Текст книги "Опасный метод"

Автор книги: Кристофер Хэмптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Сабина. Но зачем же при этом загонять в болезнь самого себя?

Юнг. Только тот врач способен исцелять, который сам страдал.

Молчание. Его нарушает Сабина, которая заговаривает как ни в чем не бывало.

Сабина. Я слышала, у тебя новая возлюбленная.

Юнг. Ну…

Сабина. Она похожа на меня?

Юнг. Нет, нисколько.

Сабина. Брюнетка, стройная.

Юнг. Допустим.

Сабина. Из числа бывших пациенток.

Юнг. Допустим.

Сабина. Учится на психоаналитика.

Юнг. Допустим.

Сабина. И при этом нисколько не похожа на меня?

Юнг. При желании можно найти некоторое сходство.

Сабина. И как это у вас получается? Как вы устраиваетесь?

Юнг. Сам толком не знаю. Как ты поняла, Эмма – это моя опора, а Тони – это глоток свежего воздуха.

(Поворачивается к ней.)

Любовь к тебе – самое главное, что было в моей жизни. Она заставила меня – пусть это и не к добру – разобраться в себе.

(Сабина, до сих пор хранившая скептическое выражение лица, смягчается; на глаза наворачиваются слезы. Юнг протягивает руку и мимолетно касается ее живота.)

Судя по всему, от меня.

Сабина. Да.

Юнг. Что ж, иногда человек совершает непростительные поступки, чтобы получить возможность жить дальше.

С этими словами он склоняется к ней и нежно целует в лоб. Потом отступает назад, к своему креслу. Сабина не без колебаний разворачивается и уходит из парка, тронутая его признаниями, успокоенная и – на мгновение – почти счастливая. Юнг со своего места провожает ее взглядом. Затем поворачивается к безмятежной глади озера, позолоченной лучами заходящего солнца. Пока он вглядывается в другой берег, свет медленно гаснет и слышится нарастающий рев огромной лавины, которая обрушивается с горных вершин в неподвижную глубину вод.

Полное затмение

Премьера спектакля по пьесе «Полное затмение» состоялась в театре «Ройял корт» 11 сентября 1968 года.

Роли исполняли:

Мадам Мотэ де Флервиль, теща Верлена – Кэтлин Байрон.

Матильда Верлен, жена Верлена – Мишель Дотрис.

Артюр Рембо – Виктор Генри.

Поль Верлен – Джон Грилло.

Шарль Кро – Малькольм Ингрем.

Мсье Мотэ де Флервиль – Найджел Готорн.

Этьен Каржа – Найджел Готорн.

Эрнест Кабанер – Уильям Хойленд.

Жан Экар – Стэнли Лебор.

Судебный секретарь – Стэнли Лебор.

Судья Теодор Т’Серстеван – Найджел Готорн.

Эжени Кранц – Урсула Смит.

Изабелла Рембо, сестра Рембо – Джиллиан Мартелл.

Буфетчик – Уильям Хойленд.

Горничная – Джуди Либерт.

Художники, посетители кафе и др.

Режиссер Роберт Кидд.

Художник Патрик Проктор.

Действие первое

СЦЕНА 1

Голос Верлена. Порой он мягким говорком рассуждает о смерти, влекущей за собою раскаянье, о несчастливцах, какие отыщутся повсюду, о мучительных задачах и нестерпимых расставаниях. В кабаках, где мы с ним надирались, он рыдал, оплакивая тех, кто был рядом, – тягловый скот нищеты. На задворках он поднимал с земли пьяниц. Жалел малых детей жалостью нерадивой матери. В его движениях сквозила грация девчонки, спешащей на исповедь. Он делал вид, что разбирается во всем: в коммерции, в искусстве, в медицине. Я пошел за ним – не мог не пойти!

Между тем зажигается рампа, освещая гостиную с зимним садом в парижском особняке четы Мотэ де Флервиль, по улице Николе, 14. Время действия – 10 сентября 1871 года. Обстановка неброская, но дышит богатством. Мадам Мотэ де Флервиль, эффектная женщина средних лет, передает дочери, Матильде Верлен, цветы, подрезая у них стебли, а та расставляет их в вазе. Матильда прелестна, ей восемнадцать лет, она на восьмом месяце беременности.

Женщины в молчании занимаются своим делом, потом в комнате появляется странная, несуразная фигура, которая на несколько секунд замирает в неосвещенном углу, наблюдая за ними. Они ничего не замечают. Это Артюр Рембо. Внешность его примечательна. Ему нет еще и семнадцати; это сразу видно. У него большие, грязные руки. Галстук болтается на голой шее, как бросовый кусок шпагата. Брюки ему коротки, из-под штанин выглядывают голубые носки. Ботинки давно не чищены. Он необычайно привлекателен: тонкие губы, холодные серые глаза. В конце концов он подает голос, повергая женщин в панику.

