Текст книги "Зачарованный книжник"

Автор книги: Кристофер Зухер Сташеф (Сташефф)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сестра Патерна Теста провела Гвен монастырским двором к длинному низкому зданию со множеством окон, два из которых были зарешечены. Это слегка удивило посетительницу. Впрочем, вскоре все объяснилось. Они вошли в здание и проследовали мимо ряда коек с соломенными матрасами. На многих лежали больные, неожиданно бодрые с виду. Этому способствовала окружающая обстановка: комната, сама по себе обставленная довольно сурово, украшенная лишь несколькими картинами религиозного содержания, была, тем не менее, залита ароматом цветов и солнечным светом, отражавшимся от светло-кремовых стен. Женщины пересекли комнату и оказались перед крепкой дубовой дверью, забранной двойной решеткой. Вход охранялся двумя монахинями, которые перебирали четки и беззвучно шептали молитвы. Глаза их, однако, зорко следили за всем, что происходило вокруг. Они поднялись навстречу матери настоятельнице и склонили головы в приветствии.

– Добрый день, сестра Патерна Теста.

– День добрый, сестры. Нам надо войти посмотреть оборотня.

Очевидно, монахиню ждали. Женщины одновременно кивнули и принялись отпирать двери. Они отомкнули замки на решетке и прошли в короткий коридорчик, где находились еще четыре двери с наружными запорами. Одна из сестер прошла к самой дальней из них, заглянула в зарешеченное оконце, а затем отперла дверь и отступила в сторону. Внутри, по обе стороны узкой, пропахшей потом койки, сидели два крепких крестьянских парня. Еще один человек лежал, накрепко привязанный множеством веревок – если только это можно было назвать человеком! Его лицо заросло буйной, нечесаной шерстью, красные, воспаленные глаза светились яростью, изо рта непрерывно шла пена. Выражение ненависти и злобы на этом лице просто ужасало. Руки, привязанные по обеим сторонам койки, имели непомерно отросшие, загнутые на манер когтей и заостренные ногти. Туника, грязная и изорванная, почти не прикрывала тело. Увидев входящих женщин, он в бешенстве взвыл и рванулся к ним. Оба охранника напряглись и шагнули к чудовищу, один из них помахивал дубинкой. Однако сестра Патерна движением руки остановила их и подошла поближе к постели больного. Гвен последовала за ней, дивясь смелости монахини.

– Взгляните, миледи, этого несчастного привезли сегодня утром двое парней, что вы видите, да еще четверо им помогало, – сестра Патерна говорила так спокойно, как будто обсуждала достоинства куска говядины. – Он был связан крепкими веревками по рукам и ногам. Но даже при этом понадобилось шестеро мужчин, чтоб доставить сюда этого несчастного. Он просто чудовищно силен.

– Разве он не опасен, сестра Патерна? – спросила Гвен.

– Ужасно опасен. И дело не только в том, что он мог бы разорвать нас на куски, если б добрался. Но оборотень чувствует наслаждение, кусая других людей и передавая им свою болезнь. Ту болезнь, что привела его в столь плачевное состояние.

– Его укусил волк, – вмешался один из парней, – злобный волк с пеной на морде.

– Вы сами видели это?

– Нет, матушка, но ведь всем известно, как становятся оборотнями.

Мать настоятельница бросила красноречивый взгляд на Гвен, как бы желая сказать, что уж они-то с ней знают: виновниками болезни бывают не только волки, но и зайцы, и белки, и прочие лесные животные.

– Но у нас есть средства защиты, – сестра Патерна шагнула к маленькому столику у стены.

Она плеснула в чашу воды из кувшина, и человек на койке отпрянул с яростным воем.

– От жажды он почти обезумел, – пояснила монахиня, – но один только вид воды вызывает такие болезненные сокращения глотки, что несчастный впадает в ужас.

– Водобоязнь, – вздохнула Гвен.

Она была достаточно знакома с современной медициной, чтоб распознать симптомы.

– Да, эту болезнь часто так называют, – согласилась мать настоятельница. – Однако далеко не все подвержены подобному страху – лишь некоторые.

