Текст книги "Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика"

Автор книги: Кристофер Кольер

Соавторы: Джеймс Кольер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Джеймс Линкольн Кольер, Кристофер Кольер
Мой брат Сэм
Дневник американского мальчика

Салли и Неду, живущим там

Глава 1

Стоял апрель, дождь с шумом хлестал по окнам нашей таверны. Капли глухо барабанили по ставням. Мы как раз обедали, когда дверь с шумом распахнулась и ударила по стене, отчего на полках задребезжали тарелки. Все вскочили: на пороге стоял мой брат Сэм. До чего здорово он смотрелся в военном мундире!

– Вот и Сэм, – сказала мама.

Мы не видели его с самого Рождества.

– Закрой-ка дверь, – сказал отец. – Не видишь, дождь в дом задувает.

Такой уж он, наш отец: сначала сделай все, как положено, а потом можно радоваться.

Но Сэм был слишком взволнован, чтобы обратить внимание на его слова.

– Мы побили британцев в Массачусетсе! – воскликнул он.

– Кто это побил британцев? – спросил отец.

Сэм затворил дверь.

– Мы, – ответил он, повернувшись к нам спиной, чтобы закрыть дверь на задвижку, – минитмены[1]1
  Ополченцы, сыгравшие большую роль в Войне за независимость и в период, ей предшествовавший (от minute – минута, т. к. в любую минуту они были готовы вступить в бой). Особенно прославились минитмены штата Массачусетс. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]. Вчера проклятые красные мундиры вышли из Бостона. Они искали мистера Адамса[2]2
  Адамс, Сэмюэл (1722–1803) – один из организаторов освободительной борьбы английских колоний в Северной Америке. Его подпись стоит под Декларацией независимости.


[Закрыть] и мистера Хэнкока[3]3
  Хэнкок, Джон – президент Континентального конгресса, на котором была принята Декларация независимости, первым поставил под ней подпись.


[Закрыть] и дошли до самого Лексингтона[4]4
  Город в штате Массачусетс. 19 апреля 1775 г. в Лексингтоне произошло первое столкновение американских повстанцев с английскими войсками.


[Закрыть]. Массачусетские минитмены попытались остановить их на площади, но британцев было слишком много – они прорвались и в поисках склада боеприпасов дошли до Конкорда[5]5
  Город в штате Массачусетс. 19 апреля 1775 г. в нем произошло второе столкновение американских повстанцев с английскими войсками.


[Закрыть]. Правда, нашли-то они немного, потому что большинство складов патриоты хорошо замаскировали. А когда англичане возвращались, минитмены, которые затаились в полях вдоль дороги, перебили их всех на пути в Бостон.

Никто не вымолвил ни слова. Все потрясенно молчали. Я не мог отвести глаз от Сэма. Он выглядел таким храбрым. На нем были ярко-красный мундир с серебряными пуговицами, белый камзол и черные гетры. Как же я ему завидовал! Сэм знал, что все на него смотрят, но он любил находиться в центре внимания и притворился, что давно к этому привык.

– Я проголодался, – сказал он и сел за стол. – Вышел из Йеля[6]6
  Йель – Йельский университет, ныне один из крупнейших учебных и научно-исследовательских центров страны. Основан в 1701 г., с 1716 г. находится в Нью-Хейвене.


[Закрыть] в шесть часов утра и ни разу не остановился, чтобы поесть.

Теперь нас в пивном зале стало семеро. Кроме меня, матери и отца за столом сидели мистер Бич – священник из Ньютауна, который по субботам приезжал в Реддинг[7]7
  Город в центральной части штата Калифорния.


[Закрыть], чтобы рано утром в воскресенье читать проповедь в нашей церкви, – двое фермеров из Реддинга, которых я не знал, и, естественно, Сэм. Все по-прежнему сидели молча. Мне кажется, они считали, что первым должен говорить отец – ведь Сэм был его сыном.

Мама встала, достала с полки тарелку и положила в нее тушеное мясо с овощами из чугунного горшка, стоявшего на огне. Потом нацедила кружку пива и все это поставила перед Сэмом. Судя по всему, он был жутко голоден – наклонившись над тарелкой, он принялся уписывать еду за обе щеки.