Рембо. Вечер добрый. Мне нужен мсье Поль Верлен.

Мадам Мотэ де Флервиль. Вы… мсье Рембо?

Рембо. Ну.

Мадам Мотэ де Флервиль. О, мсье Рембо, меня зовут мадам Мотэ де Флервиль, я теща мсье Верлена. А это моя дочь, мадам Верлен.

(Рембо холодно кивает женщинам.)

Разве вы пришли не вместе с мсье Верленом?

Рембо. Нет.

Мадам Мотэ де Флервиль. Но он поехал вас встречать. Наверное, вы с ним разминулись на вокзале.

Рембо. Наверное; только он понятия не имеет, как я выгляжу.

Мадам Мотэ де Флервиль. А… как вы добирались к нам от вокзала?

Рембо. На своих двоих.

Молчание.

Мадам Мотэ де Флервиль. Может быть… вам нужно с дороги умыться?

Рембо (обдумывает это предложение). Нет, спасибо.

Мадам Мотэ де Флервиль. Багаж вы отдали кому-то из слуг?

Рембо. Никаких слуг не видел.

Мадам Мотэ де Флервиль. Значит, он остался в прихожей?

Рембо. Кто?

Мадам Мотэ де Флервиль. Ваш багаж.

Рембо. У меня нет багажа.

Мадам Мотэ де Флервиль. Нет… багажа?

Рембо. Нет.

Мадам Мотэ де Флервиль. О…

Молчание.

Матильда. Не желаете ли присесть, мсье Рембо?

Рембо не отказывается; развалясь в кресле, вытаскивает из кармана омерзительную на вид, замусоленную глиняную трубку и коробок спичек. Громко чмокая, раскуривает трубку.

Рембо. Я покурю, можно?

Мадам Мотэ де Флервиль(с неудовольствием). Конечно, пожалуйста.

(Молчание.)

Ваши стихи произвели на нас с мсье Верленом глубокое впечатление.

Рембо. Он давал вам их читать?

Мадам Мотэ де Флервиль. О да, я горячая поклонница поэтической музы. Наша семья, знаете ли, очень дружна с Виктором Гюго. Совершенно очаровательный господин.

Рембо. Из него песок сыплется.

Мадам Мотэ де Флервиль. Не могу с вами согласиться. Он в добром здравии. Конечно, в глазах молодежи это человек весьма преклонного возраста. Но молодым свойственны бунтарские настроения.

Матильда. Вы еще моложе, чем мы думали.

Рембо. Да ну?

Матильда. Сколько же вам лет?

Мадам Мотэ де Флервиль. Дорогая, спрашивать людей об их возрасте невежливо.

Матильда. Больше не буду. Мне просто интересно.

Рембо, пропуская мимо ушей их реплики, встал, подошел к окну и теперь смотрит в сад.

Рембо. Ничего такой вид.

Мадам Мотэ де Флервиль. Да, изумительный, не правда ли?

Рембо. Ничего.

Берет в руки фарфоровую статуэтку какого-то животного, брезгливо рассматривает, ставит на место и возвращается к окну. Вбегает Поль Верлен, бородач двадцати семи лет, уже с небольшими залысинами. Одет элегантно, напоминает муниципального чиновника, не стесненного в средствах, – это соответствует действительности. Он не сразу замечает Рембо.

Верлен. Исходил вокзал вдоль и поперек – нигде его нет.

Рембо (не оборачиваясь). Он тут.

Верлен. Мсье Рембо?

Устремляется к Рембо, протягивая руку, но, когда Рембо оборачивается, Верлен слегка медлит, вероятно ошеломленный его внешностью.

Рембо. Мсье Верлен?

Обмениваются рукопожатием.

Верлен. Вы сюда добрались без провожатых. Какая решимость.

Мадам Мотэ де Флервиль. Ну что ж, надо распорядиться насчет ужина. Полагаю, мсье Рембо нагулял аппетит.

Рембо. Зверский.

Мадам Мотэ де Флервиль. Еще бы. (Матильде.) Пойдем, дорогая, поможешь мне, а мужчины пусть немного побеседуют.

Уходит вместе с Матильдой.

Верлен. Так вот, значит…

(Рембо кивает.)

Сколько тебе лет, позволь спросить?

Рембо. Не позволю.

Верлен. Ох, извини.

Рембо. Шестнадцать.

Верлен. Шестнадцать? Точно?

