Текст книги "Мемориал. Семейный портрет"

Автор книги: Кристофер Ишервуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Понятно.

Снова долго молчали. Потом поговорили о том о сем, беспорядочно роняли слова. Потом она сказала, что теперь ей уж и вправду пора. Он предложил проводить ее на вокзал. Она отказалась с улыбкой:

– Я и так уже вам надоела, хватит.

1. Грэхем Роберт Бонтайн Каннингем (1852-1936)– шотландский писатель и путешественник.

2. Уильям Стаббс (1825-1901) – историк; епископ Оксфордский.

III

Эрик справился в регистратуре насчет номера мистера Блейка. Наверху, в коридоре, горничная несла навстречу поднос с завтраком. Еще стояли ботинки возле многих дверей. Вот не думал, что полдесятого для некоторых – такая кромешная рань. Незачем, кстати, было с собой таскать эти книги и плащ. Лекция в одиннадцать. Куча времени, в общем, можно бы сто раз успеть снова сбегать в колледж. Да почему, собственно, я должен бегать, как соленый заяц? И кого ради, главное.

Неприятно: руки красные, на улице холодина. И волосы, конечно, всклокочены. Кое-как их пригладил, перебросил плащ на другую руку, уронил книги, чертыхнулся, их поднял и постучался в номер одиннадцать.

Полная тишина. Подождал, поднял было руку, чтобы снова постучать, опустил. Почти нестерпимо потянуло удрать и удрал бы, да та же горничная снова возникла в конце коридора. Весь собравшись, как струна натянувшись, в последний раз примерив заготовленные, отрепетированные ходы, окончательно закрыв глаза на доводы разума, он громко стукнул в дверь.

– Войдите.

Номер был крошечный, Эдвард,Блейк лежал в постели, смотрел в окно. Он не сразу повернул голову, и на мгновение Эрика поразил этот профиль: серый, небритый, тяжко больной, безучастно смотрит на белый свет. Завтрак стоял рядом, на столике, но, кажется, он к нему не притронулся.

Эдвард Блейк медленно повернулся, начал зевок, тотчас проглотил:

– А-а? Доброе утро.

Пусть, пусть себе разыгрывает недоумение, подумал Эрик. Ответил строго:

– Доброе утро.

Помолчали, пока Эдвард Блейк, кажется, окончательно не проснулся:

– Может, сядешь?

– Ничего, спасибо, я постою.

Эдвард закончил-таки прерванный было зевок, потянулся, осклабился:

– Что ж, как тебе будет угодно.

– Я некстати, наверно, – Эрик чувствовал, как вскипает внутри злость, – зря к вам вторгся в такую рань.

– Ничуть.

– Долго не задержу.

Эдвард Блейк протянул тощую, желтую руку к столику, нашарил сигареты.

– Закуришь?

– Нет, спасибо.

– Собственно, я весьма тебе благодарен, что разбудил, – Эдвард Блейк закурил сигарету, – мне надо сегодня на лондонский поезд.

– Знаю. Потому и пришел.

– Понятно.

– Есть к-к-кое-что, – он отчаянно обуздывал собственный голос, но голос не слушался, звучал слишком громко, грубо, и как некстати заиканье напало, – к-к-кое-что, о ч-чем мне надо с вами п-поговорить.

Чуть заметная тень улыбки прошлась по губам Эдварда Блейка. Ухмыляйся-ухмыляйся. Гнус. Но вдруг тот выкрикнул:

– Да сядь ты, тебе говорят.

Эрик как не заметил грубости. Взял стул, даже скорее удовлетворенный, что сумел вывести Эдварда из себя. Долго молчали. Наконец Эрик опять весь собрался, успокоился, он был совершенно готов к атаке. Но не собирался терять ни капли из достигнутого преимущества. Пускай этот тип первым заговорит.

– Ну и?

Эрик чуть качнулся на стуле.

– Это насчет Мориса.

Приблизились и удалились по коридору шаги горничной, проклацал поднос.

– Насчет Мориса? -Да.

Опять эта тень улыбки у Эдварда на лице.

– И что же – насчет Мориса?

– Думаю, вы сами прекрасно знаете, – Эрик вдруг почувствовал, как горят у него щеки. Выпалил бешено: – И я п-п-пре-красно понимаю, что это не мое дело.

– А это уж пусть тебя не волнует, – Эдвард Блейк открыто ухмылялся. – Полагаю, ты явился мне сказать, чтобы я оставил Мориса в покое?

