Текст книги "Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика"

Автор книги: Кристофер Кольер

Соавторы: Джеймс Кольер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Я видел, как солдат пробирается через толпу и осматривается. Наконец он наклонился и тронул кого-то за плечо. Это был Сэм, он встал и пошел по проходу ко мне. Он повзрослел и выглядел усталым, его мундир тоже превратился в лохмотья, и он давно не брился. Сэм подошел к двери. Какое-то время мы просто смотрели друг на друга. Потом мы обнялись.

– Тимми, – сказал он, а я не мог говорить. Я был так счастлив, что он здесь, что я могу его обнять… Слезы полились у меня из глаз. Он тоже заплакал. Мы стояли у дверей церкви, обнимали друг друга и плакали. Через несколько минут нам стало стыдно плакать на глазах у солдат, и мы разжали объятия.

– Я хотел повидаться с тобой, – сказал он, – но подумал, что, наверное, вы все меня ненавидите.

– Ненавидим тебя?

– Я думал, наверное…

– Сэм, отец…

– Я знаю, – ответил он, – поэтому я подумал, что, наверное, вы не захотите меня видеть. Я не знал, что мне делать.

– А как ты узнал про отца? – спросил я.

– Интенданты узнали, что я понимаю толк в торговле скотом. Поэтому меня часто посылали закупать коров. Во время одной из поездок я встретил человека из Салема, который рассказал, что случилось с отцом. Я думаю, он узнал это от Платтов. – Сэм положил руку мне на плечо. – Как мама?

– Она не сердится на тебя. Никто из нас не сердится.

– Пойдем домой, – сказал он. – Я уже два года там не был. Кто в таверне?

– Генералы.

– Тогда мне придется побыть в коровнике. Мне нельзя оставлять отряд. Подожди здесь, я скажу кому-нибудь, куда иду, если вдруг меня будут искать.

Он вошел в церковь. Через минуту он вернулся, и мы пошли по дороге под дождем.

В коровнике я зажег фонарь.

– Ты изменился, Тим.

– Я повзрослел.

– Я вижу. Вам с матерью, наверное, приходится нелегко?

– Нам приходится работать даже по воскресеньям, – ответил я. – Сэм, что они сделали с отцом?

Он вдохнул:

– Не знаю. Наверное, посадили его в тюрьму.

– Но за что? Он же ничего не сделал! Он даже не был тори, просто он был против войны!

– Он продавал скот британцам.

– Нет, не продавал! Он продавал скот мистеру Богардусу. Отцу было все равно, кто покупает скот.

– Какая разница?! Скот доставляли британцам! Значит, он продавал его британцам! Он продавал скот врагам!

– Ты против отца, Сэм?

– Нет! Это отец против меня!

– Ты сбежал, – сказал я.

– Он выгнал меня. Я не хотел с ним ссориться, но он вывел меня из себя.

– Он плакал, когда ты ушел, – сказал я.

– Я знаю. Ты мне уже рассказывал. Думаешь, я был рад убежать? Я чувствовал себя ужасно. Помню, я бежал по дороге под дождем, злясь и проклиная его за то, что он сделал. Но, проклиная его, я вспоминал о наших поездках в Верплэнкс-Пойнт, как он отвез меня в Нью-Хейвен, чтобы меня приняли в Йель, как он покупал мне там новую одежду и еще много чего, и тогда я перестал проклинать его. Я чувствовал себя отвратительно – как же я хотел, чтобы мы не ссорились!.. С тех пор уже два года прошло, Тим.

– Что же делать, как помочь отцу, Сэм?

– Собственно говоря, я думал, что смогу его вытащить. Я даже говорил об этом с генералом Арнольдом, но так и не смог узнать, где его держат. Никто не знает.

– Может быть, ты еще раз попытаешься?

– Тим, сейчас у меня нет сил об этом говорить. Я слишком устал.

Он и в самом деле выглядел уставшим.

– Неужели ты не можешь написать кому-нибудь письмо?

– Тим! Я больше не хочу об этом говорить!

– Я не буду об этом говорить, если ты пообещаешь вытащить отца.