Рембо. Точнее не бывает.

Верлен. Просто в письме говорилось, что тебе двадцать один.

Рембо. А ты и поверил.

Верлен. У меня нет слов. Стихи, которые ты мне прислал, поразительны для человека двадцати одного года. Для шестнадцатилетнего – они феноменальны.

Рембо. Потому я и написал, что мне двадцать один. Не хотел снисхождения.

Верлен. Конечно, это многое проясняет. Например, то, что мать держала тебя взаперти без гроша в кармане. Если тебе шестнадцать… Школу хотя бы окончил?

Рембо. А как же.

Верлен. Твоя мать, видимо, на меня страшно злится.

Рембо. Нет, она заметно подобрела, узнав, что ты прислал мне деньги на билет.

Верлен. Извини, что не встретил на вокзале. Понимаешь, твой поезд прибывал в «изумрудный час». Час абсента. (Ухмыляется, обводя руками комнату.) Ты, наверное, такого не ожидал. Пока я состоял при должности, у нас с женой была квартира на набережной Турнель. Но когда начались политические катаклизмы, моя чувствительная натура восстала против муниципальной службы. Квартира оказалась мне не по карману. Тогда отец Матильды, чтоб ему сгнить, великодушно отвел нам целый этаж в этом доме. А я подумал: Матильда беременна, то да сё, может, оно и к лучшему.

Рембо. И что, правда к лучшему?

Верлен. Все бы хорошо, если бы не папаша жены. Тебе повезло: сейчас он в отъезде. На охоту отправился. От души желаю, чтобы его настигла шальная пуля. Ежедневно об этом молюсь. (Вздыхает.) Поверь, я много выстрадал, прежде чем добился этой девушки. Целый год ждал, чтобы она стала моей женой. Сама судьба была против. Одна отсрочка, другая. Не чума, так война. Буквально. Представляешь, она подхватила оспу. Матерь Божья, думаю, столько времени ждать, чтобы повести под венец ежиху с выдернутыми иголками? По счастью, оспин у нее почти не осталось. А за два дня до свадьбы мой лучший друг покончил с собой. И в довершение всего, как нарочно, перед самой свадьбой получаю повестку в армию. Но я – как заговоренный. Даже от этого отмотался – и свадьба состоялась. Вот только беременность Матильду не красит. Она еще ребенок.

Рембо. Я тоже.

Появляется мадам Мотэ де Флервиль, а с ней Матильда, которая идет сквозь сцену, чтобы поцеловать Верлена в щеку. Потом она улыбается Рембо, который как ни в чем не бывало набивает и раскуривает трубку.

Мадам Мотэ де Флервиль. Ужин почти готов.

Рембо. Это хорошо, а то у меня живот подвело.

Молчание.

Мадам Мотэ де Флервиль. Вы ведь живете в Арденнах, мсье Рембо? В Шарлевиле?

Рембо. Ну.

Мадам Мотэ де Флервиль. Шарлевиль – милый городок, правда?

Рембо. Самая гнусная дыра на всей созданной Богом земле.

Мадам Мотэ де Флервиль. А чем занимается ваш отец?

Рембо. Пьянствует, надо полагать. Мы его десять лет не видели.

Мадам Мотэ де Флервиль. Мне очень жаль.

Рембо. Папашу моего, что ли? Он живет себе припеваючи.

Молчание.

Мадам Мотэ де Флервиль. Наверное, после ужина вы нам что-нибудь почитаете?

Рембо. Вряд ли.

Матильда. Ой, почему?

Рембо. Не хочу.

Мадам Мотэ де Флервиль. Дорогая, мсье Рембо, вероятно, устал.

Рембо. Нет. Просто я не читаю свои стихи.

Матильда. А другие поэты читают. У нас в доме бывают поэтические вечера..

Рембо. Другие поэты меня совершенно не интересуют.

Верлен. Но ведь поэты могут поучиться друг у друга, разве нет?

Рембо. Плохие поэты – да.

Матильда. Вам бы определенно понравились наши вечера. К примеру, на прошлой неделе. Поэзия и музыка. Мюссе и Шопен.

Рембо. Мюссе?

Матильда. Неужели вам не нравится Мюссе? Мой любимый поэт. Не считая Поля, конечно. Мой папа учился с ним в одном классе.

Рембо. Неряшливая, легковесная шелуха. Самый неудобоваримый и бездарный из всех жалких шутов этого скучного века. Рифмоплет для школяров и дамочек.

Верлен. Ну, он ведь и пьесы сочиняет.

Рембо. Театр – вообще мура.

Верлен. Ты, как я посмотрю, рубишь сплеча.