– Вот именно, – как -ни крепился, не смог скрыть свое удивление.

– В толк не возьмешь, как это я догадался?

– Вы, кажется, шутить намерены.

– Прошу прощения, Эрик?

– Улыбайтесь себе на здоровье. К-к-кажется, вы п-п-просто не соображаете, что один ч-человек может сломать другому всю жизнь.

Эдвард Блейк раздавил окурок. Взял новую сигарету.

– По-твоему, мое влияние на Мориса, как таковое, дурно?

– По-моему, уж гнуснее некуда.

Эдвард Блейк улыбнулся. Произнес лучезарно:

– Может, объяснишь подоступней, что ты имеешь в виду?

– Вы его осыпаете подарками. За все платите. Повсюду его возите. Он рассчитывает на ваши подачки, и вы это поощряете. Вы за ним таскаетесь. Даже когда он здесь, не можете его оставить в покое…

– Ты сам знаешь, что это неправда. Эрик как будто не слышал:

– Может, вам неизвестно, что вы притча во языцех для колледжа?

– Да ну? – с хохотом. – Видно, колледжу больше делать нечего.

– Морису от этого ничуть не легче.

– И что же именно говорит колледж? Эрик почувствовал, что опять краснеет:

– Сами можете себе представить.

– И ты тоже так думаешь?

– А вот ч-ч-что я думаю, абсолютно не ваше дело. Помолчали. Эдвард Блейк пыхнул сигаретой. Сказал примирительно:

– Думаю, ты не можешь не сознавать, что повторяя подобные инсинуации, ты допускаешь, что Морис столь же гнусен, или почти столь же гнусен, как я. Он в конце концов не дитя малое.

– Он слабоволен, как дитя.

– И ты попросту исключаешь, что вполне чистые и достойные дружеские отношения могут связывать двух людей, у одного из которых есть деньги, а у другого – нет?

– Ну почему. Не исключаю, конечно. Да, могут связывать. Но только не вас с Морисом.

– И отчего ж такое?

– Да оттого такое, что вы ему в отцы годитесь.

Эдвард расхохотался, но, Эрик видел, что ему очень не по себе.

– По-твоему, я такой старый?

– Абсолютно неважно, какой вы по-моему, – в голосе звякнуло презрение. – Факт тот, что вы старый.

– Хорошо, положим, я дряхлый, из меня песок сыпется, но не считаешь ли ты по крайней мере допустимым, чтоб древний старик предпочитал общество молодого человека обществу других стариканов?

– Я только одно считаю, – он еле сдерживался, – вы Морису причиняете вред. И потому я пришел вас просить, чтоб вы оставили его в покое.

Эдвард Блейк теперь сидел на постели. Лохмы вздыбились гребешком, он стал похож на всполошенную драчливую птицу. Спросил, ухмыляясь:

– А вдруг я тебя не послушаюсь? Ну что ты мне сделаешь? Эрик ответил мрачно:

– Сделать я ничего не могу.

– Мог бы, например, Мэри выложить все свои соображения на этот счет.

– Она не поймет.

Долго молчали. Эдвард Блейк курил, бледно сам себе улыбался. Наконец сказал:

– Подозреваю, Эрик, такого мерзавца, как я, ты еще в жизни не видывал?

– Я вас не считаю мерзавцем. Просто вы слабый. Эдвард широко улыбнулся.

– Значит, ты не слишком меня осуждаешь?

– Не осуждаю совсем. М-м-мне дела нет до вашего п-п-пове-дения.

– Если только оно не влияет на Мориса? -Да.

– Но скажи, Эрик, – мне вот интересно. Если я не мерзавец, ты, наверно, меня считаешь слегка сумасшедшим?

Эрик сам чувствовал, как багровеет. Промямлил сконфуженно:

– Я знаю, вы хлебнули лиха на войне.

– Не я один. Эрик промолчал.

– Думаешь, пора взять себя в руки?

– По крайней мере, – он вовсе не хотел никого обижать, – можно бы сделать над собой усилие.

Очень его удивив, Эдвард Блейк улыбнулся:

– Да, война, пожалуй, постепенно устаревает в качестве оправдания, а? – Бросил окурок в кофейную чашку. Прибавил: – Н-да, едва ли я с чистой совестью могу тебе обещать, что исправлюсь. Но постараюсь держаться подальше от Мориса. Идет?

– Если вы это серьезно.

– Даю тебе слово чести. Хотя да, я ж совсем забыл. С твоей точки зрения, у меня ее нет.