– Я не могу его вытащить.

– Ты можешь еще раз попытаться, – сказал я.

– Тим! Замолчи ради Бога!

Я замолчал. Я боялся испортить радость от нашей встречи. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. А потом Сэм спросил:

– Ты можешь принести мне что-нибудь поесть?

– Я скажу маме, что ты здесь.

Я прошел на кухню, а оттуда – в таверну. Генералы и их помощники уже закончили есть и теперь пили ром и обсуждали свои планы. Мама сердито посмотрела на меня:

– Где ты был?

– У Старухи Прю что-то с ногой. Я думаю, тебе лучше сходить и посмотреть самой.

– Ничего, подождет, – сказала она.

– Я думаю, тебе надо посмотреть на нее прямо сейчас, мама, – сказал я.

Обычно я ни на чем так не настаивал, и она поняла, что что-то случилось.

– Хорошо, сейчас схожу, – сказала она. – Посмотри, не надо ли джентльменам еще рома.

Я наполнил кружки и помог ей вымыть тарелки, а потом мы пошли в коровник.

– Что случилось, Тим?

– Сэм в коровнике.

Она замерла на месте и побледнела:

– Сэм здесь?

– Я уходил, чтобы найти его. Я подумал, что, наверное, он должен был прийти с отрядом генерала Арнольда.

Она побежала, но потом, испугавшись, что кто-то услышит, умерила шаг и просто быстро пошла в коровник. Сэм сам вышел нам навстречу из темноты. Какое-то время они с матерью просто стояли на месте и смотрели друг на друга, а потом обнялись; я подбежал к ним и обнял обоих. Потом мама разжала объятия и посмотрела на него.

– Я не видела тебя два года, Сэм, – сказала она.

Он усмехнулся:

– Я изменился?

– Ты еще чумазее.

Он засмеялся:

– Неужели это все?

– Нет, – сказала она, – ты стал старше.

– Тим тоже стал старше. Я с трудом его узнал.

– Ему приходится быстро взрослеть, – сказала мама. – У него нет выбора.

– Я думал, вы все злитесь на меня, – сказал он. – Я не знал, станете ли вы со мной разговаривать.

– Мы хотим поговорить с тобой прямо сейчас, – сказала мама. – Мы хотим, чтобы ты остался здесь. Ты нужен нам дома.

– Тим, я думал, ты принесешь мне что-нибудь поесть. – Сэм попытался сменить тему.

– Я забыл, – сказал я.

– Тим, сходи принеси своему брату хлеба и кусок окорока из кухни.

Я пошел на кухню и взял еду. Я знал, что они сейчас начнут спорить. Когда я вернулся в коровник, мама говорила:

– Сэм, мы даже не знаем, жив ли он. Тебе надо вернуться домой. Ты нам нужен.

Я впервые слышал, чтобы она говорила, что отец, возможно, мертв. Сэм вздрогнул. Ее слова причинили ему боль.

– Я думаю, что он жив, мама.

Я протянул ему еду.

– Замечательно! – сказал Сэм. – Спасибо.

Он откусил кусок окорока, запихнул в рот кусок хлеба.

Я спросил:

– А что, все в армии так едят?

Я не хотел, чтобы мама и Сэм поссорились, и попытался отвлечь их от этого разговора. Сэм проглотил еду.

– Если нам везет и у нас появляется что-то съедобное, то нам плевать, как это есть.

Но мама не сдавалась:

– Сэм, ты должен вернуться домой. Ты нам нужен. Твои сослуживцы забрали у нас отца, они должны отдать нам тебя взамен.

– Мама, я не могу бросить товарищей! Это дезертирство! За него вешают!

– Когда закончится срок твоей службы, Сэм?

Он нахмурился:

– Через два месяца. Но я собираюсь продлить его.

– Нет, Сэм! Ты должен вернуться домой!

– Мама, – вмешался я, – не спорь с ним. Тебе все равно не удастся его переубедить.

– Он просто упрямится, – сказала она.

