Текст книги "Семнадцатая осень (СИ)"

Автор книги: Ксения Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

   Компактное двухэтажное здание ресторанчика «Застолье» располагалось на высоком холме и из окна на втором этаже, возле которого Крашникову и Городовой был предложен последний свободный столик, открывалась живописная панорама: на больничный городок, у самого подножия горы Альбатрос, на окраину Верхнего города, и, на плавно вытекающую из него, большую часть Центра.

   Крашников удовлетворенно отметил, что Городовой пришлось по вкусу и внутреннее оформление ресторанчика в стиле старинной русской избы и вид на город из окна. Она сидела молча, глядя в окно, до того момента, когда к ним подошел официант с меню, после чего неожиданно предложила Крашникову заказать ей что-нибудь на свой вкус и отправилась в сторону уборной. Крашников снова подивился разительной перемене в поведении Городовой, после посещения Хабаровых. Ее деловитость, уверенность и высокомерие словно испарились в одночасье. Крашников поймал себя на мысли, что такой она нравится ему гораздо больше, но сразу же пресек свои размышления в этом направлении. И хотя он был чрезвычайно заинтригован тем, что же с ней происходит, а еще больше тем, что ему не удается определить этого самостоятельно, следователь решил, что не будет ни о чем ее спрашивать. Если захочет – расскажет обо всем сама.

   Он решительно захлопнул меню, за годы холостяцкой жизни, изученное до мельчайших деталей и заказал два одинаковых обеда – стейк из семги с овощами, приготовленными на гриле, салат из морепродуктов, чизкейк «Нью-Йорк» на десерт и капучино без сахара. Крашников сделал заказ почти не раздумывая и был совершенно уверен, что это именно то, что нужно сейчас явно выбитой из колеи напарнице. Он получил подтверждение своему мнению, когда она через десять минут вернулась за столик, и официант подал им блюда с едой. Увидев семгу с овощами Городовая замерла на секунду, а потом взглянула на Крашникова и улыбнувшись сказала:

   – Хороший выбор.

   Эта ее улыбка оказалась такой искренней и пролилась таким поразительным теплом на сердце Крашникова, что он от неожиданности тоже заулыбался, но, спохватившись принял серьезное выражение лица и сдержанно кивнув головой, сосредоточился на еде.

   Некоторое время над их столиком стояла тишина – спокойная, безмятежная расслабленная тишина, во время которой следователи наслаждались едой, приятной атмосферой ресторана и обществом друг друга.

   Во время десерта и кофе, Городовая заговорила, и сразу стало ясно, что она наконец-то пришла в себя – вернулись те самые высокомерные и чуть насмешливые нотки в голосе, которые так раздражали, и в то же время чем-то привлекали Крашникова.

   – А разве вас не ждут на обед дома? – спросила она, пробуя капучино.

   – Я живу один, – просто ответил Крашников.

   Городовая внимательно посмотрела на следователя, но решив не развивать тему его одиночества, продолжила пить кофе.

   – Я заметила одну странность в доме Хабаровых, когда мы уже уходили, – через некоторое время заявила она, отламывая десертной вилкой кусочек чизкейка.

   Крашников вопросительно посмотрел на Городовую:

   – Видимо, Елена, которая вроде как крепко спала, пыталась подсмотреть за нами из своего окна.

   Крашников не верил своим ушам – неужели он мог пропустить такое?! Однако, вслух ворчливо возразил:

   – И почему это странно? Это нормально – интересоваться тем, кто приехал к тебе в дом.

   – Ну... Вы же видели Геннадия Артемовича – он выглядел как зомби, о собственной дочери впервые за последние дни вспомнил только при нас. – Принялась разъяснять свое мнение Городовая, ничуть не отреагировав на сердитый тон Крашникова.

   – А этот их Андрей, когда мы только пришли, сказал, что Елена с нами вряд ли сможет поговорить, потому что напилась таблеток и спит, после чего к нам вышел Геннадий. Вот и представьте – в каком же состоянии должна была быть Елена – она ведь мать, возможно, ей должно быть даже хуже, чем Геннадию, плюс снотворное..., – Городовая многозначительно замолчала, предоставляя Крашникову додумать мысль самому, в то время как тот прилагал огромные усилия, чтобы не выплеснуть свое негодование на коллегу, превзошедшую его в наблюдательности. В конце концов, профессионализм Крашникова взял верх над его самолюбием и он, с уважением к Городовой, признал, что голова у нее явно варит, не взирая на какой-то внутренний раздрай. Хоть у Хабаровых с ней и происходило нечто неприятное, она все же заметила то, на что лично он не обратил ни малейшего внимания.