– Не ешь так быстро! – рявкнул отец.

Сэм смущенно посмотрел на него и сел прямо.

– Так-то лучше, – сказал отец. – А теперь расскажи нам все по порядку.

Отец сохранял спокойствие, но я видел, что он едва-едва себя сдерживал. Сэм начал было набивать рот, но тут понял, что, если заговорит с полным ртом, отец снова на него закричит, а потому положил ложку на тарелку.

– По порядку рассказывать трудно, отец. Вчера вечером по Нью-Хейвену ходило так много слухов, что…

– Я так и думал, – заметил отец.

– Нет, нет, бой действительно был! – возразил Сэм. – Капитан Арнольд сам нам рассказал.

– Капитан Арнольд?

– Бенедикт Арнольд[8]8
  Арнольд, Бенедикт (1741–1801) – герой Войны за независимость, генерал, ставший позднее предателем. В 1775 г. как капитан местных ополченцев принял участие в захвате форта Тикондерога, в 1776 г. нанес поражение англичанам в битве при озере Шамплейн. Вступив в тайную переписку с англичанами, предложил им продать секреты форта Уэст-Пойнт за 20 тыс. фунтов стерлингов. Впоследствии бежал в Англию.


[Закрыть], капитан гвардейской пехоты. – Сэм опустил глаза в тарелку. – Капитан Арнольд командует моим батальоном. – Он поднял испуганные глаза на отца.

– Думаю, это объясняет твой маскарад, – сказал отец.

– Капитан Арнольд сам придумал мундир.

– Ладно, расскажи лучше, что произошло.

– В общем, все началось, когда красные мундиры…

– Так, я полагаю, ты называешь солдат твоего короля. – Отец все еще сдерживался.

Сэм покраснел.

– Хорошо, британские войска. Из гарнизона в Бостоне. Они дошли до Лексингтона, искали мистера Адамса и остальных, но им пришлось уйти. Кто-то подал знак об их приближении с одной из колоколен в Бостоне, и, когда красные мун… британцы добрались до Лексингтона, там никого не было, кроме минитменов. Затем началась перестрелка…

Мистер Бич поднял руку, останавливая Сэма:

– Кто выстрелил первым, Сэм?

Сэм смутился:

– Наверное, британцы. По крайней мере, так говорили в Нью-Хейвене.

– Кто говорил?

– Ну, точно не знаю, – сказал Сэм. – Трудно понять во время боя, но в любом случае…

– Сэм, – спросил отец, – ты-то как думаешь, кто выстрелил первым?

– Я не знаю, отец, не знаю. Но в любом случае…

– Это нужно знать, Сэм.

– Да какая разница?! – Сэм, как обычно, начинал терять терпение. – В любом случае, какое право имеют красные мундиры здесь находиться?

Мне казалось смешным, что он называет британцев красными мундирами, когда сам одет в красное.

– Хорошо, хорошо, – вмешался мистер Бич. – Не будем спорить. Что случилось потом?

– Да, сэр, – ответил Сэм, – я не знаю точно, сколько людей убили, но несколько человек погибли, а затем британцы двинулись дальше в Конкорд – они там искали склады боеприпасов, но почти ничего не нашли и повернули назад в Бостон. Тогда-то минитмены и задали им жару – преследовали их до самого дома.

Сэм принялся за мясо, пока они не успели задать ему другие вопросы.

– Черт побери, это же мятеж! – сказал один из фермеров. – Они еще втянут нас в войну.

Мистер Бич покачал головой:

– Я думаю, здравомыслие победит. Никто не хочет бунтовать – только глупцы и психи.

– Сэр, в Нью-Хейвене так не считают, – заметил Сэм. – Там говорят, что весь Массачусетс станет сражаться, а если сражается Массачусетс, то и Коннектикут в стороне не останется.

В конце концов отец потерял терпение и ударил кулаком по столу, отчего подпрыгнули тарелки.

– Я не допущу, чтобы в моем доме говорили об измене, Сэм.