Эрик не стал отвечать. Тот вдруг изменил тон:

– Эрик, твой отец был мой единственный настоящий друг. Глупо, по-моему, нам с тобой быть врагами.

– Я вам не враг.

Эдвард Блейк скроил гримасу.

– Н-да, не так уж сильно сказано, а? Ну, я-то, во всяком случае, восхищаюсь тобой.

– Я в-в-в вашем восхищении н-н-не нуждаюсь! – Эрик выкрикнул детским голосом. Вскочил на ноги. Весь трясясь, бесясь на себя, чувствуя, что вот-вот разревется. – М-м-мне п-п-пора, – он пробормотал. Схватил книги, плащ, слепо кинулся к двери.

– Всего хорошего! – крикнул Эдвард Блейк ему вслед. – И спасибо, что разбудил.

В тот вечер Маргарет была в мастерской. Раздался бешеный стук в дверь.

– Слава Богу, ты тут!

– Эдвард, Господи, да что случилось?

Он, шатаясь, прошел по комнате, свалился, как куль, на диван. Медленно поднял на нее взгляд с туманной усмешкой:

– С чего так переполошилась? Ну, перебрал немного.

Но Маргарет поняла, что не просто он перебрал. И сказала бодро, тем голосом, какой усвоила еще со времен Красного Креста, еще с войны:

– Ничего-ничего. Мы сейчас. Ноги надо повыше. Кофейку черного приготовить?

– О Господи! Если можно!

Она кинулась на кухню, вернулась с чашками. Сперва Эдвард лежал с закрытыми глазами. Потом открыл, стал на нее смотреть. Она так проворно двигалась. Мигом приготовила кофе. На удивление быстро. Маргарет – о, Маргарет не застигнешь врасплох. И раньше, бывало, ему кофеек варила.

– Вот, пожалуйста, – она улыбнулась.

Он попытался приподняться на локте. Рухнул со стоном.

– Я совсем ни в дугу.

– Дай-ка я.

Улыбаясь, бережным, сильным и ловким движением поддела его под спину, поднесла чашку ему к губам. Пил он жадно. Потом откинулся. Она села на край дивана и ему улыбалась. Взгляд у него прояснел.

– Маргарет.

– Да, Эдвард.

– Хочу задать тебе один вопрос.

– Валяй.

– Почему, – Эдвард выговаривал слова с этой своей особенной старательностью, – почему, черт побери, ты так ко мне добра?

– Так уж и добра?

– Да. А почему, одному Богу известно. Мне тоже хотелось бы знать.

Она отвела взгляд.

– И это так важно?

Но говорила она очень тихо, почти шептала. И Эдвард вдруг рванулся, бешено, будто высвобождаясь из пут. Приподнялся на локте. Почти заорал:

– Маргарет!

– Да, ну чего ты?

– Увези меня отсюда. Она улыбалась.

– Куда?

– Неважно. Куда хочешь. Подальше от этого проклятого города. От этой жуткой страны.

– Ладно.

– Увезешь? Обещаешь?

– Ну да, – она его успокоила. – Ну конечно.

– Когда?

– Как только получится.

– Завтра?

– Завтра не выйдет.

– Но скоро? -Да.

– Слава Богу!

Он приподнялся, повернулся, уронил голову ей в колени. И смотрел на нее снизу вверх со странной, мальчишеской, несчастной улыбкой.

– Но ты это серьезно?

– Конечно, милый. Если ты это серьезно.

Секунду он лежал не шевелясь. Потом выговорил, очень отчетливо, как будто про себя, как будто совсем протрезвел:

– Не знаю, выдержишь ли ты.

– Я постараюсь, – сказала Маргарет, а пальцы уже сами бежали по его волосам. Она на него не смотрела. У нее дрожали губы. В глазах стояли слезы. Вот он и сказал. Наконец.

Как узник, связанный перед пыткой, Эрик лежал неподвижно, сжав кулаки, на своей узкой постели. Врун! Лицемер! Жулик! Он бешено смотрел в темный потолок. Просто приревновал. Все из-за ревности, все!

Да я в десять тысяч раз хуже Эдварда, думал Эрик. В миллион раз хуже.

И как меня только земля носит.

Спустя три недели с лишним Эрик получил открытку, судя по штемпелю, с юга Франции. Под небом цвета клубничного мороженого мрел пронзительно синий залив. С одного краю небо чуть наползло на море, серо-буро-малиновым вымазав горизонт.

