Текст книги "Любовник из провинции"

Автор книги: Ксения Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

прижала ко рту... Плачет?.. Наглый дурак! Она смеется! Над ним.

Он похолодел от ужаса – стопроцентного настоящего ужаса – страшно видеть наяву, что над тобой смеются!.. Мите захотелось почти по-настоящему открыть дверцу машины и выкинуться вон, на бегущий мокрый асфальт, чтобы доказать, что он принадлежит к миру сильных, пылких, простых и открытых, которых можно не любить, можно ненавидеть, но над которыми нельзя смеяться!

Он даже взялся за битую корявую ручку, чтобы свершить то, о чем только секунду назад подумал ( в его годы это и делается только так. Мгновение, вспышка, и... все кончено. Без раскладок и раздумий. Потом бы вернул. Поздно), но было не суждено. Поворот. Машину занесло, шофер, выворачивая, оглянулся и Митя отдернул руку, будто тот мог догадаться, ЧТО Митя только что не совершил.

Машину занесло и Елене Николаевне пришлось опереться рукой на сидение и тут открылось ее лицо. Оказалось, что Елена Николаевна плакала! Не смеялась!

Митя, не раздумывая, как и минуту назад, когда хотел лишить себя жизни, положил свою холодную жаждущую руку на руку Лели. Он почувствовал, как что-то царапнуло его ладонь, замирая, вспомнил про перстень с голубым камнем, окруженный золотым частоколом, сжал с силой лелины пальцы, вдавив частокол себе в ладонь. Глаза его были закрыты, он не чувствовал ничего, кроме этой боли, которая – он этого хотел! – становилась все острее. Невольно из горла его вырвался гортанный звук, природу которого он не смог бы объяснить.

А Леля смотрела на него и все, что с ним происходило, отражалось на ее лице. Она видела, как мертвеют его щеки, не двигаются, будто исчезают глаза под закрытыми веками, как безвольно откинулась голова и рассыпались волосы по дрянной дерматиновой спинке такси... И ей хотелось невозможного провести влажной еще от слез рукой по его лицу и снять эти напряжение, боль и мертвенность.

Она чуть шевельнула пальцами зажатой руки, будто назвала его по имени и он понял. Убрал руку. Она раскрыла свою – ладонью вверх, безвольно, откровенно, – отдаваясь.

Он ощутил это движение и снова накрыл ее ладонь своею. Мир перестал существовать для него – осталась только рука и он узнал наслаждение такой силы, какой не достичь телам.

Лелина ладонь раскрывалась все откровеннее. Леля теперь тоже не смотрела на Митю. Глаза ее закрылись. Она не представляла за минуту до того, как отдала Мите свою руку, что может скрываться в такой, казалось бы банальной части тела!

Прошла возможно минута и в их пальцы вошла нежность. После страсти. Их пальцы медленно скользили по запястьям, прослеживали вены, обегали лунки ногтей, задерживаясь как невысказанные слова на выпуклостях ладоней...

Митя вел Лелю, которой, впрочем, как и ему, открылось таинство любви, о котором она и не предполагала. Митя вел ее и был так чуток, потому что был причастен. Причастен ордену...

Он и не подозревал об этом, а теперь узнал.

Леля же постигала все как чужестранка.

Кира обернулась к ним, увидела их лица, их мертвые лица со вдавленными веками и, опустив глаза, посмотрела на их текучие как ручьи руки.

Она смотрела долго, потому что они ее не видели, смотрела на худые длинные пальцы подростка, которым позволялось скользить так непристойно по такой белой на темном дерматине руке Лели. И это зрелище, – как в театре на высотах спектакля, когда тишина, ни вздоха – в первую минуту увлекло ее своею странной притягательностью...

Но в следующую минуту она уже пылала ненавистью.

Голос Киры, рассчитывающейся с шофером, не сразу, но вернул Митю и Лелю в действительность. Леля первой разомкнула веки и через секунду ее глаза встретились с митиными, – и, поняв, что теперь она отвечает за двоих, вдруг наполнилась мужеством и силой. Она сказала мягко, но четко: Митечка, помогите Кире выйти из машины, – видя, как слабо справляется с этим ее подруга.