   Подумав еще немного над ее словами и о своей, так несвоевременно проявившейся, невнимательности, Крашников пришел к выводу, что в нынешних обстоятельствах Елене Хабаровой действительно не должно быть никакого дела до того – кто приехал в ее дом и зачем; подглядывать в окно, тем более скрытно, в том состоянии, в котором она должна была, по логике, пребывать, она бы просто не смогла. Но если она чувствовала себя нормально и во время их визита не спала, то почему к ним не вышла? Какая мать упустит возможность разузнать из первых уст о том, как продвигается дело об исчезновении ее ребенка?

   Крашников взглянул на Городовую, потягивающую свой капучино, задумчиво вглядывающуюся в окно, и не найдя что добавить, принялся пить свой кофе.

   По окончании обеда Крашников попросил счет у официанта и с согласия своей спутницы, расплатился сам. Городовая не возражала, высказав пожелание, чтобы следующий обед был за ней.

   Обеденный перерыв был в самом разгаре и оба зала ресторана – и на первом и на втором этажах – были полны гостей. За одним из столиков в самой глубине помещения на первом этаже, следователи заметили полковника Григорьева с незнакомой для них обоих женщиной, сидящей спиной к залу. По безмолвному обоюдному согласию коллеги решили сделать вид, что ничего не видели.

   Выйдя на свежий воздух, Городовая сделала глубокий вдох и подняла взгляд на тяжелое, серое, предгрозовое небо:

   – Интересно, когда же все-таки начнется дождь?

   – Если уж он начнется, то надолго, так что уж лучше так...– Крашников, со свойственной ему лаконичностью, высказал свою точку зрения по этому вопросу и перешел к более насущному:

   – Куда мы теперь направляемся?

   – Я думаю, что самое время наконец-то показать мне город, – улыбнувшись ответила Городовая и направилась к машине следователя.

12

   Подходящий к концу день, оказался для Городовой довольно плодотворным, а так внезапно принятое в гостиной Хабаровых решение, волшебным образом все прояснило – моментально стало легче существовать, отошли на задний план все тягостные размышления о будущем и мрачные предчувствия в настоящем, отступила, прочно укрепившаяся в груди, тяжесть. Мысль о том, что настоящее дело – последнее в ее карьере, независимо от того, чем оно закончится, словно пробудила Городовую, придав ей уверенности в завтрашнем дне, оптимизма, смелости, освежила ее взгляд на окружающее, парадоксально повысила работоспособность и ясность ума.

   Остаток дня Городовая буквально порхала, ощущая легкость во всем теле и в голове, словно сбросила невероятно тяготивший ненужный груз. Она отчетливо поняла, что наступило время для очередного крутого поворота в ее жизни – и раз уж не удалось принять себя – следователя со всеми способностями и талантами, и свою работу со всеми ее недостатками, пришло время оставить эту деятельность навсегда и двигаться дальше.

   Крашников угостил ее вкусным обедом и наконец-то показал город. Они колесили по его улицам и площадям два с лишним часа, ненадолго останавливаясь возле достопримечательностей и значимых городских объектов, вроде развлекательного центра и огромного городского рынка. Следователи прошлись по парку вокруг Дома Культуры с Администрацией в одном здании. По просьбе Городовой Крашников показал ей все школы, детские сады и колледж города, а так же все более – менее крупные предприятия, функционировавшие в нем.

   Швейная фабрика, с которой они начали знакомство с производствами города, оказалась самым компактным по размеру и аккуратным их них. Располагалась она в единственном трехэтажном здании Нижнего города, застроенном одноэтажными и двухэтажными коттеджами; цеха занимали первый и второй этажи, а администрация фабрики – третий. Вокруг фабрики подрастали высаженные небольшими группками деревца, творчески был подстрижен кустарник возле главного входа, а по всей территории разбросано множество клумб с еще не опавшими осенними цветами. Во всем этом чувствовалась такая любовь и забота, что, казалось, будто это чья-то личная усадьба, а не место, куда люди приходят изо дня в день для того, чтобы заработать весьма скромные деньги.