Текст был краток:

Пожалуйста, прими это в качестве алиби.

Эдвард.

* * *

Морис тоже получил открытку. Текст был еще на два слова короче:

Вот где я живу.

Морис бросил беглый взгляд на открытку, сунул ее на каминную полку. Жалко, конечно, что Эдвард смылся, но ничего уж такого особенно удивительного. В Париж, между прочим, на каникулах повезти обещал. Забыл, ну конечно, забыл, мало ли. А, и чего было ждать от Эдварда, да и не до него, не до него вообще.

У Мориса и так огорчений хватало.

Случилась ужасно неприятная штука.

Карри говорил, и не раз, что пусть, мол, Морис пользуется "санбимом" в его отсутствие. Ну и естественно, Морис стал регулярно пользоваться. Ну и конечно, были кой-какие царапины, и в гараже только посмеивались и преспокойно все ставили в счет Карри. И тот никакого шума не поднимал.

И так все шло вполне себе мирно и гладко, но на прошлой неделе Морису дико не повезло, он буквально врезался в кирпичную стену, когда на крутом вираже хотел объехать одного кретина велосипедиста. И Фарнкомб, он тоже сидел в машине, сломал себе ключицу и руку. И Карри вдруг буквально озверел, с чего – абсолютно невозможно понять. Морису просто было жаль, вообще, что водил дружбу с таким человеком. И Джимми, главное, сунул нос в это дело, истерзал буквально своим дотошным расследованием, вот что паршиво.

Ну и Морис, естественно, почти совсем забыл о существовании Эдварда Блейка.

Мозг Эрика, если только не был занят настоящей работой, бился над ответным письмом Эдварду Блейку. Набрасывались и сразу уничтожались черновики. То слишком длинно выходило. То слишком коротко. И что можно, собственно, написать? Непонятно.

Так и осталось письмо ненаписанным.

Книга четвертая 1929

I

Фары выхватили объявление на дереве «Нарушитель ответит по закону». Кто-то вырезал перочинным ножичком, потом мелом забелил.

Морис взвизгнул на крутом вираже:

– Просыпайтесь, приехали!

Мэри уютно потянулась на заднем сиденье, сонно проворковала:

– Успокойся. Не приехали еще.

– Ворота сами открываем? – спрашивал Эдвард, – или привратника ждем?

– Вы привратник и есть, – кричал Морис.

– Что за шум, из-за чего такое волнение? – спрашивал томный голос Маргарет с заднего сиденья. – Авария приключилась?

– Нет, – отозвался Эдвард, – мы достигли Джон-оТроте, а Мэри купальный костюм не захватила.

Открыл дверцу, вышагнул на затекших ногах.

– Бог ты мой, ну и холодрыга!

– Ну и держи это при себе, моя радость, – сказала Мэри. – Мы тебе и так поверим.

Эдвард передернулся. Утро было мрачное, серое и сырое. Ворота заледенели, не поддавались. С вязов вдоль аллеи моросило, капало с каждой ветки. Хилый, холодный рассвет вставал над Дербиширом, отускляя лучи фар.

Прямо им в спину пыхтел двухместный автомобильчик Томми Рэмсботтэма. Эдвард подошел, сунул голову внутрь:

– Эй! Доброе утро!

– Доброе утро, – ответил Томми, и Энн, из-за его плеча, спросила:

– Хорошо спалось?

– Невероятно!

Вдруг Эдвард развеселился. Громко, коротко хохотнул, охлопал себя по бокам, выкинул коленце на мокрой дороге.

– Там, сзади, у вас народ совсем повымер, – он прибавил.

Они ютились на приставных стульчиках – в теплых пальто, свитерах, меховых шапках, обмотанные шерстяными шарфами, – такие ужасно жирные совы. Жорж недоступно ушел в себя – продолговатая глыба, зато бедный Эрл Гардинер вытянулся стоймя, всей своей позой свидетельствуя о том, как он натерпелся в дороге.

– Как ты там? – забеспокоился Эдвард.

– О, превосходно, – Эрл героически улыбался. Эдвард приложился губами куху Жоржа и вдруг завопил:

– Sept heures moins un quart!

Жорж, не вздрогнув, проснулся, осенил его ослепительной улыбкой. Морис начал длинно, настырно жать на гудок.

– Ворота! – он вопил. – Ворота!

