Текст книги "Чревовещатель"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

VII

Бригадир, как мы сказали, отсутствовал недолго. Он вернулся менее чем через четверть часа.

– Вы одни? – спросил господин Ривуа.

В голосе почтенного мирового судьи слышались нотки обманутого ожидания.

– Прошу прощения… Я нашел троих, которые знают или по крайней мере утверждают, что знают кое-что…

– Кто же это?

– Маленькая Жервеза, земледелец, хорошо вам известный, по имени Андош Равье, и Жан Поке, пахарь с фермы Этьо, что в пяти километрах от Рошвиля…

– Я и его знаю… Где же они?

– В кухне.

– Почему же вы не привели их с собой?

– Я счел, что так будет лучше… Я подумал, что удобнее допросить их поодиночке, чтобы они не могли слышать показаний друг друга…

– Вы совершенно правы, ваше благоразумие достойно похвалы… Введите Жервезу.

Бригадир залился краской от этой похвалы и самодовольно надулся. Через несколько секунд он привел Жервезу. Девочке исполнилось пятнадцать лет, но на вид ей с трудом можно было дать больше одиннадцати или двенадцати. Это была маленькая, бедно одетая, скорее некрасивая, чем красивая девочка, но очень разумная. Жервеза много плакала сегодня, и ее веки покраснели от слез. Она не выказала ни малейшего смущения, очутившись перед высшими властями округа.

Первым к ней обратился господин Ривуа:

– Жервеза, что с вами, дитя мое? Почему вы плачете?

– Ах, господин мировой судья, мне так горько! – прошептала вполголоса юная особа. – Убили Мариетту… О, Мариетта!.. Милая, хорошая Мариетта!.. – И Жервеза разрыдалась.

Мировой судья подождал, пока утихнет этот взрыв отчаяния и горя, а затем продолжил:

– Ты очень любила бедную Мариетту?

– Любила ли я ее!.. О да, я ее любила… всем сердцем. Всей душой… И Жака Ландри… Они оба были такие добрые… Я ведь не отличаюсь особенным здоровьем, и сил у меня не много, но они всегда давали мне работу и всегда, как бы мало я ни сделала, притворялись, что считают, будто я сделала достаточно… И знаете зачем?.. Чтобы дать мне возможность заработать на пропитание себе и моей старой бабушке… По правде сказать, это было не что иное, как милостыня, но другие хвастались бы ею, а они всячески старались скрыть это. Добрые люди… И их убили обоих!.. Мариетта и Жак Ландри… Отец и дочь!.. И я их не увижу больше!.. Но что же теперь будет со мной и с моей бабушкой?

Жервеза закрыла лицо руками и снова дала волю слезам. Господин Фовель заговорил:

– Твое горе, малютка, вполне законно и обоснованно. Однако постарайся успокоиться… Твоя бабушка – очень достойная женщина, я не допущу, чтобы она умерла с голоду… Я озабочусь ее судьбой и обещаю поместить ее в приют для престарелых. Я окажу ей и непосредственную помощь, будь уверена.

– Благодарю вас, господин мэр… – пробормотала Жервеза. – Моя бабушка будет иметь пищу и кров благодаря вам, но это не вернет мне моей дорогой Мариетты…

– Увы! Ничто и никто не сможет вернуть ее тебе! – сказал мировой судья. – Убийца поразил ее слишком верным ударом. Мариетта и Жак – оба мертвы… Но нужно не просто плакать, нужно отомстить за них, и ты, быть может, поможешь нам в этом.

Жервеза посмотрела на него удивленными глазами.

– Помогу вам в этом? – переспросила она, моргая. – Но как же?

– Рассказав нам то, что ты знаешь…

– Увы! Я не знаю, кто убил Мариетту и ее отца… О, если бы я знала этого негодяя, я бы давно указала вам на него!

– Вполне понятно! Я не об этом спрашиваю тебя. Ты же знаешь что-то, ты сама сказала это бригадиру… Иначе он не привел бы тебя сюда…

– Это правда, господин мировой судья. Я сказала… только…

Девочка запнулась.

– Только что? Продолжай, дитя мое.

