Текст книги "Леди ведьма. Рыцарь Ртуть. В отсутствие чародея"

Автор книги: Кристофер Зухер Сташеф (Сташефф)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

– Сэр Ален! – выкрикнул сэр Юлиан.

Никто не вышел на этот зов.

– Присутствует здесь сэр Ален? – осведомился сэр Юлиан. – Поищите его, кто-нибудь! – И пока молодые люди весело бросились на охоту, сэр Юлиан воскликнул: – Леди Корделия! Соблаговолите к нам присоединиться и снять маску!

Большинство молодых людей заинтересованно повернулись к помосту – ведь чуть ли не каждая женщина могла оказаться леди Корделией.

Корделия ступила на помост, и молодые люди разразились восторженными воплями, а вот она, подняв руку к маске, увидела, как юноша в золоте и пурпуре торопливо пробивается к выходу.

Что?! Неужели его нисколько не интересует, кто скрывается под ее маской?

Нет, все-таки интересует; он застыл на месте и уставился на нее. Их взгляды встретились; она сняла маску.

Молодые люди вновь завопили. Пурпурно-золотой кавалер бросил на нее последний взгляд и снова направился к выходу.

Корделия выкинула указующий перст.

– Задержите его!

Молодые люди загалдели, с великой радостью готовые повиноваться ее прихоти, но первой рядом с ним оказалась Далила. Она схватила его за руку и потянула к помосту. Юноша сопротивлялся, чуть ли не в панике, однако Далила держала крепко.

– Так мы нашли его? – спросил сэр Юлиан. – Сэр Ален! Сними маску, юноша!

Пурпурно-золотой кавалер буквально окаменел, и маску сняла Далила.

То был Ален!

Объятый ужасом, он смотрел на Корделию.

Она тоже замерла, глядя на него и чувствуя, как из-под ног уходит земля. Ален? Она заигрывала с Аленом?

Ален, такой пылкий, такой обходительный? Ален с обжигающими поцелуями? Ален, входящий в ее сознание?

Ее Ален так настойчиво ухаживал за незнакомкой, которую знал лишь как первую красавицу на балу? Ухаживал так горячо, с вожделением, питавшим его такой страстью, что разум его охватил ее сознание.

Ален, владеющий эмпатией?

Она смущенно опустила ресницы, не зная, радоваться или проклинать. Ален же, бледный как мел, стоял недвижно.

Глава четырнадцатая

– Как он мог! Как он мог? – Корделия, ломая руки, мерила шагами комнату. – Как он мог клясться мне в верности и увиваться за незнакомкой, с которой даже не знаком? Как он мог так поступить?!

– Ну, с полной моей поддержкой. – Джеффри, откинувшись в кресле, вертел в руках кубок с вином.

– Твоей поддержкой! – воскликнула Корделия. – Сэр! Ты когда-нибудь прекратишь совать нос в мои дела?

– В данном случае, нет. – Джеффри тщательно подбирал слова.

Корделия смерила его свирепым взглядом, обнаружила расстегнутый камзол, шахматную доску, бутылку на столике сбоку. Ей показалось странным, что он играет в шахматы сам с собой – в этом она скорее заподозрила бы своего младшего брата Грегори, – однако Джеффри играл. Еще она заметила второй кубок рядом с бутылкой, однако не придала ему значения, целиком поглощенная собственными заботами. Поставил на случай, если разобьет первый.

А Джеффри сидел и ухмылялся, такой наглый, такой заносчивый, что хотелось глаза ему выцарапать. Правда, бывало такое и раньше. Ведь он, в конце концов, ее брат.

– Как ты смеешь вмешиваться в мой роман!

Джеффри, разглядывая содержимое кубка, думал о том, что само употребление Корделией слова «роман» по отношению к Алену уже говорит о многом.

– Давай называть вещи своими именами, сестричка. – Он поднял глаза. – Ален никогда не был слишком захватывающим парнем. Нет, правда, скорей его можно назвать скучным.

– Ну… так и есть, – согласилась Корделия. – Но только не на балу!

– Нет, не на балу. – Джеффри посмотрел ей в глаза.

Корделия почувствовала, как кровь приливает к лицу, и отвела взгляд.

– Так вот зачем ты подстрекал его, – протянула она.