– Боже мой! Мама! – воскликнул он. – Я не вернусь, пока не закончится война! Мой долг – остаться и сражаться!

– У тебя есть долг перед твоей семьей!

– Страна важнее семьи! Пожалуйста, перестаньте спорить со мной!

– Тебя могут убить, – сказала она.

– Возможно, – ответил он.

Какое-то время мы все молчали. Потом Сэм сказал:

– Ребята из нашего отряда пообещали друг другу, что мы никуда не уйдем, пока не побьем красные мундиры.

– О, Сэм, это же просто глупо!

Я сказал:

– Мама, не надо с ним спорить.

– Вы оба – дураки, – ответила она.

Сэм разозлился:

– Ради Бога, мама! Да за тебя же люди умирают!

– Так пусть перестанут умирать! – ответила мама. – Мне ничьи смерти не нужны!

– Оставь его, мама, – сказал я, – он не передумает.

Мы замолчали.

– Хорошо, – наконец сказала она, – хорошо.

Мы сменили тему – поговорили об урожае и о людях, которых знали, а потом Сэм попросил нас передать послание Бетси Рид.

– Мы, наверное, скоро уйдем, – сказал он, – я не знаю когда. Передайте ей, что я постараюсь с ней увидеться, если смогу. – С минуту он молчал. – Я лучше сейчас уйду, пока меня никто не хватился.

Он обнял маму, а потом меня, развернулся и вышел из коровника в дождь и темноту. Мы, не сговариваясь, подумали, что, может быть, видим его в последний раз.

После встречи с Сэмом меня охватило странное чувство. И дело было не только в том, что, хотя он был старшее, я чувствовал себя не менее взрослым. Просто впервые в жизни я увидел, что Сэм в чем-то ошибается. Я понял, что разбираюсь в каких-то вещах лучше него. О, я и раньше с ним спорил, но только для того, чтобы показать, что не собираюсь всегда и во всем с ним соглашаться. Но сейчас все было по-другому, теперь я понимал, что он ошибается. Он оставался в армии, потому что хотел в ней остаться, а совсем не потому, что это было его долгом или чем-то еще. Ему нравилась сама обстановка, в которой он находился. Конечно, ему часто бывало нелегко, когда замерзал, или когда приходилось голодать, или когда его могли застрелить, но все равно он ощущал себя частью чего-то, что, как ему казалось, делало его более значительным. Ему нравилось чувство собственной значимости, и я знал: в этом-то и кроется настоящая причина того, почему он не хочет возвращаться домой.

Понимание того, что происходит с Сэмом, заставило меня ощутить себя иначе. Я уже больше не был его маленьким глупым братом, я чувствовал, что мы равны.

Глава 12

В июне того же 1777 года мы узнали, что отец умер месяц назад. Все произошло почти так, как мы догадывались. Его посадили на тюремный корабль в Нью-Йорке. Поразительно было то, что это была тюрьма не повстанцев, а британцев. Нам никогда не приходило в голову, что такое может произойти. Просто случилась ошибка, какие не раз случаются во время войны. Хотя какое это теперь имело значение? Условия в этих плавучих тюрьмах были просто ужасающими – летом в них было грязно и жарко, как в печах, а зимой – очень холодно, а кроме того, заключенным вместо еды давали какое-то отвратительное месиво. Хуже всего обстояло дело с болезнями: если кто-то один из заключенных серьезно заболевал, то почти наверняка болезнь подхватывали все остальные. Именно это и произошло с отцом: в плавучей тюрьме, где он сидел, началась эпидемия холеры. Почти пятьдесят человек умерли, в том числе и отец. Его похоронили где-то на Лонг-Айленде, но мы не знали, где точно. Мама сказала, что, когда война закончится, мы найдем его могилу и поставим надгробный камень, но я думаю, она сама не верила, что мы сможем найти это место.

О смерти отца мы узнали от человека, которого захватили во время налета на Реддинг той весной. Он оказался на том же корабле и был с отцом в его последние минуты. Этот человек сказал нам:

– Перед смертью он попросил меня сообщить вам, что произошло. Он сказал: «Передай им, что я их всех люблю, скажи, что я прощаю Сэма. Он храбрый мальчик, хотя и упрямый». Последние его слова были: «А теперь, я собираюсь насладиться свободой, которую мне принесла война».