   Следующим пунктом ознакомительной поездки по городу оказался огромный металлургический комбинат. Следователи остановились на небольшой площадке на возвышенности, возле главной проходной комбината, с которой открывался потрясающий вид на все предприятие.

   Для Городовой этот металлургический комбинат, в общем и целом, ничем не отличался от таких же комбинатов в других городах России – те же высокие бетонные заборы, чадящие трубы и то грохочущие, то шипящие звуки, раздающиеся с разных сторон. Однако, было одно отличие, стоившее всех других и потому поразившее ее – несмотря на солидный возраст этого комбината – а ему недавно исполнилось восемьдесят лет – выглядел он замечательно – ни обшарпанных стен, ни торчащей арматуры и осыпающихся конструкций – как и во всем городе, здесь тщательно следили за внешним видом всех без исключения построек. Но самой главной отличительной особенностью явилось то, что над комбинатом совсем не было смога. Возможно, это можно было объяснить большим количеством зелени в самой долине и вокруг нее, которая поглощала большинство выбросов комбината, однако такого неестественно чистого, не затянутого дымкой, неба, над работающим во всю мощь комбинатом, Городовой видеть не доводилось.

   Как следует наудивлявшись и вдоволь налюбовавшись на дымящие трубы, наделенные мрачной привлекательностью на фоне темно-серого неба и величественных, кажущихся черными, гор, следователи уселись обратно в машину и отправились к мебельному заводу, находящемуся неподалеку.

   Здесь любоваться было совершенно не на что – предприятие, состоящее из нескольких аккуратных зданий и сооружений, огороженных забором, со шлагбаумом на въезде. Не было ни клумб, ни подстриженных кустарников, только запах возле мебельного завода был особенным – ненавязчиво пахло деревом, кожей и немного лаком... На любителя, но Городовой такие запахи всегда нравились, поэтому она немного потянула время и постояла возле машины вдыхая влажный, ароматный воздух, позабавив Крашникова своими аромопредпочтениями.

   Последним пунктом их экскурсии оказался больничный городок, въезд в который проходил сквозь аллею, с живущими здесь высокими и необъятными в обхвате елями и соснами. Деревья здесь именно жили, другого слова по отношению к ним, даже не приходило на ум, не возникало никаких сомнений в том, что они являются живыми существами. Они выглядели великанами, мудрыми старцами, невероятно могущественными, решающими судьбы всего мира и воплотившимися в деревьях, чтобы продолжать свою непостижимую жизнь на другом уровне бытия. Здешняя атмосфера укутывала, убаюкивала, умиротворяла и растворяла все тяжелые мысли о проблемах и невзгодах, словно деревья впитывали в себя негатив, выделяя взамен в воздух антидепрессанты. Городовая поняла, почему таксист во время рассказа о городе упомянул именно эту аллею, почему именно она является местной достопримечательностью, предметом особой гордости горожан, а не другие аллеи, которых в этом зеленом городе предостаточно. Пребывание здесь порождало ощущение насыщенности и наполненности собственной жизни, незначительности любых жизненных проблем, сравнимые с эффектом избавления от тяжелой болезни. Совершенно необыкновенное, непостижимое, волшебное место. Увидев в глубине аллеи пешеходные дорожки, по которым то тут, то там прогуливались люди, Городовая поняла, что это место является местом силы и имеет терапевтический эффект для многих горожан и дала себе обещание, обязательно посетить это место еще раз и побродить между древних, как мир, деревьев в одиночестве.

   Благодаря этой довольно длительной и неожиданно увлекательной экскурсии, оказавшей на Городовую одновременно успокаивающее и тонизирующее действие, она стала лучше понимать людей, живущих здесь – в, возможно, действительно райском закутке. В городе есть все необходимое для насыщенной, нескучной жизни, все в шаговой доступности; население миролюбивое, случайных людей практически нет, никто не заинтересован в нарушении общественного спокойствия. У Городовой наконец начало формироваться, складываться, свое, особое мнение об этом городе и его населении, уже на основании собственных ощущений и чувств от увиденного, а не только на основании рассказов таксиста. Но пока оно не оформилось во что-то конкретное... отношения с этим городом у Городовой пока только завязывались, как она обычно это называла, и, она до сих пор не могла определиться – нравиться ей здесь находиться, или, все же, не нравится. С одной стороны – здесь действительно многое было замечательно, никогда она не встречала такого благополучного и самодостаточного городка... Но, с другой – все это благополучие все еще казалось ей неестественным, каким-то наигранным, она до сих пор, с первых минут пребывания здесь, не могла расслабиться, ее, то и дело, что-то томило и тревожило...