– Только это, быть может, не имеет большой важности…

– Ну, нам виднее. Возможно, что твои сведения, которые кажутся тебе едва ли стоящими внимания, имеют для нас огромную важность. О ком или о чем ты хотела рассказать нам? О ком или о чем ты думала?

– Я думала о Сиди-Коко… – пробормотала Жервеза.

– Сиди-Коко! – вскрикнули в один голос мэр и мировой судья, изумленные этим странным и незнакомым именем, которое слышали в первый раз. – Что это за Сиди-Коко?

– Я его знаю, – сказал бригадир, поглаживая свои густые усы, – и могу сообщить вам о нем некоторые сведения.

– Говорите же скорее, – попросил Фовель.

– Сиди-Коко, или Зуав, как его еще называют, состоит в труппе канатных плясунов, акробатов и фокусников, дававших четыре вечера подряд представления на городской площади, в балагане.

– У их импресарио все документы оказались в порядке, а потому я не нашел нужным запретить эти представления, – прервал его Фовель.

– Вчера утром, – продолжал бригадир, – они уехали со своим передвижным театром и в настоящее время находятся в двенадцати километрах отсюда, в Сент-Ави, где завтра храмовый праздник… Сиди-Коко хоть и не глотает сырых цыплят и зажженную паклю, но творит чудеса своим голосом. Он способен подражать какому угодно человеческому голосу. Кроме того, если он захочет, то может сделать так, что этот голос послышится вдруг из колодца или с кровли какого-нибудь дома.

– А, – воскликнул судья, – чревовещатель… [6]6
  Чревовещатель – тот, кто способен говорить, не шевеля губами, так что звуки кажутся исходящими словно из живота, из чрева; предсказатель.


[Закрыть]

– Да, его называют еще «человек с куклой», потому что у него во время представления всегда находится в кармане или в шляпе деревянная кукла, с которой он разговаривает. Всем кажется, что она действительно сама ему отвечает.

– Не знаете ли вы еще чего-нибудь о нем? – спросил Ривуа бригадира.

– Нет, господин судья, ничего больше не знаю… В прошлое воскресенье я в первый раз услышал о нем.

– Послушай, малютка, – снова начал мэр, обращаясь к Жервезе, – что же, по-твоему, общего между чревовещателем и убийцей Мариетты и Жака Ландри?

– Я вовсе не говорю, что между ними есть что-то общее… Я только хочу сказать, что он и Мариетта давно были знакомы.

Фовель подскочил на стуле от удивления.

– Что за вздор! – воскликнул он. – Это невозможно!

– Однако это правда, господин мэр.

– Ты лжешь! Кто тебе сказал это?

– Послушайте, любезный Фовель, – вмешался судья, – не пугайте ребенка, позвольте ей рассказать все, что она знает… Продолжай, что ты видела или слышала?

– Это было в понедельник, – начала она, – на этой неделе… В воскресенье, с самой обедни и после вечерни, в балагане бил барабан и играли в трубы, приглашая публику на представления… К вечеру в нем собралось много, очень много народу… Мне тоже хотелось пойти посмотреть, но средства не позволяли, хотя за вход брали всего лишь четыре су. Я возвратилась к бабушке, легла спать, но долго еще плакала, потому что до моих ушей доносились барабанный бой и звуки труб. Я слышала также, как человек в рыжем парике и сером платье кричал во все горло: «Пожалуйте, господа, пожалуйте!» Можете представить, в каком я пребывала волнении!

Фовель, сочтя эту речь слишком длинной, хотел прервать ее, но судья быстрым, почти повелительным движением остановил его. Жервеза продолжала:

– На другой день, то есть в понедельник, все, кто накануне был в балагане, с восторгом говорили о представлении, утверждая, что такого никогда еще не видели. Это просто сводило меня с ума! Наверно, у меня в тот день была очень печальная физиономия, потому что Мариетта спросила меня: «Что ты так грустна сегодня, Жервеза?»