– И как вы это лечите?

– Болезнь вызывается возбудителями – мельчайшими прожорливыми созданиями, о которых я уже говорила. Они и сами похожи на маленьких, незримых волков. У нас есть выбор: либо уничтожить врагов, либо изменить их природу. А еще у нас есть помощники – сторожевые псы человеческого тела, что без устали сражаются с болезнью. Наша задача – помочь телу порождать как можно больше этих помощников.

Сестра Патерна осторожно обошла изголовье кровати, придвинула к себе деревянный стул с прямой спинкой и села. Оборотень с воем стал выворачиваться из веревок, пытаясь дотянуться до монахини.

– Очень прискорбно, – сказала настоятельница, – но мы вынуждены прикасаться к больному (бедняга, кстати сказать, этого не выносит). Надо глядеть в оба, чтоб он не исхитрился укусить вас.

Она очень аккуратно прикоснулась кончиком пальца ко взмокшему лбу человека. Тот изогнулся всем телом и запрокинул голову, пытаясь схватить чужую руку. Но женщина, не отрывая пальца, повторяла все его дерганые движения, лицо ее было застывшим и сосредоточенным. Постепенно этот безумный поединок стал замедляться, веки мужчины потяжелели и окончательно сомкнулись. Сестра Патерна, нахмурила брови и оставалась все так же сосредоточенна, пока дыхание больного не стало спокойным и глубоким. Тогда она с улыбкой откинулась на спинку стула.

– Мне пришлось усыпить его, – пояснила она Гвен. – Это – вынужденная мера предосторожности. Она облегчит мне долгую работу, которую предстоит совершить в крови больного. Не хотите ли присоединиться, леди Гвендолен? Так вы лучше сможете познакомиться с нашими методами лечения.

Гвен с радостью приняла приглашение. Она обошла сзади кровать, и один из охранников поспешно подтолкнул к ней еще один стул. С улыбкой поблагодарив его, Гвен уселась, положила руку на голову «оборотня» и сконцентрировалась на тех манипуляциях, что производила монахиня внутри больного. Внезапно комната исчезла, а внутренности мужчины, казалось, выросли и открылись для обозрения. Сестра Патерна сосредоточила свое внимание на гноящейся ране, где-то пониже лодыжки (Гвен машинально отметила, что рана располагается слишком низко для волчьего укуса). Дальше действия разворачивались следующим образом: по команде монахини больное место стало увеличиваться в размерах и вскоре заполнило все поле зрения. Какое-то время Гвен могла разглядеть лишь трубы артерий, затем – только кровь, текущую внутри них. Наконец ее взору открылось то, что на самом деле видеть она не могла – сами микроорганизмы, носители инфекции, а также целую армию белых кровяных телец, ведущую боевые действия против захватчиков.

Белые тельца стали стремительно размножаться.

Гвен с удивлением наблюдала, как мать настоятельница заставляет их расщепляться, расти и вновь расщепляться. Этот процесс шел до тех пор, пока их количество многократно не превысило число возбудителей болезни, вторгшихся в организм. Дальше произошло нечто и вовсе невероятное: сами болезнетворные частицы начали видоизменяться, они обезвоживались и усыхали. Сестра Патерна удаляла жидкость, которую они выделяли, а белые кровяные тельца всей кучей накидывались и поглощали то, что оставалось от врагов.

Конечно же, это было только начало. Возбудители болезни распространились по всему телу мужчины, поэтому монахине пришлось проследовать по основным артериям до сердца, затем сконцентрировать свое сознание в том месте, куда неизменно поступала циркулирующая кровь, и уничтожать микробы, как только они достигнут желудочка сердца.

Наконец работа была закончена, организм очищен от разлагающего действия инфекции. Мать настоятельница со вздохом облегчения позволила своему сознанию покинуть тело пациента. Гвен, соответственно, последовала за ней, дивясь уровню, на котором работала монахиня. Она подняла взгляд и увидела, что тени удлинились, и лучи солнца, проникающие в комнату, окрасились в розовый цвет заката.

– Это было поразительно, сестра Патерна, – обернулась она к настоятельнице.