   Надо сказать, что двухчасовая поездка по городу не была для Городовой праздной прогулкой. Она на собственном опыте убедилась в том, что никогда не лишне накапливать информацию на новом месте пребывания, во время работы над делом. В бессознательном останутся все мельчайшие детали увиденного и услышанного, всех пережитых впечатлений, мыслей, наблюдений, чужих и собственных эмоций, обрывков услышанных разговоров. Все это в совокупности с информацией из памяти, а также с накопленным за годы службы опытом, непременно поможет ей в расследовании дела, ради которого она здесь.

   После посещения территории больничного городка Городовая с Крашниковым отправились в отдел полиции, чтобы составить план дальнейших действий. Во время поездки по городу они не говорили о работе, да и вообще очень мало разговаривали. Но это было не то молчание, когда нечего сказать и чувствуешь неловкость в присутствии другого человека: это было обоюдокомфортное молчание, спокойное и умиротворенное, способствующее отдыху и накоплению сил. Городовая еще раз убедилась, что присутствие Крашникова – единственное, что по какой-то причине ее успокаивало в этом городе, только в его компании она могла расслабиться и быть самой собой.

   Судя по внешнему виду Крашникова во время этой прогулки, ему тоже было хорошо и спокойно в компании Городовой, он чувствовал себя расслабленно и был доволен. Отвлечение от службы благотворно повлияло на обоих следователей, что явилось для каждого из них очередной неожиданностью.

   В кабинете Крашникова, в то время, пока он готовил кофе и разливал его по кружкам для них с Городовой, она размышляла сидя за своим рабочим столом.

   За день ею был пережит довольно большой диапазон впечатлений и эмоций, что и говорить. Но, как ни странно, из всего этого многообразия в голове то и дело возникал образ колышущейся занавески в окне на втором этаже в доме Хабаровых. Городовая решила, что ей больше не нужно возвращаться в этот дом – и так ясно, что Геннадий Артемович сказал все, что знал и мог сказать, Елена по какой-то причине разговаривать вовсе не желает, а ее брат Андрей действительно переживает за семью сестры и заботится обо всех ее членах... Остается девочка, младшая сестра пропавшего Олега Хабарова – Женя. Ее персона не давала Городовой покоя, она чувствовала, что с этим членом семьи необходимо продолжать работу.

   – Ну вот, кофе готов, – произнес Крашников, гремя кружками, – конечно, качество вряд ли вас приятно удивит...

   – Ничего, я и не такой пробовала, – поспешила успокоить следователя Городовая.

   Чуть повременив, она осторожно задала вопрос, который задавала всем следователям, работавшим над делами:

   – Я вот что хочу спросить, что, по-вашему, все-таки произошло с мальчиками?

   – Вы ведь смотрели дело, – настороженно ответил Крашников, поставив кружки с кофе на стол перед Городовой и присаживаясь на свободный стул.

   – Я имею ввиду, ваше субъективное мнение, ведь у каждого следователя оно есть.

   – Ну... иногда я думаю, что мальчишки действительно сами покинули этот город...

   После нескольких секунд неловкого молчания, Городовая прокомментировала мнение Крашникова:

   – Вы хотите так думать. Все хотят так думать, и некоторым это даже удается. Но, вы-то знаете, что это совершеннейшая чушь.

   Крашников поднял глаза на Городовую и устало глядя на нее, спросил:

   – Что вы от меня хотите?

   – Я хочу услышать ваше мнение – не мнение руководителей города, не мнение общества, а ваше – вот как на духу.

   Городовая ценила первые впечатления, эмоции и мысли о местах преступлений и самих преступлениях – как свои, так и людей, занимающихся расследованиями преступлений в местностях, куда она выезжала для оказания помощи. Как показывал опыт, эти мысли казались не важными для тех, кто работал над делами, но впоследствии зачастую оказывалось, что именно они и были наиболее значимыми и помогали столкнуть расследование с мертвой точки. Что и говорить – сотрудники полиции на местах всегда знали немного больше, чем желали рассказывать столичной коллеге, и иногда их нужно было просто слегка подтолкнуть к разговору. Городовая понимала, что Крашников из тех людей, которые никому не доверяют и говорят что-либо кому-либо исключительно из собственных соображений, и добиться от него откровенности будет непросто, но попытаться стоило.