VIII

– Я ничего не утаивала обычно от Мариетты, – продолжала Жервеза, – и потому откровенно рассказала ей обо всем. Мариетта расхохоталась и ничего не ответила, но вечером – вы можете представить себе мою радость – сказала: «Ступай к бабушке, малютка, надень свое праздничное платье и жди меня на площади. Мы пойдем с тобой посмотреть на фокусников. Отец позволил…» Я подпрыгнула от радости, обняла Мариетту и побежала домой как помешанная. Через несколько минут я была уже готова. Мариетта не заставила себя ждать, она заплатила за нас обеих восемь су, и, когда я очутилась возле нее в балагане, когда мы заняли место в первом ряду, на прекрасной деревянной скамье, покрытой красным коленкором, мне показалось, что я нахожусь в раю.

Жервеза говорила все это так быстро, что наконец ей пришлось остановиться, чтобы перевести дух.

– Сколько лишних слов! – прошептал Фовель с нетерпением.

Судья, напротив, слушал эту пространную речь с большим интересом. Девушка, собравшись с духом, продолжала:

– Я всецело обратилась в зрение и слух, музыка привела меня в неописуемый восторг. Мое удивление росло с каждой минутой, и я была почти уверена, что это колдуны, а не люди. Вдруг музыка смолкла, на сцене появился красивый господин, и вокруг меня раздались сдержанные восклицания: «Сиди-Коко! Это Сиди-Коко!» Господин был в костюме воина: в коротком, обшитом позолоченной тесьмой кафтане, в широких, как юбка, белых панталонах, в высоких сапогах, доходивших до колен, и с черными густыми усами. На нем был белый парик с длинной косой и треугольная шляпа с красными перьями, в левой руке он держал куклу, одетую в дамское шелковое платье, но одетую с прекрасным вкусом, так же, как и мадемуазель Леонтина, племянница господина Домера.

Мариетта вдруг вздрогнула, чем очень удивила меня. Мы сидели так близко друг к другу, что я почувствовала, как задрожала ее рука. Взглянув на нее, я заметила, что она бледна как мертвая. На мой вопрос, что с ней, она не ответила, но, когда я снова спросила, не больна ли она, Мариетта, не поворачивая головы, проговорила сквозь зубы почти сердито: «Оставь меня в покое!» Это меня немного обидело, но в ту самую минуту Сиди-Коко закричал: «Внимание, господа!» – и я снова устремила глаза на сцену.

Сиди-Коко разговаривал со своей куклой, и она отвечала ему детским голосом; он начинал сердиться – она также выходила из себя; по мере того, как он возвышал голос, она старалась перекричать его… О, как велико было мое удивление, когда я услышала, как эта кукла кричит и бранится! Я и до сих пор убеждена, что этот человек – колдун.

Сцена с куклой продолжалась не более пяти минут. Публика рукоплескала и неистовствовала все больше, по мере того как движения этой маленькой говорящей женщины делались энергичнее, а проклятия, обращенные к своему противнику, становились громче. Вдруг Сиди-Коко взглянул в нашу сторону. Увидев Мариетту, он вздрогнул так же, как и она при первом взгляде на него. Раскрыв рот, он остановился на середине фразы и уронил куклу на пол.

В балагане раздались крики, свист, поднялась страшная суматоха, но Сиди-Коко, казалось, ничего не слышал и видел только одну Мариетту. Между тем шум до того усилился, что на сцену явился содержатель труппы, подошел к Сиди-Коко, поднял куклу и, вернув ее чревовещателю, что-то тихо ему сказал. Тогда Сиди-Коко продолжил представление, но исполнял его далеко не так хорошо, как прежде. По выражению его физиономии можно было заключить, что он сам не знает, что говорит и что делает; через несколько минут он поклонился публике и скрылся. Не знаю, что происходило дальше, потому что Мариетта взяла меня за руку и вывела из балагана.

Когда мы вышли, ночь была очень темной, а площадь и улицы совершенно пусты. «Проводить ли мне вас?» – спросила я Мариетту. «Да», – ответила она.

Мы шли быстрым шагом, не говоря ни слова. «За нами идут!.. Нас преследуют!.. – вдруг прошептала мне на ухо Мариетта. – Бежим!» И мы побежали. Но человек, преследовавший нас, бежал гораздо быстрее. Вскоре он настиг нас. «Мариетта, дорогая Мариетта! – сказал он тихим, нежным голосом. – Остановитесь, умоляю вас, мне необходимо поговорить с вами…» – «Нам не о чем говорить», – ответила Мариетта, но все же остановилась.

