Текст книги "Мадемуазель Шанель"

Автор книги: Кристофер Уильям Гортнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

3

Летом 1911 года Бой повез меня отдохнуть на курорт в Довиль.

Он настоял на этом, несмотря на то что мне очень не хотелось оставлять свое ателье. Дела мои постепенно шли все лучше, отчасти благодаря суровому образу жизни: я работала по пятнадцать часов в сутки, частенько не ложилась спать и ночью. Клиентура неуклонно росла, как и качество ее, к куртизанкам и актрисам прибавились и дамы из общества, пользующиеся услугами Пуаре. Заказывая у него платья по последней моде, эти дамы считали, что их наряды идеально гармонируют с моими шляпками. Правда, знатные дамы из haute monde[19]19
  Высший свет (фр.).


[Закрыть] оставались в рабстве у Ворта и других модных ателье, одевавших их с головы до ног, и меня пока обходили стороной. Но другие, которым меньше было чего терять, хозяйки салонов, где радушно принимали художников и других представителей богемы, уже передавали друг другу мою простенькую белую визитку. И вот однажды, во время тщательного просмотра еженедельных счетов, я наконец увидела, что наступил перелом и я могу отдать часть долга Бою. А скоро и совсем перестану зависеть от его поддержки и кредита.

Он ничего не сказал по этому поводу, впрочем, должно быть, и так видел официальный отчет банка с балансом, который пришел в его офис. Я по достоинству оценила его прозорливость, способность наблюдать за ходом моих дел и не злорадствовать, что он оказался прав. И когда он предложил немного отдохнуть, я хоть и неохотно, но согласилась.

Довиль оказался поистине целебным бальзамом для меня. Он был расположен в Нормандии, на самом побережье пролива Ла-Манш. В Довиле было множество шикарных ресторанов, гостиниц, казино и длинных променадов. Здесь я отдыхала так, как нечасто позволяла себе: каждый день купалась в купальнике с открытыми руками и плечами, а по вечерам мы обедали в нашем люксе отеля «Нормандия», окна которого выходили на пирс.

Однажды вечером я попросила Боя встретиться с ним за обедом в казино. Уже несколько вечеров мы проводили там время в компании его друзей, которые тоже жили в Париже, но раньше я их не встречала. Эти люди всегда приветствовали Боя с такой фамильярностью, что я только стискивала зубы от злости. Среди них были и длинноносые, увешанные сверкающими драгоценностями красавицы. Лениво помахивая веером, они пристально разглядывали меня. Я отчетливо представляла себе, как они безжалостно оценивали эту торговку, с которой связался Артур Кейпел, да еще был настолько бестактен, что взял ее с собой. И я твердо решила показать им, кто я такая на самом деле.

В одном бутике в центре города я купила белое шелковое платье, изящно облегающее фигуру, присобранное на талии, идеально подходящее для жарких вечеров. В Париже я таких платьев не видела. К нему я надела длинную нитку жемчуга, подаренного мне Боем, волосы зачесала назад и изящным узлом завязала на затылке, стянув плотной лентой, и вот в таком виде я неторопливо прогуливалась по комнатам казино; моя длинная шея и руки успели загореть, глаза я слегка подкрасила, чтобы оттенить их блеск.

Бой ждал меня за столиком. Увидев, что я приближаюсь, он встал и, хитро улыбаясь, выдвинул для меня стул. Вокруг нас за соседними столиками расположились представители haute monde, лакомясь кто икрой, кто лососиной в мятном соусе. В ведерках со льдом остывало шампанское. Я остановилась, наметила себе жертву, потом наклонилась к Бою и прикоснулась губами к его щеке. И тут же услышала, как по залу прошел шелест, словно стены превратились в ткань. Это тревожно зашушукались посетители, и все глаза обернулись в мою сторону, когда я села не напротив Боя, как это было принято, а рядом с ним.

Остальные стулья вокруг нашего столика, как я того и хотела, оказались свободны.

