выходит за хлюпика, который по всей видимости никем дельным не станет, и сама бросает институт совершенно безовсяких угрызений и всего такого!..
Он сказал уже не злобно, а тоскливо и слабо: дочечка, да как же ты так можешь? Ведь так хотела именно в этот институт... А теперь, что? В домработницы к своему?.. Я-то думал! Сам образование еле-еле получил, мать и вовсе недоучка... Как же это ты, а?
Нэля не удержалась: никто не виноват в вашей малограмотности! Я человек уже вполне образованный и у меня сейчас свои цели...
– Я – твой отец и хочу знать, что же у тебя за цели? – он сказал это потверже, но все так же по-доброму, хотя в душе опять бушевала гроза: "цели у нее"! Б....! Цели! Перепихиваться с мозгля
ком! И чем интересно? У такого и любилки, поди, нет.
Но сказать все это папа не посмел.
– Папа, – сказала Нэля очень твердо – она решила открыть отцу все, потому что уважала его, любила и считала хоть и вспыльчивым, но вполне разумным, – ты не должен сердиться. Выслушай меня и пойми (Трофим Глебович несколько успокоился – уж очень уверенно начала Нэля, не сбиваясь и не теряя лицо, как говорят. Может, чего умного и скажет?..). Я люблю Митю, а он любит меня. Митя
– талант. Все об этом знают. Я хочу быть ему женой. Помощницей. Секретарем, домработницей, матерью его детей – этого мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Разве не так? Если все это делать с любовью и душой. И в ответ получать и любовь и дружбу. У меня все.
Наверное, вся вселенская тоска, которую Трофим Глебович не смог скрыть, отразилась в его глазах, потому что Нэля уже с раздражением и слезами в голосе крикнула: ты можешь понять, что я не хочу учиться! Мне нравится готовить обеды! И Митя станет знаменитым, вот увидишь!
И закончила: назло всем!
Трофим Глебович понимал, что своею властью он сейчас может вызвать машину и силой приказа заставить Нэлю поехать в институт и так далее... Но. Но он боялся своей дочечки, он чувствовал в ней ту самую силу, которая играла в нем и дотолкала крестьянского парня до кресла министра. Нет, с его дочечкой так поступать нельзя – не дай Бог, сорвется и уйдет куда-нибудь со своим Митей, и не дозовешься ее, не допросишься вернуться в родной дом. Поэтому он выбрал вялый, явно пораженческий вариант.
Он сказал,– хорошо, Нэля, только не кричи так. Я хочу поговорить с ним.
И хотя не собирался сегодня на работу, вдруг уехал, вызвав машину.
Митю в большой перерыв вдруг вызвали в деканат и он пошел туда на ватных от страха ногах, – что и где случилось? В трубке, которую как оружие сжимала его вспотевшая рука, раздался боевой голосок Нэли: папа приехал. Бушевал как гроза. Вечером будет с нами говорить, но ты ничего не бойся.
Митя прошептал: хорошо,– и поплелся из деканата.
За ним с интересом следила секретарь. Она удивлялась, как такой маленький и невзрачный мальчик имеет столь оглушительный успех у девчонок? Она, конечно, слышала, как он поет и видела, как преображается он на эстраде... Но ведь потом-то он становится снова тем, что есть?.. А тут еще дочка министра звонит в деканат... Чудны дела.
Митя плелся в нэлин дом нога за ногу.
Шел заснеженными бульварами, по скользкой дорожке, и думал о том, что вот сегодня решается именно его судьба. Не Нэли,– Его.
Митя не сомневался, что папа будет орать и, как говорится, топать ногами... И что ему, Мите, останется делать? Как благородный гордый мужчина, он должен будет взять свою жену за руку и достойно уйти, уведя ее с собой. Куда? На бульвар? На мерзлую скамейку?
Или выслушать и вытерпеть все и бросится папе в ноги, прося прощения?
Этого ему делать не хотелось.
Тогда – что? Уйти самому? Обратно в общежитие? К Спартаку? Это было бы самое лучшее из всех вариантов, но... Но отныне и навсегда – Нэля его жена и он не имеет права отказываться от нее и доставлять ей горе. Отныне они навеки неразделимы. И потому Митя, хотя и медленно, но продвигался вперед, ничего пока не решив, кроме того, что он – в ответе за Нэлю, свою жену.
Трофим Глебович, накрученный с утра, был разозлен митиным опозданием и потому вопреки своей установке – быть тихим и спокойным, – встретил будущего зятя резко: а-а, герой! Мог бы и не припоздняться, я-то во время, хотя мои дела и твои... – тут Трофим замолчал, потому что увидел сверкнувший гневом взгляд дочери.