– Отец, это не измена…

Отец поднял руку, и в какой-то момент я подумал, что он собирается дотянуться до Сэма, но вместо этого он снова с силой ударил по столу.

– В своем доме я буду решать, что считать изменой, а что нет. Чему учили тебя в колледже?

Мистер Бич не терпел ссор.

– Не думаю, что жители Реддинга хотят сражаться, Сэм, – сказал он.

Сэм нервничал, но он бы не был Сэмом, если бы решительно не вступил в спор.

– Вас ввели в заблуждение относительно Реддинга, сэр. В этой части Коннектикута гораздо больше тори, чем в остальных колониях. В Нью-Хейвене не так уж много лоялистов[9]9
  Лоялисты (тори) – сторонники английской короны в тринадцати североамериканских колониях во время Войны за независимость. После победы колоний часть из них была выслана из новообразованных штатов с конфискацией имущества.


[Закрыть], а в других городах их вообще нет.

– Ах, Сэм, – сказал мистер Бич, – я думаю, когда-нибудь ты поймешь, что верность везде считается добродетелью. Мы уже сталкивались с подобным – безумцы, переодетые индейцами, бросали чай в Бостонскую гавань[10]10
  Событие в ходе борьбы английских колоний в Северной Америке за независимость, вошедшее в историю под названием Бостонское чаепитие. В знак протеста против беспошлинного ввоза английского чая в Северную Америку члены организации «Сыны свободы» в декабре 1773 г., переодевшись индейцами, проникли на английские корабли в Бостонском порту и выбросили в море партию чая.


[Закрыть], как будто несколько центнеров мокрого чая способны остановить самую могущественную армию на земле. Провокаторам всегда удается взбудоражить людей на неделю-другую, но потом страсти утихают, а месяц спустя об этом уже никто не помнит – кроме вдов и детей тех мужчин, которые сложили свои головы за чужих людей.

– Сэр, за свободу стоит погибнуть!

Это вывело отца из себя, и он закричал:

– За свободу?! Свободу насмехаться над своим королем? Свободу застрелить своего соседа? Испоганить тысячи жизней? Где ты набрался таких мыслей?

– Вы не понимаете, отец! Вы просто не понимаете! Если они не дадут нам свободу, нам придется бороться! Почему Англия должна богатеть на наших налогах?! Они в трех тысячах миль отсюда, какое они имеют право диктовать нам свои законы?! Они не имеют ни малейшего представления о нашей жизни!

Я занервничал, слушая, как Сэм спорит с отцом. Было видно, что мистер Бич хотел успокоить его, пока они с отцом не поссорятся всерьез, что уже случалось раньше.

– Господь повелевает человеку слушаться. Он повелевает детям подчиняться своему отцу, он повелевает людям подчиняться своему королю. Как поданный Господа я не подвергаю сомнению Его волю. Как поданный его величества Георга Третьего должен ли ты сомневаться в избранных им путях? Отвечай мне, Сэм, правда ли ты думаешь, что более сведущ, чем король и ученые мужи в парламенте?

– Некоторые из этих мужей в парламенте согласны со мной, сэр.

– Немногие, Сэм.

– Эдмунд Берк[11]11
  Берк, Эдмунд (1729–1797) – английский публицист и философ, один из лидеров вигов. Автор памфлетов против Великой французской революции.


[Закрыть].

Отец снова вышел из себя и ударил по столу:

– Сэм, хватит разговоров на эту тему!

Он говорил серьезно, и Сэм понимал, что отец не шутит. Поэтому он замолчал, и разговор перешел на ремонт церкви, который хотел сделать мистер Бич. Я успокоился. Меня пугало, когда Сэм так спорил со взрослыми. Конечно, Сэм всегда был таким – выпаливал первое, что приходило ему в голову, и ему доставалось за это от отца. Меня отец почти никогда не бил, а вот Сэма – не раз, и в основном за споры. Мама всегда говорила: «Сэм вовсе не бунтарь, он просто слишком скор на язык. Ему бы научиться хотя бы на минуту задумываться, прежде чем что-то сказать».