И Эдвард их распахнул, и Морис въехал в парк, и Томми въехал за ним. Когда катили уже по аллее, проснулась Памела, повернулась на сиденье. Обнаружив рядом с собой Мэри, она страшно, кажется, удивилась. Распрямилась рывком, так, что сразу ясно стало, что это вчерашняя школьница, и в ее невинной головке теснятся, клубясь, похищения людей, торговля белыми рабами и прочая дребедень.

1. Крайняя северная точка Великобритании.

2. Без четверти семь (франц.).

Потом она проснулась окончательно и всех опознала с довольной усмешкой.

– Я спала, наверно, – призналась она потрясенно.

А Мэри думала – какой же он узенький, оказывается, этот въезд, и весь парк стал как-то гораздо-гораздо меньше. Минуты не прошло, а уже они покатили вниз, к дому. Энн, рядом с Томми, не отрывала глаз от красной искры на задней фаре Мориса. Хлипкий откидной верх продувало насквозь. У нее затекла шея. Склоненный к рулю профиль Томми все четче вычерчивался на бледной полосе за окном. И – светало, с каждой минутой светало. Вдруг она прижалась щекой к его плечу.

– Ты чего? – но не повернул взгляда.

Потом– то сообразил и, не выпуская руля, свободной рукой обнял ее за плечо. Всегда он, наверно, так и будет жирафом, до которого все чуточку поздно доходит. Мой милый. Мое бесценное сокровище. Щекой ощущая шершавость твида, Энн тихо, сонно проговорила:

– А роскошно идет, да?

– Недурственно. А все новый бензин. И точка, от добра добра не ищут.

Голоса были так нежны, так полны любви, будто обсуждается новорожденный младенец. Джералд откинул Томми свой старый двухместник, когда сам обзавелся новеньким "бентли". И недели не прошло – эта катастрофа. Доктор сказал – если б выжил, остался б калекой. В мыслях не умещается – Джералд и вдруг калека. Ужас просто. Иногда его бычье здоровье раздражало прямо до ненависти. Был силен и глуп, как животное. И, как животное, мгновенно и глупо погиб, с трубкой во рту, выжимая по семьдесят миль. Невозможно, невозможно забыть, как Томми тогда прибежал в тот вечер прямо из больницы. Совершенно ошарашенный. Сто раз повторял в одних и тех же словах что случилось.

– Понимаешь, Энн, – он поворял, повторял, – сперва я его даже не узнал. Ну, вот незнакомый кто-то, и все.

А у нее, сквозь весь ужас – странный, леденящий ужас, так тогда казалось, – немыслимая, новая радость билась в потемках сердца. Джералд это сделал ради меня. Наконец-то. И недели не прошло после похорон – сказала Томми, что любит.

Как странно: люди, может быть, скажут, да ведь и говорят, почти наверняка говорят, что вышла за него ради денег. Мы теперь будем богаты. У Джералда было все – Кембридж, вылазки в Монте-Карло, деньги на актрисуль. Теперь все это будет у Томми. Шутка, конечно, и у Томми даже не умещается в голове. И никогда не уместится, это Энн ему обещала.

– Ну вот вам, пожалуйста.

Эдвард открыл садовые ворота. И, качаясь на них, как мальчишка, махал шляпой Морису, Томми, а те прокатили мимо и

дальше, вокруг солнечных часов, к подъезду. Морис слишком резко свернул, заехал в газон колесом, придавил траву.

– Ох, прости за ради Бога, – попросил у Томми, выпрыгивая. – Я испохабил твой дивный лужок.

Остальные, потягиваясь, еле переступали на затекших ногах. Собрались под навесом крыльца. Эдвард закрыл ворота и бежал вприпрыжку к ним через сад.

– Прямо не верится, – кричал он Мэри. – Как на рождественские каникулы приехал.

– Как! – Памела удивилась. – Вы уже здесь бывали?

– Было такое дело, – Эдвард ухмыльнулся.

– Ты в звонок позвони, Томми, – сказал Морис.

Томми не без торжественности приблизился к двери, позвонил. Все ждали. Теперь, когда стихли моторы, тишина стояла мертвая. Слышно, как каплет с парковых вязов.

– Дома нет никого, – заключил Эдвард.

– Рань же дикая, – Морис как будто перед кем-то извинялся. Странно, что об этом никто не подумал. Все виновато переглянулись.

– Еще, наверно, не встали, – решила Маргарет.

– Может, на время смоемся?

– Пошли на станцию, и оттуда им устроим подъем, – предложила Мэри.

Но Томми с решимостью, всем напомнившей о том, кто в доме хозяин, снова нажал на звонок. Все ждали. Было холодно.