– Конечно, только для этого. – Джеффри крутанул ножку кубка между большим и указательным пальцами. – И, похоже, я добился успеха, сестра моя. Разве не стал он более приятным? Почти, скажем… возбуждающим?

Корделия отвернулась, вспомнив прикосновение уст пурпурно-золотого незнакомца к ее губам, его руку, обнимающую ее за талию, его сознание… Она содрогнулась и еще сильнее сжала руками плечи.

– Но он не знал, что это я! Он думал, что это… какая-то незнакомая девка. Его это не заботило!

– О, не будь такой простофилей, – раздраженно проговорил Джеффри. – Он знал, что это ты.

– Что! – взвилась Корделия. – Откуда он знал?

– Ну, это легче легкого. Я ему сказал.

Корделия в ярости уставилась на брата, краснея все больше и больше.

И наконец взорвалась:

– Прекратишь ты вмешиваться?!! – Она подскочила к брату и обрушила на него свои кулачки.

Джеффри хохотал, шутя защищаясь.

– Умоляю, пощади, сестричка! Не думай о разрушениях, которые я натворил, а только лишь о самых моих благих намерениях.

– Нам известно, куда ведет вымощенная ими дорога! – Все еще кипя негодованием, Корделия смилостивилась над братом: все равно от ее кулаков никакого толку. – Хотя бы скажи мне, что ты разузнал? Он заигрывал с какой-нибудь другой женщиной?

– Н-у-у-у…

– Правду, дитя порока! – разбушевалась Корделия. – Не мучай меня, не выводи из терпения!

– Ну, ладно, – вздохнул Джеффри. – Ален здорово повеселился, заигрывая напропалую с другими женщинами, но только на словах, разве иногда ручку тронет. И, конечно, ни одну ни поцеловать не пытался, ни приобнять.

Корделия на удивление быстро успокоилась и пристально посмотрела в глаза брату:

– Была там… страсть?

– Нет, ни в малейшей степени, – заверил ее Джеффри. – Только игра, только веселье. Я впервые увидел его таким. Даже когда мы играли в детстве, он никогда так не веселился. Всегда убийственно серьезный – выиграть или умереть. – Он покачал головой. – Я этого понять не могу.

Вот про того, кто предпочел бы смерть проигрышу, она хорошо знала, и то как раз и был ее родной брат, но он-то за игрой всегда веселился больше всех.

– Почему Ален никогда не говорил нам, что он эспер? – спросила Корделия.

– Да потому что сам этого не знает! И не надо на меня так злобно пялиться! Раз он не способен читать мысли, а только чувствует эмоции, то откуда же ему знать, что у него вообще есть какие-нибудь способности? О да, он может ощущать то, что чувствуют другие, но ведь на это способен всякий, если он по-настоящему сопереживает другим. Любой чуткий человек может уловить массу невысказанных сигналов по манерам и поведению окружающих. Откуда Алену знать, что он способен на большее и действительно читает чувства, как ты или я читаем мысли?

– Или делать своими чужие ощущения? – еле слышно произнесла Корделия.

– А вот это большой дар, – так же тихо отозвался Джеффри. – Но он, разумеется, даже не подозревает, что способен на это. – Он помолчал немного, вглядываясь в лицо сестры, и спросил: – Он может?

Чуть помедлив, Корделия кивнула.

– Так-так-так, – задумался Джеффри. – Возможно, у нашего небезупречного ухажера еще есть надежда. – С минуту он наблюдал за сестрой, но та, потупив глаза, молчала. Джеффри улыбнулся: – Даже при том, что сам он не знает, насколько может расположить к себе девушку, обволакивая ее своими чувствами, закручивая их обоих в… – Он прервался, заметив, как вздрогнула Корделия. – И очень возможно, что способен проецировать только самые сильные эмоции. А потому не подозревает о своем даре и думает, что так может каждый.

– Как же так? – воскликнула Корделия. – Ведь он всегда выглядел необаятельным, а сегодня вечером совершенно преобразился! Никогда прежде не был он таким красивым, таким внимательным! Никогда прежде он не входил в мое сознание!

– Никогда прежде он не танцевал с тобой, – пробормотал Джеффри.