Но похоже, учиться этому у Сэма не было охоты. Мама очень переживала, что отец бьет Сэма за его несдержанный язык, но ничего не могла поделать. Она в любом случае считала, что отец прав – дети должны держаться в рамках приличия. Я думаю, это правильно: дети должны молчать – пусть даже они знают, что взрослые ошибаются. Но это не всегда легко – порой я и сам с трудом сдерживался.

Конечно, Сэм был почти взрослым. Ему уже стукнуло шестнадцать, он почти год провел в колледже, вдали от дома, так что на самом деле его и ребенком назвать нельзя. Это, видно, и служило одним из источников неурядиц – Сэм считал себя взрослым и не желал, чтобы кто-то говорил ему, что делать. Хотя, могу сказать наверняка, отца он все еще боялся.

Но, если честно, я вовсе не был уверен, что Сэм прав насчет войны. Конечно, когда он говорил, что мы должны жить свободно и что нам не следует подчиняться приказам, поступающим из-за океана, и все такое прочее, – это казалось правильным. Но мне казалось, что за всем этим кроется нечто большее, о чем Сэм не ведает. Хотя в отличие от Сэма отец никогда не учился в колледже, я все равно был уверен, что он знает больше. Отец был взрослым, и Сэм наверняка считал себя взрослым, но для меня-то он оставался просто братом и в моих глазах не имел такого влияния, как отец.

Я был рад, что Сэм вернулся домой, но не хотел, чтобы его ссора с отцом испортила мою радость. Лучше бы он молча досидел до конца ужина, и мы бы пошли наверх, на чердак, где обычно спали. Я бы прижался к нему, чтобы согреться, и слушал его рассказы о Йеле и о хорошеньких девушках из Нью-Хейвена, с которыми он был знаком, о хмельных пирушках с друзьями, о его успехах в диспутах. Сэм был прирожденным победителем. Приезжая из колледжа, он всегда рассказывал об одержанных победах. В спорах и диспутах он с легкостью одерживал верх над противником.

– А потом выступил я, Тим, – рассказывал он. – Выступил и победил. – Он объяснял мне правила диспутов, а я никогда толком их не понимал. – Тим, это была великая победа. Потом все обступали меня и говорили: «Ты был лучше всех, Микер! Это точно!»

Сэм не мог похвастаться своими победами перед отцом, или матерью, или мистером Бичем, или кем-то вроде них – ведь хвастовство было гордыней, а значит, грехом. Но он мог хвастать передо мной – уж мне-то все равно, гордыня это или нет; главное – мне было интересно. Да Сэм, скорее всего, и в самом деле побеждал в этих спорах. Он всегда приносил домой книги на латыни или на греческом, а на них надписи, что Сэм получил их в награду за лучшее выступление. Надписи, ясное дело, были на греческом, которого я не знал, но Сэм мне врать не станет.

Вот я и не хотел, чтобы Сэм и отец поссорились. Это испортило бы все веселье, а уж случись очень серьезная ссора, Сэм и вовсе мог бы убежать. Он уже несколько раз убегал, повздорив с отцом, – обычно в хижину Тома Воррапа, что за домом полковника Рида. Том Воррап был последним индейцем, который жил в Реддинге. Он приходился внуком знаменитому вождю, которого звали Чикен – смешное имя для предводителя. Том пускал людей к себе в хижину на ночлег. А Сэму было очень удобно туда убегать – до хижины рукой подать, и стоило ему захотеть, он мог без труда вернуться.

За ужином Сэм говорил мало. Взрослые не обращали на него никакого внимания, а я продолжал смотреть на брата, восхищаясь его мундиром. Я видел, что он о чем-то думает, и опасался, как бы его мысли не привели к очередной ссоре с отцом. Но вот ужин подошел к концу, а Сэм по-прежнему молчал и оставался спокойным. Поэтому я решил, что все в порядке. Взрослые поднялись из-за стола.

– Сэм, поможешь мне подоить корову? – спросил я.

– Я не могу – испачкаю мундир.

– Ну так сними его.

Было видно, что доить корову ему не хочется.

– Моя одежда осталась в Йеле, – сказал он.