Митя быстро исполнил приказ, выскочив из машины и подав тетке руку. Кира едва переносила его присутствие, но была ужасно слаба сейчас, да и жил он пока в ее квартире!..

Она увидела, что Леля идет следом и не стала возражать, – не было сил.

Митя же, ведя по лестнице тетку, прислушивался к шагам Лели и ему казалось, что – вот миг! и он, обернувшись никого не увидит.

Это было таким сильным наваждением, что он обернулся со страхом и посмотрел на Лелю дольше, чем это было прилично...

Кира вдруг захохотала, не сдерживаясь, и Елена Николаевна все поняла. Как они были несдержаны с Митечкой, и что предстоит им сейчас, а Мите потом!.. И ей тоже!

Но она не испугалась.

Елена Николаевна вдруг перестала бояться потерять Киру.

Но как всякий слабый человек Леля все же искала лазейку для улаживания всего: Кира такая уставшая и больная!..

... Конечно, думала Леля, Кира – не добрячка, и естественно отнесется к их любви – однозначно плохо...

Она всерьез думала о перспективах! – и этим ничем не отличалась от юного Мити, только внешне держалась лучше. Была деятельной, милой, усадила Киру в кресло, укрыла пледом, повесила плащи...

А Митя стоял у стены и не сводил с нее глаз. Она это чувствовала и замирала под этим взглядом. Но надо держать себя в руках!

– Митя, – сказала она и Митя вздрогнул, – я пойду поставлю чайник, а вы накройте стол... Не стойте как незваный гость!

Она ушла на кухню, хотя чайник всегда кипятили в комнате на плитке, но ей хотелось сделать так, – оставить их одних и самой немного побыть наедине.

Тетка и племянник остались вдвоем.

Они молчали (Митя, наконец, сел на стул). Кире был отвратителен этот дрожащий кролик, приезд которого так круто изменил ее жизнь и которую – она понимала!– такой как прежде – не сделаешь.

Кира внимательно смотрела на Митю – разглядывала! – но он не видел этого брезгливого взгляда, опустив глаза на свои мокрые некрасивые ботинки...

... Обколдованная Лелька, думала Кира, что же она в нем видит?

Красавца? Умника? Рыцаря? Кого? Ведь невозможно же принимать позор вот из-за этого вот существа, которое скорчилось на стуле, подогнуло ноги и уставилось своими непонятного цвета глазенками на грязные ботинки!..

Кира готова была взашей вытолкать это развратное как насекомое, ничтожество, но сдерживалась.

А Лельку же надо было спасать, и очень ненавязчиво и осторожно. Кира знала, что сначала – после спасения – Лелька станет ее врагом, а потом сама будет плакать слезами и благодарить Киру за то, что та спасла ее от чуши и глупости. А если быть честной, то Кира виновата, и немало! Нельзя было сквозь пальцы смотреть на семейную жизнь Лельки! Этот ее жуткий муж, который шляется, какие-то няньки и домработницы, которые то воруют, то исчезают, то беременеют невесть от кого... А Кира? Разве была она ласкова с Лелькой? Нет и еще раз нет! И особенно последнее время... Вот и появился "герой-любовник", – ближайшее, что нашлось под боком у всеми заброшенной Лельки, оказавшейся такой еще девчонкой!.. Может быть и хорошо, что так случилось, подумала вдруг Кира, – как прививка с болью, когда рядом опытный врач и целитель!

Вошла Елена Николаевна с чайником. На кухне она охолонула и поняла, что действует вопреки всем правилам такта, но она боялась за Митю, видела, как он беспомощен и осталась его защищать!

Но Кира сидела в кресле этакой добродушной теткой, с пледом на коленях и полуулыбкой... И Леля решила, что все же Кира ничего не знает и вздохнула освобожденно.

Они сели пить чай, довольно вяло, ибо ни чая, ни кофе никому не хотелось.

Умудренные дамы делали хотя бы вид, чего не умел Митя: он смотрел на Лелю – свою прекрасную возлюбленную, и делал это украдкой, что было совсем плохо...