... Сейчас, подумал он, начнется скандал и чем он закончится неизвестно...
Дрогнуло у Трофима ретивое.
Митя пробормотал: извините, Трофим Глебович, поезд в метро стоял минут десять.
Нэля при полном дальнейшем молчании подала на стол. И беспрекословно ушла, когда Митенька-муж вдруг суховато, но с затаенной нежностью сказал ей: Нэлечка, извини, но нам с Трофимом Глебовичем надо поговорить вдвоем.
И Трофим вдруг размяк – ему подумалось: любит. Может, и вправду у них получится?.. Но уж больно мозглеват этот Митька! Ах, ты, беда какая!
Он вспомнил слова жены, когда они уже с чемоданами выходили из их киевской квартиры: смотри, Троня ( жена так его называла), не прозевай Нэличку!
И он раздраженно кинул в ответ: да брось ты, кликуша нашлась!
Но это скорее было не против жениных слов, а против нее самой – белой расплывшейся бабы с редким перманентом и необъятной задницей, про такую говорят – как стул. Трофим любил худеньких и быстрых,– такие находились.
Они сидели за чаем и молчали, пока Трофим Глебович предавался мрачным мыслям, а Митя собирался с духом, чтобы произнести честный монолог об их с Нэлей судьбе и жизни. Но монолог пока не давался, а папа окончательно решил, что все у них наверное, уже совершилось и теперь надо следить, чтобы этот заморыш не исчез со своим зашарпанным чемоданом, кто его знает!
... Ладно уж, горестно подумал папа, пусть поживут, а через годик Нэлька сама его раскусит и не вспомнит, как звали...
– Ну, рассказывай, Дмитрий, что тут у вас происходило, чем, как говорится, жили-не тужили.
Если Нэля считала, что молчанием добьешься большего, чем словами, то Митя, – наоборот, – верил в силу слова и теперь раскрыл папе, что они с Нэлей уже фактически муж и жена...
С будущим тестем Митя обязан быть честным.
Закончил Митя следующим пассажем: Трофим Глебович, поверьте, я люблю Нэлю и она любит меня. Я люблю ее давно ( Митя как-то
вдруг уверился в этом) и прошу вас ее руки...
Митя остановился, вспотел и никак не мог решить – вставать ему или нет?.. Он продолжал сидеть и чувствовал, что совершает неловкость, грешит против хорошего тона, как сказала бы бабушка. И катастрофически покраснел.
Но Трофим не заметил этих терзаний и рефлексий, он воспринял только слова Мити – и его достойное поведение.
С души свалился камень, не камень – скала: муж – это муж, а не проживающий на их площади молодой человек...
Теперь надо было решать с другим.
– А как институт? – спросил Трофим Глебович.
– Что? Нормально...– Митя удивился вопросу, потому что Нэля еще не сообщила ему о своем решении.
– Она же его бросить собралась. Приемы тут для твоих почитателей устраивать, дура, – не выдержал все-таки Трофим.
– Бросить? Она мне ничего не говорила, – так же удивленно протянул Митя, а Трофим подумал: ну и дурак ты, парень. Она из тебя веревки будет вить, но это и неплохо...
Вслух же он сказал: "Короче, женитесь, раз уж приперло, куда денешься. Но институт бросить – ни-ни! Ты учишься и она. Живете здесь, никаких съемных хат. Баловства, пьяни, гулянок не потерплю. Выгоню. Будешь плохо учиться – выгоню". – Все это Трофим говорил не грозно, но веско и как-то оскорбительно, – будто он, Митя, паршивая приблудная собака!..
Как бы он хотел сейчас встать и уйти, уведя с собой Нэлю! Но пока ему было некуда ее уводить и можно было только гневно мечтать о таком времени.
Трофим недаром слыл умелым руководителем, он заметил, что Митя расстроился и понял, что несколько перегнул и тут же сменил тон на дружеский...
– Давай, – сказал Трофим простецки,– Дмитрий (Митя радовался, что папа не знает его настоящего нелюбимого имени...), позовем
мою и твою Нэльку и выпьем, у меня заветная бутылочка есть – виски шотландское, настоящее.
Потом они сидели втроем, благостные и довольные друг другом. Этому способствовала волшебница и чародейка, искусница и баловница, заключенная в красивую бутылку, – но не все ли равно, какая бутылка и что там налито, главное – градус!..
А Нэля, пока они беседовали вдвоем, наделала салатов и поджареных хлебцев с сыром и зеленью, доказывая, какая она хорошая хозяйка.
Папа, подпив, вроде бы даже полюбил Митю и скептически обозрев его лучший костюм, написал какую-то бумажку в первую секцию ГУМа, где одевались родственники больших людей, и сказал, что к свадьбе Митя будет одет и красиво и дешево.