– Благодарствую, – устало улыбнулась та. – Хотя, скорее, здесь поражает объем работы, а не ее суть.

Оба крестьянских парня с недоверием глазели на своего товарища.

– Он действительно исцелен, матушка?

– Будет жить, – ответила настоятельница, – но его мозг по-прежнему заражен гневом и ненавистью. Понадобится время, чтобы вывести эти яды, а мне придется вновь научить его мыслить как мыслит здоровый человек.

– Вроде как человек, – тихо сказал крестьянин. – Это чудо, матушка.

– Ничего подобного! – с возмущением возразила монахиня. – Это всего-навсего работа целителя-телепата.

Никакой магии или тем более чудес! Чудеса творит только Всемогущий Бог, а я не настолько безгрешна, чтоб служить проводником Милости Господней.

В ответном взгляде обоих парней можно было прочесть несогласие, но они не стали спорить. Мать настоятельница со вздохом обратилась к Гвен:

– Нас ждут к вечерней трапезе, леди Гэллоугласс.

Не угодно ли пройти?

– Да, сестра, с большим удовольствием.

Когда они вышли из здания больницы, Гвен спросила:

– А почему они зовут вас «матушкой», ведь вы отвергаете сан?

– Простые люди не очень сведущи в таких тонкостях, леди Гэллоугласс. Если запретить им это – они будут считать, что у здешнего Ордена нет главы. Кроме того, людям свойственно уважать тех, кто не стремится угнетать их. Я бы предпочла, чтоб они называли меня так же, как и вы – сестра Патерна. Мы не раз уже спорили по этому поводу, они всегда соглашаются со мной, но затем снова делают по-своему и называют меня «матушкой», – она поглядела на серп восходящей луны. – Хорошо бы сегодня пораньше лечь спать. Завтра будет долгий день.

И впрямь, весь следующий день был посвящен работе. Мать настоятельница начала рано утром, сделала лишь двухчасовой перерыв в середине дня для обеда и отдыха, а затем снова до вечера трудилась в больнице, погрузившись в недра сознания давешнего больного.

Гвен следила за ее манипуляциями в благоговейном молчании. Она наблюдала, как монахиня активизировала создание новых клеток мозга, призванных заменить те, что были повреждены болезнью. Кроме того, сестра Теста повысила сопротивление во множестве одних синапсов, одновременно снизив нервные пороги в других. К вечеру она внедрилась в спящий мозг, чтобы изгнать воспоминания об атаке, противопоставив им образы святых – живых символов прощения и неустрашимости. Затем она показала его подсознанию и другие образы, воплощающие милосердие и сострадание.

.Таким образом монахиня заново обучала несчастного тому, что значит быть человеком.

Когда они снова вернулись в трапезную, Гвен находилась под сильным впечатлением от приемов матери настоятельницы.

– Сестра Патерна, а можно ли так же лечить безумцев, мозг которых поврежден не телесной болезнью, а какими-то другими факторами? – спросила она.

– Видите ли, леди Гэллоугласс, многие из тех, кого мы называем безумцами, на самом деле всего лишь страдают от того или иного разлада в организме. Прежде всего мы должны привести в порядок тело человека, а затем попытаться вернуть его к тому образу мыслей, который был до появления болезни.

– Вполне оправданная точка зрения, – слова монахини лишь подтвердили собственные предположения Гвен. – Но как быть в тех случаях, когда тело не повреждено? Когда человек не безумен в собственном понимании слова, но исковеркан пагубным воспитанием.

Если он так сильно пострадал в ходе этого воспитания, что уже не верит ни во что хорошее?

– В подобном случае можно помочь, но только если человек сам захочет этого. Вы ведь заметили: мы оканчиваем курс лечения тем, что учим больного самоисцелению.

– Думаю, нам этого будет достаточно, – медленно кивнула Гвен.

На следующее утро излеченный «оборотень» отправился домой. Он был еще очень слаб и передвигался с трудом, даже поддерживаемый своими товарищами. Несколько позднее собралась в дорогу и Гвен. Сразу после завтрака она покинула трапезную.

– Надеюсь увидеть вас снова, леди Гэллоугласс, – произнесла на прощание мать настоятельница. – У меня к вам много вопросов, я хотела бы многому у вас научиться.

– С радостью, сестра, как только разберусь с текущими неприятностями. Хотя, я думаю, на Грамарии нет никого, кто б знал о целительстве больше, чем вы.

– Вовсе нет, – мать настоятельница говорила вполне серьезно. – Ведь есть вы и святой отшельник у Северного моря, и еще ведьма с Запада, что живет у озера…

Легкая тень пробежала по лицу монахини.

– ..хотя я не уверена, что одобряю ее средства. Тем не менее она – большой мастер в тех случаях, когда разлад в сознании проистекает от сердечных болезней…

Ну что ж. Господь благослови ваше путешествие.

Гвен помедлила у ворот, затем обернулась.

– Если можно, у меня еще одна, последняя, просьба.

– Я слушаю, – ответила мать настоятельница с едва заметной улыбкой.

– Нельзя ли взглянуть на кассету, давшую название Ордену?

– А я боялась, что вы забыли, – теперь она уже явно улыбалась.

Мать настоятельница проводила Гвен в крохотную, немногим больше чулана, комнатку, примыкавшую к веранде. На стене была репродукция портрета отца Марко, а на маленьком столике лежала плоская шкатулочка с двумя выемками на крышке.

– Поместите ваши средний и указательный пальцы в дырочки, – сказала монахиня.

– И все?

– И все.

Гвен положила пальцы в выемки, прикидывая, что внутри должен быть компьютер, который реагирует на температуру и текстуру человеческой кожи и посылает информацию в мозг через ее нервные окончания.

И действительно, в голове Гвен зазвучал голос: «Введение в неврологию. Урок первый». Затем перед ней прямо поверх стены появилась схема человеческого тела, и голос принялся описывать его нервную систему.

По мере того, как перечислялись основные компоненты, они в голубом цвете появлялись на схеме: головной мозг, спинной мозг, ствол нерва и нейроны. Позабыв о кассете, Гвен зачарованно глядела в полном изумлении от новых сведений, которые ей открылись. Она так и простояла, не шелохнувшись, все десять уроков, пока голос не объявил: «Конец записи. Вставьте кассету номер два».

Голос замолчал, и комната вновь приобрела свои реальные очертания.

Навалилась усталость, ноги у Гвен подкосились, и она бы упала, если б сильная рука не подхватила ее.

Подняв глаза, Гвен увидела перед собой улыбающуюся женщину средних лет.

– Я – сестра Сесилия, – сообщила та. – Матушка увидела, что вы не в состоянии оторваться от кассеты, и послала меня присмотреть за вами. Чему я очень рада. Ну, давайте пойдем к матушке.

Ошеломленная, Гвен последовала за монахиней.

– Я обратила внимание, сестра, что вы называете эту штуку только так – кассета, – завела она разговор.

– А как же нам ее называть – реликвией?

– Ну, меня б не удивили слова «священная» или «благословенная», по меньшей мере.

Сестра Сесилия покачала головой.

– Матушка Мойра говорила (и очень настойчиво), что это всего-навсего артефакт – вещь, сделанная человеческими руками. В ней самой нет ничего святого.

Некую святость ей мог бы сообщить только наш Благодетель, а у нас, увы, нет свидетельств о его святости.

Это соответствовало истине, но Гвен начинала думать, что, может, таковые еще представятся.

Сестра Сесилия провела ее на веранду, которая, по счастью, оказалась тут же, рядом. Мать настоятельница оторвалась от листков пергаментной бумаги, которые лежали перед ней на столе.

– Ага, вот и она. Благодарю вас, сестра Сесилия.

– Это честь для меня, – склонила голову провожатая Гвен.

Когда она удалилась, мать настоятельница спросила с насмешливым огоньком в глазах:

– Узнали что-нибудь новое?

– Не то слово – море нового! А… есть еще кассеты, сестра Патерна?

– Увы, нет, добрый монах оставил только одну. И мысль о второй кассете будет вечно мучить нас.

Гвен знала теперь, что ей необходимо посетить монастырь, и как можно скорее.

Джеффри стоял за спиной брата и пристально разглядывал его почти обнаженное тело.

– А ты что думаешь, сестренка? – обратился он к Корделии. – Как он, годится?

Корделия смерила взглядом Грегори, пытаясь увидеть его глазами возможной избранницы. Лицо оставалось прежним, но ниже шеи это действительно был новый человек. Тело бугрилось мускулами, плечи, грудь и руки наводили на мысль о говяжьей туше, ноги теперь напоминали колонны – отнюдь не те спички, которые ее брат демонстрировал в пору совместных купаний. Корделия прикинула, когда ж это было в последний раз – ну, да, около пяти лет назад. С той поры, как Магнус покинул дом, Грегори ни разу не обнажался.

– Ну-ка, пройдись, – скомандовала она брату. – Иди к Мораге.

Грегори мученически вздохнул, развернулся и с грацией большой кошки зашагал к спящей женщине. Он взглянул на нее, и Корделия увидела, какие усилия прилагает брат, чтобы скрыть истинные чувства. Впрочем, не слишком успешно – нечто от незадачливого, вконец одуревшего сосунка проглядывало в его лице.

Следовало, однако, признать, что пока ему удается держать в узде эмоции. Корделию интересовало, как долго это продлится.

– Теперь обратно, – потребовала она.

Грегори обернулся, застыв на полушаге, как олень в прыжке.

– Отличное тело, – вынесла вердикт Корделия. – Не знаю, так ли он хорош в искусстве ухаживать за женщинами.

– В этом деле также необходимы тренировки, – вздохнул Джеффри. – А у нас здесь, боюсь, всего лишь одна кандидатура для спарринга.

– Ну, это не проблема, – сухо заметила Корделия. – При ее-то способности менять наружность!

– Достойное качество, – оценил Джеффри. – И кем же она была в последнюю вашу встречу, Грегори?

– Благородной девицей по имени Перегрина, – поведал тот. – За то, что она позволила себя совратить, ее бросили в лесу в качестве выкупа для разбойников.

Корделия возмущенно фыркнула, но Джеффри задумчиво нахмурился.

– Сдается мне, что в ее собственном прошлом было нечто, похожее на подобное судилище.

– Людям свойственно перекладывать вину за собственные грехи на свои жертвы, – Корделия искренне негодовала.

– Ага, как я и говорил – картинка из ее прошлого, – кивнул Джеффри.

– Вот уж не ожидал такой проницательности в тебе, брат, – удивился Грегори. – Мне казалось, ты не любишь задумываться.

– Только не в этом отношении, – Джеффри был серьезен. – Я очень хорошо изучил женщин в некоторых аспектах. Мне также ясно, что означает ее выбор собственного имени – Перегрина, и здесь вряд ли можно говорить о добром к тебе отношении, ведь другое значение этого слова – «сокол», «разновидность хищной птицы».

– Такая мысль приходила мне в голову, – согласился Грегори, – и я довольно долго был настороже и сохранял ментальную защиту.

– Надо было сохранять и дальше, – заметила Корделия, пристально глядя на спящую женщину.

– Ну, рано или поздно, любящие люди начинают доверять друг другу, – Грегори бросил беспокойный взгляд на Финистер.

– Вопрос в том, когда именно, – быстро возразила ему сестра.

– Оставим это решать нашей матери, – положил конец спорам Джеффри. – А пока она не вернулась, нам надо еще кое-чем заняться, чтобы как следует подготовить Грегори к роли поклонника.

– Я тоже думала об этом, – поддержала его сестра. – К тому же, не следует более держать Морагу в состоянии сна. Это может плохо сказаться на ее мышечном тонусе.

– Итак, план ясен, – кивнул Джеффри. – Будим ее и подключаем к проверке нашей новой модели по имени Грегори.

– Но я еще не готов, – внезапно занервничал тот.

– А ты никогда не будешь готов, – усмехнулся старший брат, – но тем не менее тебе придется как-то с ней разбираться. Мой тебе совет, брат, не думай о себе как о поклоннике, ты – просто заботливый и тактичный тюремщик.