– Возьми что-нибудь у отца.

– Ладно, – согласился он. – Иди в коровник, я буду через минуту.

Я, конечно, знал, что торопиться он не станет, но все равно вышел на улицу. Коровник находился за домом. Половину дома занимала таверна, вторую половину – магазин. В главном помещении, которое мы называли пивным залом, находился большой камин. По стенам стояли бочки с пивом, сидром и виски. Посредине располагался длинный стол, а вокруг него – скамьи. У стены напротив камина стояли бочки и мешки со всякой всячиной, которую мы продавали фермерам со всей округи. Мы торговали тканями, иголками и нитками, гвоздями, ножами и ложками, солью и мукой, горшками и кастрюлями, сковородами и противнями, мисками, и корытами, и кое-какими инструментами, хотя обычно за инструментами люди ехали в Фэрфилд[12]12
  Город в штате Коннектикут.


[Закрыть].

За пивным залом находилась кухня. Кухонный камин был еще больше, почти во всю стену. Там же, само собой, стоял буфет, с балки свисали окорока, в ряд выстроились бочонки с солониной и соленой рыбой, кувшины с медом и мешки с пшеницей. Задняя кухонная дверь вела на вечно грязный скотный двор, в глубине которого находился коровник. Мы держали корову – Старуху Прю, лошадь по кличке Грей, цыплят, уток, гусей и старую свинью с полудюжиной поросят. Обычно за этой живностью смотрели мы с Сэмом, но с тех пор, как он уехал в колледж, мне приходилось делать все самому. Работы уйма, и я ее терпеть не могу.

После апрельского дождя скотный двор был особенно грязным. Я пересек его, стараясь ступать где почище, и вошел в коровник. Старуха Прю замычала – она устала ждать дойки. Я снял с крюка деревянный подойник и приступил к делу. Работа нудная, и руки устают. Я все еще надеялся, что Сэм придет и мы сможем поговорить без взрослых. Но его все не было, и я стал мечтать, как подрасту и пойду учиться в Йель, с Сэмом, и там тоже одержу победу в диспуте, и Сэм будет гордиться мной – хотя я знал, что мечтать вот так – значит предаваться праздности, а праздность – это грех. Я далеко унесся в своих мечтах, когда наконец появился Сэм. Он по-прежнему был в мундире.

– Ты не собираешься помочь мне со скотиной? – спросил я.

– Я не собирался, но мама сказала, что ленивым рукам работу сыщет дьявол.

– Ладно, – сказал я. – Можешь накидать сена.

– Я испачкаю мундир, – ответил он, поднял соломинку и прислонился к стене, ковыряя в зубах.

– Ты же хотел переодеться.

– Я ничего не нашел.

– Ерунда! Ты просто выпендриваешься.

– Вовсе нет, Тим. Я бы с радостью помог, если б нашел подходящую одежду.

Я нацелил на него сосок Старухи Прю и выпустил струю. Молоко забрызгало ему колени.

– Проклятье! – воскликнул он, отпрыгнув. – Ах ты, маленький мерзавец!

Он вытер штаны.

– Тогда помоги, – сказал я.

– Хорошо, я соберу яйца. Скажи на милость, что с этой корзиной?

– Она развалилась, – ответил я.

– Это я и сам вижу, – заметил он. – Как ты умудрился такое сотворить?

– На нее наступила Старуха Прю, – соврал я, поскольку однажды, разозлившись, сам наступил на нее. – Просто положи сена на дно.

– Черт побери, ты хоть что-то можешь сделать как следует, Тим?

– Не ругайся, – сказал я. – Ругаться грешно.

Он взял корзину:

– Ну и как я должен собирать яйца в корзину с дырой?

– Перестань ныть, – сказал я. – Я делаю это каждый вечер, пока ты учишься в Йеле и напиваешься с девушками.

– Ты знаешь, Тим, что я ни с кем не напиваюсь. Пьянство – это грех.

Я захихикал:

– А это, какое там слово для девушек? Тоже грех. Рапутство.