   Каково же было ее удивление, когда Крашников, поразмыслив некоторое время, явно сомневаясь в правильности своего решения, вдруг встал, решительно закрыл дверь в кабинет изнутри и немного неуверенно произнес:

   – О том, что случилось с мальчиками я не могу сказать ничего, помимо того что вы и так уже знаете. Однако есть кое-что, о чем я вам... пока не рассказывал. Я не знаю, как это связано с исчезновениями, но чувствую, что связь есть. К тому же я не могу все делать в открытую... в общем я расскажу вам все, что мне известно, а вы, надеюсь, поможете мне со всем этим разобраться.

   – Хорошо, слушаю.

   Доверие Крашникова удивило Городовую, но еще больше удивило самого Крашникова. У него и мысли не было говорить со столичной коллегой о своих изысканиях, но она задала свой вопрос так своевременно, что впервые за многие годы ему захотелось поделиться информацией по делу с кем-то еще, с тем, кто способен понять.

   Пути назад не было ни у одного из них. В Городовой уже разгоралось жгучее любопытство, она была жутко заинтригована и не собиралась отступать. Она очень любила, когда вот так внезапно в вялотекущем расследовании появлялись интересные повороты, и ей не терпелось услышать – что жаждет ей рассказать Крашников. Но она молчала, боясь спугнуть его своим энтузиазмом. Он и без того был шокирован собственным поведением, и Городовая терпеливо ожидала, предоставляя ему возможность собраться с мыслями и самому начать свой рассказ.

   Она молча придвинула к себе свою кружку с кофе и внимательно посмотрела на следователя, давая понять, что готова слушать. Он, помедлил еще несколько секунд, после чего, откинув последние сомнения, начал говорить.

   – Когда исчез Ваня Серов, первый из троих пропавших мальчиков, я, подбив факты и показания свидетелей, как и все решил, что мальчик ушел из дома сам. Семья благополучная, отношения с окружением были очень хорошими, самого Ивана со всех сторон характеризовали положительно, никаких признаков того, что с ним произошло что-то плохое, обнаружено не было. Да, ушел без сменной одежды, да, без документов и вроде бы как без денег, но это казалось вполне вероятным. Я думал, что за пределами города у него могут быть друзья, которые могли, к примеру, забрать его в каком-то определенном месте, документы можно и купить, а денег он мог накопить, в тайне от родителей. Сотовый пацана остался дома, мы проверили все контакты и звонки с него, но ничего подозрительного не обнаружили. Его планшет и домашний компьютер наши компьютерщики вывернули наизнанку, но тоже ничего примечательного не нашли. Только после этого я всерьез забеспокоился – ну не может же семнадцатилетний домашний мальчишка уйти из такого города, как этот, не наследив – здесь ведь все друг друга знают, все всё видят, кто-нибудь, да что-нибудь обязательно должен был заметить.

   Городовая внимательно слушала рассказ Крашникова, одновременно анализируя – каково ему приходится все это рассказывать. Было видно, что он не привык делиться с кем-либо своими мыслями и соображениями, в том числе и по служебным вопросам, тем более тяжело ему было говорить о собственном бессилии в расследовании. Наверняка это был его первый подобный опыт, да и произносить такие длинные речи точно совсем не его конек – из-за всех этих непривычных обстоятельств, следователь чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Однако, информация, которую он сообщил Городовой, оказалась самой важной из всего того, что она узнала с момента приезда в этот город.

   Поиски пропавшего мальчика на территории города и в его окрестностях были организованы через сутки после исчезновения. Целую неделю сотрудники полиции вместе с сотрудниками МЧС и добровольцами обследовали город и местность вокруг него. В поисках участвовала почти тысяча человек: были проверены все подвалы, подворотни, сараи и даже мусорные баки в городе, осмотрен каждый куст; вся долина была истоптана от горы Альбатрос до безымянной горы позади лесного озера, но никто не нашел ни самого мальчика ни чего-либо, проливающего свет на его исчезновение. Конечно, старшеклассники, участвовавшие в поисках и обладавшие богатой фантазией, подстегнутой нестандартным событием, то и дело находили несуществующие улики и доказательства того, что Иван похищен инопланетянами, а то и горными троллями... Крашников лично проверял все версии, включая самые невероятные, вроде инопланетян или распоясавшегося чудовища из озера. Здравый смысл говорил следователю, что бесследных исчезновений не бывает, однако, обнаружить что-либо стоящее ему так и не удалось.

   Через десять дней после исчезновения Ивана, поиски полностью прекратились, но каждый человек в городе знал, что необходимо обратиться в полицию при обнаружении чего-либо, хоть как-то связанного с этим делом. Вереница бесполезных звонков не иссякала и Крашников, задыхаясь под их грузом, но боясь упустить крупицу важной информации в потоке бесполезной, по прежнему выезжал по каждому сообщению, чтобы проверить все лично.

   По прошествии двенадцати дней после этого исчезновения, произошло второе – пропал Миша Артемьев. Вот тогда в городе началась настоящая паника, истерия. На поиски вышло уже около двух тысяч человек, но, как и в первый раз ничего подозрительного обнаружено не было. И в этот раз не обошлось без информации о местах посадки инопланетных кораблей и уникальных находок всякого тролльева барахла, которое они якобы растеряли по дороге, пока тащили мальчиков в горы, при проверке само собой, оказавшегося обычным человеческим мусором.

   На этот раз, уже мало кто верил в версию о самостоятельном уходе обоих мальчиков, люди начали шептаться и роптать, а некоторые, беспокоясь за своих детей, попросту уехали из города. Мэрией было организовано собрание руководителей города: начальников, директоров, управляющих всех мастей и уровней, – на котором мэр лично выступил с заявлением. Он уверенно заявил, что паника не уместна, потому как существует почти стопроцентная вероятность того, что мальчики, сговорившись заранее, ушли из города самостоятельно. Мало кто воспринял заверения мэра всерьез, но никто его и не осудил – что еще может сказать глава города в данных обстоятельствах во избежание ненужных настроений в обществе? Крашников продолжал работать в усиленном режиме, на грани отчаяния – прошло уже три дня с момента второго исчезновения, а время, как известно, в таких случаях работает против обстоятельств – очень хотелось найти ребят живыми. Региональный розыск так же не давал никаких результатов.

   Как раз в это время кое-что произошло. Вечером третьего дня, после исчезновения второго подростка, Крашникову на сотовый телефон поступил звонок от незнакомой женщины, в годах – судя по голосу, которая заявила, что в ближайшее время пропадет еще один ребенок. Следователь попытался расспросить ее – кто она такая и откуда у нее информация, но та сбросила звонок. Несмотря на усталость и на то, что в связи с волнениями в городе, возникшими в связи исчезновением детей, в последнее время ему поступало множество подобных звонков, как оказывалось при проверке, ничем не обоснованных, следователь решил отработать и эту информацию. Всеми правдами и неправдами, до глубокой ночи, он выяснял – кому принадлежит телефон, установливал личность звонившей женщины, ее адрес, и телефон ее единственной родственницы.

   Глубоко за полночь Крашников выяснил наконец, что его таинственной осведомительницей была Лукина Надежда Ефимовна, семидесяти трех лет от роду, престарелая учительница русского языка и литературы, в это время находящаяся на лечении в психиатрическом отделении городского стационара. Не самый достоверный источник информации, однако, Крашников сделал все, чтобы с ней встретиться. Подняв на уши персонал больницы, примерно около четырех часов утра, он все же удостоился чести встретиться со своей осведомительницей, однако та, неожиданно для всех, буквально за минуты до этой встречи скончалась. Именно в эту безлунную ночь, болезная сделала весьма интригующий звонок следователю, после чего умерла от психической болезни, длительное время мучившей ее. Что и говорить, Крашникову показалось такое совпадение несколько подозрительным. Однако, так показалось далеко не всем: окружающие в один голос твердили, что старая учительница, несколько лет как выжившая из ума, просто решила привлечь побольше внимания к себе перед самой своей смертью, которую давно уже поджидала. А что, с этих училок станется...