Корделию слегка удивил такой поворот, но, подумав, она согласилась.

– Отличная мысль. Ты был ее надзирателем к моменту, когда она заснула. Если по пробуждении Финистер увидит тебя влюбленным, то заподозрит какой-то подвох. А так – ты по-прежнему будешь ее тюремщиком, но потихоньку станешь оказывать знаки внимания: говорить комплименты, изредка приносить одинокий цветок в прическу, неплохо отыскать драгоценный камень, которым она могла бы украсить себя.

– В конце концов, потребуй, чтоб она надела его, когда будет приветствовать их величества, – сказал Джеффри. – Делай, что хочешь, но только не будь простофилей, не пожирай ее глазами обезумевшего от страсти оленя. Не бойся проявить интерес, но сохраняй при этом вид светского человека, уверенного в своих силах, достойного противника в вашей любовной игре.

– Светский человек? – промямлил Грегори. – Вряд ли это мне подходит. У меня никакой практики в этом.

Ни внешнего очарования, ни веры в себя как любовника.

– Не волнуйся, братишка, все, что надо, я заложил тебе в мозги, – однако он вынужден был признать:

– В одном ты прав: чтоб приобрести необходимые навыки игры, нужно сыграть раунд-другой.

– Но я не могу играть чужую роль, – запротестовал Грегори.

– Ну так играй свою, – блеснула глазами Корделия. – Будь школяром, мало-помалу отходящим от своего учения, пусть она радуется, что вовлекает тебя в свою игру.

– Блестящий ход! – воскликнул Джеффри. – Затем, когда ты будешь уверен в своих силах, сможешь переломить игру и выиграть в ее же подаче.

– Хорошая метафора, но я не уверен, что на практике все пройдет так же замечательно. – Грегори по-прежнему заметно нервничал.

– Уверенность появится с практикой, – обнадежил его Джеффри. – Когда-то тебе придется пройти через это, братишка. Не бойся проиграть или получить нож в спину, мы с Корделией будем неподалеку, в случае чего кричи, и мы появимся через пару минут.

– Рано или поздно ты должен решиться, – мягко сказала сестра, – или же ей суждено спать до конца своих дней, а это немногим лучше убийства.

Грегори поднял плащ и накинул его на плечи. Затем обернулся с выражением решимости на испуганном лице.

– Ну, довольно. Будите ее.

– Нет, это должен сделать ты, братишка, – Корделия была непреклонна. – Потому что именно твои чары погрузили ее в сон, и именно твое лицо она должна увидеть, когда проснется.

Грегори и вовсе позеленел от страха.

– Я, что, должен разбудить ее поцелуем?

– Определенно, нет, – вмешался Джеффри. – Это должна быть только погоня, а не засада.

– Да, а погоне должна предшествовать слежка, как ты знаешь, – подхватила Корделия. – В конце концов, ее воспитывали как охотника, так что погоня сама по себе может способствовать сближению чувств.

– Ну что, пошли, сестренка, – повернул в лес Джеффри. – А ты, когда мы скроемся из виду, опустишься перед ней на колени и активизируешь ее сознание.

И они скрылись меж деревьев. Грегори вскинул руку и хотел было позвать их обратно. Но страх сковал горло, и он не смог вымолвить ни слова. Решившись наконец он медленно опустил руку и обернулся к Мораге. В горле стоял комок, и юноша судорожно сглотнул, прежде чем опуститься на колени.

Вид спящей женщины, ее чувственная красота вновь породили приливную волну возбуждения, которая накрыла все прочие чувства. Грегори буквально оцепенел, напуганный силой собственных желаний. Но, спустя несколько мгновений, страх отступил, интенсивность возбуждения перестала удивлять. Юноша мог поклясться, что сейчас его чувства стали намного сильнее, чем неделю назад. Неделю, во время которой родные брат с сестрицей вели планомерное наступление на Грегори, настраивая его на романтический лад.

Подавив панику, он приступил к своей задаче. Пульс Мораги и весь обмен веществ оживились, в то время, как он медленно извлекал ее сознание из пучин сна, где оно пребывало.