Два дня спустя, после того как мы узнали о смерти отца, в таверну зашла Бетси Рид. Я дал ей кувшин с пивом.

– Ты слышал про Джереми Сэнфорда? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

– Он мертв, – сказала она.

– Джерри?! Мертв?!

– Его посадили в плавучую тюрьму, он заболел и умер через три недели. Это ужасно! Понятно, почему они взяли мистера Роджерса и капитана Беттса, но зачем сажать в тюрьму десятилетнего мальчика?

– Что он мог им сделать? Все эта война! Она превратила людей в животных! – сказала мама.

– Они положили его тело в мешок с камнями и бросили в Лонг-Айлендский пролив, – сказала Бетси. – Его родители даже не смогут перезахоронить тело. Не понимаю, зачем им нужно было сажать мальчика?

– Они просто животные, чудовища! – воскликнула мама.

– Да, – согласилась Бетси. – А что касается Сэма… Он должен был вернуться домой.

Я впервые услышал, чтобы она высказала несогласие с Сэмом.

– Я сказал ему то же самое, – сказал я, – он ответил, что они с друзьями пообещали держаться до конца и бороться, пока не победят.

– Неужели он все еще думает, что они победят? – спросила Бетси.

– Может, и победят, – сказал я.

Бетси покачала головой:

– Даже отец говорит, что для патриотов настали плохие времена.

Я удивленно посмотрел на нее:

– Неужели ты не хочешь, чтобы они победили?

– Мне все равно, кто победит. Я просто хочу, чтобы война закончилась.

– Сэму не понравилось бы, что ты так говоришь.

– Мне все равно, – сказала она, – когда я его увижу, то так ему и скажу. Они уже три года сражаются, а в результате вокруг только смерть и голод. Твой отец погиб, Джереми Сэнфорд тоже погиб, погиб Сэм Бэрлоу, и Дэвид Фэрчайлд погиб, Стивен Фэрчайлд был ранен, а сколько людей пострадало!

Мама кивнула:

– Когда война только началась, Лайф предсказал, что все так и будет. Он сказал: во время войны мертвецы оплачивают долги живых. Но он не думал, что ему самому придется расплатиться собственной жизнью.

Но отец простил Сэма, и думаю, мама тоже его простила, хотя никогда этого не говорила. Вот только я не знал, смогу ли я его простить. Я знал, что обрадуюсь, если снова его увижу, если он вернется домой, но считал, что он виновен в смерти отца. Конечно, не он схватил отца и бросил в тюрьму, не он заразил его холерой, но он боролся на другой стороне, и я не мог так просто взять и забыть об этом. Правда, отец умер в британской тюрьме, но мне казалось, что в его смерти виноваты все. Я решил, что теперь ни за что не приму чью-то сторону – ведь они все ошибались.

Прошло лето, снова наступила зима, а страдания людей все усугублялись. К счастью, в Реддинге больше не было стрельбы. Вообще зимой воевали мало – никому не нравилось сражаться в таком холоде. Континентальная армия расположилась лагерем в долине Фордж, где-то за границей Пенсильвании. Мы не знали, был ли там Сэм. Мы знали, что они почти голодают и у них нет одежды. Я радовался, что повстанцы находятся в безвыходном положении; была надежда, что они скоро сдадутся и тогда эта ужасная война закончится. Я не расстраивался, что Сэм, может быть, тоже голодает и замерзает. Это послужило бы ему уроком; впрочем, мы тоже голодали.