После обеда все собрались в зеркальном салоне, чтобы познакомиться со мной. Я была в ударе, обаятельна и остроумна, расточала улыбки, словно в подобном изысканном обществе я вращаюсь каждый день с утра и до позднего вечера. В минуты опасности женщины обладают поистине сверхъестественной интуицией, и к концу вечера меня уже буквально осаждали, желая получить мою визитку, со всех сторон слышались горячие обещания по возвращении в Париж немедленно посетить мое ателье.

– Вы такая смелая, – говорили они, – ваша кожа просто бронзовая. А вы не боитесь, что от солнца появится сыпь? Нет? А какое на вас платье, и этот жемчуг… О, дорогая, просто потрясающе! Так вы говорите, делаете шляпки? Боже мой, мы просто обязаны на них взглянуть. Так надоело все обыкновенное, как у всех.

Когда мы вернулись домой, Бой задумчиво наблюдал, как я распускаю волосы и они падают на спину.

– Думаю, ты будешь выглядеть изысканней с короткой прической, – сказал он.

– Не все сразу, – улыбнулась я. – Не пугать же до смерти толпу с первого раза.

– Кого пугать, их, что ли? – прорычал он, прошагал через всю комнату ко мне и обнял. – Да знаешь, кто ты? Ты настоящая львица, вот ты кто. Ты способна всех их проглотить живьем, и тебе мало будет.

Он был прав. Эти доверчивые овечки не способны удовлетворить мою алчность.

Но это было только начало.

* * *

Мы вернулись в Париж, и Бой сказал, что отвезет меня в ателье. Мне не терпелось вернуться к работе, не терпелось узнать, сколько за время моего отсутствия появилось заказов, и как следует подготовиться к наплыву новых посетительниц, который я уже предвкушала. Я нисколько не сомневалась, что все дамы, с кем я познакомилась в Довиле, скоро явятся ко мне.

Однако, вместо того чтобы ехать прямо на бульвар Мальзерб, Бой направился в район Вандомской площади, где торговали дорогими мехами, драгоценностями и парфюмерией, и по очень престижной улице Сент-Оноре выехал на улицу Камбон, куда выходила задняя дверь отеля «Риц». Бывший дворец XVIII века, превращенный в роскошный, известный своей исключительной изысканностью и дороговизной отель. Бой остановил машину перед зданием белого цвета, с лепниной над классическим фасадом в виде гирлянд и головок херувимов.

– Что это? – озадаченно спросила я.

Он полез в карман и достал связку ключей:

– Я подписал договор об аренде. Задняя комната и мезонин твои. Время пришло. Пора.

С зажатыми в руке ключами я молча прошла в свои новые владения. Следуя за мной, Бой только усмехался. И вдруг раздались аплодисменты. Как сквозь туман я увидела прилавки и витрины со шляпками, расположенные в черно-белой симметрии в тон интерьеру, а рядом Антуанетту, Люсьену и наших продавщиц Анжелу и Мари-Луизу; они встречали меня, и в их глазах светилась искренняя радость.

Я обернулась к Бою, но он был уже на улице, лишь помахал мне рукой, сел в машину и уехал.

* * *

Вот так я открыла Дом моды Шанель. Новый адрес был достаточно престижный, чтобы приманить сначала богатых жен и дочек, встреченных в Довиле, а за ними потянулись графини и разные принцессы. В 1912 году мои фотографии за рабочим столом появились в «Comoedia Illustré», а в популярном журнале «Les Modes» меня назвали оригинальным художником.

Дела мои весьма оживились, но приходилось много работать и постоянно все контролировать. Мы с Боем стали видеться реже в нашей квартире на авеню Габриэль: мимолетный поцелуй, чашка кофе, быстрые объятия на кровати – и каждый бежал по своим делам. Он вкладывал много денег в угольную промышленность, тревожные сообщения из-за границы пророчили скорый конфликт с Германией и резкий взлет цен на топливо. Я сосредоточила все внимание на том, что мне было ближе, прикидывая глубину непрекращающейся вражды между Пуаре и Вортом. Вечером все расходились по домам, а я оставалась в мастерской и экспериментировала, сочетая между собой блузки, жакеты с поясами и свои излюбленные прямые юбки. Одних шляпок мне уже было мало, во мне просыпался интерес к другим предметам одежды. Я могла бы расширить дело, места хватало, но по договору об аренде мне запрещалось продавать платья на улице Камбон, поскольку в этом здании уже была одна портниха – злобная старая карга, которая любила совать свой нос в мое ателье, грозить пальцем и каркать: «Если я увижу у вас хоть одно платье, то добьюсь вашего выселения».

Что же делать?

И снова решение проблемы пришло от Боя, хотя на этот раз все получилось нечаянно. Он уехал по делам в Англию и вернулся с полными чемоданами всякой всячины, которую в Париже невозможно было купить. Рыбацкие свитера из грубой пряжи, кардиганы из шотландки нежных расцветок, пуловеры из прочной материи под названием джерси, которой я никогда не видела прежде и из которой английские портные шили школьные блейзеры, спортивную одежду, а также военную форму, но вот из женских нарядов – ничего.

Я взяла один из привезенных пуловеров и примерила. Сидел он на мне потрясающе, даже странно, поскольку Бой был гораздо выше ростом, но главное, мне очень понравилась искусная вязка, без лишних швов, с тонким пониманием, где должно быть подогнано, а где свисать свободно.

Боя это весьма позабавило.

– Это я не для тебя покупал, – заявил он, когда увидел, что я брожу по квартире в его свитере, пытаясь прочувствовать и осмыслить, как сидит и как смотрится эта ткань. – Это для игры в поло, понятно? Поносишь, и останется твой запах, как я смогу играть? Голова кругом пойдет.

Рисовала я как курица лапой, но это не остановило меня, и несколько ночей я потратила на эскизы, пробуя, что можно создать из джерси. Потом показала свои примитивные наброски Люсьене, но она покачала головой:

– Мы только-только со шляпами поднялись с колен, а тебе теперь еще и платья подавай? Забудь. Не имеем права по договору аренды. Хочешь, чтобы нас отсюда вышвырнули?

Но я решительно топнула ногой и подвинула наброски к ней:

– Разуй глаза, где ты видишь тут платья? Жакеты, блузки, свитера, пальто и юбки. Ни одного платья. – Я помолчала с недовольной гримасой на лице. – Да и не нужны нам эти платья, которые шьют твои деспоты Пуаре и Ворт, нормальная женщина в них задыхается. А я предлагаю повседневную одежду для таких, как мы с тобой, чтобы можно было ходить по улицам, чтобы она соответствовала нашему образу жизни.

Люсьена даже не взглянула на мои рисунки:

– Женщины, которые ходят по улицам, покупают одежду в дешевых универмагах. А твои вещи дорогие – чтобы создавать их, надо потратиться. Понадобятся новые работники, придется покупать швейные машины. Это все слишком непросто. Мы не выдержим конкуренции.

Наши с ней споры и препирательства стали уже нормой, и сотрудники не обращали на это никакого внимания. Однако сегодня, наверное, спор получился слишком горячим, и к нам тихонько подошла Антуанетта; она внимательно рассмотрела каждый рисунок и только тогда осмелилась раскрыть рот:

– А почему бы не попробовать? Модели ни на что не похожи, а с нашими шляпками они будут в самый раз. Мне кажется, нашим покупательницам понравится.

Моя сестра почти никогда не высказывала своего мнения, и ей удалось успокоить Люсьену, которая поняла, что́ я хочу ей втолковать.

– Я модистка, и торговля одеждой не в моей компетенции.

– Вспомни, что ты однажды мне советовала. Придется научиться, – сказала я. – Мы все должны учиться. Я хочу, чтобы Дом мод Шанель рос и развивался. А сейчас самое время, когда столько внимания к нашим шляпкам и список клиенток становится все престижней. Никто, кроме нас, не предложит такую моду. Я уверена, нас ждет успех.

– Только без меня, – сказала Люсьена. – Я не для того пришла к вам работать.

– Тогда уходи. – (Антуанетта рот раскрыла от изумления.) – Но с тобой или без тебя, я все равно буду это делать. Не волнуйся, я дам тебе самые лучшие рекомендации, – прибавила я, не желая, чтобы излишняя чувствительность или страх потерять Люсьену заставили меня передумать.

Бой говорил, что я должна верить только в себя; а я верила в это новое предприятие, верила даже больше, чем когда-то в свои шляпки.

Люсьена кивнула и отвернулась. Я посмотрела на сестру.

– Но как мы справимся без нее? – испуганно спросила Антуанетта.

Я быстро собрала свои наброски:

– Справимся. Я всегда справляюсь.

* * *

Люсьена ушла от нас в другое шляпное ателье. Со временем она возглавит его и станет известна как лучшая модистка Парижа. Мне очень не хватало ее решительности и напористости – она была из тех редких женщин, с которыми я могла бы работать вместе, – но к тому времени я приобрела достаточно опыта, чтобы самостоятельно руководить мастерской, а по нашим с ней ссорам я не скучала.

Главной швеей, или première, я назначила Анжелу, именно она принимала на работу arpètes – девушек, которых мы нанимали учиться в нашей мастерской ремеслу и быть на посылках, например ползать с магнитом по полу в поисках упавшей иголки или отпаривать ткань. Самые способные из этих arpètes, которым удавалось выучиться и дорасти до petite main, или подручной швеи, продолжали учиться дальше, чтобы уже самостоятельно шить одежду. Хотя я и сама искусно владела иголкой и ножницами, но опыта создавать новые модели у меня не было. Мой метод заключался в том, что я драпировала ткань на манекене, а еще лучше на живой модели – в основном на Антуанетте. Я часами просиживала с сигаретой во рту, закалывая ткань и сметывая все на живую нитку. Потом Анжела со своими девушками преображали мою задумку в лекала, по которым уже дальше шили из муслина образцы для показа. И хотя мы приобрели электрические швейные машинки, бо́льшую часть работы выполняли вручную, поскольку каждое изделие подгонялось по размерам клиентки. Подгонкой руководили Антуанетта и Анжела, а на мне была последняя примерка и дальнейшая доработка с тем, чтобы наряд идеально сидел с учетом индивидуальных особенностей фигуры клиентки.

Разумеется, на все это требовалось время. Время, чтобы доставить из Англии джерси, время для того, чтобы запустить мою линию и хорошенько продумать, стоит ли рисковать, делая это на улице Камбон. Задержки выводили меня из себя, поскольку к концу 1912 года Пуаре стал выпускать упрощенные модели одежды, явно подражая моим идеям. Он не устоял перед соблазном внести изменения в фасон, добавив рукав «летучая мышь» или утяжелив повседневные пальто вышивкой или собольим мехом. И тем самым искажал чистоту линий, к которой стремился. Однако следует отдать ему должное: у Пуаре был нюх на носящиеся в воздухе новые тенденции, а потому я беспокоилась, что он украдет мои идеи еще до того, как я начну их осуществлять.

Все это выбивало меня из колеи, и я искала отдушину в какой-нибудь деятельности за пределами ателье. Я сделала ремонт в квартире Боя, перекрасив красные стены в кремовый цвет, заменила восточные ковры коврами более сдержанной расцветки, а натюрморты на стенах – на изысканные коромандельские ширмы. Покончив с этим («Не квартира, а бедуинский шатер», – проворчал Бой), я стала искать еще чего-нибудь, куда можно было направить свою энергию.

Новаторские выступления американской танцовщицы Айседоры Дункан произвели в Париже настоящий фурор. Ее принципы освобождения духа через движения тела чрезвычайно привлекали меня. Мне было двадцать девять лет, и я хотела сохранить стройную фигуру. Кутюрье, говорила я себе, должен сам выглядеть соответственно. Я отмахивалась от мысли, что истинный мотив был в другом: Бой довольно много разъезжал, и я подозревала, что, кроме меня, у него есть еще любовницы. Мы никогда не обсуждали проблемы моногамии или брака; чтобы я не забеременела, Бой предохранялся довольно дорогими презервативами, и я никогда не слышала даже намека о каких-нибудь его внебрачных детях и предполагала, что с другими он поступает точно так же. Задавать вопросы мне не позволяла гордость. Наоборот, я даже часто дразнила его:

– Небось в своих разъездах частенько встречаешься с хорошенькими женщинами.

Он поднимал глаза от газеты:

– С такими, как ты, ни разу.

– Правда? – продолжала издеваться я. – А разве я хорошенькая?

– Нет, – отвечал он. – Ты не хорошенькая, ты настоящая красавица. Таких красавиц я еще не встречал.

И я решила так: его случайные знакомства, ничего не значащий флирт во время поездок – пустяки по сравнению с тем, что я остаюсь самой красивой женщиной в его жизни, и я с легким сердцем записалась на уроки к весьма авторитетной преподавательнице Элизе Тулемон, известной под именем Кариатис. Каждый вечер я шагала вверх по крутой улочке к ее студии на Монмартре, терпела стук ее трости по дощатому полу, который напоминал мне о моих les Tantes, а если я неправильно держала спину, то и щипки между плечами, которые напоминали мне о монахинях Обазина. Однако я была твердо настроена преодолеть все трудности, хотя возраст и не позволял мне стать настоящей балериной.

Моя страсть к танцам забавляла Боя. В 1913 году он купил билеты на премьеру балета «Весна священная» русского композитора Игоря Стравинского.

4

Сравнительно недавно построенный Театр Елисейских Полей был полон. «Русский балет» под руководством известного антрепренера Сергея Дягилева уже получил известность после одноактного балета «Послеполуденный отдых фавна», в котором Нижинский, любовник Дягилева, шокировал зрителя танцем, симулирующим оргазм, и поистине ошеломительными пируэтами. Я еще не видела выступлений этой труппы и предвкушала большое удовольствие. У нас были билеты в ложу, лучшие места в театре, но я скорчила недовольную гримасу, увидев внизу море диадем, плюмажей и страусиных перьев. Буквально на каждой присутствующей даме можно было увидеть платье из лилового тюля или шелка цвета нектарина, и эти увешанные драгоценностями райские птицы, балансируя на каблуках в стиле барокко, бродили по проходам в поисках своего места, а затем садились с таким видом, будто под платьями у них острые шипы.

– Я бы всех их одела в черную саржу, – пробормотала я, и Бой посмотрел на меня с недоверчивой улыбкой.

На мне было черное бархатное, облегающее фигуру платье с воротником в виде шелковых лепестков камелии. И среди всех этих разодетых дам я напоминала ворона на могильном камне, но, когда начался балет Дягилева, публике уже было не до меня.

Сначала вразнобой завыли фаготы. Затем на сцену выбежали балерины в париках, заплетенных в косы, и в туниках, украшенных русским народным орнаментом, они изгибались, принимая какие-то немыслимые позы, под режущую ухо музыку. В публике раздались первые свистки. Бой в волнении подался вперед, но таких, как он, среди зрителей было меньшинство, остальные же открыто освистывали артистов, даже заглушая оркестр. В финале, когда в очень откровенном черно-белом костюме вышел Нижинский, чтобы с ликованием возглавить священный ритуал, прославляющий приход весны, публика совсем обезумела, начался хаос. А какая-то светская дама даже набросилась с криками на композитора, толстогубого господина в очках, сидевшего прямо под нами, обвиняя его в нарушении всех мыслимых приличий.

Напор толпы, желающей поскорей покинуть театр, захватил нас и повлек за собой к выходу. Бой сердито посмотрел на мужчину с моноклем, который локтями так энергично пробивал себе и своей жене дорогу к собственному экипажу, что досталось и нам.

– Какая мерзость! – отчаянно кричала она.

Я едва сдержала язык, увидев еще одну упакованную в корсет матрону.

– Еще никто и никогда в жизни не смел меня так одурачить! – вопила она.

«Посмотри на себя в зеркало, чучело, твой портной именно это с тобой и сделал», – подумала я.

– А что, Дягилев определенно умеет задеть публику за живое, – заметил Бой.

– Да, и я даже не прочь с ним как-нибудь познакомиться, – отозвалась я. – Впечатление незабываемое.

Бой бросил на меня насмешливый взгляд:

– Так тебе понравилось?

Я пожала плечами:

– Честно говоря, мне все это безразлично, но я не понимаю, из-за чего этот сыр-бор. Но, по крайней мере, новаторство нельзя не признать.

– Так и знал, что ты это скажешь, – усмехнулся он.

Мы вернулись домой; глубокая задумчивость все не покидала меня. Ажиотаж, поднятый балетом, был для меня еще одним знаком: старые устои рушатся и даже один человек способен сделать здесь много.

И не исключено, что скоро настанет моя очередь.

* * *

Я изложила свою идею Бою. Он задумался, теребя свой ус. И наконец посмотрел на меня:

– Я так полагаю, тебе нужен начальный капитал?

Именно это я и хотела от него услышать. Ни протестов, мол, ателье на улице Камбон лишь недавно избавилось от долгов, ни упреков, что я тороплюсь непонятно куда. Я бросилась ему на шею, осыпала поцелуями, а он нерешительно освободился от моих объятий, а потом потащил в спальню.

– Ты просто ребенок, – сказал он уже потом, когда я вся светилась от счастья, после того как он яростно расправился со мной в постели, и одновременно мучилась от почти что невыносимого предвкушения. – Совсем не думаешь о возможных последствиях.

Я нежно прижалась к нему:

– Не думаю, потому что знаю: все пойдет как надо. Пока у меня есть ты.

Летом 1913 года я открыла бутик в Довиле и представила коллекцию летней одежды на том самом курорте, где ко мне пришел первый успех. Помещение я сняла на улице Гонто-Бирон в самом центре района, где было множество магазинов и торговых лавок и где любили прогуливаться все отдыхающие, так что ни один человек не мог пройти мимо белого навеса, на котором большими черными буквами было написано «ГАБРИЭЛЬ ШАНЕЛЬ».

Я наняла пять местных девушек, прошедших обучение в швейных мастерских и прекрасно владевших иглой, Антуанетту с Анжелой оставила в Париже присматривать за ателье на улице Камбон и послала письмо Адриенне в Мулен с просьбой навестить меня. Она приехала со своим обожаемым Нексоном, красивая, как всегда, но одетая довольно убого, в каком-то старомодном черном пальто с отороченным мехом воротником, хотя на улице стояла жара, и в шляпке с вуалью. Что до меня, то я разгуливала по городу в белой плиссированной юбке, в блузке без воротника и мешковатой вязаной кофте с карманами, набитыми моими визитными карточками. И праздные дамы, привлеченные моим нарядом, рекой стекались в мой бутик. У меня были модели из трикотажа – для них не требовался корсет, – изготовленные по образцу тех пуловеров, что Бой надевал для игры в поло, а также жакеты с поясом, юбки до щиколотки и простенькие повседневные платья из джерси – материала, который я обожала.

Мне часто приходилось отвечать на полные сомнений вопросы относительно моих моделей: джерси мало кто знал, считалось, что вязаная ткань подходит только для мужского белья. Без особого удовольствия я вела за собой нерешительных покупательниц в примерочную, помогала им разобраться в образцах, щелкала пальцами своим помощницам, чтобы живо несли соломенную шляпку или шляпу с мягкими полями для завершения ансамбля. И как только клиентка чувствовала, что на ее ребра больше ничего не давит и видела в большом, во весь рост, зеркале, что теперь она выглядит совсем иначе, выражение ее лица поразительно менялось.

– Не слишком ли будет простенько, как вы думаете, мадемуазель? Вы уверены? – спрашивала баронесса Китти де Ротшильд, внимательно разглядывая себя в одном из моих жакетов средней длины и в юбке из джерси.

Она явилась в магазин неожиданно: подруга посоветовала. Сердечко мое сразу застучало быстрее, чем обычно, поскольку баронесса была одной из самых известных и влиятельных женщин Франции, замужем за богатым финансистом из семейства Ротшильд, с бесчисленным количеством связей, и она могла очень даже поднять мою репутацию.

– Мне нравится, так все удобно, чувствуешь себя так покойно, однако на вид так… неброско, знаете.

Я улыбалась:

– Быть элегантной, мадам, – значит уметь от чего-то отказываться. Женщина должна носить одежду, которая к лицу только ей одной.

Китти подергала за края жакета:

– Но он, кажется, плохо на мне сидит.

Я убрала в спинке жакета на талии всего лишь дюйм, не больше. Китти была высокой и изящной; овальное, аристократическое лицо, но грудь маленькая, зато бедра широкие, поэтому жакет должен был свисать свободно, чтобы скрывать недостатки.

– Мы все сделаем как раз по вашей фигуре, баронесса. То, что вы видите на витрине, – образцы. А мы сошьем как раз по вашим размерам.

– Так, значит, это уже не будет исключительно мой ансамбль? – упрямо гнула она свое.

Это было самым трудным в работе с заказчиками. Как и другие клиентки ее круга, Китти де Ротшильд твердо придерживалась господствующего мнения, что ее одежда должна быть единственной в своем роде, уникальной, специально для нее созданной и сшитой опытным и модным кутюрье, частное ателье которого она удостаивает своим визитом, а не мало кому известной хозяйкой бутика, пусть даже расположенного на самой оживленной улице Довиля.

Я сделала глубокий вдох:

– Каждая женщина по природе уникальна, поэтому одежда не обязательно должна быть таковой, уникальной ее делает женщина, если правильно ее носит. А моя одежда скроена таким образом, что в толпе, баронесса, именно вас будут видеть в первую очередь.

Она замолчала, молчание длилось бесконечно долго, и я ждала, понимая, что, если сейчас она уйдет, не сделав заказа, я потеряю тот круг клиентуры, которого отчаянно добивалась.

Но вот баронесса кивнула, и у меня словно камень с души свалился.

– Ну хорошо, посмотрим, как эта ваша теория работает на практике. Я беру этот ансамбль и еще два ваших платья на каждый день… Как, вы говорите, называется эта ткань?

– Джерси, – ответила я, чувствуя, что у меня вдруг закружилась голова, и я даже слегка покачнулась.

– Да-да, джерси. Значит, еще два платья. Надеюсь, вы сохраните у себя в картотеке мои размеры, вдруг мне захочется купить что-нибудь еще. Примерки так утомительны, – вздохнула она. – Терпеть их не могу.

– Ну конечно. Подождите минутку, я пришлю Адриенну: мерку у нас снимает она.

Душа у меня пела и ликовала, я весело обещала баронессе, что ее заказ будет готов в течение недели, потом прошла в заднее помещение, где за длинными столами со швейными машинами с обеих сторон трудились мои девочки.

– Больше ни одной примерки, – сказала я, погрозив пальчиком. – Размеры баронессы у нас есть. Я очень надеюсь, что через три дня она выйдет отсюда одетой с иголочки. Вы меня поняли?

Однажды, когда магазин уже был закрыт, а я засиделась допоздна, разглагольствуя перед усталыми швеями по поводу небрежно подрубленного края или несимметрично пришитого рукава, сама не понимая, доходят ли до них мои слова, как вдруг явилась взволнованная Адриенна. Она вызвала меня на улицу и показала на толпу прохожих:

– Ты только посмотри, Габриэль! Видишь вон там баронессу де Ротшильд, на ней твои юбка и жакет. А с ней рядом, видишь, это ее подруга, примадонна Сесиль Сорель, она приходила к нам в магазин на прошлой неделе, помнишь? И на ней твоя блузка в полоску с синим пуловером. А вон там, смотри, все эти женщины, они все в твоей одежде!

Я щурилась, какая-то пелена застилала мне взор. Увидев меня в дверях магазина, они остановились, обернулись к нам с Адриенной, дружно кивнули и только потом двинулись дальше в сопровождении служанок, вспотевших от тяжести коробок из других магазинов.

– Они… они все… они поздоровались со мной, – потрясенно пробормотала я.

Никто и никогда публично не здоровался с теми, кто их одевает. Даже властный Пуаре не сумел завязать дружеских отношений со своими клиентками.

– Господи, они признали меня…

Адриенна сжала мне руку:

– Ну да, конечно признали. О, Габриэль, это наконец случилось. Ты добилась успеха! Они расскажут о тебе всем своим друзьям. И те повалят к тебе толпами. Не успеешь оглянуться, как тебя примут в высшее общество, иначе и быть не может! Ведь ты не какой-нибудь мужлан, обшивающий женщин, ты шьешь для себя, ты одеваешься так же стильно, как и они, даже лучше, потому что ты учишь их хорошему вкусу. – И она обняла меня прямо там, в дверях магазина. – Я так горжусь тобой! Я всегда знала, что такой день наступит. И я буду тебе помогать, – сказала она, отступая на шаг. – Морис говорит, что нам пора переезжать в Париж, что я могу чем-то заняться и не ждать, пока его родственники позволят нам пожениться. И я буду работать у тебя в магазине на улице Камбон, если, конечно, я тебе еще нужна.

Я терпеть не могла слезы. И сама плакать терпеть не могла. Но тут не удержалась, потащила ее в бутик и крепко обняла. Потом вытерла мокрые щеки; она тоже хлюпала носом.

– Allez![20]20
  Здесь: все, хватит (фр.).


[Закрыть] – приказала я ей. – Снимай свой корсет к чертовой матери. Хочешь у меня работать – должна одеваться только в моем стиле.

* * *

Неожиданный вихрь того лета из Довиля докатился и до Парижа.

С окончанием летнего сезона, когда Адриенна уже помогала Антуанетте в ателье на улице Камбон, туда явились те же самые дамы, что разгуливали по курорту в моих моделях, и с разочарованием обнаружили, что у меня ничего из одежды нет, но тем не менее, увидев мои ни на что не похожие, новаторские шляпки, немедленно захотели их приобрести. В течение нескольких месяцев, буквально кусая ногти до крови от волнения, я устроила демонстрацию своих трикотажных изделий, воспользовавшись ситуацией, когда в моду вошло увлечение спортом. Дамам теперь страшно захотелось кататься на велосипедах в красивых юбках и жакетах из джерси, играть в гольф или крокет в элегантных пуловерах и гонять на автомобилях во фланелевых пальто. «Да нет у меня никаких платьев», – уверяла я сварливую портниху, грозившую меня выселить. Это просто одежда, которую можно носить в разных комбинациях, словом, ничего такого, что можно было считать посягательством на ее сферу бизнеса. Впрочем, я уже начала рисовать в своем воображении такие платья, которые наконец окончательно освободят женщину от необходимости затягивать тело в корсет и покажут всему миру, что элегантно выглядеть она может и демонстрируя свою естественную фигуру.

Мой банковский счет быстро пополнялся, я надоедала Бою просьбами выкупить договор об аренде и расширить магазин, сняв дополнительные помещения в здании. В списке клиенток у меня теперь было более сотни влиятельных светских дам, включая титулованных, благодаря любезности Китти Ротшильд, которая рекомендовала меня всем своим знакомым. Хотя на светские мероприятия меня еще не приглашали, я стала достаточно известной фигурой и даже удостоилась карикатуры в газете «Le Figaro», где Бой был изображен в виде кентавра с клюшкой для игры в поло и с надетой на ее конец шляпкой, а рядышком, приобняв его, стояла я с коробкой в руке, на которой было написано мое имя.

– Смотри-ка, мы стали знамениты, – сказала я Бою, хвастаясь карикатурой. – И я зарабатываю больше чем достаточно, так что самое время расширяться.

Он нахмурился:

– Надо немного подождать. Все изменится раньше, чем ты думаешь.

– Изменится? Как? До сих пор я всегда была права, – категорично заявила я. – Не хочешь помочь, обойдусь без тебя.

– Коко, ты в газетах читаешь хоть что-нибудь, что написано не только про тебя? Не успеет закончиться год, как будет война. Все политики, которых я знаю лично, в один голос твердят…