Митя попробовал было отказаться из чувства собственного достоинства, но Нэля широко раскрыла глаза: Митя, ты же мой муж и папин зять!..
И папа подхватил тут же: и это, Дмитрий, накладывает на тебя некоторые обязанности – быть хорошо, но скромно одетым. Хорошо себя вести. Любить жену и Советскую власть. И подрасти! – Уже заржал в конце папа, выдав свой свод законов.
На последнее Митя подобиделся и заявил, что Наполеон был маленького роста, но на голову выше всех своих высоченных генералов и жена его, Жозефина, была на голову выше Бонапарте, но это ничего не значило, и вообще, Митя собирается расти, но совсем в другом смысле...
– Вот это правильно! – грохнул по столу кулаком захмелевший папа, ты, давай, учись на пять, а там не волнуйся, подможем!
Нэля блестящими от счастья глазами смотрела то на одного, то на другого и кивала головкой.
А папа летел на крыльях чародейки-волшебницы.
– Я ведь тоже, Дмитрий,– шептал он Мите, подмигивая глазом на Нэлю, не очень-то, чтобы баба ученой была. Пусть пироги печет и выглядит, как пава-королева... Но Нэлька не девка, а целое Министерство! Голо-ва-а! Ей учиться надо. Окончить институт честь-по чести, а там видно будет, может в загранку махнете... Ты язык-то учи как следует! – Вдруг сурово приказал папа и Митя ответил: я и учу, – а сам хватал под столом коленки Нэли, изнемогая от острого желания быть с ней.
Нэля сбросила его руку, и – умница! – взяла чайник и пошла на кухню. Тут же вскочил и Митя, пробормотав, что идет в туалет, но папа уже сильно захмелел и сидел, пригорюнившись и не замечая, что комната опустела.
Митя, догнав Нэлю у кухни, отнял у нее чайник, поставил на пол и тут же, у двери кухни, яростно овладел ею и Нэля не возражала, а вполне была довольна и даже помогала ему, став гибкой и пружинистой, и нисколько не стесняясь того, что стоит она совсем не в эстетической позе, выставив для Митиных забав свой кругленький задок и держась руками за ручку двери.
Они уже ничего и никого не боялись – с сегодняшнего вечера, с благословения папы они стали мужем и женой.
Свадьбу сыграли тихую, хотя папа хотел пир на весь мир, но Нэля была беременна и чувствовала себя плохо – ее тошнило с утра до вечера и она почти все первое время беременности лежала.
Даже любимому Митечке теперь от нее не доставалось ничего – она не хотела.
Митя написал маме и бабушке, сообщил, что женился, немного рассказал, как и где живет и извинился, что на свадьбу не пригласил. Но решено было отпраздновать, когда родится первенец – вот тогда, скопом, за все и отгулять.
От мамы и бабушки долго не было ответа, а потом пришло письмо, – как всегда от мамы, с бабушкиной припиской.
Мама, конечно, рыдала и писала о том, что Митя сделал все слишком рано и что сразу ребенок... – этого мама даже предста
вить не может, потому что сам Митя – еще ребенок...
Письмо было горестное, сумбурное и ни слова о Нэле, жене Мити, все о нем и о нем: сетования и ахи...
Бабушкина приписка была даже суховата. Она поздравила Митю и Нэлю, написала, что, конечно, рановато, но она так и думала...
И в конце бабушка вдруг вскользь заметила, что Мите не следовало уезжать в Москву.
Вот такое письмо получил Митя и расстроился. Чем-то письмо его растревожило и он даже не стал показывать его Нэле, сказав, что там одни поздравления.
Немного прошло времени, как Митя стал папой. У них с Нэлей родился сын, которого они с обоюдного согласия назвали Дмитрий, второй Митя. Нэля, естественно, бросила институт и тут уж никто не возражал – маленький ребенок, кормежка, то и се...
На гражданские "крестины" приехала митина мама ( бабушка сказалась старой и слабой, а на самом деле впала уже в такой период жизни, когда даже личная жизнь ее любимого внука становится менее интересной, чем то, что приблудный котенок научился писать в унитаз...) и мама Нэли.
Кумы были настолько разными, что никак не находилось хоть что-то, что их бы объединяло. Даже общий внук вызывал разные эмоции.
Митина мама заплакала, когда увидела лежащего в колясочке крошечного человечка – СЫНА ЕЕ МАЛЕНЬКОГО МИТЕЧКИ!
Она не могла поверить в то, что ее мальчик сделал вот этого мальчика, и плакала, плакала, как над дорогим покойником...