Каждые два или три месяца от Сэма приходили письма; он стал писать чаще, когда узнал, что отец умер. Он не сообщал, где находится, а в основном описывал места, где был раньше. Иногда письма от него получала Бетси Рид, тогда она заходила к нам и рассказывала, о чем он пишет. Шло время. Закончился 1777 год, наступил следующий – 1778-й. Пришла весна, ее сменило лето, а потом – осень, и мы собрали урожай. Как же я ненавидел войну! Вся наша жизнь превратилась в непрерывный безрадостный труд. Мне исполнилось четырнадцать, я должен был ходить в школу и учиться, но теперь школа стала недостижимой мечтой. Может быть, если бы не было войны, я бы уже задумался о том, что надо ехать в Нью-Хейвен и поступать в Йель. Меня не очень интересовали латынь и греческий, но в последнее время я многое узнал о торговле и хотел изучать счетоводство, земельную экспертизу и сельскохозяйственные науки. Я подумал, что, возможно, смогу сделать карьеру в бизнесе. Я мог податься в подмастерья в Нью-Йорк, Нью-Хейвен или даже в Лондон, чтобы обучиться торговле и какому-нибудь ремеслу. Сэм находился передо мной в долгу – он должен был вернуться домой и помогать матери в таверне, пока я буду пробиваться в люди.

Но пока война не закончилась, я мог об этом только мечтать. Цены продолжали расти, запасы еды у людей сокращались с каждым днем, и все были кому-то должны. Невозможно было отказать дать в долг голодной вдове, потерявшей на войне мужа, ткань или черную патоку, но в итоге нам самим порой нечем было расплачиваться.

Той осенью нам не удалось поехать в Верплэнкс-Пойнт. Повстанцы заняли всю северную часть графства Вестчестер – Пикскил, Верплэнкс, Кормпонд. Перегнать стадо по этим землям было невозможно. Хотя едва ли то, что имелось у нас, можно было назвать стадом. Постепенно люди забили почти весь скот. Тем не менее у нас с мамой еще оставалось восемь тощих коров – раньше они принадлежали нашим должникам. Когда у нас почти не осталось еды, я решил, что мы сможем выгодно продать этих коров, если доберемся до британских интендантов. Меня не волновало, какой из сторон мы их продадим, а деньги были только у британцев, у них была вся английская казна, континенталы же расплачивались обесцененными долларами. Я слышал, что британцы закупали продовольствие в Вайт-Плэйнс, в двадцати пяти милях к юго-западу от границы штата Нью-Йорк. Я решил, что смогу перегнать туда стадо через лес. Это было очень рискованно, но все лучше, чем сидеть сложа руки и голодать. Мы нуждались в деньгах, чтобы поддерживать существование таверны.

Голодать по-настоящему ужасно. Это то же самое, что весь день проходить с гвоздем в башмаке. Пытаешься не думать о голоде, но не очень-то получается. А когда что-то напоминает о еде – например, читаешь в книге, как кто-то ест, или про какое-нибудь блюдо, – так сразу все внутри сводит. Голодному легко подхватить любую болезнь. Той зимой болели все – ходили и шмыгали носами. А некоторые заболевали очень серьезно. Я не хочу сказать, что люди прямо умирали от голода. Это будет слишком сильно сказано – все-таки никто с голода не умирал. Но голодали мы часто.

Весь ноябрь я пытался хоть что-то разузнать про британский закупочный центр – существует ли он, и если да, то где точно находится. Но нигде не мог получить достоверные сведения. Одни говорили, что коров надо гнать в Вайт-Плэйнс, другие – что вовсе не в Вайт-Плэйнс, а в Хорснек. Третьи соглашались, что в Вайт-Плэйнс, но утверждали, что Вайт-Плэйнс окружен повстанцами. И так далее. Я не хотел выступать в поход, пока точно не буду знать, как обстоят дела на самом деле. Если бы я наткнулся на повстанцев, то потерял бы стадо и мог попасть в тюрьму. Уж лучше было бы самим съесть этих коров…

Утром 3 декабря 1778 года Сэм неожиданно вернулся в Реддинг. Он сильно похудел и выглядел очень уставшим. Вокруг глаз у него легли темные круги, а мундир был разорван. Вместо ремня на поясе у него была веревка, а на голове армейскую шляпу заменяла обычная меховая шапка. Сэм вошел в таверну и улыбнулся.

– Привет всем, – сказал он.

Мама была на кухне, а я подкладывал дрова в камин.