– Пива, случаем, не осталось? – справился Эдвард. Мэри затрясла головой. Эрл, остававшийся на приставном

стульчике, теперь выкарабкивался, осторожнейшим образом, чтобы не потревожить Жоржа, который уже снова заснул безмятежным сном.

– Вот что мне нравится, – Эдвард счастливо улыбался, – звонка ты тут не услышишь. Так он далеко. А знаете ли вы, – он повернулся к Эрлу, – что звонок звонит по крайней мере за четверть мили отсюда.

– Неужели? – вежливо удивился Эрл.

– Да не верьте вы ему, мой милый, – вставила Маргарет, – он просто пользуется вашей невинностью.

– Видно, просто испорчен звонок, – сообразил Томми.

– Лучше оставить их в покое до завтрака, – сказала Мэри.

Но Томми строго покачал головой. На карту была поставлена честь хозяина дома. Мэри даже жалко его стало. Бедненький, и попал-то, как кур во щи, не он ведь затеял эту дурацкую вылазку. Идею предложил Морис, естественно, и, конечно, с подачи Эдварда. Вчера, положим, под мухой, казалось – ах, как весело, – влезть в машины и промчать сквозь сонные пригороды с пеньем и воплями. Всегда забываешь, до чего муторно на машине тащиться. Как тогда, жуткая просто история, когда Эдвард за пять минут всех подбил кинуться в Пензенс.

Кончилось все, натурально, отелем в Борнмуте, где кормили ниже всякой критики.

Томми крепко стукнул железным молотком. Полое эхо прокатилось по дому. И – никакого ответа.

– Это, должно быть, необыкновенно старинное здание, – заметил Эрл в своей чинной, учтивой манере, и все покатились со смеху.

– Давай-давай, Томми, – хохотала Энн.

Томми, с улыбкой, стукнул четыре раза. Где-то, в недрах дома, залилась собака.

– Что-то начало материализоваться, – заключил Эдвард.

– Это во-ой соба-аки, Ватсон! – Морис вошел в любимейшую роль своего репертуара.

Эдвард скорчил кошмарную рожу. Внутри дома грянул взрыв, пистолетный выстрел: стукнула задвижка. Все вздрогнули. Никто не слышал шагов. Дверь подалась на цепочке, на пять-шесть дюймов. И просунулась миссис Компстолл, экономка, принявшая власть, временно вместе с мужем, когда Эрик продал Холл Рэмсботтэму. Закутанная платком. Сперва она не узнала Томми.

– Это еще чего? – лицо изображало смесь испуга с агрессией.

– Можно нам войти, миссис Компстолл? – Томми вдруг присмирел. – Простите, что внедряемся в такую рань…

Она неприветливо открыла дверь, бормоча извинения, из которых только и можно было вычленить:

– Ясное дело, кабы нас известили…

Все проходили в дом как-то скованно. Первым оправился Эдвард. Когда включили свет, он огляделся и крикнул:

– Здравствуй, Холл!

Мэри перехватила взгляд, полный открытой неприязни, который метнула в Эдварда миссис Компстолл. И что ж удивительного. Решила, естественно, что этот нежданный, как снег на голову, визит – затеян с целью ее накрыть, поймать с поличным на незаконном каком-нибудь деле – на тайном самогоноварении, что ли, на укрывании краденого. Все стояли кружком, несвежие с дороги, разглядывали облезлую прихожую. Дневной свет глушил лампы. Лампы убивали дневной свет. Сквозняк запросто гулял по сырому, промозглому дому. И непроснувшаяся мебель стояла в холодной комнате уродливым грязным хламом. Но тут Мэри поймала свое лицо в зеркале. "Грязным! О Господи! Да ты на себя посмотри!"

Памела вошла в прихожую, поеживаясь, с робкой усмешкой. Неужели та самая девочка, которая накануне склоняла головку Эдварду на плечо? Студентка Королевского колледжа по классу виолончели.

1. Пензенс – рыбачий поселок и морской курорт на крайнем западе Англии; Борнмут – курортный город на южном побережье Англии.

– Нельзя ли нам слегка перекусить, миссис Комстолл? – Томми решился, по-видимому, выдержать весь визит в избранном стиле.

Но не на такую напал. Миссис Компстолл отрезала:

– В доме нет ничего.

– Можно махнуть на машине, – вклинился Морис, вздумавший, очевидно, такими приемами очаровать миссис Компстолл, – вы только скажите, что надо купить.