Рембо. А как иначе?

(Молчание.)

Послушай, мне отлить надо. Где у вас тут?

Верлен проводит его сквозь сцену, шепотом объясняя, куда идти. Потом возвращается к женщинам.

Мадам Мотэ де Флервиль. Ну и ну.

Матильда. Он совсем не такой, как я представляла.

Верлен. Какой есть.

Занавес.

СЦЕНА 2

Там же; 25 сентября 1871 года.

В пустую гостиную входит Рембо, покуривая трубку. Осматривается, после недолгих колебаний берет все ту же фарфоровую статуэтку, что привлекла его внимание в сцене 1. Недолго изучает ее, а потом умышленно роняет на пол, разбивая вдребезги. Отходит в сторону и оказывается у двери, когда появляется мсье Мотэ де Флервиль. Это импозантный седобородый господин шестидесяти четырех лет. Он вздрагивает при виде Рембо, а тот, напротив, сохраняет удивительное спокойствие.

Рембо (гостеприимно). Утро доброе. К сожалению, дома никого нет. Наверное, скоро придут. Или вам нужен старикашка?

Мотэ де Флервиль. Какой старикашка?

Рембо. Мотэ де Флервиль. Вы, случайно, ему не друг?

Мотэ де Флервиль. Э… нет.

Рембо. Я так и подумал. Сдается мне, у него и друзей-то нет.

Мотэ де Флервиль(слабо). Вот как.

Рембо. Да. По-моему, он всех отвадил своей непрошибаемой броней занудства и жадности. Злые языки поговаривают, что он не гнушается обчищать карманы тех, кто засыпает под его разглагольствования.

(Мотэ де Флервиль все больше свирепеет. Он издает пару нечленораздельных воплей, но Рембо отвлекает его, светским тоном переключаясь на другое.)

Не желаете ли, кстати, приобрести распятие? (Вытаскивает из внутреннего кармана распятие.) У меня случайно оказалась с собой вот эта вещица, которую могу вам уступить по сходной цене. Если не ошибаюсь, слоновая кость.

(Мотэ де Флервиль изучает распятие, с гневом и недоумением узнает принадлежащую ему вещь.)

Надумали?

Мотэ де Флервиль. Кто вы такой, черт побери?

Рембо. Могу адресовать вам тот же вопрос. Только в более вежливой форме.

Мотэ де Флервиль. Я – Мотэ де Флервиль.

Рембо. Польщен.

С достоинством удаляется. Ошарашенный Мотэ де Флервиль смотрит ему в спину. Затем поспешно выходит в другую дверь, с противоположной стороны. Сцена пуста. Входят Верлен и Матильда. Верлен далеко не столь представителен, как в первой сцене, и уже слегка пьян.

Верлен. Заруби себе на носу: если он уйдет, я уйду вместе с ним.

Матильда. Но это же глупо.

Верлен. Мы не можем вышвырнуть его на улицу, он совсем ребенок.

Матильда. Ты познакомил его со своими друзьями. Кто-нибудь его приютит.

Садится в шезлонг и, тихонько кряхтя, с усилием кладет ноги на скамеечку.

Верлен. Никто его не понимает. Только я.

Матильда. Да уж. Папа точно его не понимает.

Верлен. Мне надоело быть на побегушках у этого старого хрена. Он не способен войти в мое положение. До вашей семейки не доходит, что в этом году произошла революция и я ее поддержал. Я чудом избежал расстрела. Если бы меня не выбросили со службы, неужели ты думаешь, что я бы хоть на минуту стал у него одалживаться?..

Матильда. Нет, но просто…

Верлен. Сколько мог, я с ним мирился, но сейчас мое терпение лопнуло. Я понятно излагаю?

Матильда. Понятно.

Верлен. Могу я рассчитывать на твою безоговорочную поддержку?

Матильда. Можешь.

Верлен. Я тебя знаю: как только он вернется, начнешь ему подпевать.

Матильда. Нет. Не начну.

Верлен. Господи, я хочу такой малости – помочь другу, вот и все. Не знаю, к чему вообще эти разговоры. Муж я тебе или нет?

Матильда. Ну, прости, Поль.

Верлен. Нарочно меня злишь?

Матильда. Нет.

Верлен. Смотри у меня.

Молчание.

Матильда. Что ты в нем нашел?

Молчание. В комнату проскальзывает Рембо.

У него жизнерадостный вид.

Рембо. Я сваливаю.

Верлен. Нет, постой, тебе совершенно необязательно от нас съезжать. Как только он вернется, мы утрясем этот вопрос.

Рембо. Он уже вернулся.

Верлен. Что?

Рембо. Мы с ним столкнулись нос к носу. По-моему, он не в восторге.

Верлен. Он расспрашивал, кто ты такой?

Рембо. Нет, у нас был совершенно другой разговор.

Верлен. Не торопись, мы тут решили, что ты должен остаться у нас. (Матильде.) Верно я говорю?

Матильда (не сразу). Верно.

Рембо. Это уже не важно.

Верлен. Как это не важно? С какой стати мы должны ходить по струнке перед этим старым хреном?

Рембо. Это его дом.

Верлен. Хорошо, допустим. В таком случае я ему скажу: либо мы все остаемся, либо мы все уходим. Договорились?

Рембо с легкой иронией улыбается Матильде.

Рембо. Я не против.

Верлен. Нет, в самом деле, что он может нам сделать?

Матильда. Он может отказать нам в деньгах.

Рембо. Ай-ай-ай.

Верлен. Нет, он этого не сделает. Вернее, так он и сделает. Вот дьявольщина; а ты что скажешь?

Рембо. Сам решай.

Верлен. Послушайте, здесь без стакана не разберешься. Давайте-ка… э-э-э… будь другом, сбегай, закажи для меня, я мигом. Вообще говоря…

Рембо. Что?

Верлен. Я знаю человека, который готов сдать комнату. Что смешного?

Рембо. Ничего.

Верлен. Ты только скажи, если…

Рембо. Нет-нет. Пойду закажу тебе выпить. (Идет к дверям, но останавливается, поворачивается и достает из кармана листок бумаги.) Я тут составил список нужных мне книг из домашней библиотеки Мотэ – можешь их для меня стырить? Только не все сразу – по одной. Честное слово, мне они нужнее. (Передает список Верлену.)

В этот миг в комнату врывается Мотэ де Флервиль, а за ним – мадам Мотэ де Флервиль. Мотэ де Флервиль порывается что-то сказать, но при виде Рембо проглатывает язык. Молчание. Рембо ухмыляется.

Рембо (Верлену). Не задерживайся.

Уходит, поклонившись супругам Мотэ де Флервиль.

Молчание.

Мотэ де Флервиль. С каких это пор ты пускаешь в мой дом постояльцев, не спросив у меня разрешения?

Верлен. Поскольку вы любезно предложили весь второй этаж нам с Матильдой, я считаю, что это наш дом.

Мотэ де Флервиль. Дом, но не ночлежка.

Верлен. Если я не имею права дать приют одному-единственному гостю, лучше мне переехать жить в другое место.

Мотэ де Флервиль. Не будь ты таким бездельником, может, и заработал бы на квартиру.

Верлен. Вы прекрасно знаете, что после Коммуны…

Мотэ де Флервиль. Пустые отговорки.

Верлен. Что-то я не замечаю, чтобы вы сами трудились до седьмого пота.

Мотэ де Флервиль. Слушай меня внимательно, Верлен, я требую вышвырнуть этого хулигана из моего дома. Ясно тебе?

Верлен (рычит). Он сам ушел!

Мотэ де Флервиль. Когда увидишь его, сделай одолжение, скажи, чтобы он вернул похищенное.

Верлен. О чем вы?

Мотэ де Флервиль. Не успел я переступить порог, как он попытался продать мне одно из моих собственных распятий. (Жене.) Пойдем, дорогая.

Мадам Мотэ де Флервиль. Пожалуй, я задержусь на пару слов.

Мотэ де Флервиль. Я кому сказал: пойдем!

Как пришибленная, мадам Мотэ де Флервиль плетется следом за мужем. Верлен по-прежнему в бешенстве.

Матильда. Уговори его вернуть папино распятие.

Верлен. Еще чего!

Матильда. Ты должен вернуть распятие отцу.

Верлен. И не подумаю. Если твой отец способен вышвырнуть мальчишку на улицу без гроша в кармане, пусть скажет спасибо, что отделался церковными побрякушками. Он не имеет права развешивать по стенам Христа. Вам не дано понять, что такое бедность. Ты пойми: когда Рембо у себя в Шарлевиле хотел почитать какую-нибудь книгу, ему приходилось воровать ее с прилавка.

Матильда. Это лишний раз доказывает, что он за человек.

Верлен в два прыжка пересекает комнату и, схватив Матильду за лодыжки, стаскивает ее с шезлонга. Она тяжело падает на пол. Он нависает над ней, пока она пытается встать на ноги, а потом бьет ее кулаком в лицо. Матильда снова падает, опрокинув маленький столик. Недолгое молчание. Матильда тихо стонет. Верлен наклоняется и поднимает ее с пола.

Верлен. Прости… Прости, любимая… прости. Зря ты это сказала. (Помогает ей дойти до шезлонга.)

Вбегают супруги Мотэ де Флервиль.

Мотэ де Флервиль. Что здесь происходит? А?

Матильда. Ничего.

Мотэ де Флервиль. А что за грохот?

Матильда. Это я… столик опрокинула.

Мадам Мотэ де Флервиль. Ты не ушиблась, дорогая?

Матильда, бледная как полотно, качает головой. Мотэ де Флервиль, повернувшись к Верлену, желчно говорит с ним вполголоса.

Мотэ де Флервиль. Нет ничего омерзительнее мужчины, который дурно обходится с женщиной.

Верлен. Если не считать мужчины, который дурно обходится сразу с двумя.

Бросается прочь из комнаты.

Занавес.

СЦЕНА 3

Тесная мансарда на улице Бюси; 7 ноября 1871 года. Рембо валяется на диване, Верлен сидит в кресле.

Верлен. Мне казалось: какая разница, на ком жениться? Я думал, для этой цели сойдет любая. Конечно, в пределах разумного.

Рембо. Не понимаю, с какой стати тебе приспичило жениться.

Верлен. Мне все осточертело. Жил я тогда с матерью, потому что лень было искать собственное жилье и налаживать быт. Она окружила меня заботой – и до поры до времени это меня устраивало. Я был предоставлен самому себе, домой приходил только пожрать, поспать и переодеться в чистое. Но потом такая жизнь мне приелась, на службе тоска, дома тоска, я начал спиваться, поневоле захаживал в бордель – в общем, катился по наклонной. Что ни день, просыпался одетым, в грязи с головы до ног, со сбитыми в кровь костяшками пальцев, мучился от похмелья и смутно припоминал очередную старую шлюху, которая потратила на меня ровно три с половиной минуты и даже не потрудилась снять туфли.

И тогда я сказал себе: так больше продолжаться не может.

Пора браться за ум.

В один прекрасный день зашел я к Сиври – договориться насчет музыки к фарсу, который я собирался написать; а чтобы попасть к нему в комнату, нам нужно было пройти через холл в доме Мотэ – ну, ты знаешь, – и там стояла она, к нам спиной, глядя в окно. Вероятно, мы ее напугали, потому что она резко обернулась. Ее красота меня сразила. На ней было серое платье с зеленым узором, она стояла в обрамлении оконного проема, и солнечные лучи падали ей за спину. Сиври спрашивает: ты знаком с Матильдой, она моя сводная сестра. Нет, говорю, не имел чести. Тогда он меня представил, отрекомендовал поэтом, а она улыбнулась и говорит: чудесно, люблю поэтов.

И все, я пропал.

А через неделю занесло меня в Аррас; проснулся я в одной постели с жуткой шваброй, словами не описать: вся потная, храпит. Я боком, боком – и к выходу, а она проснулась, окликнула меня.

И я вернулся.

Тем же утром я написал Сиври, что хочу жениться на Матильде.

Мне казалось, это идеальный вариант. Денег куры не клюют. Воспитанная, все задатки хорошей жены. Невинна. Прекрасна. Шестнадцати лет от роду. Будет обо мне заботиться. И каждую ночь будет ложиться со мной в постель.

Правда, год с лишним пришлось терпеть. Это была агония. Сладостная. По вечерам я спешил к ней и не мог налюбоваться. Когда венчание отложили в третий раз, я чуть не рехнулся. А когда сбылось, не мог поверить своему счастью. Целые сутки голова кружилась.

Несколько месяцев мы прожили как в раю, поверь. О войне я даже не вспоминал, на пруссаков плевать хотел. Меня поглотило совсем другое. Не передать, какое это было чудо. Узаконенный разврат. На первых порах она ужасно стеснялась, увиливала под любым предлогом, не понимала прелести, жаловалась, что ей больно. Потом мало-помалу вошла во вкус, раскрепостилась, начала проявлять… изобретательность. И вот однажды ночью, когда я уже плохо соображал, что к чему, она сама напросилась.

Молчание.

Рембо. И ты стал отцом.

Верлен. И я стал отцом.

Молчание.

Рембо. Кстати, что у вас с ней было прошлой ночью?

Верлен. Так… сейчас уже смутно помню. Как ты понимаешь, вчера вечером, когда мы с тобой расстались, я мало что соображал. Все мысли были только о том, как бы поскорее лечь с ней в постель, – по-моему, я даже тебе в этом признался.

Рембо. И не один раз.

Верлен. Я себе думал: ребенок родился неделю назад, теперь уже можно. Пообещал обходиться с ней бережно, но… ты же понимаешь… истосковался. Короче говоря, не дала.