– Распутство, дурачок, а не рапутство. Я знаю новую песенку о девушках, но она, пожалуй, для тебя чересчур рапутна.

– Пожалуйста, спой, – умолял я.

– Ты еще мал.

– Вовсе нет. А если не споешь, я расскажу отцу, как часто ты напивался.

– Ш-ш-ш, хорошо, я спою позже, – сказал он. – Эта корзина никуда не годится. А другой нет?

– Есть новая, она висит вон там, но ее нельзя брать.

– Почему? – спросил Сэм. – Что мне за это будет?

Мне не нравилось, когда он так разговаривал. Я начинал беспокоиться.

– Послушай, Сэм, почему тебе вечно надо ссориться с отцом?

– А зачем он вечно ищет со мной ссоры? – спросил Сэм. Он положил немного сена в корзину и стал искать яйца под куриным насестом.

– Это нечестно. Он платит за твою учебу в Йеле и посылает деньги на книги. Тебе бы стоило получше к нему относиться. Ведь ты знал, что он придет в ярость, увидев тебя в этом мундире.

Сэм стоял с дырявой корзиной в руках и смотрел на меня, и я знал, что он решает, рассказать мне что-то или нет. Мне хватило ума оставаться спокойным. Сэм часто пробалтывается, если притворяешься, что тебе не интересно, и не умоляешь его рассказать. Я продолжал доить Старуху Прю.

Наконец он не выдержал:

– Предположим, я скажу тебе, что у меня есть причина носить этот мундир.

Я вздрогнул.

– Быть не может, – ответил я. Я ему верил, но лучший способ заставить его выложить все – не выглядеть слишком заинтересованным.

– Это правда, Тим. Я собираюсь сражаться с красными мундирами.

Это и напугало, и взволновало меня. Хотелось знать: каково это – застрелить кого-то? Но я все же сказал:

– Я тебе не верю, Сэм.

– Скоро поверишь. Завтра я пойду в Уэзерсфилд[13]13
  Город в центральной части штата Коннектикут. В 1640 г. в Уэзерсфилде состоялось одно из первых выступлений против метрополии: жители города сформировали органы самоуправления, не дожидаясь согласия колониальных властей.


[Закрыть], чтобы встретить свой батальон. Потом мы двинемся в Массачусетс, сражаться с красными мундирами.

– А ты не боишься?

– Капитан Арнольд говорит, что бояться – это нормально; настоящие храбрецы всегда боятся. По крайне мере, сержант сказал, что капитан так считает.

– По-моему, ты очень гордишься капитаном Арнольдом.

– Он храбрец и прекрасный наездник. Капитан проведет нас через красные мундиры, как горячий нож проходит сквозь масло. – Сэм снова начал собирать яйца.

– Ты на самом деле собираешься в Массачусетс? – спросил я. Мне казалось, что это довольно далеко. – В Бостон?

– Точно не знаю. Думаю, мы должны дойти до Лексингтона, – ответил Сэм. Через дыру в корзине выпало яйцо. – Проклятье, Тим! Почему ты не починишь эту штуку?

– Я чинил, но она снова прохудилась. – Я промолчал, что с тех пор прошел месяц и мне было лень чинить корзину снова. Лень была праздностью, а праздность – грехом. – Расскажи мне о войне, – попросил я, чтобы сменить тему.

– Я рассказал все, что знал, за ужином.

– Почему ты вернулся домой? – спросил я.

Сэм перестал искать яйца и снова посмотрел на меня. Наконец он ответил:

– Я не могу тебе это сказать.

– Почему?

– Ты расскажешь отцу.

– Не расскажу! Клянусь, не расскажу! – Я замолчал. Умолять Сэма бесполезно.

– Знаю, что расскажешь.

– Хорошо, тогда не говори. Все равно я не верю ни единому твоему слову.

Я почти полностью выдоил Старуху Прю и начал сильнее сжимать ее соски, чтобы выдавить последние капли молока, делая вид, будто совершенно забыл, о чем шла речь.

С минуту он молчал. Потом сказал:

– Ты поклянешься, что не расскажешь?

– Ты ведь говорил, что не собираешься мне рассказывать.

– Хорошо, не буду, – ответил он.

– Ладно, клянусь, – сказал я.

– Своей честью?

– Да.

– Это не шутки, Тим.

– Я клянусь своей честью.

Он глубоко вздохнул:

– Я вернулся, чтобы забрать «Браун Бесс».

Это поразило меня даже больше, чем его заявление, что он собирался воевать. «Браун Бесс» – это ружье, которое имелось в домах у большинства жителей в Коннектикуте. Было оно коричневым и название свое получило от уменьшительного имени королевы Англии Елизаветы – ведь впервые этот тип ружей появился во время ее правления. Длина «Браун Бесс» равнялась как раз моему росту, да еще у ружья был штык длиной около двадцати дюймов. Отец повесил штык над камином. Он охотился с «Браун Бесс» на оленей, а иногда брал ее, отправляясь с другими мужчинами на поиски волка, который повадился на скотный двор. И еще отец брал с собой ружье каждую осень, когда ездил в Верпланкс, чтобы продать скотину и купить запасы для магазина. В дороге у него никогда не было неприятностей, но на его знакомых, случалось, нападали. Так что, как видите, без ружья в доме было не обойтись. Сражаться с британцами – это одно, они далеко отсюда, а вот взять ружье отца – совсем другое дело, и дело очень скверное: отец был здесь, рядом, и казался мне более реальным, чем британцы.

– Сэм, тебе нельзя этого делать, – сказал я.

– Я говорил, что это не шутки, – ответил Сэм.

Уж лучше бы мне ничего не знать.

– Ты не должен это делать, Сэм. Отец убьет тебя.

– Если у меня не будет ружья, то меня убьют красные мундиры. Кроме того, оно принадлежит семье, не так ли? У меня на него столько же прав, сколько и у всех остальных, разве нет?

Я знал, что это было не так, и покачал головой:

– Оно не принадлежит семье, оно принадлежит отцу.

С минуту мы оба молчали. Затем Сэм сказал:

– Ты помнишь, Тим, – ты дал клятву.

Лучше бы я не давал этой клятвы. Я боялся нарушить ее, но меня пугало и желание Сэма украсть ружье.

– Давай закончим и пойдем спать.

Я подумал, что, если мы ляжем спать, он сразу же заснет, потому что в тот день он прошел тридцать миль из Нью-Хейвена. Утром мы все должны будем пойти в церковь – таков был заведенный порядок: ходить в церковь по воскресеньям, а после проповеди люди, как обычно, заполнят таверну, и Сэму будет непросто взять ружье.

Я закончил доить Старуху Прю. Сэм отнес яйца в дом и вернулся, мы накормили и вымыли скотину. Говорили мало. Сэм, конечно, жалел о том, что рассказал мне о своем плане, а я думал, как бы его остановить. Наконец мы закончили.

– Пошли спать, – сказал я.

– Хорошо, – сказал он. – Ступай наверх, я поднимусь через минуту, хочу поговорить с отцом.

– Пожалуйста, пошли сейчас.

– Не волнуйся, Тим. Просто поднимайся и ложись спать.

Я не хотел оставлять его, но знал, что спорить бесполезно, поэтому я пожелал спокойной ночи отцу и матери, прочитал молитву и пошел наверх. На втором этаже нашего дома было четыре спальни, где ночевали постояльцы, когда они у нас были. У нас останавливалось множество людей, путешествующих между Стратфордом, Денбери, Литчфилдом и Норуолком[14]14
  Стратфорд – город на юго-западе штата Коннектикут. Известен своим Шекспировским театром, назван по имени родного города У. Шекспира. Денбери – город на юго-западе штата Коннектикут. В 1777 г. Денбери, который был во время Войны за независимость тыловым центром снабжения повстанцев, разорили и сожгли англичане. Литчфилд – городок на западе штата Коннектикут. В 1776 г. здесь была расплавлена свинцовая статуя короля Георга III, а из свинца отлиты 42 тыс. пуль для американской армии. Норуолк – город в штате Коннектикут.