– Нет, танцевал, на рождественских хороводах, но всегда только в общем круге; чопорные фигуры и никакой страсти! А теперь стал, как ты выразился, таким возбуждающим. Не потому ли, что на нем была маска?

– Да, маска, – кивнул Джеффри, – а еще я заставил его выпить три кубка вина.

Корделия нахмурилась:

– Не сомневаюсь, что трех кубков вина недостаточно для…

– Недостаточно, – согласился Джеффри. – Я значительно повысил крепость напитка.

– Увы! – Корделия посмотрела на дно кубка, что вертел в руках брат. – Так, значит, он только пьяный способен на высокие чувства?

– Вино не извлечет ничего, если нечего извлекать. – Джеффри тоже опустил взгляд на свой кубок. – Не будем обманываться. Обычно Ален ужасно скучен – ни капли юмора, убийственно серьезен и чересчур озабочен своими незыблемыми моральными устоями.

Корделия подумала, что толика подобной озабоченности принесла бы ее брату огромную пользу, однако согласилась, что у Алена это качество развито сверх всякой меры.

Джеффри оторвал взгляд от кубка и посмотрел на сестру:

– Я объясняю это чрезмерностью воспитанного в нем чувства ответственности и собственной значимости как наследника престола. Нет сомнений, из него выйдет превосходный король…

– Да, – печально согласилась Корделия, – но очень скучный человек.

– И никчемный муж, – очень-очень нежно добавил Джеффри и щелкнул языком: – Берегись, сестра, а не то проиграешь его Далиле.

– О, этого я никак не желаю! Только не это! – смятенно вскрикнула Корделия. – Не ради меня одной, но и для него тоже!

– Если б он мог стать поживей?.. – предположил Джеффри.

– Вот именно. Но что если он только полупьяный способен быть романтичным? О нет, Джеффри! Я этого не перенесу! – Она отвернулась, стиснув руки. – И все же я не хочу, чтобы он стал жертвой Далилы, ибо я знаю, что за вампир эта баба!

Джеффри задумчиво склонил голову набок:

– Это единственная причина, по которой ты не желаешь его союза с этой дамой?

Корделия смутилась и покраснела:

– Я не знаю. О Джеффри, не спрашивай меня! Я не знаю! – И в полном замешательстве она выбежала из комнаты.

Джеффри, вздохнув, посмотрел на свой кубок. Затем пожал плечами, выпил то, что там оставалось, и потянулся за графином. Взгляд его упал на второй кубок, и глаза загорелись. Он взял графин и налил в кубок вина, но только чуть-чуть.

Корделия убежала к себе в спальню и послала собственным кодом мысленный клич:

«Мама! Проснись, умоляю тебя! Ты мне нужна! – Затем, чуть менее пронзительно: – Мама! Ма-а-а-ма!»

Ответ пришел, как только Гвен вынырнула из глубин сна.

«Да, дочь моя. Что тебя тревожит?» – Ни раздражения, ни возмущения. Была усталость, но вместе с тем и боевая готовность, и забота о ребенке, попавшем в беду.

«Мама, я в таком замешательстве! Мне нужно с тобой поговорить!»

«Слушаю тебя». – Гвен уже полностью проснулась.

«Нет, не так. – Корделия сжала руки, – Лицом к лицу. Я должна быть рядом с тобой, вместе с тобой! Я понимаю, что прошу слишком многого, но – сможешь ты встретиться со мной?»

«В Кромхельдском лесу. Да, конечно. – Мысли Гвен были полны сочувствия. – Через полчаса. Я лечу».

«Спасибо тебе, мама».

Корделия разорвала контакт и, почувствовав себя теперь чуть лучше, торопливо скинула вечернее платье и облачилась в дорожное. Кромхельдский Лес находился на полпути между имением сэра Юлиана и замком Гэллоуглас. Корделия схватила помело и оседлала его. Оно осело на полфута, потом приподнялось и стрелой вылетело в окно.

А в полумиле оттуда, на лесной опушке Гвен приготовилась сделать то же самое.

– Смотри, чтобы она тебя не заметила. – Род проснулся, услышав, как рядом с ним на коврике зашевелилась Гвен.

– Не заметит, – заверила она мужа. – Разумеется, я пролечу Кромхельдский лес, а потом вернусь обратно. Если она увидит меня, то решит, что я лечу от замка Гэллоуглас.

– Ужасно врать собственным детям, правда?

– Строго говоря, я не вру, – чопорно сказала она. – Просто оставляю вопрос открытым. Спокойной ночи, супруг. Спи – тебе совершенно незачем бдеть и бодрствовать. – Она наклонилась для мимолетного поцелуя и боком, по-дамски, устроилась на метле.

– Спокойной ночи, любовь моя, – нежно проговорил Род. Он провожал взглядом жену, исчезающую в ночи. А насчет того, стоит ли бдеть и бодрствовать, у него было собственное мнение.

Он сел прямо, очень прямо, почти в позу лотоса. Закрыв глаза, он сконцентрировался на сознании своего сына Джеффри. Оно становилось все яснее… Род почувствовал…

Страсть.

Род тотчас разорвал контакт. Он, разумеется, не станет выяснять таким вот образом, что происходит в помещичьем доме.

Если на то пошло, дело тут не в Джеффри.

И Род сосредоточился на сознании Алена.

Ему это было труднее, чем его жене и детям – ведь он не владел такими талантами с рождения и не развивал их в детстве. То есть врожденный дар у него был, разумеется, но ожил он только в общении с Гвен. Однако и после этого Род плохо знал свои способности, пока отец Алена не помог развить их в полной мере.

Итак, он внимал с закрытыми глазами, слушая, ощущая, постигая сознание Алена…

…и увидел сон, в котором была его дочь, а значит, тоже не стоит подслушивать.

Он прервал и этот контакт, но остался сидеть и, бодрствуя в ночи, прислушивался, ждал…

Корделия издали увидела мать: крохотное облачко, искра в лунном свете, кружащая над Кромхельдским лесом. Разумеется, никто другой и не подумал бы обратить на нее внимание. Корделия прошептала благодарственную молитву и направила помело вслед за Гвен.

Она спикировала на землю, резко остановилась и, спрыгнув с помела, бросилась к матери, чтобы спрятаться у нее на груди.

Гвен обняла дочь, прижала к себе, и они долго стояли так. У матери на лице играла слабая улыбка. Она чувствовала смятение дочери, понимала истоки этого смятения и рада была обнаружить у Корделии такие эмоции. Она не раз думала, а случится ли в жизни ее дочери любовь, настоящая любовь. Было несколько страстных увлечений, но, по мнению мудрой матери, к любви они имели мало отношения. И, уж конечно, ничего серьезного.

– Слушаю, дитя мое, – мягко сказала она. – Что тебя беспокоит? Рассказывай!

– Это… Ален, мама.

– А! Ален.

И Корделия отрывистыми фразами, чуть ли не всхлипывая, все рассказала матери.

Она всегда любила Алена, примерно как комнатную собачонку. Она всегда считала его своей собственностью, но он все испортил своим отвратительным предложением, столь явно оскорбительным, что пришлось его выгнать.

Гвен внимала рассказу, присев на пенек. Эту часть ей уже слушать доводилось, так что она ждала продолжения.

– Он всегда был таким… таким… скучным! – Корделия сжала кулаки и стукнула себя по бокам. – Другого слова не подберешь, мама. О да, я всегда утешалась чувством, что я вроде как старшая над ним, но, тем не менее, он был скучен.

– А этот… Бор? Разбойник? – как бы между делом поинтересовалась Гвен.

– Да, разбойник! Но он благородного происхождения, мама! – Глаза Корделии загорелись восторгом. – Он был посвящен в рыцари! Да, он сбился с пути, не спорю. Но он… возбуждает. Когда он обнимает, когда целует меня, я вся таю изнутри!

– Да, – вздохнула Гвен. – Но сама ощутила внутренний трепет от страха за дочь, ибо знала, что планы исправления мужчин терпят крах куда чаще, нежели удаются. Но была не настолько глупа, чтобы говорить об этом сейчас. А потому просто спросила: – Разве не тебе решать, дочь? Что еще ты хочешь узнать?

– Но он такой развращенный, мама! Действительно ли я могу поклясться в верности рыцарю, который нарушил клятву и, похоже, совершенно не думает об исправлении? Который просто раздевает меня взглядом, но раздевает и любую другую женщину, попавшуюся ему на глаза! Могу я, мама? – Слова буквально вылетали из нее. – Могу я довериться ему?

Гвен вздохнула с облегчением и заговорила, очень осторожно подбирая слова:

– Взгляды еще не повод для подозрений, дочь моя.

Корделия в ужасе уставилась на мать:

– Ты же не хочешь сказать, что отец вот так разглядывает других женщин? С тех пор, как встретил тебя!

– Нет, – признала Гвен и стала подбирать слова еще тщательнее. – Нет, насколько мне известно. А если и смотрел, то делал это с надлежащими предосторожностями…

– Ох, мама, что ты говоришь! – нетерпеливо перебила Корделия. – С тех пор, как отец встретил тебя, он вообще не смотрит на других женщин!

– С тех пор, как мы встретились – нет. Но до этого очень даже смотрел, на одну, во всяком случае.

– Ой! – поразилась Корделия. – Я… ее знаю?

Поколебавшись, Гвен кивнула:

– Да. То была королева Екатерина.

– Королева! – выпучила глаза Корделия.

Гвен, сжимая руку дочери, негромко рассмеялась:

– О, она была просто красавицей.

– Но мне кажется, она была совсем не похожа на тебя!

– Она и не была, – подтвердила Гвен. – И в конце концов твой отец предпочел такую, как я, такой, как она.

– И… больше он… на нее не смотрел?

– Этого еще не хватало, – самодовольно улыбнулась Гвен. – Во всяком случае, не в том смысле, о котором мы говорили. Он смотрит на нее как на друга, и не больше, а скорее, значительно меньше, потому что должен всегда быть настороже, не зная, как она поведет себя в следующий раз.

Корделия хихикнула, кивая:

– Точно, все мужчины чувствуют себя так рядом с нею, даже король Туан, разве нет?

– Ну, возможно. Я предпочитаю думать, что это придает остроты их браку. Надеюсь, что я права.

Корделия вспомнила о своих печалях, и голос ее потух, а взгляд затуманился:

– Вот и мне такой нужен – тот, кто будет мне верен и ни разу не поглядит на другую женщину, как только станет моим мужем. – Она взглянула на мать. – Но я, наверное, не столь обольстительна, как была ты.

– И по-прежнему такова – для твоего отца, – несколько резковато отозвалась Гвен, – хотя, не сомневаюсь, только для него. Что до тебя, ты пока не знаешь пределов своей обольстительности, моя дорогая, как не знала и я в твои годы. А в этом путешествии ты ничего нового не узнала?

– Ну… – Корделия покраснела и снова опустила глаза, – сегодня вечером… я, кажется… пользовалась успехом у молодых людей.

– Покажи мне, – сказала Гвен.

Корделия закрыла глаза и представила себе всех этих молодых людей, толпящихся вокруг нее, добивающихся ее внимания и права танцевать с нею. Она вспомнила самые впечатляющие моменты каждого танца, партнеров, меняющихся с головокружительной быстротой – хотя перед глазами все время оставались образы Алена в маске и Бора.

Видение было очень ярким; Корделия воспринимала недавнее прошлое во всех подробностях, чуть ли не с ароматом цветов, украшавших зал, слышала болтовню, веселый смех…

Гвен удовлетворенно вздохнула:

– О, как я рада видеть это! Я всегда знала, что ты красавица, дочь моя, но пришлось изрядно подождать, пока мужчины этого мира заметят это!

– А отец молился, чтобы они никогда не заметили, я уверена, – с иронией в голосе отозвалась Корделия. – Но что же мне теперь делать? – Она умоляюще протянула руки. – Ведь не один мужчина заметил во мне какую-то привлекательность, а двое!

– Двое? – нахмурилась Гвен. – О ком ты говоришь? Об Алене?

– Да. – Корделия снова принялась ходить взад и вперед. – Мне казалось, он рассматривает меня только как свою собственность, так же, как и я его. Я думала, он просто приехал требовать то, что мнил принадлежащим ему по праву рождения, и, возможно, так оно и было… Но теперь…

– Что теперь? – и снова попросила: – Покажи мне, дочь, если это не слишком личное.

Корделия закрыла глаза и представила себе танцы с Аленом, его руку на ее талии, их слившиеся в объятии тела… Она прервала воспоминания. – Большего я показать не могу, мама.

– И не надо, – согласилась Гвен. – Думаю, об остальном я могу догадаться сама. – В глубине души она была довольна. Итак, двое мужчин заставляют тебя таять; двое заставляют гадать о еще неведомых тебе наслаждениях.

– Двое. Да. – Корделия посмотрела на свои стиснутые руки. – И я никогда бы не подумала, что одним из них окажется Ален!

– Это неожиданность, – признала Гвен, – хотя и приятная. А второй? Что представляет собой это сокровище?

– Да уж какое сокровище! Воистину, он совершенно непотребен! – вскричала Корделия. – О да, он прекрасно сложен, но ведет себя отвратительно. Нет, всякий рыцарь, опустившийся до разбоя, теряет право называться рыцарем и уж, конечно, не подходит в мужья благородной девице!

Гвен смотрела куда-то вдаль.

– Не думай, что сможешь изменить его, дочь моя. Ни одна женщина не способна перекроить мужчину по своей мерке. Женитьба изменит его, конечно – не сразу, не в тот момент, когда священник объявит вас мужем и женой, не за месяц и даже не за год, но постепенно, мало-помалу он изменится, как и ты сама. Тебе остается только надеяться, что он станет походить на того, каким ты хотела его видеть.

Она снова посмотрела на дочь:

– Однако любовь и привязанность, а также неустанные увещевания возвысят его в собственных глазах, укрепят его внутренне, помогут ему так, что и представить себе трудно. Но в конечном счете, ты не можешь быть уверена в том, каким он станет. Ты можешь не сомневаться, что он станет другим, а если он любит тебя так же, как ты любишь его, и вам улыбнется удача, то со временем вы будете сближаться все больше и больше, превращаясь в настоящую пару.

Корделия посмотрела в глаза матери:

– Мне кажется, ты знаешь об этом не понаслышке?

Корделия медленно кивнула:

– По меркам Грамария, твой отец совершенно не подходил в мужья – нет, годился, но только крестьянке. Видишь ли, семьи у него здесь не было, и хотя он претендовал на благородное происхождение, никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть этого, ибо народ его был далеко, очень далеко, у другой звезды. Он был искателем приключений, вот этого никто отрицать бы не стал, хотя рисковал ради блага других, а не ради богатств и поместий. Не было у него и никакого наследства, кроме Фесса и корабля, ведь он второй сын второго сына.

Она улыбнулась дочери:

– Правда, и я не была идеальной парой. Я же, по общему мнению, найденыш, воспитанный эльфами. Известно лишь то, что мать моя из мелкого дворянства и умерла во время родов. Ее отец был рыцарем, но тоже умер, как и вся ее семья. О, эльфы-то уверяли, что отец мой самых благородных кровей, но имени его не называли, хотя он еще жив. – На мгновение глаза ее весело сощурились, но тут же лицо приобрело прежнее выражение.

Корделия почувствовала раздражение. Что бы ни развеселило мать, она явно не собиралась делиться с дочерью, да и вообще все это не имело никакого отношения к насущным проблемам.

– А вы с отцом сближались? Или, наоборот, расходились?

– Благословением небес мы становились все ближе и ближе, хотя нет уверенности, что все перемены были к лучшему. По крайней мере, я не беспокоилась, что в таверне с друзьями он проводит больше времени, чем со мной, потому что у него здесь не было друзей, а при дворе он стал персоной нон грата из-за способа, которым подавил первое восстание против Екатерины. Конечно, мы всегда вместе и радуемся обществу друг друга. Хотя, после нашего пребывания в Тир Члизе, он очень изменился, причем в худшую сторону.

– Да-да, я помню, – сказала Корделия. – Его характер…

Гвен кивнула:

– Но мы все так же любили друг друга. А еще безумие, в которое он впал, съев каштан из ведьмина мха, и приступы случаются до сих пор – все это были горькие испытания. Но, поверь мне, когда мы повстречались, он был очень хорошим человеком!

– Вот уж, действительно, тяжелая ноша, – пробормотала Корделия.

– Нелегкая. Хотя в детстве эльфы предупреждали меня, что такое время от времени случается и с лучшими из мужчин… и женщин тоже, дочь моя. Мы люди, не забывай об этом!

– Эти испытания ты вынесла. – Корделия села рядом с матерью и взяла ее за руку. – А было такое, чего ты вынести не могла?

– Его неизменная убежденность, что он для меня недостаточно хорош. Нет, молчи, не спорь со мной! Это так, и если подумаешь, то сама поймешь. Это испытание, которому нет конца – мне непрерывно приходится укреплять его самооценку, поддерживать, а иначе он оставит меня, устыженный своей слабостью, отсутствием таланта и собственным уродством.

– Но ведь все это чепуха! – горячо возразила Корделия. – Он даже сейчас хорош собой, а в молодости, не сомневаюсь, был просто красавцем! Да, черты у него грубые, но все равно красивые! А благодаря его талантам эта земля удерживается между тиранией и беззаконием, хотя здесь ты ему очень помогаешь…

– Помогаю, – согласилась Гвен, – хотя сама по себе ни за что не взвалила бы на себя эту ношу, оставив управление королеве, а она бы за мной не послала, ибо почти не знала меня. Да и слишком я была взрослой, чтобы чувствовать себя легко на Королевском Ковене… Нет, именно твой отец вверил мне заботы об управлении, и только благодаря его стратегии Екатерина и Туан удерживают свои троны. Он поразительно сильный человек, моя дорогая, но сам в это не верит, – Гвен пожала плечами. – Он уверен, что всем своим успехам целиком или большей частью обязан счастливому случаю, а самому ему лишь удалось примирить тех, кто на самом деле справился с множившимися напастями. Погруженный в свои проекты, он недостаточно верит в себя. В этом самое горестное мое испытание, оно длится и длится непрерывно, и конца ему не видать. Но любовь Рода, его забота и нежность по меньшей мере уравновешивают то, что дала ему я.

На мгновение Корделия задумалась: а что бы мог рассказать отец об испытаниях, выпавших ему за долгую жизнь с матерью. Но беглая мысль только коснулась ее сознания; очень уж далеко все это было от ее собственных переживаний.

– Но такие жертвы нужно приносить только одному, мама. Как же мне выбрать? И сколько горя я причиню им обоим, если выбор мой будет ошибочным?

Гвен вздохнула.

– Это наш семейный недуг – чрезмерная серьезность, чрезмерная озабоченность о благе других. Нет, такова наша судьба, моя и твоего отца: брать на свои плечи чужую ношу, причем не одного или нескольких, а всех, живущих на Грамарие. Но мне кажется, именно это и делает нас подлинной знатью – чувство ответственности за других.

Корделия глубоко задумалась.

– Мама, если бы я не знала, что ты говоришь о нас, Гэллоугласах, то подумала, что речь идет об Алене. – Она резко вскинула голову. – Я такая же скучная, как он?

Гвен рассмеялась чуть слышно.

– Вот уж нет, моя дорогая! Твое настроение меняется как солнечный свет под бегущими облаками. Только начинаешь думать, что ты серьезна, а ты уже весела и смеешься. Нет, ты всегда была игривой и обладала чувством юмора, которого начисто лишен Ален. Твой взрывной темперамент наилучшим образом компенсирует его бесстрастность, и это одна из причин, по которым вы отлично подходите друг другу.

– Подходим? – Корделия уставилась в глаза матери. – Так нам следует пожениться?

– О нет, нет! – отмахнулась Гвен. – То, что вы друг другу подходите и способны вместе нести тяготы жизни, вовсе не означает, что вам следует пожениться. Только любовь решает все. Если ты любишь его, а он любит тебя, выходи за него замуж. Если он не любит, стань ему другом, стань одной из опор, на которых покоится его королевство, но не женой. Что может заставить тебя идти под венец? Только любовь, моя дорогая, только любовь.

Корделия покраснела.

– Возможно, любовь заставляет меня выйти замуж за кого-то другого, мама.

– Если возможно, значит, это не любовь, – отрезала Гвен.

– Но ведь я люблю их? – воскликнула Корделия. – И кого, одного или обоих?

– Так радуйся! Двое мужчин жаждут тебя, оба разожгли в тебе пламя, причем один из них мошенник, а другой принц во всех смыслах этого слова. Каков же твой выбор, дочь моя?

– Но как я могу быть уверена в любом из них? – закричала Корделия. – Я же видела, как смотрят они на эту… эту кошку, на Далилу. Не знаю, как мне удалось сравниться с ней в красоте, но, кажется, прошедшим вечером это случилось. И все же мне никогда не стать такой соблазнительной! Разве могу я быть уверена, что любой из них останется мне верным, а не предпочтет меня такой, как она? Дарует ли истинная любовь истинную защиту? И кто из них моя истинная любовь?

– Ох, – медленно кивнула Гвен, и глаза ее заблестели. – Если пока ты не знаешь, дочь моя, тебе не следует отвечать согласием ни тому, ни другому.

– Согласием на что? – осторожно поинтересовалась Корделия.

– Ни на что! Тебе не следует соглашаться ни на единое их предложение! – сурово ответила Гвен, – До тех пор, пока всем сердцем твоим, всей душой и всем телом ты не возжаждешь ответить согласием, прежде чем о том помыслят губы твои и язык.

– Но откуда мне знать, когда это случится?

– Узнаешь, дочь моя, – заверила ее Гвен. – Поверь мне, узнаешь. А если нужен тебе ориентир, то вот он: когда ты спрашиваешь себя – люблю ли я его? – значит, не любишь. Когда любишь, то не испытываешь и тени сомнения. А здесь нет места сомнениям. Да, если ты любишь, то уверена в этом, и больше мне сказать нечего.

– Правда, мамочка? – жалобно пролепетала Корделия, и на мгновение Гвен снова увидела перед собой пятилетнюю девочку, цепляющуюся за мамину юбку. Она улыбнулась и крепко обняла свое чадо. – Для меня это правда, дочь моя, не было и нет большей правды! Я не могу говорить о других, только о себе самой. Если это любовь, ты узнаешь. Не будет места вопросу: «Люблю ли я?» Нет, внутренний голос сразу скажет: «Так вот она, любовь!»

– А если я люблю двоих? – все так же жалобно настаивала Корделия. – А если двое любят меня?

– Жди, – посоветовала Гвен. – Жди, пока сердце твое не выберет одного и только одного, ибо второй – лжец. Подожди, дочка, просто подожди.

В гостиной своих покоев главный агент Финистер, по-прежнему в облике леди Далилы, нетерпеливо мерила шагами пол. Маска невинности была сброшена, ласковая кошечка уступила место тигрице. В глазах ее полыхал огонь, каждое движение выдавало едва сдерживаемую ярость.

У стен застыли в почтительном безмолвии ее заместители, трое мужчин и две женщины. Мужчины разве что слюнями не исходили, каждой клеткой своей возбужденные видом своей атаманши, даже сейчас, когда дама вовсе не выглядела обольстительной, даже сейчас, когда она была в ярости и вполне могла покарать любого из них смертью.

Но она оставалась изумительно хороша собой: каждая линия, каждый жест, каждый изгиб воспламенял в мужчинах жгучую страсть.

Две женщины смотрели на нее со смесью благоговейного страха и зависти – страха перед женщиной, добившейся могущества и власти над анархистами Грамария; зависти к этому могуществу и к красоте, являвшейся для нее инструментом для достижения власти.

– Как она посмела затмить меня! – металась по комнате Далила. – Как она посмела украсть у меня расположение принца, и как посмел он отделываться от меня хорошими манерами, а весь свой пыл бросить к ее ногам!

Никто не решился ответить.

– Мы должны с ней покончить! – Далила повернулась на каблуках и ткнула пальцем в одну из женщин. – Герта подала ей чашу с отравленным вином?

– Пять-десять минут назад, шеф, – тут же отозвалась женщина. – Как только ты отдала приказ, вино было приготовлено и отправлено.

Далила кивнула, глаза ее горели.

– Мы по-прежнему не можем позволить себе открытое нападение – эти Гэллоугласы уже не раз доказывали нам свою силу. Но чаша с ядом, здесь, в нашей штаб-квартире, где они окружены нашими агентами… Да, здесь мы вполне можем напасть. – Она опять впала в ярость: – Где эта глупая гусыня?