И снова речь миссис Компстолл свелась к бормотаныо:

– … кабы было предуведомлено…

Томми всех удивил. Он всерьез разозлился. Буркнул:

– В таком случае, нам, пожалуй, лучше уехать.

И такая была невтуточная угроза в голосе, что миссис Компстолл дрогнула:

– Есть яйца. И можно кофею сварить, не знаю, вам хватит, нет ли.

– Просто роскошь, – сказал Эдвард.

Но Томми повернулся к Мэри, Памеле и Маргарет:

– Вам этого будет достаточно? – и, кажется, он прямо набивался на неблагоприятный ответ.

Обе заверили, что более чем. Уже миссис Компстолл всех пересчитывала, обводя взглядом. И в эту минуту в дверях вырос Жорж, гладкий, выспавшийся, волоча за собой по полу шарф, с довольным "Ага!" на устах. Тут уж миссис Компстолл всерьез перепугалась. Малодушно, откровенно подхалимски, осведомилась, желают ли господа покушать в курительной. Она – мигом. И – засеменила прочь.

– Интересно, – протянул Эдвард, – не изменяет ли мне память!

Прошагал к креслу привратника, приподнял стеганое сиденье.

– А помнишь, Мэри, тот день, когда ты впервые мне это продемонстрировала?

– Глупости, милый мой. Все ты сам обнаружил. Я была девушка исключительно скромная.

Морис никогда еще не видел этого кресла. И пришел в неистовый восторг. Стал толкать Эдварда, пытаясь с ним одновременно усесться. Памела была несколько смущена. Маргарет непринужденно поделилась с Эрл ом:

– Как это трогательно, что бедняжка никогда не покидал своего поста.

– Кто? – Эрл решительно потерял нить беседы – картинами залюбовался.

Морис орал, что бачок пуст. Томми не удержался от смеха и покосился на Энн, в надежде, что она не рассердится. И Энн тоже засмеялась. Жалко, что ли. И в самом деле было весело, было очень весело, пока Жорж все не офранцузил и не осерь-езнил, взревев:

– ne marche pas?

– Как думаешь, удастся нам слегка сполоснуться? – спрашивала Мэри у Томми.

Миг, и он был сама ответственность.

– Да, безусловно. Виноват. Сейчас пойду гляну, нельзя ли раздобыться горячей водой.

Наконец объявлено было, что завтрак готов. Курилка выглядела страшно голой. Три новых столика покрыты клеенкой. Бывало, когда еще в Холл пускали туристов, тех поили здесь чаем.

Эдвард осведомился у миссис Компстолл:

– Хозяин давно заглядывал?

Она явно недоумевала. Пришлось пояснить:

– Ну, мистер Рэмсботтэм.

Нехорошо, ну зачем, зачем, думала Мэри, особенно в присутствии Томми. Порядочной сволочью умеет быть наш милый Эдвард, когда захочет. Бедный старый Рэм. Вторая миссис Рэмсботтэм крепко держит бразды правления в своих нежных ручках.

Миссис Компстолл сказала, что да, мистер Рэмсботтэм заглядывал. Миссис Рэмсботтэм на юге где-то, он сказал, в гостях. Мистер Рэмсботтэм, ясное дело, всегда так занят на фабрике.

– Она своих навестить поехала, – вставил Томми довольно нескладно. Вообще^го, Энн замечала, он по мере возможности старается о мачехе не упоминать. Хоть против нее слова не скажет. Сука старая, – Энн вдруг взъярилась, вспомнив, как миссис Рэмсботтэм вечно снисходительно беседует с Томми. Всегда столь мило, изящно, исходя из того что Томми ну абсолютно ни в чем ни черта не смыслит, темный, как пень – образования не получил; всегда пускается в объяснения, помянув о местных династиях, о ресторанах, или об искусстве, о всяких местах за границей. А послушать, как она вставляет итальянские названия, пуляет французской фразой, – так прямо заобожаешь ланкаширский акцент. Как-то Энн, после обеда с миссис Рэмсботтэм, ни с того ни сего расцеловала Томми: просто срифмовал "диво" с "пивом". И таким сразу милым показался. Такой честный-открытый. Сама искренность.

– А жалко, – вдруг сказал Морис, – что Эрика с нами нет. Странно – и как это раньше никто про него не вспомнил.

– Наверно, – сказала Маргарет, – ему сейчас уж особенно некогда.

– Только Эдвард один с ним и видится, – сказала Мэри. Памела желала знать, кто такой этот Эрик и чем это он так

занят.