Голос преследовавшего нас человека показался мне знакомым, и я с любопытством обернулась. Хотя ночь еще была черна как уголь, глаза мои мало-помалу привыкли к темноте, так что я могла различать предметы довольно отчетливо. Я не ошиблась: это был Сиди-Коко…

– Неужели? – вскрикнул Фовель. – И этот несчастный фокусник говорил таким образом с кроткой, невинной Мариеттой! Это просто невероятно!

– Но я не вижу до сих пор положительно ничего, что компрометировало бы несчастную жертву, – заметил судья. – Этот чревовещатель, возможно, порядочный малый, к тому же ясно, что Мариетта была слишком далека от того, чтобы с ним кокетничать… Не будем же делать смелых заключений, посмотрим, что произошло дальше… Продолжай, малютка.

– Мариетта и Сиди-Коко разговаривали довольно долго, но я не могла слышать всего, потому что они говорили чрезвычайно тихо, медленно шагая вперед. Мариетта, насколько я поняла, корила его за ремесло, которое он себе избрал… Чревовещатель же говорил, что, когда вышел из полка и не обнаружил Мариетту в том городе, где ее оставил, он пришел в отчаяние и не мог заниматься ничем другим, это же занятие он не считает бесчестным… Потом он сказал, что любит ее всеми силами души и хочет жениться на ней, что он поговорит с Ландри… Мариетта ответила, что Ландри, однажды уже отказавший ему, наверняка откажет и на этот раз и вряд ли вообще примет его. Он просил, умолял, но Мариетта осталась непоколебима. Она быстро подошла ко мне, взяла меня за руку и сказала Сиди-Коко: «Не преследуйте меня больше… Я не хочу этого!..» Увлекая меня за собой, она побежала так быстро, что я едва успевала за ней. Молодой человек не осмелился возражать, но мне казалось, что я слышала на дороге, позади нас, стук его башмаков. Ключ от калитки находился у Мариетты, она быстро отперла ее, поцеловала меня и отослала домой. Опасаясь, что Сиди-Коко вздумает преследовать меня, я успокоилась лишь тогда, когда прибежала в деревню, не встретив его.

– И после ты не встречала его? – спросил судья.

– Нет, я не видела его больше.

– Но на следующий день, без сомнения, Мариетта сказала тебе о нем что-нибудь?

– Она только приказала, чтобы я ничего не говорила в присутствии ее отца о нашем ночном приключении, что я и исполнила в точности.

– Думаешь ли ты, что Сиди-Коко, несмотря на запрет Мариетты, искал случая снова увидеться с ней?

– Я ничего не думаю…

– Можешь ли ты еще что-нибудь сообщить нам? Не ожидали ли в замке гостей? Не делали ли приготовлений? Не должен ли был сегодня приехать господин Домера со своей племянницей?

– Вот все, что я знаю. Три дня назад Мариетта сказала мне: «Завтра отец уедет по делам в Руан и поздно возвратится домой. Я не хочу оставаться одна и потому прошу тебя, приди к нам утром, пораньше». Я пришла еще до рассвета, но Жака Ландри уже не было. Около семи или половины восьмого почтальон принес письмо. «Это письмо от господина Домера, из Парижа, и адресовано на имя отца», – сказала Мариетта, взглянув на адрес и положив письмо на стол.

– Не читая? – спросил Фовель.

– Конечно, господин мэр, потому что оно было адресовано на имя ее отца. Жак Ландри приехал в восемь часов вечера. Когда Мариетта отдала ему письмо, он быстро вскрыл его и, прочитав, сказал: «Что делать, черт побери? На завтра надо заготовить провизию, дичь, рыбу, говядину – все самое лучшее, что только можно достать. Таков приказ». – «Я запишу все, что нужно купить, – ответила Мариетта, – а Жервеза отправится к Сильвену, к мяснику и к отцу Колетт. И к утру у нас будет все, что нужно».

Она написала записку и прочла мне ее, потому что я не умею читать, между тем как память у меня превосходная. Я пошла в деревню и купила все необходимое, но так как было уже слишком поздно возвращаться в замок, то я осталась ночевать у своей бабушки. О, если бы мне сказали тогда, что я не увижу больше мою бедную Мариетту и Жака Ландри, я бы ни за что не поверила… Боже мой! Боже мой!.. – И девочка снова разрыдалась.

– Словом, – сказал Ривуа, немного помолчав, – ты оставила Мариетту и ее отца вчера вечером, между восемью и девятью часами?

– Кажется, в восемь с четвертью, – ответила Жервеза. – Знаю наверняка, что половины еще не пробило.

– И в это время в замке никого постороннего не было?

– Нет, совершенно никого.

– Уверена ли ты в этом?

– Точно так же, как и в том, что меня зовут Жервезой.

– Странно! – пробормотал судья. – Очень странно!

IX

– Еще один вопрос, – сказал Ривуа после нескольких минут размышления. – Когда ты из замка шла в Рошвиль по поручению Мариетты, встретила ли ты кого-нибудь по пути?

– Да, господин судья, – ответила Жервеза, – я встретила двух человек, направлявшихся в эту сторону.

– Вместе или порознь?

– Вместе.

– Ты их знаешь?

– Я не разглядела их лиц… ночь была слишком темная.

– Но ведь ты могла узнать их по голосу.

– Только один из них что-то сказал, но его голос показался мне совершенно незнакомым.

– Хорошо. Бригадир, проводите ее в кухню и распорядитесь, чтобы она оставалась в замке до прибытия следователя, потому что ее показания весьма интересны.

– Но, господин судья, – заметил унтер-офицер, – эта девочка еще ничего не ела.

– О, я не голодна, – возразила Жервеза, – у меня нет ни малейшего аппетита, уверяю вас…

– Я понимаю это очень хорошо, – сказал ей Ривуа, – но если у тебя появится аппетит несколько позже, что вполне возможно, то я разрешаю тебе воспользоваться провизией, которую ты найдешь в кухне на столе. Бригадир, позовите Андоша Равье.

Андош Равье был маленьким худощавым человеком лет пятидесяти, смиренным и робким, по ремеслу ткач. Он был обременен многочисленным семейством, но пользовался репутацией честного человека. Поклонившись судье и мэру, он встал у дверей, как-то жалко и униженно сгорбившись и теребя в руках шапку.

– Здравствуйте, Андош, – обратился к нему Фовель. – Скажите нам, что вы знаете.

– Об убийстве, господин мэр, я не знаю ровным счетом ничего, – пробормотал ткач.

– Но вам, по всей вероятности, есть что сообщить, потому что бригадир представил нам вас в качестве свидетеля, и представил по вашей же просьбе.

– Свидетелем я быть могу… но убийство…

– Ну, так говорите же, что вы хотели сказать, и не злоупотребляйте нашим временем, которое для нас дорого.

– Дело вот в чем, господин мер, – робко начал ткач. – Вчера я пошел на Липовую ферму, отнес ключнице кусок полотна. Там меня угостили огромным стаканом сидра. У меня голова очень слабая – быть может, потому, что я никогда не пью. На обратном пути ноги мои подкашивались, и я постоянно спотыкался. Между тем я вовсе не был пьян, а так, немного навеселе. Пробило девять часов, когда я подходил к ограде парка господина Домера. Все знают, что в этом парке есть очень старое каштановое дерево, которому по древности нет равных в целом округе. Его длинные и толстые ветви касаются стены и опускаются вниз до самой земли. Всем известно…

– Черт побери! Да когда же вы начнете говорить о деле? – вскрикнул Фовель, считавший все эти подробности излишними. – Какую пользу мы можем извлечь из вашего каштанового дерева?

– Как вам угодно, господин мэр, – смиренно ответил ткач, – я должен повиноваться вам, но если вы не желаете, чтобы я говорил о каштановом дереве, то мне нечего больше сказать.

– Продолжайте, Андош, продолжайте, – вмешался Ривуа, – не стесняйтесь, а главное – не забывайте ничего. Дерево играет важную роль в вашем рассказе, не правда ли?

– Да, господин судья, правда. Еще издали я услышал лай собаки по ту сторону стены. Я остановился под каштановым деревом. Ночь была очень темная, и я сказал себе: «Андош, друг мой, через четверть часа ты будешь дома, но этого времени совершенно достаточно для того, чтобы выкурить трубку». Я набил трубку, вытащил из кармана спичку и только собрался зажечь ее, как услышал шум наверху, над своей головой.

– А! – воскликнул судья. – И что же это был за шум?

– Листья так сильно шумели, как будто по дереву прыгали две дюжины кошек. Ветви гнулись и, качаясь в воздухе, хлестали меня по лицу. «Там кто-то есть, – подумал я. – И что за нелепая мысль забраться на дерево в такую темную ночь, когда невозможно отличить правую руку от левой?» Вдруг одна из ветвей затрещала, и кто-то соскочил на землю так близко от меня, что при падении коснулся моего платья. Я зажег спичку и очутился лицом к лицу с человеком в штатском платье; он выругался, быстро повернулся и убежал бог знает куда.

– Итак, вы видели этого человека? – быстро спросил судья.

– Так же хорошо, как сейчас вижу вас, правда, это длилось не долго.

– Узнали ли вы его?

– И да и нет.

– Что вы хотите сказать?

– Я его знаю, не будучи с ним знаком. Я никогда не говорил с ним, но он больше десяти раз проходил мимо моего окна, когда я сидел за работой. Во всяком случае, я позволю отрубить себе руку, если это не один из шутов труппы, которая уехала из Рошвиля вчера утром.

– Имя его?.. Знаете ли вы его имя?

– Кажется, его зовут Сиди-Коко.

Ривуа не мог сдержать восклицания.

– Он убийца! – прошептал судья. – Это неоспоримо! Но он в наших руках и не сможет убежать! Скажите мне, Андош, – продолжал он уже громче, – когда вы взглянули на этого человека, не отразился ли на его лице испуг?

– У меня не было времени что-либо заметить, но я всегда знал, что эти люди, к числу которых принадлежит Сиди-Коко, – люди без всяких нравственных правил. Я подумал, что Коко приходил туда, чтобы украсть кур или кроликов Жака Ландри.

– Неужели вы не подумали сообщить о случившемся обитателям замка?

– Напротив, это было моей первой мыслью. Я не сделал этого, исходя из следующих соображений: «Жена моя, – подумал я, – ждет меня, Жак Ландри и Мариетта, наверно, уже спят, а я выпил столько сидра, что ноги не повинуются мне. Что за беда, если я сообщу Жаку о ночном приключении завтра утром? Не все ли равно – одним кроликом больше, одним меньше!» Но, когда на следующий день я собрался выйти из дома, мне сообщили о случившемся ночью несчастье.

– Ваше показание, Андош, очень важно. Ступайте в кухню: если вы голодны, то можете там позавтракать, но не уходите из замка, вы нам еще понадобитесь.

– Благодарю вас, господин судья, от завтрака не откажусь, потому что сегодня еще ничего не ел.

Андош Равье смиренно поклонился и вышел.

– Бригадир, – сказал судья, – позовите теперь Жана Поке, третьего свидетеля. Мы должны допросить его, хотя, конечно, вряд ли услышим от него такие же важные сведения, какие нам уже известны.

Этот третий свидетель, работник фермы Этьо, был молодым человеком двадцати одного года, красивого и крепкого сложения, со смелыми и немного развязными манерами, самонадеянной физиономией и претензией на красноречие. Он был чрезвычайно доволен тем, что ему пришлось играть роль в настоящей детективной истории, о которой будет говорить вся деревня.

– Господин мэр и господин судья, – начал он довольно развязно, – я ваш покорный слуга. Имя мое – Жан Поке. Смею уверить вас, что я вполне понимаю важность моих показаний, и скажу вам, милостивые государи, все, что мне известно относительно этого дела.

– Из ваших слов можно заключить, что вам многое известно, – заметил судья.

Жан Поке гордо приосанился.

– Конечно, конечно, – ответил он, – мне известны немаловажные вещи.

– Вы что, тоже встретили Сиди-Коко?

Свидетель посмотрел на судью с удивлением и скорчил презрительную гримасу.

– Сиди-Коко? – повторил он. – Кто это? Кажется, паяц, чревовещатель?.. О нет! Он тут ни при чем…

Судья в свою очередь с изумлением посмотрел на свидетеля: он был поражен неожиданной мыслью, что показания этого третьего свидетеля, возможно, будут несравнимо важнее двух первых.