[Закрыть] или даже едущих в Нью-Йорк, и по дороге им было нужно где-то переночевать. Над вторым этажом находился чердак, где спали мы с Сэмом. Там было не так много вещей – только пара кроватей. На чердак вела не обычная, а приставная лестница. Я поднялся, даже не подумав взять с собой свечу. Я знал, что все было на своих местах. Кроме того, в полу были щели, которые пропускали свет, так что при необходимости можно было что-то разглядеть. Я разделся, лег в постель и натянул на себя одеяло. К этому времени я уже порядком устал, ведь ежедневной работы в таверне было немало, но решил не засыпать и дожидаться Сэма, чтобы он рассказал мне истории о своих победах на диспутах. Чтобы не заснуть, я лег на спину и уставился в темноту, наблюдая за точками, плывущими перед глазами. Но глаза упорно продолжали закрываться. Тогда я начал повторять по памяти названия всех книг Библии и дошел до книги пророка Авдия, после чего все же уснул.

Проснулся я от крика. Я сел в постели. Кричал отец. Я не мог разобрать слова, но услышал его мрачный и суровый голос, доносившийся снизу. Затем раздался голос Сэма – он тоже кричал. Я встал с постели, тихо спустился по приставной лесенке и сжался на верхних ступеньках лестницы.

– Ты не получишь ружье, – кричал отец. – Ты не пойдешь в Уэзерсфилд, и ты сейчас же снимешь этот мундир, даже если тебе придется пойти в церковь голым.

– Отец…

– В моем доме не будет измены! Мы – англичане, мы подданные короля! Этот мятеж – бред безумцев!

– Отец, я не англичанин, я – американец, и я собираюсь сражаться за свободу своей страны.

– О Господи! Сражаться, Сэм? Стоит ли воевать из-за нескольких пенсов налогов?

– Дело не в деньгах, а в принципах.

– Принципы, Сэм? Возможно, ты знаешь, что такое принципы, а я знаю, что такое война! Тебе приходилось видеть друга, который лежит в траве с наполовину снесенным черепом и вытекающими из него мозгами? А ты смотрел когда-нибудь в глаза человека, у которого рассечено горло? Он знает, что через несколько минут умрет, он пытается молить о пощаде, но не может – ведь у него перерезано горло. А слышал ли ты, как жутко кричит человек, когда штык вонзается ему в спину? Я слышал, Сэм, я слышал. Я был в Луисбурге за год до твоего рождения. О! То была великая победа. Они праздновали ее и жгли костры по всем колониями. А я нес тело моего лучшего друга его матери – зашитое в мешок. Ты так хочешь вернуться домой? Ты хочешь, чтобы однажды утром я услышал, как у ворот останавливается повозка, и, выйдя за порог, нашел бы тебя – окостеневшего и окровавленного, с пустым взглядом, обращенным к небу? Сэм, это того не стоит. А теперь снимай мундир и возвращайся к своим занятиям.

– Я не стану, отец.

Они замолчали. Это было ужасно. Сердце колотилось у меня в груди, я едва дышал.

– Сэм, я приказываю тебе.

– Вы больше не можете приказывать мне, отец. Я мужчина.

– Мужчина? Ты мальчик, Сэм, мальчик, наряженный в яркое солдатское платье. – Как же горько прозвучали его слова.

– Отец…

– Ступай, Сэм! Ступай! Уйди с глаз моих! Мне невыносимо смотреть на тебя в этом отвратительном мундире. Убирайся! И не возвращайся, пока не оденешься как мой сын, а не как чужой!

– Отец…

– Ступай, Сэм!

Раздался шум. Отец дышал так, как будто только что взобрался на гору. Затем хлопнула дверь. Я испугался, что отец поднимется, и начал взбираться по приставной лесенке наверх. Но затем до меня донеслись какие-то странные звуки, которые я никогда не слышал раньше. Они привели меня в замешательство. Снова соскользнув на ступеньки, я начал осторожно и медленно спускаться вниз. Спустившись на пару ступенек, я заглянул в пивной зал. Голова отца лежала на столе – он плакал. За всю свою жизнь я никогда не видел отца плачущим. Я понял: наступают плохие времена.