И тогда Кира спросила с еле сдерживаемой злостью: Вадим, неужели ты не понимаешь, что смотреть так, как ты смотришь на Елену Николаевну непристойно?

Леля вздрогнула, мгновенно поняв, что она – дура из дур! – доверилась кириному добродушному виду – обычному ее актерству!

Кира остановила ее рукой.

– Я старалась его воспитать, но не получилось! Он оказался слишком нечистоплотным...

– Кира! – Крикнула Леля.

Кира ласково успокоила ее: не кричи, послушай минутку... У Мити есть девочка, Нэля, и почему он сегодня не пригласил ее, – я не знаю... Это некрасиво... Она здесь бывает и они... играют на кушетке, как я понимаю не в детские игры...

Кира улыбалась снисходительно.

Митю обдало жаром и сразу же он захолодел, замерз, и не мог вымолвить слова... Как? Она еще и лжет!

Круглые голубые глаза повернули к нему свой свет, он смог только смотреть в них... Преданно и с нескончаемой любовью.

А Кира, видя, что оба молчат, еще добавила: он не промах, наш Митечка!.. Девчонку, дочь какого-то большого человека, охомутал... Что-то ты побледнела, матушка моя? Не надо с мальчишками ручками в такси жаться, как будто ты – Нэля!

Митя пришел в ужас и вместо того, чтобы сказать тетке что-то веское и мужское, тихо вытащился из комнаты и пошел на кухню.

Там, как всегда, сидел Ваня Руцкин и ждал "третьего".

Митя посмотрел на стол – "Беломора" не было, – тихо пошел из кухни, прошел мимо теткиной комнаты, и вышел на улицу.

Вдруг ему стало отвратительно все, что он оставил позади себя. Не Леля! Но и она будто поблекла в той мутной стоячей воде. Он подумал, и это моя тетка! Сестра моей мамы!.. Потом он внезапно решил, что она права и что все – к лучшему. Елена Николаевна – это Елена Николаевна, а он – сопляк и просто теткин племянник... Разве при свете дня он посмеет подойти к Елене Николаевне? А она? И она не пройдет с ним по улице при свете дня... Хоть и горько сознавать, но все это – блеф, ресторанный мятеж, ночные его безумства...– стирает собою белый светлый день.

Он медленно брел по улицам и в отчаянии своих мыслей вдруг стал черпать некую сладость, которая обычно, под конец, ему,– отчаянию,сопутствует.

Кира и Леля молчали после ухода Мити. Леля, не поднимая глаз, разбирала бахромки скатерти, – отделяя белые от красных...

На Киру она смотреть не хотела и не знала, как ей уйти... Кира тщетно ждала ее взгляда, не дождалась, и проникновенно,

– они же были одни! – сказала, дотронувшись легко до лелькиной руки: ты рассердилась? Лелька!

Леля зло отдернула руку. Кира закурила и отвернулась, как бы обидевшись и оставляя Лелю наедине со своим несправедливым отношением к Кире, ее единственной подруге!..

А Леля горестно думала о том, что конечно у Мити есть девочка, которую он любит, и это так естественно! Противоестественно то, что произошло меж ней и мальчиком сегодня и виновата она, Леля. Она возбудила в юном существе запретные эмоции, которые, как и положено, пока дремали и возможно, в таком бурном виде, не проснулись бы никогда!..

Она вспомнила, что собиралась защищать свою любовь и съежилась от стыда. Чад рассеялся.

Тут она услышала кирин крик: Лелька, не оставляй меня! Не уходи! Я умру.

Она посмотрела на Киру – какое у нее несчастное лицо...

А Кира говорила и говорила, теперь уже тихо: я буду любить тебя... Ни один мужик не будет так верен и надежен, как я... Я буду делать для тебя все! Поверь мне – они не стоят тебя! Они все такие же, как твой муж! Не лучше, Лелька! И Митя тоже, он пока еще мальчик, в этом все дело... Тебе все врут. И твои бабы!.. Ничего нет! Нет! Они придумывают для того, чтобы скрасить свою жизнь, украсить то, что невозможно украсить! Поверь мне любви между мужчиной и женщиной не существует! Пошлый секс! Мы – разные, мы из разных пород! И когда проходит ощущение первого обладания – уходит все, и начинается вражда... Ты это можешь понять? Я не выдумываю, – это закон...

Но, увы, это кирино сверхоткровение пришло поздно. Уже существовала митина рука с кровяными ранками на ладони от ее кольца... А Кира вдруг перестала вызывать жалость и стала противна своим просящим лицом и умоляющим тоном. Чего она просит?.. Так мог бы смотреть Митя...

Отвращение к Кире росло и Леля призналась себе в том, что оно и раньше скользило в ней иногда и оставляло осадок. Чего Кира хочет от Лели? Чтобы она возненавидела Митю? Ни-ког-да! Не видеться – да, Леля это сделает, но возненавидеть? Леля рассмеялась неожиданно для себя и ей стало легко. Она схватила сумку, сдернула с вешалки плащ, и пошла к выходу.

Кира что-то говорила ей вслед, но она не слушала и не слышала, она бежала домой. Она не могла быть с этой чужой – вдруг оказалось – женщиной, вызвавшей у нее отвращение. По улицам она

бежала, чтобы остудить себя. Ее нес ветер.

Домой она пришла поздно, но так как муж был уверен в ее верности, то и спал сном праведника. А она лежала рядом, боясь движением нарушить его сон и думала о том, что с этой работы надо уходить и надо заканчивать дружбу (ли?..) с Кирой... Она возможно, многое бы простила Кире, но не эту патологическую ненависть к Митечке. И не эти просящие чего-то глаза, от которых хотелось отмахнуться, как от назойливого насекомого.

А Митя сидел на ступенях чужого дома, курил папиросы и сигареты, которые стрелял у редких прохожих, и был свободен ото всего – и от себя тоже. Потому что не думал, что с ним будет и где он найдет себя на следующий день... Это его не интересовало. Его тело, его рука, чувствовали, помнили то, что произошло в такси, на грязном холодном дерматиновом сидении... – их соединенные руки и это ощущение полной отрешенности от всего мира. Ему хотелось лечь на мокрый от мороси тротуар, вытянуться до хруста и отдать земле неясное тревожащее чувство своей несвободы, – от чего-то жгучего и тайного, что, – он знал – теперь не покинет его никогда.

Под утро его прогнал милиционер.

Он встал, разбитый и изнемогший от переощущений и мыслей, ослабелый и не могущий сейчас бороться ни с чем, – пусть все беды и горести валяться ему на голову!.. Но в одном он был твердо уверен: от тетки Киры надо съезжать. И немедленно. Он не сможет терпеть ее присутствия, а она! Она ненавидит его, какое тут может быть совместное проживание, даже если бы он предложил ей деньги за постой, даже если бы стал снимать вторую комнатенку у Вани Руцкина, – тетка не потерпела бы своего племянника в одной с ней квартире... Это он тоже понимал. И он направился к Кире, хотя знал, что неприлично рано.

... Ничего, думал Митя со злорадством, пусть пошевелиться, старая корова...

У тетки произошло все быстро и достаточно безболезненно.

В большой комнате ее не было,– конечно, она еще спала, и Митя постарался как можно бесшумнее собрать свой не увеличившийся багаж и на цыпочках проследовал к двери...

Тут его остановил резкий, совсем не со сна голос Киры: только не вздумай возвращаться!

Митя вздрогнул и как бы молчанием ответив ей, направился к выходу, но она продолжила, – и не советую тебе навязываться Елене Николаевне, она просила тебе это передать как-нибудь поизящнее.

Митя вынес и это, но ноги вдруг задрожали и он вынужден был присесть на стул, утирая враз взмокший лоб. Тут Кира и вышла, запахивая халат, видимо, еще какие-то полуродственные чувства возникли в ней или что-то еще, – но она спросила: а куда ты пойдешь? Мне надо знать – твои будут бомбить меня, ты же не удосужишься им сразу сообщить!

И он ответил ей, хотя до этого вовсе не думал так: к Нэле. Мы с ней договорились.

– Вот как!? – Вскрикнула Кира, которая так и не узнала, что за человек ее маленький племянник Митя.

Он ушел из кириного дома, забыв тут же о вырвавшейся хвастливой фразе:"к Нэле" – ведь он так не думал, – само что-то сработало в защитной сфере организма.

Идти Мите пока было некуда – даже институт открыт лишь для теток с тряпками и метлами – и потому он сел в выехавший на линию старый трамвай, но так весело звонивший и дребезжащий, что

даже исправил митино состояние и Митя "продребезжал" с ним два полных маршрута.

Больше было невмоготу и он поехал в институт. Там еще властвовали тетки со швабрами и он уговорил одну из них взять его чемодан в каморку с ведрами и прочим, пока он будет устраиваться в общежитие...

Не сразу уладилось с общежитием.

По приезде, после первого наидобрейшего разговора с теткой, Митя отказался от общежития и теперь мест не было.

Он чуть не расплакался у стола секретарши и она, посмотрев на него повнимательнее, – маленького, бледного, небогато одетого, на его блестящий матрикул, – смилостивилась и написала направление и записку коменданту общежития, чтобы мальчонку обязательно как-нибудь да приткнули.

Общежитское начальство вздыхало и хмурилось, но наконец разродилось решением поставить одиннадцатую койку в самую большую комнату, где уже проживало десять здоровых ражих провинциальных, как и сам Митя (только что не ражий), парней. Комната когда-то была залой, а теперь просто голимой холодной общежитской жилплощадью с огромным окном, застекленным мелкорезаными стекляшками и от которого еще дуло.

Из обитателей комнаты было только трое. Двое спали, укрывшись с головой одеялами, а третий тут же познакомился с Митей, сказав, что его зовут Спартак, он из Белоруссии и после армии.

Спартак ел копченую рыбу, лежащую на газетном обрывке, что-то поминутно сплевывая и тут же вычищая зубы.

Он Мите совсем не понравился, зато Митя приглянулся Спартаку: он понял, что этот парнишка-школяр будет нуждаться в защите, а Спартака хлебом не корми, дай защитить слабого. Он служил на флоте и в нем глубоко засело понятие морской дружбы.

Митя этого ничего не знал и потому уныло лег на койку, застланную реденьким байковым одеялом.

Митя и Нэля встретились в институте нескоро. Получилось, что они в разное время попали " на картошку", потом их определили в разные группы и потоки и только однажды они вместе слушали лекции.

Нэля первой увидела Митю в коридоре и так обрадовалась, что даже удивилась себе: ей казалось, что Митя перестал для нее существовать. Ушел безболезненно и навсегда. Какое-то время она ждала его звонка, потом перестала, обидевшись, а потом убедила себя, что Митя еще совсем ребенок и не дорос до чувств. А как он испугался их поцелуя!

По прошествии времени Нэля даже стала посмеиваться над его робостью и зла на него не держала. Просто с ним надо терпение и долгую возню.

Митя не появлялся, терпение не надобилось, вокруг Нэли организовался хоровод парней, понимающих, кто есть кто и что – почем, поэтому Нэля стала подзабывать своего, как она считала, поклонника. Увидев его, вопреки всем разумным раскладам Нэля обрадовалась и почувствовала себя счастливой, идя рядом с ним по улице.

Она расспрашивала Митю о его жизни, – не из любопытства, Нэля не была любопытна, просто ей хотелось знать о Мите все,– но он как-то странно увиливал от рассказов и тогда она методически – как она умела, – стала его добивать. И добила.

Митя нехотя признался, что живет в общежитии... Нэля даже остановилась от потрясения – эта перемена показалась ей прямо катастрофичной. ... Значит с теткой что-то, противная она, подумала Нэля, хотя етку Мити никогда не видела... И снова дотошно стала давить. И Митя сдался, он был слабее Нэли, а она – девочка крепенькая, с маленькими, но крепенькими ручками и небольшим, но устойчивым и крепеньким умом. Митя не смог устоять перед таким натиском и сообщил, что тетка его выгнала.

– Но почему? За что? – вскрикнула Нэля.

Митя, конечно, не стал рассказывать – за что и почему, – а неясно объяснил, что тетка его ненавидела всегда и он ее не любит и они друг другу мешали и так далее... Он что-то говорил, а перед глазами вставали картины ТОЙ жизни: Елена Николаевна, о которой он запретил себе думать, потому что мысли о ней болели как соляные раны, – не смертельно, но дико больно.

Нэля же, не дослушав митины сбивчивые объяснения, прервала его и сказала, что она так и думала, что он с теткой не уживется (она так раньше не думала, но ей всегда казалось что она обладает тайной предвидения)...

Она начала расспрашивать его об общежитии и ей показалось диким, что их – в комнате одиннадцать, что парни любят выпить и на занятия особо не ходят и чистоплотностью не отличаются... Они все приехали из-за "чистоты" своих биографий и домашний мальчик Митя был для них и обузой, и помехой, и посмешищем. Но не для Спартака, – потому Митю все же по-настоящему не трогали.

Нэля не только слушала Митю, но и раскидывала своим крепеньким практичным умцом. На языке у нее уже повисло одно весьма дельное предложение, но она пока не сообщала его.

Они довольно долго ходили по улицам и Нэля смолчала, решив обдумать все дома. Расстались они опять друзьями.

Нэля пришла домой озабоченной, даже морщинка появилась меж бровей, черных и густых, как у отца.

Отец спросил, что с его ненаглядной дочечкой такое, и она без колебаний (уже!), твердо и прямо глядя отцу в глаза, сказала, что хочет пригласить своего друга пожить у них дома, так как в общежитии ему плохо, там одиннадцать человек в комнате, а друг ее отличник и талантливый человек... Пока, сказала Нэля, он найдет себе комнату.

Глядя отцу прямо в глаза, она все же отчаянно покраснела и отец рассмеялся, услышав при этом сообщение о дружбе.

Отец Нэли, Трофим Глебович, давно уже занимал командные высоты в эшелонах власти, но, став опытным руководителем людей, в душе остался тем же, прокаленным степными ветрами и солнцем, парнем, – широким, хлебосольным, добрым, но и крутым, могущим иной раз и отчаянно напиться, петь, плясать, куролесить... Однако на приемах он держался весомо, там никогда не напивался и не стеснялся своего сельского южного говора и толстых малоподвижных рук сельхозрабочего.

Свою Нэлю он обожал. Ему казалось, что она вылеплена из другого теста, – хотя откуда ему, другому-то тесту, взяться? И эта нэлина "чужесть" умиляла его и заставляла трепетать перед собс

твенной дочерью. Она виделась ему высокородной панночкой, тогда как себя он ощущал батраком и сыном батрака (чем и был на самом деле), даже сидя в своем огромном служебном кресле, куда могли ы поместиться аж четверо, поплоше должностями и похилее телом.

Трофим Глебович сразу понял, что Нэля влюблена в этого своего" товарища" и по-мужицки боясь ранней ее порчи, ответил, что знает, какая у нее добрая душа, но заранее сказать ничего не может, а сначала хочет посмотреть на "товарища"...

Тут нашла коса на камень.

Нэля сдвинула свои черные "бривы", стала вылитым отцом и сообщила, что никаких смотрин она устраивать не собирается и что если отец против, то пусть скажет сразу.

Но такие отцы, даже если они тысячу раз против, ни в чем не могут отказать своим принцам и принцессам, – эти отцы навсегда ударены громом и молнией от сознания высокой значимости и прекрасности своих отпрысков. А если детки не выдерживают, скажем, критики, то родители будут винить всех вокруг поголовно, но дите свое в обиду не дадут...

Итак, папенька Трофим Глебович не смог отказать своей бровастенькой и глазастенькой дочке, студентке первого курса самого престижного столичного вуза.

... Друг так друг. Он не станет докапываться. В конце концов, отец при ней и всегда сумеет, – так или этак, – сокрушить обидчика.

А Нэля, скорее, ждала запрета. Именно со стороны. Не от самой себя.

Когда отец разрешил поселить здесь Митю, это означало для нее полный переход Мити в разряд друзей, потому что, как порядочная девушка, она уже не должна будет надеяться на какие-либо иные отношения. Что, прямо в папином доме, что ли? Она будет дружелюбной, но еприступной – никаких, конечно, поцелуев! Иначе она станет выглядеть охотницей за мужчинами, и вообще – девушкой, которую нельзя уважать.

А Митя ничего такого не думал, когда Нэля, в следующую их встречу, уже приближаясь к своему дому, сказала, что она решила, а ее папа согласился, чтобы Митя у них какое-то время пожил, пока не найдет комнату, – ведь у них в квартире их целых пять, а живут они с папой вдвоем.

Митя ничего такого не думал, а как-то даже для себя удивительно быстро согласился переехать.

В общежитии ему ни с кем не пришлось прощаться – даже Спартака не было.

Митя оставил ему записку, что – съезжает, а куда – не написал. На выходе из общежития, вдруг что-то свербнуло ему по сердцу, – что? – он не понял, но захотелось вернуться и снова спать на железной койке под тоненьким байковым одеялом, затыкая уши, дабы не слышать пьяных глаголов сожителей.

Едучи к новому месту жительства Митя наконец подумал о том, чего так боялась Нэля, о чем, – по нэлиным расчетам – он должен был подумать сразу. Что Нэля его арканит, что он – дурень, зря согласился у них жить, но уж если согласился, то ухо должен держать востро, чтобы не дать себя охомутать, тем более, что любит он попрежнему Елену Николаевну, а к Нэле испытывает лишь приятельские чувства.

Мужескую эту премудрость Митя подцепил в общежитии, где вечерами велись откровенные беседы, как по содержанию, так и по средствам выражения – парни были опытные.

Митя уяснил, что самое страшное, когда тебя помимо твоей воли заарканят и ты – человек конченый: пойдут дети...( почему они "пойдут"? удивлялся Митя) и ни от чего не отвертишься, – твоей молодой свободной жизни – конец.

То, что он об этом знает и сможет себя уберечь от притязаний, как-то приободрило Митю и он уже твердо зашагал со своим чемоданом по бульварам, припорошенным снежком.

Нэлин дом располагался весьма приятно среди Москвы. Пешая дорога, ведущая к нему, была бульварами, с маленькими деревянными забегаловками и желтыми фонарями, светившимися сквозь решетку голых ветвей.

Митя пошел медленнее, на бульварах нравилось все, в отличие от района, где жила Кира, хотя там тоже был центр.

У лифта Мите пришлось попотеть.

Лифтерша привязалась к нему, куда он идет.

Митя сначала не хотел говорить, но швейцарка или лифтерша, кто ее разберет, вцепилась в него, как клещ. Тогда он назвал Нэлю, – он не знал, как зовут ее отца. Швейцарка покачала головой,

глядя на его "заслуженный" чемодан, и недовольно, но пропустила,

сказав как в назидание: Трофим-то Глебович дома.

Митя уже был готов сбежать – еще бы минута разговора с неприязненной швейцаркой...

В лифте он с трепетом оглядел красного дерева полированные стенки, зеркала, мягкие бархатные диванчики... В лифте он еще не ездил и хотя понимал, что надо нажать кнопку, – не знал, какую... Швейцарка, которая следила за ним в стеклянную дверь, вошла и уже дружелюбно спросила: впервой в лифте? И нажала на кнопку, а потом еще спросила: Трофима Глебыча племянник, оттудова?

Митя кивнул и они плавно уехали на шестой этаж.

Митя нэлиному отцу не понравился. Не потому, что был слишком юн и беден. Как разумный человек Трофим Глебович считал, что эти недостатки поправимы. Не понравились ему митина хлипкость, неспортивность и взгляд узкий, неопределенный, ускользающий. Отец хотел бы видеть дочериного избранника другим: открытый взгляд голубых глаз, разворот плеч... Хотя бы это. Остальное папа брал на себя. Что дочь влюблена, Трофим видел. Что рано, он считал скорее плюсом: чем раньше попал хлюпик в его, трофимовы, руки, – тем лучше, но...

Мите нэлин папенька показался ужасным. Короткая бычья шея заканчивалась небольшой круглой головой, которая навевала мысль, что она является лишь продолжением шеи... А черные разросшиеся бровищи?...

Они сидели за столом, напротив друг друга, а Нэля им как бы прислуживала, нося чай, нарезая закуски, подавая то, это, и была счастлива, – наконец-то они, Митя и папа, сидели у них в столовой за столом и разговаривали. На Митю она старалась не смотреть, потому что уверила себя, что они только друзья, а на друзей не смотрят слишком часто и с чувством, а иначе она на Митю смотреть не могла.

Трофим расспрашивал Митю о его жизни подробно, примерно, как в хорошем отделе кадров для очень серьезной должности, – и действительно, коль судьба Мити стать зятем, – эта должность не малая.

И папа скрупулезно выяснял все, а Митя был в изнеможении и ужасе и не один раз укорил себя, что позарился на дармовое жилье. Но отвечал Трофиму Глебовичу как на экзамене – четко и подробно, без умолчаний и хохмочек.

Даже если бы нэлиному папе пришло в голову спросить Митю о том, как он относится к его Нэле, то Митя, не задержавшись ни на минуту, ответил бы: никак.

А если бы Трофим поднажал и спросил, кого же тогда Митя любит, то рассказал бы, наверное, о Елене Николаевне.

Вот в таком Митя был состоянии, и вообще, был вот таким.

А папа, поговорив с мальчонкой, почувствовал себя гораздо лучше: пригоден был для воспитания этот Митя, а его прямота и честность говорили о том, что Митя воспринимает серьезно и Нэлю и его, папу.

А значит будет слушаться, – и присно и во веки веков.

Разошлись из-за стола поздно. Папа сказал, что спать Митя будет в столовой, на диване. Митя согласно кивнул – ему было все равно,– лишь бы лечь и погасить свет. А папа специально избрал эту комнату, так как в нее выходил папин кабинет, а нэлина комната была дальше, по коридору. Там же были и остальные комнаты, но... как любил повторять Трофим Глебович: доверяй и проверяй.

Теперь и в институт и из него Нэля и Митя ходили вместе.

Митя было робко сказал, что лучше им незадолго перед институтом разъединяться... На что Нэля весьма обиделась: мало ли девчонок провожают в институт их ухажеры? И никто не думает, что они вместе живут. Митя покорился, хотя его раздражало и это, и то, что Нэля обязательно забегала к нему в один из перерывов, чтобы сказать какую-нибудь ерунду, типа, купить хлеба или кончились спички... Ей хотелось, чтобы возникли у других мысли, что дело-то у Митьки с Нэлькой не просто. А Митя именно этого и боялся, потому что вовсе не жаждал никаких уз ни с Нэлей, ни с ее папой.

Постепенно Митя входил в студенческую среду, а вот Нэля наоборот отдалялась от нее, потому что главным для нее стал Митя, а Митя теперь был не только в институте, но и дома! и от этого она испытывала ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения и,

возможно, – счастья.

Митя вдруг оказался центром студенческой жизни, совершенно неожиданно. Его дружок по общежитию Спартак был невероятным любителем и ценителем джаза и собирал его по крупицам, надеясь сбить хорошую команду. Тут и занадобился Митя, который в короткую свою бытность в общежитии, как-то во время вечернего обмена трепом, сказал, что играет на фоно и даже сочинял когда-то в юности(!?) песнюшки. Спартак вспомнил об этом и слезно стал просить Митю поучаствовать в его джазкоманде.

Митя, в принципе, не с большой радостью учился музыке. – потакал желаниям мамы и бабушки, но серьезно играть и бацать импровизы в любительском джазе – разные вещи, и Митя согласился. А когда стал что-то сочинять, – в основном о потерянной романтической любви, да еще и петь вполне красивым небольшим голосом,

то стал просто-напросто героем.

Оказалось, что он хорош необыкновенно ( это объявила женская часть института) и то, что раньше вызывало недоверие, стало его главной привлекательностью: узкие длинные глаза с неуловимым выражением и цветом, изящество небольшой фигурки, тонкая полуулыбка на изогнутых губах.