Рембо. И все-таки: что-то ведь у вас было?

Верлен. Понятия не имею, Одному Богу известно.

Рембо. Ты опять ее ударил?

Верлен. Нет, что ты, пальцем не тронул. Утром проснулся, как тогда в Аррасе, лежа ботинками на подушке, и боком, боком – к выходу. Но она меня не окликнула.

Рембо. И ты все еще страдаешь?

(Верлен кивает. Молчание.)

Почему ты от нее не уходишь?

Верлен. Что?

Рембо. Почему бы, спрашивается, тебе ее не бросить?

Верлен. С чего это?

Рембо. Она тебя не стоит.

Верлен. В каком смысле?

Рембо. Ты ее любишь?

Верлен. Да, можно сказать, люблю.

Рембо. У вас есть хоть что-нибудь общее? Верлен. Нет.

Рембо. Она умна?

Верлен. Нет.

Рембо. Она тебя понимает?

Верлен. Нет.

Рембо. Что она способна тебе дать – только секс?

Верлен. Ну…

Рембо. Неужели никого другого не найти? Верлен. У меня…

Рембо. Ты, как я понял, не слишком привередлив?

Верлен. Пожалуй.

Рембо. Тебе подошел бы кто угодно – в разумных пределах, так?

Верлен. В разумных пределах.

Рембо. Как насчет меня?

(Молчание. Верлен хохочет.)

Ты – поэт?

Молчание. Верлен неловко улыбается.

Верлен (настороженно). Да.

Рембо. Я бы не сказал.

Верлен. Это почему?

Рембо. Ну, ты, надеюсь, не считаешь поэзией свой предсвадебный мусор?

Верлен. А что такого? Это настоящие лирические стихи, уверяю тебя.

Рембо. Но ты ведь сам признался, что у тебя на уме было одно: как уложить ее в постель.

Верлен. От этого стихи не становятся менее прекрасными.

Рембо. Неужели? Разве поэзия может врать?

Верлен. Мои стихи не врут. Я действительно ее люблю.

Рембо. Любишь?

Верлен. Конечно.

Рембо. Такого не бывает.

Верлен. Ты о чем?

Рембо. Любви нет. Есть эгоизм. Есть привязанность, основанная на личной выгоде. Есть самодовольство. А любви нет. Любовь надо придумать заново.

Верлен. Ошибаешься.

Рембо. В феврале этого года меня занесло в Париж; там царил хаос, я заночевал в какой-то казарме, и мною воспользовались четверо пьяных солдат. Я содрогался от омерзения, но, вернувшись в Шарлевиль, не раз мысленно возвращался к тому случаю и начал понимать, какой это был важный опыт. Он прояснил для меня то, что прежде виделось как в тумане. Мое воображение обрело материальность. И я решил: чтобы сделаться первым поэтом нынешнего столетия, первым поэтом со времен Расина и древних греков, мне нужно все испытать на себе. Я уже знал, каково быть отличником, гордостью школы; теперь пришло время не угождать, а шокировать. Я уже знал, что означает «причаститься Тела Христова»; теперь настало время причаститься к наркотикам. Я познал целомудрие – пришло время познать порок. Мне уже недостаточно было ощущать себя одним человеком – я решил стать всеми. Я решил стать гением. Я решил стать Иисусом. Я решил изобрести будущее.

Правда, в моих глазах такие устремления нередко выглядели смехотворными и жалкими, но это даже хорошо, это мне и требовалось: контраст, конфликт у меня в голове – то, что надо. Если другие писатели, глядя в зеркало, удовлетворяются своим отражением и переносят его на бумагу, то я хотел найти зеркало в зеркале, чтобы можно было в любой момент оглянуться и увидеть себя уходящим в бесконечность.

Впрочем, то, что я говорю, не играет никакой роли; важно лишь то, что я пишу. Помоги мне – а я помогу тебе.

Верлен. Чем же я тебе помогу?

Рембо. Тем, что уйдешь от жены. Как я понимаю, это для тебя единственная надежда. Беда не в том, что ты с нею несчастлив, – беда в том, что ты себя губишь. Чем ты собираешься заниматься в будущем – кропать вирши к семейным юбилеям? Нянчить детишек? Воспевать муниципальную службу? А может, тебе придется – тебе, Верлену! – сочинять безликие опусы? Дурацкие пьески, убогие исторические домыслы? Если ты ее бросишь и придешь ко мне, мы с тобой оба только выиграем. А взяв друг от друга все, что можно, спокойно расстанемся и пойдем дальше, каждый своим путем. При желании ты даже сможешь вернуться к жене. Я только предлагаю, а решение – за тобой.

