Текст книги "Чревовещатель"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

XIX

В ту минуту, когда унтер-офицер со своими подчиненными вступали на площадь, музыка смолкала, а музыканты исчезали поочередно за занавесом, чтобы аккомпанировать представлению, между тем как клоун визгливым голосом зазывал публику с эстрады:

– Милостивые господа! Сейчас начнется! Не упустите случай! Спешите посмотреть на то, чего вы никогда не видели и больше не увидите, потому что выставка чудес оставит вашу общину через три дня, а несравненный Сиди-Коко в скором времени уедет из Франции, из прекрасной Франции, в далекую, холодную страну – в Россию, где бояре осыпят его рублями! Пожалуйте, пожалуйте, честные господа!

Унтер-офицер толкнул своего спутника и тихонько сказал ему:

– Я думал, что чревовещатель удрал, но, похоже, ошибся. Мы не зря сюда приехали!

Жители Сент-Авита хоть и откликались на зазывания клоуна, однако в малом числе. Вероятно, большая часть населения берегла денежки на следующий день, воскресенье, на который приходился храмовый праздник, а в этот праздник любые издержки считались позволительными.

Унтер-офицер вошел вслед за другими по лестнице в сопровождении своего верного спутника. Он собрался было положить двадцать сантимов перед толстой женщиной, как она вдруг воскликнула:

– Кого я вижу? Боже мой! Да это же милый рошвильский капрал собственной персоной! Так я и взяла с вас деньги, капрал! Войдите, войдите, господа!.. Для вас представление бесплатно, вы оказываете выставке чудес большую честь своим посещением.

– Однако, – начал унтер-офицер, – так как мы здесь не при исполнении своих обязанностей, мне кажется, что…

– Нет-нет!.. Капрал, вам неправильно кажется! – перебила его толстушка. – Чтобы я брала деньги с жандармов!.. Да никогда в жизни! Я обожаю жандармов! Все они – душки, прелесть! В прошлом году, в Сен-Бриене, мне сильно понравился один жандарм. Ах, какой он был красавец! Даже мой благоверный супруг, Жером Трабукос, ревновал меня к нему, как тигр, хотя между нами ничего такого не было… Войдите, господа, войдите, и если после спектакля вы не побрезгуете выпить рюмочку старого коньяку, то мы с Жеромом к вашим услугам…

Такая настойчивость и уважение к военному мундиру восторжествовали над сомнениями унтер-офицера. Он положил обратно в карман свои двадцать сантимов, прошел в балаган вместе со своим подчиненным и сел позади нескольких дюжин зрителей, вошедших раньше. Появление этих двух представителей власти не произвело на присутствовавших никакого впечатления.

Мы не будем описывать всевозможные упражнения и фокусы, а остановимся на последней части представления, когда на сцену должен был выйти чревовещатель. Наконец, громкая музыка возвестила о его появлении. Сиди-Коко любезно раскланялся перед публикой, которая встретила его бурными аплодисментами. Унтер-офицер наклонился к своему товарищу и шепнул ему на ухо:

– Право, у этого мошенника приятная наружность.

– Действительно, – согласился жандарм.

– Тем не менее если он и кажется спокойным, подобно честному человеку, которому не в чем себя упрекнуть, то это потому, что он умеет скрывать угрызения совести.

Сиди-Коко, которого маленькая Жервеза назвала красивым мужчиной, был действительно красивым молодым человеком двадцати семи или двадцати восьми лет. Черные глаза, блестящие и кроткие, озаряли его смуглое лицо с правильными чертами. Длинные и густые усы, тонкие на концах, осеняли его губы и делали его похожим на военного. Из-под белого парика, по рассеянности слишком сильно сдвинутого назад, виднелись иссиня-черные волосы, остриженные под гребенку.

Костюм чревовещателя состоял из короткого камзола, покрытого золоченой тесьмой и шнурами, шотландского пояса ярких цветов, белых, чрезвычайно широких брюк и треугольной шляпы с огромным красным пером. Сиди-Коко держал в левой руке маленькую куклу в шелковом платье, так же хорошо одетую, по словам Жервезы, как и Леонтина, племянница господина Домера… Он подошел к рампе, снова раскланялся и заговорил:

– Милостивые государыни и государи, имею честь объявить вам, что я исполню в вашем присутствии представление чревовещателя, благодаря которому я заслужил похвалы самых просвещенных знатоков в городах Франции и всей Европы… Я питаю льстивую надежду, что вы не откажете мне в поощрениях…

Пока публика аплодирует вторично, сделаем маленькое отступление. Чревовещание, ныне совершенно вышедшее из моды, в прежнее время пользовалось огромной славой, и даже ученые много рассуждали об этом предмете. Аббат Лашапель, парижский королевский цензор, первым пролил некоторый свет на этот вопрос, более сложный, нежели многие полагают.

Один бакалейный торговец в Сен-Жермене-ан-Лэ, по фамилии Сен-Жиль, стал главным объектом наблюдений королевского цензора. Этот Сен-Жиль серьезно занимался торговлей и не извлекал из своего искусства никакой прибыли, однако не хранил его в тайне. Аббат Лашапель говорил, что «он пользовался своим талантом только для забавы честных людей и для исправления дурных характеров». В подтверждение своих слов аббат рассказывал об одном молодом человеке, недавно женившемся и имевшем наклонность забывать об обете супружеской верности, которого навел на путь истинный таинственный голос чревовещателя. А некоторые прежде неисправимые вымогатели, испуганные голосами, которые, казалось, были не от мира сего, изменились совершенно и пожертвовали свое дурным путем обретенное состояние в пользу бедных и сирот.

После Сен-Жиля чревовещатели, перестав работать единственно ради торжества добродетели, стали извлекать пользу из своего искусства, развлекая публику. Некто барон де Менжен прославился и обогатился посредством сочиненного им диалога, который происходил между ним и тремя или четырьмя фигурками, приводимыми им в движение наподобие марионеток. Его примеру последовали другие. Человек с куклой, пользовавшийся такой популярностью пятнадцать или двадцать лет назад, был также в некотором роде его учеником.

Теперь вернемся в балаган Сент-Авита, к Сиди-Коко, который и не подозревал, что ему угрожает страшная опасность. Он раскланялся еще раз и, показав публике свою куклу, тонкую талию которой он сжимал двумя пальцами, продолжил:

– Милостивые государыни и государи, имею удовольствие представить вам госпожу Сиди-Коко, мою законную супругу…

Эти слова были встречены хохотом, затем, как будто с потолка, послышался хриплый, дребезжащий, ослабевший от водки картавый голос:

– Это твоя супруга!.. Да к тому же законная! Ой-ой-ой! Если у вас будут дети, то одного мне на завод!..

Все подняли голову кверху, жандармы сделали то же. Разумеется, никто ничего не увидел, потому что этим голосом говорил сам чревовещатель.

Тот же надтреснутый голос продолжал:

– Ну чего вы все уставились на потолок, почтенные?.. Вы меня ищете на чердаке, а я в погребе… Ах, черт возьми, вот так ножка! Если у вас, милочка, и другая такая же хорошенькая, то лучших ножек не найдешь!

В эту минуту голос, казалось, звучал наравне с землей. Можно было подумать, что он выходил из-под пола. Иллюзия была столь велика, что женщины вскрикнули, схватившись за платье обеими руками, а трое или четверо из мужчин посмотрели под скамейки. Чревовещатель нахмурился.

– Я не стану это терпеть, – сказал он своим естественным голосом. – Негодяй, осмеливающийся таким образом нарушать порядок, заслуживает строгого наказания. Другие, быть может, удовольствовались бы тем, что изгнали бы наглеца. Я же поступлю иначе… Я его запрячу под землю!

– Ой-ой-ой! – взвыл охрипший голос, на этот раз как будто выходя из-под земли и постепенно ослабевая. – Как тут холодно и темно! У меня уже начался насморк!.. Апчхи!.. Простите меня, господин чревовещатель… Позвольте мне подняться наверх… Я больше не буду…

– Поздно! – сказал Сиди-Коко. – Тебя нужно проучить: ты пробудешь там до полуночи!

Затем, с улыбкой обращаясь к публике, он продолжал:

– Так как теперь, милостивые государи и государыни, нам больше никто не помешает, продолжим… Я вам сейчас представил свою жену… С виду она смирна, как овечка, и даже умеет молчать – весьма редкое качество среди особ прекрасного пола… И что ж, все это только наружность… В действительности госпожа Сиди-Коко не лучше других… она сердита, своенравна, любит поболтать и хорошо поесть, она лгунья, кокетка…

Тут кукла зашевелилась, выразила живейшее неудовольствие и воскликнула звонким голоском:

– Замолчите, супруг! Гадко так поступать с несчастной, беззащитной женщиной… Вы же просто клеветник!..

– Клеветник? – повторил чревовещатель. – Почему вы меня так называете? Разве вы не любите болтать, моя душечка?..

– Разумеется, нет! – ответило маленькое создание. – Я говорю хорошо, но мало. И никогда в жизни не говорю лишнего. Я не сплетничаю, не прохожусь насчет ближних, как это делают другие. Я занимаюсь хозяйством и не вмешиваюсь в чужие дела, и если меня можно в чем-нибудь упрекнуть, так это в излишней молчаливости…

– Прекрасно! Вы скажете, что вы и не сердиты?

– Сердита! Я? – завизжала рассвирепевшая кукла. – Это уж слишком! Не повторяйте этого, черт возьми! А не то я вам выцарапаю глаза!..

– Я вас обвинил напрасно! – рассмеялся чревовещатель. – Все здесь присутствующие могут судить о вашей скромности! Признайтесь по крайней мере, что вы кокетка.

– Вовсе нет!

– Однако ваш туалет обходится мне недешево. Что ни день, то я вижу у вас что-нибудь новенькое.

– Это потому, что у меня хороший вкус. Этим я вам же делаю честь.

– Итак, вы разоряете меня для того, чтобы мне нравиться?

– А для чего же еще?

– Я думаю, что все это делается для разных болтунов!.. Или вы полагаете, что я слеп?

– Разве я виновата, что я хорошенькая и что мужчины это замечают? Вы должны быть этим довольны, муженек, ведь если меня любят, так это значит, что я любезна…

– Очень любезны со всеми этими франтами, которых вы завлекаете в мой дом своими улыбками и нежными взглядами!

– Не могу же я отвечать на их вежливость грубостью!

– Они за вами ухаживают, и вы им подаете надежду!

– Если и так, то ведь это мне ничего не стоит, а им приятно… Но какое вам вообще до этого дело?

– Какое мне дело? Большое дело!..

– Это потому, что вы человек недалекий и полный предрассудков. То, чего вы так сильно страшитесь, часто случается и с людьми получше вас, и от этого им не бывает хуже.

– Быть может и так, но мне это не нравится и это со мной не случается!..

– Вы думаете?

– Я в этом уверен…

– Многие мужья говорили то же самое, однако же с ними это случалось… Да и как помешать тому, что захочет женщина?

– Вы будете постоянно со мной!

– Посмотрим!..

– Я буду за вами наблюдать день и ночь!

– Этим вы не возьмете.

– Дура!

– Тиран!

– Я вас запру!..

– Я выскочу в окно!

– Тюрьма, в которую я вас посажу, без окон!

– Желала бы я посмотреть, как вы это сделаете!

– Ну так вот же вам! – С этими словами Сиди-Коко запрятал куклу в один из широких карманов своих брюк.

Здесь сцена стала чрезвычайно комичной и вслед затем почти ужасной. Зрители видели метавшуюся во все стороны маленькую фигурку. Слышно было, как она жаловалась, умоляла, потом начала ругаться.

– Замолчите, бесстыдница! – сказал чревовещатель. – Замолчите, или я оторву вам голову!

Кукла продолжала свое, и Сиди-Коко стал приводить в исполнение свою угрозу. Тогда из его кармана понеслись пронзительные крики:

– Караул! Режут!

Эти крики мало-помалу перешли в хрип. Затем кукла издала последний глухой звук, и все смолкло. Унтер-офицер наклонился к своему подчиненному и тихо сказал:

– У меня мурашки бегут по телу. Бедная Мариетта, должно быть, точно так же кричала и хрипела прошлой ночью, когда этот негодяй ее резал, а теперь он устраивает этот фарс! Честное слово, дьявол, а не человек!..

– Вы правы, капрал, – ответил жандарм.

Чтобы утешить и развеселить зрителей, Сиди-Коко вынул из кармана куклу, находившуюся в бесчувственном состоянии и с повисшей головой, пощупал у нее пульс и стал приводить ее в чувство. В конце концов он даровал ей прощение, к большому удовольствию присутствовавших женщин, которые, думая о своих мужьях, говорили самим себе: «Верно! Они все такие!»

Успех чревовещателя был полным. Когда он сходил со сцены, ему громко рукоплескали, он вернулся и раскланялся с публикой, которая стала аплодировать еще сильнее.

«Недолго тебе праздновать, злодей! – подумал унтер-офицер. – Что сказали бы все эти ослы, если бы я им сейчас сообщил, что этому фокуснику скоро отрубят голову?»

Не дожидаясь конца представления, жандармы оставили свои места и расположились по обе стороны от отверстия, через которое артисты покидали балаган. Минуты через три или четыре из этой двери вышел мужчина. Унтер-офицер загородил ему дорогу.

– Что вам от меня нужно? – воскликнул изумленный мужчина.

– Вы тот, кого называют Сиди-Коко? – спросил жандарм.

– Я самый.

– В таком случае предупреждаю вас, что всякое сопротивление с вашей стороны будет бесполезно. Я арестую вас именем закона!

XX

Услышав эти страшные слова, Сиди-Коко отскочил назад и, казалось, приготовился защищаться. Другой жандарм быстро взял его за плечо, между тем как унтер-офицер схватил его за руки. Но чревовещатель успел оправиться.

– Я не собираюсь бежать, – сказал он. – Вы понимаете, меня это ужасно удивило… Да к тому же темно… Я вас принял за злоумышленников. Теперь я вижу, что вы жандармы. Но я не сделал ничего дурного!

– Может быть… это нас не касается… Вы об этом поговорите со следственным судьей.

– С каким следственным судьей?

– С тем, конечно, который подписал приказ о вашем задержании.

– У вас есть приказ о моем задержании?

– Разумеется. Если вы хотите, я вам его покажу…

– В чем меня обвиняют?..

– Вам это лучше знать. Мне об этом ничего не известно.

– Куда вы меня отправите?

– В Рошвиль.

– В Рошвиль, – пробормотал чревовещатель дрожащим голосом и затем прибавил себе под нос: – Этого-то я и боялся… Тот рассказал!..

Унтер-офицер запомнил эти слова, сходные с признаниями, какие иногда вырываются у преступников в минуту смятения.

– В путь! – скомандовал он. – Никто не видел, как мы вас взяли. Чем меньше шума, тем лучше…

– Я готов за вами следовать. Каковы бы ни были подозрения, которые тяготеют надо мной, мне не составит труда доказать судье свою невиновность.

– Тем лучше для вас!

– Но я не могу предстать перед судьей в этом шутовском костюме. Позвольте мне переодеться.

– А далеко ли нужно идти?

– В двух шагах отсюда повозка, где я сплю и где находятся мои вещи. Не подумайте, что я хочу убежать… Ведь меня все равно поймают! Да вы и не оставите меня одного…

– Но, – заметил унтер-офицер, – у повозки мы встретим ваших товарищей, и тогда о вашем аресте всем станет известно.

– Представление еще не кончилось, мы никого не встретим, кроме маленькой девочки, которая стережет повозку. Если она и увидит что-нибудь, то наверняка ничего не поймет…

– Ну, так идем скорее…

Чревовещатель, сопровождаемый жандармами, дошел до длинной и широкой повозки, служившей артистам гардеробом и спальней. Девочка, дремавшая около подножки, приоткрыла было глаза, но, узнав Сиди-Коко, тотчас зажмурила их опять.

Сиди-Коко быстро снял с себя свое смешное одеяние, надел холстинные панталоны, синюю шерстяную блузу и сказал:

– Я готов.

Арестованный и оба его стража отправились обратно. Представление заканчивалось. Публика покидала балаган и расходилась по площади. Законная супруга Трабукоса тушила последние плошки. Никто не обратил внимания на трех мужчин, быстро направлявшихся к трактиру, где их ожидала повозка.

Было одиннадцать часов вечера с небольшим. Накормленная лошадь вывезла повозку со двора, ею правил третий жандарм. Унтер-офицер вынул из кармана какой-то предмет.

– Вы сядете сюда, на солому, – сказал он чревовещателю, – но прежде дайте мне ваши руки…

Сиди-Коко ужасно побледнел.

– Дать вам руки, – повторил он, – зачем?..

– Затем, чтобы надеть наручники…

– Наручники! – воскликнул молодой человек с ужасом и отвращением.

– Так нужно…

– Но ведь наручники надевают только на страшных преступников, на поджигателей, убийц! Даже воры обычно избавлены от этого унижения… Я не страшный преступник, не поджигатель и не убийца… И не вор… Я честный человек, которого ложно обвинили неизвестно в каком проступке. Разве я оказал вам сопротивление? Сжальтесь надо мной… Я не убегу, клянусь вам честью…

При слове «честь» унтер-офицер пожал плечами.

– Так приказано, и никакие мольбы не помогут… Мариго, принесите фонарь.

Жандарм, у которого было такое нежное имя, взял фонарь, висевший на повозке. Бледный луч осветил обшлага блузы чревовещателя. Бравый унтер-офицер вздрогнул. Он заметил у Сиди-Коко в петлице узенькую желтую ленточку.

– Что это такое? – спросил он, дотрагиваясь пальцем до ленточки.

– Прежде чем стать комедиантом, я был солдатом, – просто ответил чревовещатель. – Зуавом… В одном сражении, в Африке, я спас жизнь своему лейтенанту и получил эту ленточку в награду. Это знак отличия военного ордена…

– Ах, черт возьми! – прошептал жандарм, заметно тронутый. – Вы были солдатом, и у вас есть знак отличия… Неудобно носить одновременно и эту ленточку, и наручники. Я положу наручники обратно в карман.

– Благодарю вас! – воскликнул Сиди-Коко. – Вы честный человек!

Забыв о своем положении, он протянул руку унтер-офицеру, который отдернул свою и сказал:

– Слушайте внимательно то, что я вам сейчас скажу: я отвечаю за вас!.. Мне необходимо доставить вас в Рошвиль! Вы сядете со мной на передок. Я буду править лошадью. Товарищи мои сядут сзади с заряженными ружьями. Я вас предупреждаю, что если вам вздумается выскочить из повозки и удрать от нас, то вас подстрелят, как волка.

– К чему угрозы? – возразил чревовещатель. – Я уже вам дал слово.

Унтер-офицер опять пожал плечами и сказал:

– Итак, вы предупреждены. Садитесь первый…

Наконец повозка тронулась. Все молчали.

«Удивительно, как изменилось мое мнение об этом чревовещателе, – думал унтер-офицер. – Сначала я дал бы голову на отсечение, что он виновен, а теперь и руки не дам… Человек, которого схватили и везут в то место, где он раскроил голову отцу и зарезал дочь, не может быть так спокоен!.. Это неестественно!.. Другое дело, если бы он был каторжником, но он был солдатом! Правда, случалось, что и солдаты сбивались с пути… Ну, да все это меня не касается…»

Добрый конь бежал хорошо, и расстояние быстро уменьшалось. До Рошвиля оставалось не больше четверти часа езды. Сиди-Коко нарушил молчание:

– Капрал, вы понимаете, что мне необходимо как можно скорее увидеть следственного судью. Могу ли я надеяться, что он допросит меня сегодня же ночью?

– Этого я не знаю. Могу обещать вам только то, что тотчас сообщу ему о нашем приезде.

– Поведете ли вы меня к нему?

– Если он прикажет, то, конечно, я не заставлю вас ждать.

Повозка замедлила ход. Они проехали часть деревни, погруженной в безмолвие, и остановились возле мэрии.

XXI

Рошвильская мэрия была довольно красивым зданием, почти новым, построенным по плану одного руанского архитектора. В бельэтаже располагались школа для мальчиков, квартира учителя и зала для заседаний муниципального совета. Нижний этаж был занят большим сараем. Около этого сарая находилась узкая и длинная комната, слабо освещенная маленьким окном с железной решеткой. В нее вела толстая дверь, снабженная крепким замком. Эта комната служила тюремной камерой, но никогда, вплоть до этого дня, ни один сколько-нибудь важный преступник не переступал ее порога. Ее серые стены видели всего лишь двух или трех бродяг да полдюжины беспокойных пьяниц. Вся мебель состояла из деревянной походной постели, стула и кружки.

Унтер-офицер зажег фонарь, отворил дверь в тюрьму и пропустил вперед Сиди-Коко.

– Ложитесь тут, – сказал он, указав на кровать, – и постарайтесь заснуть… Мариго устроится на стуле и не будет спать. Жандарм знает только то, что ему приказано, а ему приказано следить за вами. Я же пойду к следственному судье. Когда ему заблагорассудится меня выслушать, за вами тотчас пришлют… Помните, что если ваша совесть чиста, то вам нечего бояться.

– Моя совесть чиста, – с горечью возразил чревовещатель, – однако же я арестант, с меня не спускают глаз и, если бы вы надо мной не сжалились, то мне пришлось бы носить позорные наручники.

– Но вы их не носили, – сказал унтер-офицер, – и обяжете меня, если не упомянете об этом при следственном судье.

– О, будьте уверены, я вас не скомпрометирую.

Унтер-офицер вышел, запер за собой дверь, а ключ положил в карман. Чтобы дойти до дома мэра, ему нужно было только перейти через площадь. Жан-Мари отворил ему, протирая глаза. Этот молодой человек, ложившийся обыкновенно в девять часов, был в очень дурном расположении духа, вследствие того, что его разбудили за полночь.

– Да когда же, наконец, все улягутся? – спросил он.

– Меня это не касается, – сказал унтер-офицер. – Я пришел к следственному судье… Где он?

– В своей комнате… в самой лучшей комнате! Весь дом из-за него перевернули вверх дном! Я вас сейчас проведу. Он там с сыщиком из Парижа. Ну и денек!.. Мало того: мне приказано в пять часов утра отвезти телеграмму в Малоне! Хоть совсем не ложись спать! Нет, слуга покорный! Если будет так продолжаться, пусть мне прибавят жалованье, не то я отправлюсь в Руан и поступлю там в половые… и сменю имя! Жан-Мари – деревенское имя… я назовусь Юженом…

– Это меня не касается, – повторил унтер-офицер.

– Разумеется… Вот дверь к судье. Если возможно, капрал, заканчивайте поскорее, пора спать.

Этот монолог Жан-Мари произнес, поднимаясь по лестнице в бельэтаж. Прибавим, что деревенский грум, держа свечу неловкой рукой, закапал стеарином ступени. Унтер-офицер тихонько постучался в указанную дверь.

– Войдите, – было ему ответом.

Он отворил дверь и очутился перед судьей. Тот сидел за маленьким столиком, на котором были разложены акты, составленные письмоводителем, и письмо господина Домера к Жоржу Праделю. По другую сторону стола стоял Жобен. Следственный судья казался мрачным и озабоченным.

– А, это вы, капрал? – сказал он. – Ну что?

– Все, господин судья, исполнено в точности… Мы немного задержались, но это потому, что вы приказали взять его по окончании представления.

Жобен вздрогнул.

– Итак, его взяли? – воскликнул он невольно.

– Разумеется. Мариго стережет его в тюрьме при мэрии.

– Оказал ли он сопротивление? Пытался ли бежать? – спросил судья.

– О нет, нисколько! Он тих, как ягненок… очень удивлен, правда, и это понятно. Он, по-видимому, ничего не знает. Он отставной солдат, этот Сиди-Коко… Зуав… Спас своего офицера в Африке. У него есть медаль, и он, вероятно, честный человек…

На лице Жобена отразилась радость. Судья же подскочил от удивления.

– Он! Честный человек! Что вы!..

– Да, господин следственный судья, – возразил агент сыскной полиции. – Если бы у него было на совести два убийства и триста пятьдесят тысяч франков в кармане, то он не стал бы ждать жандармов… он был бы уже далеко.

Не отвечая Жобену и обращаясь к унтер-офицеру, судья продолжал:

– Расскажите все подробно.

Жандарм изложил все, что нам уже известно, умолчав лишь о наручниках. В заключение он сказал, что арестант желает немедленно предстать перед тем, кто может одним словом вернуть ему свободу, и прибавил:

– Прикажете его привести?

Судья покачал головой.

– Не сейчас, – ответил он, – и у меня есть на это свои причины, но я допрошу его завтра, или, лучше сказать, сегодня утром, не здесь, а в замке… Я полагаю, что у меня есть средство заставить его признаться, если он виновен, и в минуту ужасного испытания я прочту истину в его глазах.

– Могу ли я, господин следственный судья, увидеть арестанта? – спросил полицейский.

– Нет! – возразил судья. – Я полностью доверяю вам, Жобен, вы это отлично знаете, и мой отказ не может вас оскорбить. По причинам, которые вам будут скоро известны, мне нужно, чтобы никто не общался с обвиняемым… Отдайте приказание жандарму, наблюдающему на арестантом, не отвечать ни на какие его вопросы.

– Будет исполнено, господин судья, – ответил унтер-офицер.

– Вы же приходите ко мне за приказаниями в пять часов утра.

– Слушаю, господин судья.

Жандарм поклонился и вышел из комнаты. В коридоре он увидел Жана-Мари, который дремал, сидя на корточках. Слуга проснулся и спросил печальным и в то же время сердитым голосом:

– Когда же этому настанет конец?

Деревенский грум получил неизменный ответ:

– Это меня не касается…

– Господин следственный судья, – сказал Жобен, – я намерен проститься с вами… Буду к вашим услугам в пять часов утра, но если понадоблюсь вам раньше, то меня можно найти в трактире «Яблоко без зернышек».

– Мне вы нужны сейчас, – возразил судья. – Сядьте, возьмите перо и пишите…

– Что писать?

– Телеграмму начальнику сыскной полиции, в двух экземплярах, в полицейскую префектуру и к нему на квартиру, для того чтобы он, не теряя ни минуты, отправился в Гранд-отель, выяснил там, куда подевался Жорж Прадель и тотчас телеграфировал мне…

Жобен уже строчил пером по бумаге.

– Вот, – сказал он, окончив писать и подавая листок следственному судье.

– Хорошо, – произнес последний. – В пять часов утра эту депешу отвезут в Малоне… Мы можем получить ответ раньше девяти. Прощайте, Жобен. Я вам советую немного отдохнуть, потому что, как я предвижу, завтрашний день будет утомительным…

– Меня ничто не утомляет, – возразил агент. – Я железный… Этого требует мое ремесло.

Направляясь в трактир, полицейский говорил самому себе:

– Что ни делай наш любезный судья, а он не докажет виновности чревовещателя, что же касается Жоржа Праделя, то те вещи, которые казались мне ясными, теперь уже не так очевидны. Зачем лейтенант назвал свое имя Жану Поке? Зачем он забыл портсигар в своей комнате? Почему не сжег письмо от дяди? В голову лезут страшные мысли… Ну, да нечего теперь об этом думать. Завтра будет виднее!