   Однако, по понятной причине, эта история не давала следователю покоя. И, так как никаких других зацепок у Крашникова все – равно не было, следующим же утром он решил навести справки об умершей женщине. Начал он с того, что опросил единственную родственницу учительницы – ее внучку Алену, тридцатилетнюю незамужнюю работницу Дома культуры. Но, та не владела никакой имеющей значение информацией – ни о том, что могла иметь ввиду ее бабка, ни о том, почему позвонила Крашникову именно в это время. В поисках ответов он попытался более детально расспросить внучку об обстоятельствах жизни Надежды Ефимовны, но она и тут не смогла помочь, на удивление мало зная о жизни своей бабки до своего рождения. Единственная дочь Надежды Ефимовны – мать Алены, умерла давным-давно, далеко от этих мест, когда Алена была еще младенцем, своего отца она тоже не знала и не была уверена – знала ли его хотя бы сама ее мать-алкоголичка. Доподлинно было известно только то, что Надежда Ефимовна долгое время разыскивала свою дочь, покинувшую отчий дом в неизвестном направлении сразу после окончания средней школы. Колеся по всей стране, даже не зная точно – в каком городе обитает дочь, она по чистой случайности наткнулась на свидетельство о ее смерти в одной из больниц захолустного городка на севере страны. В той же больнице Надежде Ефимовне рассказали о том, что ее непутевая дочь несколько месяцев назад родила девочку, которую оставила в родильном доме. С помощью добросердечной заведующей этого родильного отделения, новоиспеченная бабка смогла отыскать свою маленькую внучку в доме малютки и удочерить ее, восстановив жалкие останки своей семьи. Воспитывала внучку Надежда Ефимовна одна, похоронив своего мужа еще в молодости. Дала ей все, что могла, включая трехкомнатную квартиру, неплохое образование и работу, на которую успела устроить перед тем, как окончательно съехала с катушек. Алена, из чувства благодарности, не хотела отправлять бабку в психушку и сама, дома, ухаживала за ней. До тех пор, пока однажды, та не подожгла квартиру и, спалив вместе с собственной, еще несколько соседских квартир, чудом выжила. Крашников помнил тот случай, потому что в этом городе серьезные пожары случались крайне редко – он один такой и произошел за те двенадцать лет, что следователь жил здесь. После того случая Надежда Ефимовна отправилась на постоянное место жительства в палату психушки, где прожила почти десять лет и скончалась в своей постели.

   Вся эта путаная история так зацепила Крашникова, что он не остановился на достигнутом, и решил добыть еще больше информации о жизни старой учительницы и ее дочери. Пережив за короткое время множество неизбежных перебранок с престарелыми служительницами архива школы, в которой работала Надежда Ефимовна, а после и со служительницами архива отдела образования, и наконец – архива городской администрации города, Крашников добыл-таки довольно тощее личное дело Надежды Ефимовны Лукиной.

   Из архивов города и личного дела Лукиной Крашникову удалось получить кое-какое представление о ее личности и жизни. Ему стало известно, что учительница приехала в этот город по распределению ВУЗа одного из южных городов России пятьдесят лет назад, уже тогда будучи сиротой и вдовой с маленькой дочерью на руках. Работала добросовестно, все документы из личного дела говорили о том, что она была очень активной, спортивной и, несмотря на довольно безрадостные обстоятельства ее жизни, позитивной девушкой. Надежда Ефимовна очень любила свою работу и детей, с которыми работала: занималась с ними внешкольными занятиями совершенно безвозмездно, водила их в туристические походы, организовывала праздники и вечеринки, вывозила в близлежащие города на экскурсии, была образцовым педагогом и пользовалась уважением всех без исключения – детей, их родителей, коллег и руководства школы и города. А вот ее собственная дочь, учившаяся в той же школе, судя по копиям заседаний педсоветов и протоколов школьных совещаний, образцовую картинку портила. Девочка росла крайне неблагополучным и трудным ребенком. Но, несмотря ни на что, биография учительницы развивалась довольно гладко, пока однажды в ней не произошел крутой поворот. В возрасте сорока трех лет Надежда Ефимовна, после длительной череды всевозможных отгулов и отпусков, внезапно уволилась с любимой работы, объяснив это тем, что отправляется на поиски дочери, покинувшей родной город и бесследно исчезнувшей. Вернулась Надежда Ефимовна, спустя год, с небольшим, с маленькой внучкой на руках. Устроившись на работу в Дом Культуры, методистом, она жила тихой, неприметной, даже замкнутой жизнью, воспитывала внучку, на удивление мало общаясь со старыми знакомыми. Постепенно эта история, да и сама бывшая учительница, забылись жителями города. Не вспоминали о Лукиной вплоть до того страшного пожара, случившегося десять лет назад, который чуть не унес ее жизнь. А после оформления старой учительницы на постоянное место жительства в психиатрическое отделение больницы, о ней снова, уже окончательно, забыли.