Верлен. Ты, похоже, забываешь: у меня теперь есть сын.

Рембо. Наоборот, это очень кстати. Твоей жене не грозит одиночество. Будет заниматься сыном. Вспомни, как поступил мой отец: взял да и слинял от нас в один прекрасный день – и правильно сделал. Только надо было раньше думать.

Верлен. И на что мы будем жить?

Рембо. У тебя ведь есть какие-то деньжата?

Верлен. Ага, теперь дошло. Я тебе помогу материально, а ты мне поможешь вернуть угасающее вдохновение.

Рембо. Это не все.

Верлен. Что же еще ты готов для меня сделать?

Рембо. Что пожелаешь.

Долгое молчание.

Занавес.

СЦЕНА 4

Ресторан театра «Бобино»; 20 декабря 1871 года. За ужином собрались участники поэтического общества «Дрянные мальчишки». Из зрительного зала видны только пятеро, но они сидят так, что создают иллюзию большой компании. В одном конце (хотя можно подумать, что во главе стола) сидит видный поэт Жан Экар, осанистый, респектабельный человек, с заметной нервозностью перебирающий свои рукописи. Рядом с ним – Этьен Каржа, щеголь сорока трех лет, с аккуратной эспаньолкой; он беседует с Шарлем Кро, томным двадцатидевятилетним франтом, которого отличают мелко завитые волосы и скорбные усики. По другую руку от Кро сидит Верлен, уже в изрядном подпитии, а рядом сутулится Рембо, который не снимает потрепанного цилиндра. Когда поднимается занавес, на сцене среди общего гула голосов одновременно ведутся два диалога: между Кро и Каржа и между Верленом и Рембо.

Кро. Примерно тот же принцип, что и в фотографии. Только фотографируешь не лицо человека, а его голос. А потом, лет двадцать спустя, подобно тому как мы открываем альбом с фотографиями, просто вставляешь в палеофон соответствующий валик и слушаешь, как человек читает свои стихи или поет песню.

Каржа. И ты всерьез убежден, что это реально и такое устройство будет работать?

Кро. Вполне реально.

Каржа. За чем же дело стало?

Кро. Да так как-то. Неохота возиться, силы тратить.

Каржа. Вот ленивый черт.

Кро. Я – генератор идей.

Рембо. Давай, на фиг, сдернем отсюда.

Верлен. Ты что, он сейчас читать будет.

Рембо. Кто?

Верлен. Экар. Вот там сидит.

Рембо. Не думаю, что мне понравится его макулатура.

Верлен. Тебе не понравится. Это тихий ужас. В лучшем случае можно будет вздремнуть под шумок.

Рембо. И выпить. (Кричит за сцену.) Эй! Кто-нибудь принесет нам еще выпить?

Каржа. А как обстоят дела с цветной фотографией? Есть успехи?

Кро. На этом состояние не сделаешь.

Каржа (наклоняясь к Рембо). Фотографией интересуешься?

Рембо. Нет.

Каржа. Мне просто надо знать, как ты предпочитаешь фотографироваться.

Рембо. Никак.

Каржа. Я хочу сделать твой портрет. У тебя незаурядная внешность. Фактурная.

Рембо. Да ну?

Каржа. Верь мне. Стишки у тебя слабоваты, а фактура мне нравится.

Рембо. Чем же тебе не угодили мои стихи?

Каржа. Задатки у тебя определенно есть. Но меня не оставляет ощущение, что ты оригинальничаешь и в значительной степени стремишься… ну, не то чтобы по-детски шокировать публику, но очень близко к этому.

Рембо. Иными словами, ты был в шоке, когда читал мои стихи?

Каржа. Нет, отнюдь… ничего подобного.

Рембо. Тогда с чего ты взял, что я хочу кого-то шокировать?

Каржа. Ну… дело же не в этом.

Верлен. Вот именно.

Каржа. Меня… меня не устраивает твоя техника.

Рембо. А меня не устраивает твой галстук. Каржа. Ну, знаешь, если так…

Верлен. Он не любит обсуждать свои стихи. Каржа. Я заметил.

Кро. По-моему, ты к мальчику несправедлив. Мне нравится его поэзия. Помнишь стихотворение про девушку, которая накануне первого причастия всю ночь просидела в туалете при огоньке свечи? Это нечто! Просто блеск.

Рембо (холодно). Вот спасибо.

Звучат редкие аплодисменты; Экар встает. Кро и Каржа хлопают, Верлен и Рембо – нет. Кро, отворачиваясь от Рембо, перешептывается с Каржа. Тем временем Экар начинает свое выступление.