– Сэм!!! – закричал я. – Мама! Сэм пришел!!!

Мама обняла Сэма. А потом брат присел у огня и съел тарелку каши с медом.

– Я в первый раз за неделю по-настоящему согрелся! – сказал он.

Мы засыпали его вопросами: где он был, что делал и так далее.

– Я еще какое-то время проведу в Реддинге, – сказал он. – Генерал Путман приведет сюда два полка, они встанут здесь лагерем на зиму. Мы собираемся в Лоунтаун, где пробудем до весны. Говорят, мы должны отправиться либо на запад, либо на юг к Лонг-Айлендскому проливу. А еще ходят слухи, что мы здесь только для того, чтобы охранять склады боеприпасов в Миддлтауне.

– Как же тебе разрешили уйти домой?

– Мне повезло. Полковник Парсонс – Сэмюэль Холден Парсонс – перебрался в дом Беттса. Его адъютант спросил, кто из нас из этих мест, и я ответил, что я, и полковник Парсонс взял меня с собой в качестве сопровождающего. – Сэм усмехнулся. – Ему хотелось побывать у леди. Я сказал ему, что, кроме моих матери и невесты, в Реддинге леди нет. Он сказал, что они подойдут. Так что, мама, тебе лучше надеть свое лучшее платье.

Мама улыбнулась, но я не думаю, что шутка показалась ей такой уж смешной.

– Ты такой худой, Сэм, – сказала она, – армия, наверное, голодает?

– В стране все голодают, – ответил он, – а зимой будет еще хуже. У вас еще осталась скотина, Тим?

Мне польстило, что он спросил меня, а не маму.

– Восемь коров, – ответил я, – но они совсем тощие.

– Зарежьте их всех и спрячьте мясо. Или продайте. Вы получите хорошую цену, если спрячете их от солдат. Продайте то, что сможете. Тогда их не украдут.

Мама нахмурилась:

– Ты хочешь сказать, что твой отряд крадет коров?

– Человек, умирающий с голоду, украдет еду даже у ребенка! – Сэм покачал головой. – Вы многое не понимаете. На наших глазах убивали наших лучших друзей! Моего друга прокололи штыком, он умирал шесть часов и все время кричал. Все, что мы могли сделать, – держать его за руки и ждать. Я видел, как пушечное ядро разорвало пополам капитана, которого я любил. Он был лучшим офицером в отряде, заботился о людях и больше всего ценил их жизни. Он никогда не ел, пока мы не были накормлены, и я видел, как он свою еду отдавал раненым. А красные мундиры разорвали его на две части, и из каждой торчали его кишки! – Сэм вздрогнул. – Да если бы вы такое увидели, вам было бы на всех наплевать, кроме ваших друзей! Вы бы резали красномундирников, как свиней! Войска знают, что Реддинг – город тори. Для них забрать скотину у тори – то же самое, что отомстить! Конечно, некоторые из них украли бы у любого. Люди, когда голодают, становятся абсолютно беспринципными, а кто-то беспринципен от природы и возьмет все, что сумеет унести. Конечно, большинство наших людей честные и воровать не станут, но если решат, что вы – тори, то не будут мучиться угрызениями совести, если заберут ваших коров. И позвольте вам сказать, очень легко решить, что кто-то тори, если неделями не ел ничего, кроме сухого пайка и свиного жира. Я сам тоже крал.

– Сэм!

– Я извиняться не стану!

– Война превращает мужчин в животных! – воскликнула мама.

– Всякий раз потом мне становилось стыдно, – сказал Сэм, – но не очень. Зато я наконец-то смог наесться. – Он кивнул. – Тим, зарежь коров, заморозь мясо и спрячь на чердаке под сеном. Достанешь, когда понадобится. – Он посмотрел в окно, на дом Беттса. – Мне надо идти. Полковник Парсонс, наверное, уже ждет меня.

– Задержись немного, Сэм, – сказала мама, – ты же только пришел!

– Я всю зиму время от времени буду появляться, мама. Может быть, мне даже удастся войти в окружение полковника Парсонса. Я постараюсь получать увольнительные. Кроме того, я буду приходить к вам по ночам, хотя это и рискованно. Полковник Парсонс не строгий, но главный здесь не он, а генерал Путман. А он настоящий патриот, и он очень жесток и бескомпромиссен с теми, кто пренебрегает своими обязанностями. За дезертирство получаешь сто ударов плетью, а когда сбегает слишком много парней, то он, чтобы преподать урок, может повесить нескольких солдат. Такой он человек. Но я в любом случае еще к вам загляну.

Сэм ушел. Он пересек дорогу и вошел в дом Беттса.

– Он такой худой! – сказала мама. – Я боюсь, как бы он не заболел. Я не переживу, если потеряю и его, Тим!

Мама зарыдала. Потом она вернулась в дом; когда минуту спустя я последовал за ней, она уже спокойно мыла свеклу.

Мы постепенно привыкли к тому, что город наводнили солдаты. Повсюду сновали посыльные, и повозки с продовольствием со скрипом катили по снегу; иногда солдаты заходили в таверну выпить пива. Для нашего бизнеса было хорошо, что в город пришли солдаты. Некоторые из офицеров расквартировались в домах недалеко от таверны. По вечерам они заходили к нам поиграть в карты и немного выпить. Дела у нас шли хорошо – они шли бы еще лучше, если бы у нас было что продавать, а у людей – чем платить, кроме бумажных ничего не стоящих денег.

Самый высокий спрос был на ликер. Единственным спасением от холода для военных была выпивка. Казалось, им безразлично, что пить – ром, виски или сидр, – они пили все, что нам удавалось достать. Хуже всего дело обстояло с виски. Генеральная ассамблея запретила дистиллировать спирт, потому, что его делали из зерна, а зерно должно было идти в пищу. Ром добывался проще, а еще легче было достать сидр, потому что его делал почти каждый фермер. Я целыми днями объезжал фермеров и покупал у них ром, который сами они купили на деньги, вырученные от продажи скота. Я предлагал им хорошую цену, потому что мы сами могли выручить большие деньги – офицерам было все равно, сколько платить за выпивку. Они постоянно напивались. Наверное, потому, что никто из них не знал, сколько осталось жить, – ведь они могли погибнуть в любую минуту.

У простых солдат вообще не было никаких развлечений. Они не успели достроить свои бараки, как разразилась настоящая снежная буря. А потом почти все время шел снег. Так что дальше заниматься строительством им пришлось в непогоду. Они сильно страдали от холода. Когда же бараки были достроены, оказалось, что известь, которой замазывали щели в печах, не хочет затвердевать. Поэтому половина дыма просачивалась обратно внутрь барака. Впрочем, даже в этих бараках солдатам приходилось размещаться по двенадцать – четырнадцать человек в одной комнате, и стоило кому-то пошевелиться, как он натыкался на соседа.

Снег все не прекращался. В январе он покрыл землю слоем снега в три фута. Можно было ездить на санях как угодно, и не важно, где была дорога.

Сэм бывал у нас не чаще раза в неделю. Полковник Парсонс использовал его как посыльного, потому что Сэм очень хорошо знал Реддинг. Иногда он заходил с интендантом, который брал его с собой, потому что Сэм лучше знал, у кого что покупать. Они искали известь, гвозди, кожу, сотню других вещей, в которых нуждалась армия. Часто Сэм заходил в таверну один и спрашивал, не знаю ли я, кто продает сено или что-нибудь еще.

Если честно, мне не хотелось снабжать его информацией. Интенданты платили щедро, но бумажными деньгами, а фермеры не имели права им отказывать. Но я не мог солгать Сэму – я никогда ему не лгал.

Сэм хотел, чтобы мы прирезали наших коров, а я не знал, что делать. Идея продать их британцам отпала сама по себе, повсюду были повстанцы – слишком рискованно было перегонять стадо. Гнать коров по такому снегу было просто безумием. Но я все еще надеялся, что смогу найти кого-то, кто предложит мне за них хорошие деньги. Однако Сэм давил на меня:

– Я тебя предупреждаю, Тим, рано или поздно кто-нибудь их у вас все заберет.

– Разве генерал Путман не запретил воровство в приказном порядке?

– Да, запретил. Зная генерала, можно быть уверенным, что он повесит любого солдата, которого поймают на краже. Он очень жестокий, но зато честный. Кроме того, он хочет, чтобы люди были на нашей стороне, а если он позволит войскам грабить население, он потеряет популярность. О, я его знаю! Он уже выпорол множество солдат за то, что они ослушались приказов, и я уверен, что он просто жаждет поймать кого-нибудь на воровстве и поучить других на его примере.

– Так стоит ли волноваться?

– Не глупи, Тим! Все равно солдаты попытаются увести коров!

Мы с мамой не раз обсуждали это между собой. Она считала, что Сэм прав.

– Ты же знаешь, что произошло с телкой Салли Майлз!

Вдова Салли Майлз жила одна в крошечной лачуге в Реддинге. У нее были тощая корова и несколько цыплят. Все доходы она получала от продажи молока и яиц соседям и едва сводила концы с концами. За несколько дней до нашего разговора полдюжины пьяных солдат зарезали ее корову прямо в коровнике, там же разделали ее и под покровом темноты отнесли говядину в лагерь.

– Знаю, – ответил я, – но нам нужен ром, а мы сможем заплатить за него, только если продадим коров.

Этот разговор состоялся в начале января. Мы решили подождать еще месяц. Говорили, что британцы в Нью-Йорке. Никто не знал, что это означает для нас, но ходили слухи, что повстанцы отправятся туда сражаться с ними.

Прошло еще несколько недель. Все хотели только одного – как-нибудь дотянуть до конца этой ужасной зимы. Почему-то всем казалось, что весной война должна закончиться. Даже Сэм так думал. В конце январе мы сидели с ним в пивной у камина.

– Я думаю весной наступит переломный момент, – сказал он, – английское правительство поймет, что им не добиться легкой победы.

– А может, они решат, что вы слишком измучены голодом, чтобы продолжать сражаться?

Он кивнул головой и сказал серьезно:

– Тогда они, возможно, будут правы. У большинства из нас нет одеял, люди голодают, а жалованья никому не платят. Кое-кто даже хотел идти в Хэртфорд и потребовать выплаты жалованья, но приехал генерал Путман и отговорил их. А потом приказал расстрелять зачинщиков мятежа. Он беспощаден, когда думает, что прав. – Неожиданно Сэм замолчал. – Что это за звуки?

Я тоже услышал – сначала тяжелый удар, а потом замычала корова.

– Кто-то залез к коровам, – сказал я.

– В коровнике люди! – вскричал Сэм. – Пойдем!

Мы бросились через кухню в коровник. Было темно, но лунный свет отражался от снега, и можно было разглядеть, что происходит. Дверь коровника была открыта настежь. У входа стояли четыре коровы. Мы кинулись в коровник – еще четырех коров не было.

– Черт возьми! – воскликнул я в отчаянии.

– Запри этих в коровнике! – крикнул мне Сэм. – А я поищу воров. Они наверняка собираются зарезать коров где-нибудь поблизости. По такому снегу их далеко не угонят!

Он обежал вокруг дома и побежал по следам. Я загнал оставшихся четырех коров в коровник. Они упрямились, и прошло немало времени, прежде чем мне удалось запереть дверь на задвижку. Потом, обогнув дом, я бросился бегом по снегу на дорогу. Там я остановился. Я ничего не увидел, а только услышал крики, доносившиеся издалека. Я побежал дальше и вдруг неожиданно увидел мужчин, идущих мне навстречу по дороге, залитой лунным светом. Я остановился, выжидая. Они приблизились. Двое солдат держали Сэма. У него из носа шла кровь, руки были связаны за спиной.

– Сэм! – закричал я.

– Тимми, найди полковника Парсонса, – закричал он в ответ, – они хотят выдать меня за угонщика скота!

Я похолодел от ужаса, развернулся и бросился бежать.