– Ой, сногсшибательно, – заключила она после разъяснений Мэри. Повернулась к Эдварду: – И вы ему помогаете?

1. Дело не идет? (франц.)

– Только в последний месяц. С клубом для мальчиков.

– Дико, наверное, волнительно.

– Если любишь такого рода вещи, – сказал Эдвард и, поймав взгляд Маргарет, он осклабился.

– Первый честный труд, каким Эдвард занялся за всю свою жизнь, – крикнул Морис.

– Зато ты у нас всем известный трудяга, мальчик мой, – улыбнулась Мэри.

Морис скроил свою мину оскорбленной невинности:

– Я-то? Спорим, ты б со мной ни за какие коврижки не поменялась – дрыхнешь-храпишь целый день в своей Галерее.

– Ну а как на самом деле их продают – машины? – заинтересовалась Памела.

– Ну… – Морис попрочней пристроил локти на столе и начал: – Вот, в прошлую среду, например… – и он в самом деле очень смешно описал, как всучил одному экстравагантному богачу, обувному фабриканту, довольно хилый, хоть с виду эффектный подержанный автомобиль. А в сущности, Энн решила, историю про то, как вечно удается ему из всех веревки вить, всех обводить вокруг пальца – мать, продавцов, учителей. И вдруг, как острый укол – до чего ж я братишку люблю, – ах, хитрюга, такой беззащитный, такой невинный. Ловкий мальчишка.

– А если серьезно, Морис, – она спросила. – Ведь он же не сильно обрадуется, разобравшись, что на самом деле собой представляет его авто?

– Ясное дело, не обрадуется, – ничуть не смутился Морис. – И вот тут-то я ему новенькое продам.

Все смеялись, разомлев от горячего кофе. За окном, в саду, вовсю рассиялся день. И, оглядывая общество за столом, вдруг Мэри вспомнила про отца. Интересно, а он нас видит сейчас? Хочется думать.

– Вам, наверно, дорого это место, миссис Скривен, – сказала Памела, все еще несколько чинясь с Мэри, которую до вчерашнего вечера только один раз видела. Жорж сочинял каламбуры. Эрл желал знать, когда обшивали стены – точную дату. Никто не сумел удовлетворить его любознательность. Морис предложил осмотреть дом.

Пошли вверх по лестнице. Эдвард впереди. Он ничего не забыл.

– Смотри-ка, Мэри. Этот столик передвинули, он же у стенки стоял.

– Передвинули, – рассеянно кинула Мэри.

А сама думала: как поразительно, жили же здесь живые люди, живые, без дураков. Теперь это мертвый дом. Умер от недогляду. Местная достопримечательность, как разные прочие. И не станет миссис Рэмсботтэм к жизни его возвращать. В мертвом виде он даже милей ее сердцу. Будет здесь устраивать приемы в саду, на юге – приемы в доме. Не любит дамочка

останавливаться на достигнутом. А Рэмсботтэм пусть не путается под ногами, кому он нужен. И будет, разжалованный, большую часть времени коротать в Мидленде, или в своем старом доме, при Томми с Энн. Уж Энн-то, по крайней мере, приглядит, пригреет и спать уложит, если так налижется, что не в силах переть в Чейпл-бридж. И миссис Рэмсботтэм, с ее элегантными шуточками, легко извинит отсутствие мужа, мотая его деньжата. А, да ладно, мне-то какое дело.

Она спросила у Томми, какие здесь намечаются перемены, и Томми, почему-то извиняясь, объяснил, что решили прибавить еще одну ванную, оборудовать гараж на гумне, устроить теннисный корт на твердом покрытии. Сразу после Рождества и приступим.

– Конечно, – он все еще извинялся, – в сущности, ничего не изменится. Внешний вид, я имею в виду.

– Не сомневаюсь, все перемены пойдут дому только на пользу, – она его успокоила.

Он просиял.

– Я очень рад, что вы так считаете. Конечно, мы сохраним все, как раньше.

– Я думаю, это ужасно ответственно – владеть таким домом, – вздыхал потрясенный Эрл.

Эдвард открыл раздвижные двери в гостиную. За прикрытыми ставнями затаилась почти полная темень. В люстре зажглась одна только лампочка. Эдвард прошел к большому зеркалу, быстро себя оглядел и поднял над головой руку в фашистком приветствии.

– Салют!

– А это еще зачем? – удивилась Памела. Эдвард осиял ее своей наглой, беглой улыбкой: