Текст книги "Партитура преступления"

Автор книги: Крыстин Земский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Крыстин Земский
Партитура преступления
Повесть

ГЛАВА I

Адам Зелиньский нервно расхаживал по камере.

– Перестань ты, в конце концов. У меня уже в глазах рябит, – пробурчал сидевший на табурете мужчина.

– Ах, да не понять тебе... – начал Зелиньский.

– Нам тут не один год торчать, разве что амнистия выйдет... Не будь такой неженкой, а то как вмажу...

– Вацек, – Зелиньский присел на второй табурет, его голос приобрел просительные интонации. – Что ты? Ведь ты привык, не первый раз сидишь. А я... Жил в полном достатке, вращался в обществе...

– Кончай болтать. Чем ты лучше меня! Тем, что был директором? Крал так же, как и я. Разве что инструменты у нас были разные... Я с отмычкой залезал в чужие квартиры, а ты служебными ключами – в государственную кассу. Оба работали в перчатках, чтобы не оставить следов. Только ты все проделывал изящней, да и улов у тебя был побольше. Тебе ордена давали за перевыполнение плана, а меня – в тюрягу, без лишних разговоров. Мы из одной шайки. А это твое высшее общество – такие же мерзавцы...

Зелиньский опустил голову.

– Верно, такие же мерзавцы, – повторил он. – Бросили меня одного... А обещали... Но я им еще устрою...

– Болтовня! Когда?! Ты до самой смерти будешь гнить в тюряге.

– Отыграюсь. Я ведь всего еще не сказал, – со злобой бросил Зелиньский.

– Ну да, как же, тебе это поможет.

– А вдруг поможет... Они еще не все знают.

– Вздор! Мусорам все известно. Если бы они ничего не знали, тебе не пришлось бы перебираться сюда. Ну сыпанешь еще несколько человек. Ну и что? Их и так найдут, без тебя. Срок тебе за это не уменьшат.

– Нет, Вацек, я не о таких думаю. Мне известны вещи действительно очень важные. Буквально на вес золота...

– Тихо. «Клавиш» идет.

Оба умолкли как по команде.

Заскрежетала дверь камеры.

– Зелиньский, на свидание, – раздался хриплый голос.

– Я? – удивился Зелиньский. – Иду.

Через час он вернулся с просветленным лицом.

– Вацек, держи: тут яблоки, шоколад. – Зелиньский начал раскладывать то, что принес с собой.

– Так тебе удалось?

– Ты бы только знал! Вспомнили обо мне. Но я твердо заявил: или – или. Вскоре выйду на свободу.

– Дурак, кто этому поверит...

Зелиньский уже не слушал. Из свертка он вытащил тюбик зубной пасты.

– Смотри, Вацек. Французская зубная паста, я всегда такой пользовался. Наша, польская, никуда не годится...

– Подумаешь, паста! Я зубы не чищу, и ничего – живу. По мне, так лучше доллары...

– Будут и доллары, – ухмыльнулся Зелиньский.

– Богатый дядюшка отыскался или наследство получил?

– Скажешь тоже – дядюшка... Очень-очень да-а-а-альний родственник, – многозначительно протянул Зелиньский. – Эта дойная коровка даст много молока... Гляди! – он протянул собеседнику зубную пасту. – Понюхай.

Вацек потянул носом.

– Миндалем пахнет. Ну и что? Подумаешь, велика важность!

– Сейчас посмотришь, какими станут мои зубы.

Вацек только пожал плечами.

– Ты что, на бал собираешься? Кому ты покажешь свои зубы, «клавишу»?

Но Зелиньский его не слушал. Он налил воды в кружку, щедро выдавил толстую колбаску пасты на зубную щетку.

– Ну, Вацек, теперь смотри...

– Ладно, ладно, смотрю. Только быстро.

Зелиньский наклонился над кружкой и начал энергично чистить зубы. Внезапно он застыл на месте, зубная щетка выскользнула из рук. Широко раскрытые глаза Зелиньского впились в Вацека, рот раскрылся, словно Зелиньский хотел что-то сказать, и вдруг, словно пораженный ударом молнии, он рухнул на пол.

– Адась, что с тобой? – заикаясь, произнес испуганный Вацек.

Но его сосед по камере лежал без движения. Вацек попытался его перевернуть, взглянул в лицо и тут же отпрянул. Бросился к двери и, беспорядочно колотя по ней, истошно завопил:

– Помогите!

ГЛАВА 2

– Его вызвали на свидание. Вернулся обрадованный, принес передачу. В свертке были яблоки, шоколад, колбаса. Даже заграничная зубная паста. И как раз, когда он стал чистить зубы...

Бежан записывал, не упуская ни малейшей подробности. В этом деле каждая мелочь, которая поначалу представлялась несущественной, могла иметь значение. Время играло на руку убийце. Лишь два дня спустя после отравления Зелиньского сообщение об этом попало в контрразведку. Несколько ранее стало известно, что Центр в Мюнхене, вводя в действие нового, до этого «замороженного», агента Х-56, одновременно приказал ему ликвидировать провалившегося агента. Более подробных сведений получить не удалось. И вдруг известие о смерти Зелиньского, свидетельствующее, что расконсервированный агент начал действовать. Совпадение этих фактов, конечно, могло быть случайным, но нельзя было исключать и другой возможности. Тем более, что на связь Зелиньского с разведкой Гелена указывали и некоторые косвенные данные. Хотя прямых улик еще не было. «Если не доказано, вовсе не значит, что этого нет», – подчеркивал полковник Бронислав Зентара, начальник и друг Бежана, поручивший ему вести это дело.

Бежан хорошо знал и дело Зелиньского, и круг его знакомых. С этими людьми он столкнулся еще в прошлом году, выясняя причину смерти шурина Зелиньского – Якуба Рейента. Рейент, как установил тогда Бежан, был агентом мюнхенского Центра. Но убили его не по приказу геленовской разведки, а по совершенно иной причине. Якуб Рейент «подрабатывал» шантажом, и одна из его жертв с ним расплатилась.

Зелиньский же за многомиллионную растрату был приговорен к смертной казни, которую ему заменили пожизненным заключением. Он уже год находился в тюрьме. И лишь его внезапная таинственная смерть вызвала к нему интерес.

«Но если его действительно ликвидировала разведка Гелена, то почему только сейчас? – размышлял Бежан. – Какую угрозу для нового агента может представлять человек, отделенный от внешнего мира четырехугольником тюремных стен? А может быть, это просто самоубийство?»

Но ничто этого не подтверждало. Бежан несколько часов расспрашивал тюремных надзирателей, как вел себя заключенный в последнее время. Все они в один голос утверждали, что он был в хорошем настроении, шутил, говорил, что осужден невинно, но его адвокат пытается возобновить процесс.

Тюремный врач тоже был уверен, что Зелиньский находился в хорошей форме, значительно лучшей, чем многие другие заключенные.

Сосед по камере, Вацлав Пакуля, которого допрашивал Бежан, сообщил, что Зелиньский рассказывал ему о попытках возобновить процесс и связанных с этим надеждах.

– Не говорил ли Зелиньский в последнее время, что он может быть кому-нибудь опасен?

Допрашиваемый с минуту молчал, как бы стараясь усвоить сказанное.

– Откуда мне знать? Не помню, – буркнул он нерешительно.

– Не исключено, что Зелиньского просто убили. Разве можно оставить это безнаказанным? – спросил Бежан, понимая колебанье Пакули. – И заключенный имеет право на жизнь, раз уж ему эту жизнь оставили...

Допрашиваемый поднял глаза на Бежана.

– Оно конечно... Только зачем лезть не в свое дело? В какие-то там счеты...

Это становилось интересным.

– Счеты?

– Да наверное. Он все кому-то грозился. Говорил, что знает что-то очень важное. После прихода того родственника заявил мне: «Я ему твердо сказал: или – или». И сразу же начал чистить зубы пастой, которую тот принес...

– Не знаете, о ком шла речь?

– Адась говорил, что родство дальнее. И что тот человек богаче, чем любой дядюшка из Америки...

– Где паста, которой он чистил зубы?

– Не знаю. Забрали вместе с его вещами.

Эксперты не обнаружили яда в продуктах, принесенных в камеру. Ведь их ел и Пакуля. Яд – цианистый калий, мог находиться только в пасте.

В тюремной канцелярии Бежан попросил показать ему вещи заключенного. Внимательно осмотрел их, но пасты не обнаружил.

– Я просил передать мне все его вещи. Где тюбик французской зубной пасты? – нервничал он.

Начальник тюрьмы был в явном замешательстве.

– Первый раз у нас подобная пропажа, – взволнованно объяснял он. – Сейчас же все проверим.

Он приказал немедленно вызвать надзирателя, который взял из камеры вещи заключенного.

– Зенбальский сегодня выходной, – сообщила секретарша. – За ним уже послали.

Но вместо Зенбальского в кабинет вбежал запыхавшийся работник тюрьмы.

– Несчастье, – крикнул он прямо с порога, забыв про обращение по уставу. – Несчастье! Зенбальский мертв!

Вскоре все были на квартире у надзирателя. В ванне лежал труп с выпученными глазами. Рядом валялся тюбик французской зубной пасты.

ГЛАВА 3

Заседание, посвященное снижению себестоимости продукции, шло уже долго. Руководители Объединения один за другим говорили о том, что именно в этом направлении делается на их предприятиях.

– Очевидно, придется пойти на сокращение штатов, – заявил один из докладчиков.

Януш Гонтарский, директор Центра технических исследований в Верхославицах, не слушал выступавших, он погрузился в мысли о домашних неприятностях.

В его семейной жизни, с тех пор как Эва перешла из редакции ежемесячного журнала в газету, что-то стало портиться. До этого у нее всегда было время и для него, и для дома. Потом темп работы ускорился, новые знакомые и новые дела совершенно ее поглотили. «Лишь только теперь я поняла, что живу, – неизменно отвечала она на упреки мужа. – Я словно вырвалась из склада рухляди и попала во дворец».

Может быть, и он был частью этого склада рухляди? Он боялся задать этот вопрос, боялся ответа. «Ты можешь говорить только о своем Центре, словно больше ничего на свете не существует, – сказала она как-то. – Или о войне. Но ведь все это уже давно прошло. К счастью. Нельзя жить только воспоминаниями. Ведь жизнь так прекрасна. Каждый день приносит что-то новое, новые знакомства, новые дела. Мне иногда кажется, что для тебя время остановилось двадцать пять лет назад...»

Может, в самом деле время для него остановилось? Правда, он любил вспоминать те времена, когда он воевал на Западном фронте в 1-й танковой дивизии генерала Мачека. Ему было хорошо в обществе таких же, как он, ветеранов, зато среди коллег и знакомых жены он чувствовал себя не в своей тарелке. Его не интересовали ни политические сплетни, ни местные сенсации. С трудом он выдерживал в разговорах постоянное перескакивание с темы на тему, легкость суждений. Он чувствовал, что не вписывается в окружение Эвы. И потому старался избегать его, отдаляясь тем самым и от жены, которая почти не расставалась со своей компанией.

Свободные одинокие вечера он охотнее всего проводил у друзей – у Станиша, у Янковских. Янковских его жена тоже не любила. «Они какие-то старомодные», – пожимала Эва плечами, когда он предлагал пойти к ним. «Неужели Янковские в самом деле старомодны?» – размышлял он потом. Янковский, воевавший с ним в дивизии Мачека, после возвращения в Польшу на накопленные деньги купил машину и стал работать таксистом. Им он оставался и по сей день. «Стоит ли занимать чиновничье место, – говорил он, – я и тут неплохо зарабатываю и полностью независим». Жена Янковского, ставшая связной во время Варшавского восстания, была вывезена немцами в концлагерь, а посла освобождения из лагеря оказалась в Италии. Там они познакомились, сыграли свадьбу и вместе вернулись в Варшаву. Кристина Янковская уже в Польше окончила Академию изящных искусств и много лет работала реставратором картин старых мастеров. Свободное время оба охотнее всего проводили дома, который был всегда открыт для старых друзей. Янковские любили, когда Станиш с Гонтарским вспоминали события военных лет. «Прошлое невозможно забыть, – утверждала Кристина. – И хорошо, что все именно так. Глубже чувствуешь смысл повседневной жизни, смысл работы. Лучше понимаешь людей». Януш не разделял жажды Эвы заводить новые знакомства. «А может быть, она права? Может быть, это делает жизнь более полной, а я в своем Центре лишь существую?! Но Центр – это очень серьезное дело, – быстро отвечал он сам себе, – мы ищем новые технические решения, повышаем обороноспособность страны, наш труд нужен для укрепления Польши, мы ставим барьер на пути врага...»

Стук карандаша о стол прервал его размышления.

– Поэтому следует напрячь силы, – донесся до него голос докладчика, – улучшить... мобилизовать людей...

Гонтарский взглянул на часы – заседание шло уже три часа. Он окинул взглядом зал. Докладчиков, кроме них самих и стенографистки, никто не слушал. Одни, позевывая, что-то чертили в своих блокнотах, другие, поглощенные беседой друг с другом, ни на кого не обращали внимания. Шепот лишь на минуту притих, но потом в зале снова зашумели. Несколько человек спокойно читали газеты. Кое-кто потихоньку выскользнул в коридор. Оттуда доносился шум разговоров, прерываемый раскатами смеха.

– Не нервничай. В три наверняка кончат, – коснулся его локтем директор Ясинский.

– Но у меня в половине первого деловая встреча! – Гонтарский беспокойно заерзал на стуле.

Собеседник пожал плечами.

– В крайнем случае, опоздаешь. Подожди. Ведь не горит. Работа – не волк...

Гонтарский поморщился. Он любил свою работу и не выносил такой аргументации. Ему было жаль времени, потраченного на бесплодную болтовню, повторение всем известных прописных истин. Не умел он и вести так ценимые некоторыми гладкие разговоры. Может быть, именно поэтому, несмотря на все его способности, у него часто бывали неприятности с начальством. Руководство его не любило. «Ты не умеешь ладить с людьми, – объясняла ему жена. – Если бы ты был более терпимым, отношения между вами были бы иные».

Но все это было противно его характеру, нраву, темпераменту. Он не любил никому кланяться, говорил все, что думал, а о своих руководителях он не всегда думал хорошо. Два года он возглавлял Центр. Его перевели сюда из научно-исследовательского института по рекомендации старого друга Вацлава Станиша – директора Управления специальных исследований. Гонтарский не стремился к новой должности. Станиш долго уговаривал его, пока наконец аргументы не подействовали. «Это ведь продолжение нашей солдатской службы. Тоже фронт. Я должен иметь людей, которым можно доверять».

В конце концов он согласился, хотя и предвидел заранее хлопоты, связанные с организацией труда, подбором работников, сотрудничеством с Объединением. Жизнь подтвердила его опасения. День за днем проходили в переговорах с субподрядчиками, поисках необходимых материалов. Если бы не Вацек, он охотно вернулся бы к научной деятельности. Но Станиш ему доверял. И он не хотел обмануть этого доверия.

«Что же дальше делать?..» – задумался он.

– Быть может, директор Гонтарский сообщит нам, почему по сей день не выполнено наше распоряжение? – снова вырвал его из задумчивости голос докладчика. Он не мог понять, о чем тот говорит.

– Речь идет о ликвидации двух ставок, – шепотом подсказал ему сосед.

– Эти должности мы сократить не можем, – ответил Гонтарский. – У нас работают только самые необходимые сотрудники и охрана.

– Я же говорил, что фонд заработной платы вами превышен...

– Но нужды Центра не позволяют... – возражал Гонтарский.

Докладчик пожал плечами.

– Меня интересует фонд заработной платы. Нуждами Центра занимается другой человек. А вы должны выполнять распоряжения вышестоящих...

Гонтарский с трудом воздержался от резких слов.

– Согласись, чтобы только отвязался. А потом сделаешь, как тебе надо, – шепнул ему сосед. – А будешь упираться, они пришлют в Центр какую-нибудь комиссию, а она, если захочет, всегда что-нибудь отыщет... На черта тебе эти хлопоты?

Гонтарский повел плечами.

– Я не согласен, – заявил он. – Пришлите ваше распоряжение в письменной форме, я обращусь с протестом в наше Управление.

...Он сел, бросил взгляд на часы. Уже двенадцать! Через полчаса он должен обсудить со своим заместителем инженером Казимежем Язвиньским, руководящим сборкой действующей модели его установки, проблемы, связанные с намеченным на завтра, второе октября, испытанием на полигоне. «Будь, что будет!» – подумал он, решив сбежать с совещания. Быстро спустился по лестнице.

– Скорее в Центр! – сказал он водителю.

– Если быстро, то штраф за превышение скорости придется платить вам, – ответил водитель.

– Ладно, ладно, заплачу. Только скорее.

Его охватило беспокойство. Вытащил из кармана газету, попробовал читать. Через минуту понял, что держит ее вверх ногами. «Эва, пожалуй, права, из-за этого Центра я стал ненормальным», – подумал он, с трудом удержавшись, чтобы снова не поторопить водителя.

...Они уже подъезжали к воротам, когда воздух потряс взрыв. Над Центром вырос дымовой столб. По кузову машины забарабанили какие-то осколки. Водитель лихорадочно затормозил.

...Гонтарский выскочил из машины. Бегом бросился к цеху номер один, где находилась модель. Внезапно споткнулся обо что-то мягкое. Перед ним был труп человека без головы. С минуту он стоял онемев. Потом снова бросился вперед и исчез в облаках дыма.

ГЛАВА 4

– Зелиньский был отравлен цианистым калием, подмешанным в зубную пасту. Эксперты установили, что в пасту с целью ускорения действия яда было добавлено мелко раздробленное стекло. Оно тут же порезало десны, открыв яду доступ прямо в кровь, – докладывал Бежан полковнику.

– Что еще удалось установить? – Зентара рисовал на клочке бумаги одному ему понятные узоры. «Это помогает мне сосредоточиться», – говорил он, когда кто-нибудь интересовался его рисунками. Сотрудники знали: если начальник рисует, значит, слушает их с напряженным вниманием.

– Немного. Выписал из тюремной книги анкетные данные «родственника». Он назвал себя Шимон Ковальский. Прописан по адресу: улица Братская, восемнадцать. Я уже послал поручика Врону, чтобы он все это проверил. Не думаю, однако, что человек, идущий на мокрое дело, оставил нам такую визитную карточку. Удостоверение личности скорее всего или украдено, или фальшивка. Только фотография настоящая. Поэтому я и расспрашивал надзирателей, как он выглядит. По их словам, это мужчина лет сорока, седоватый, среднего роста. Словом, ничем не примечателен. Отметили только одну деталь: одет в осеннее пальто в крупную клетку. Именно поэтому его и запомнили. Теперь предстоит установить, продавали или нет в магазинах такие пальто. Лодзинское воеводское управление проверит, не видел ли кто так одетого мужчину. Может быть, удастся таким образом напасть на след. Да, у нас нет никаких новых сведений об агенте и его заданиях?

Зентара отрицательно покачал головой.

– Наше ли это дело? – вслух размышлял Бежан. – Зелиньского отравили. Быть может, в порядке сведения личных счетов. Но это с успехом может быть и местью кого-то из участников хозяйственной аферы. Даже если принять за неоспоримую гипотезу связь Зелиньского с разведкой Гелена, то какую угрозу для нового агента мог представлять человек, отрезанный от внешнего мира? Человек, который до сих пор молчал?

Зентара поднял голову над столом.

– «До сих пор», – повторил он. – Но каждую минуту мог заговорить. В особенности, если он угрожал заговорить. В геленовском Центре существует принцип: молчат только мертвые. Правда, они чаще используют метод «несчастных случаев». Помнишь, что случилось с певицей, которой удалось от нас ускользнуть? А в такой ситуации, как эта, им пришлось применить иные средства. Яд. Понятно, что это только гипотеза. Но, по-моему, правдоподобная.

– Хорошо. Примем ее. Но возникает вопрос, почему его не убрали раньше, перед арестом? Он мог попытаться спастись, выдав своих сообщников.

– Он боялся, это ясно, что за связь с разведкой Гелена ему будет грозить смертная казнь. Рассчитывал, что за растрату, в худшем случае, получит пожизненное заключение. А возможно, думал, что его выручат из тюрьмы в благодарность за молчание. Через год пребывания за решеткой он изменил свое мнение, надеясь шантажом заставить сообщников ему помочь, Может быть, он легко мог раскрыть Х-56? В конце концов, все это только наши предположения. Но не следует пренебрегать ими...

– Ты считаешь, что отравление Зелиньского – отправной пункт для поисков Х-56?

– Не исключено. Поэтому ты должен снова под этим углом зрения проверить все связи Зелиньского, вызвать на допрос его жену, просмотреть дело о растрате.

– Но мы не можем идти только по одному пути, – сказал Бежан. – Может оказаться, что мы поддались влиянию улик двухгодичной давности.

– Пусть уголовный розыск сообщит тебе срочно все данные об убийствах последнего времени. Этого материала немного. Внимательно его проанализируй.

– В расчет следует принимать и убийства, замаскированные под самоубийство. Дел множество.

– Не такое уж и множество. Речь идет о периоде в две недели, самое большее – в месяц. Посуди сам, информацию о Х-56 мы получили двадцать четвертого сентября. Двадцать седьмого был отравлен Зелиньский. Сегодня уже тридцатое. Поэтому, если ликвидация провалившегося агента еще не произошла, она должна состояться в период, скажем, двух-трех недель. Думаю, что от этого зависит выполнение их следующих заданий. Они, как ты знаешь, любят подгонять своих. Поэтому и я тебя подгоняю, – улыбнулся полковник.

Спустя некоторое время Бежан сидел у себя в кабинете, погруженный в чтение присланных ему из архива писем Зелиньской к мужу – сухие, стереотипные, полные жалоб на тяжелую работу, отсутствие денег, плохое состояние здоровья. «Он ей больше не нужен, это ясно. Наверняка нашла другого, – подумал Бежан, – с деньгами». Перед глазами всплыл образ новой знакомой из поезда. Она тогда первой заговорила с ним. Он охотно дал втянуть себя в беседу. «Быстрее время пройдет», – подумал он. Женщина любила деньги, это было видно. Он отвез ее на такси на станцию электрички. Она жила в пригороде Варшавы. Он записал фамилию, номер телефона. Может быть, сейчас позвонить? Завтра у него свободный вечер. Через минуту он уже договаривался о встрече в кафе «Театральное».