Текст книги "Опасный метод"

Автор книги: Кристофер Хэмптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Сабина. Мне понравилось.

Юнг. Повторите, пожалуйста. Я не расслышал.

Сабина. Мне понравилось. Это меня возбудило.

Юнг. И впоследствии тоже нравилось?

У Сабины вырывается долгий стон, и только после этого она продолжает.

Сабина. Да… да… прошло совсем немного времени, и я, услышав приказ подниматься в гостевую спальню, начинала… испытывать желание…

Юнг. А случалось ли вам намеренно провоцировать отца?

Сабина. Нет, я не… И без того это случалось достаточно часто… а потом…

(Умолкает; Юнг ее не торопит.)

…когда он избивал моих братьев… или только грозился… этого хватало… мне достаточно было лечь в постель, прикоснуться к себе там…

(Она вскрикивает; ее неудержимо подбрасывает в кресле.)

…а потом я пошла в школу, и… от любой мелочи, например если меня дразнили… я во все глаза высматривала, где кого унижали… и даже здесь… когда я однажды увидела, как медсестра заталкивает пациентку в палату… или когда вы сказали… как-то раз вы сказали… «Делайте, что вам говорят»… и у меня сразу… а еще в этом кабинете… когда вы стали вытряхивать одеяло, помните?.. Я еле добежала до горшка. На меня нахлынуло такое возбуждение…

(У нее вырывается поток неудержимых рыданий; потом она на миг замирает и продолжает ровным тоном.)

Мне надеяться не на что… я мерзкая, грязная, порочная… меня нельзя отсюда выпускать…

Юнг. Должен задать вам еще один вопрос.

(Сабина поднимает голову; на ее неподвижном лице застыло отрешенное выражение.)

Что вы представляете себе во время мастурбации? Для поддержания возбуждения?

Сабина. Боль. Оскорбления. Всяческие пытки…

Юнг. И руку отца?

Сабина. Необязательно: весь мир населен мучителями…

Юнг. А есть ли у вас… какой-нибудь особый образ, который вы храните про запас, прибегая к нему только для достижения кульминации?

Сабина. Да, как будто я… как будто мы в театре, на сцене, и он срывает с меня одежду… и лупит на виду у всех, перекинув через колено, а толпа ревет… жаждет моей крови…

Сабина понурилась. Долгое молчание. В конце концов Юнг опасливо поднимается со своего места.

Юнг. Благодарю вас.

СЦЕНА 11

Кабинет профессора Зигмунда Фрейда в его квартире по адресу: Вена-9, Бергштрассе, дом 19; в этой уютной берлоге, обставленной в поздневикторианском стиле, красуются турецкие ковры, стоит удобный письменный стол с кипами бумаг; все видимые глазу поверхности занимают семейные фотографии, многочисленные классические рисунки и гравюры, а также огромное количество предметов декора, в основном из археологических раскопок. Весь интерьер, включая стеллажи с книгами, выдержан в неброских, темных тонах.

Фрейд сидит за столом, попыхивая сигарой. Это худощавый пятидесятилетний человек среднего роста, с бородкой; на вид проницателен и энергичен; одет в старомодный сюртук – продуманно и консервативно. Перед ним расположился Юнг; его ноги не помещаются на знаменитой кушетке и неловко выступают за ее край.

4 марта 1907 года; время – едва за полночь.

Юнг. В этом сне происходит следующее: какого-то жеребца при помощи тросов вздергивают на значительную высоту; вообще говоря, лошадей там несколько, но мое внимание привлекает именно каурый жеребец. Внезапно один трос лопается, и бедняга летит вниз. Как ни странно, он не разбивается, а просто вскакивает на все четыре ноги и галопом уносится прочь, сдерживаемый только тяжелым столбом, который волочится за ним по земле. Вдруг на пути возникает верховой на жалкой лошаденке, и жеребец волей-неволей замедляет бег; а перед лошаденкой возникает тарантас, и наш скакун вынужден еще более умерить свою прыть.

Фрейд ненадолго задумывается.

Фрейд. Надо полагать, жеребец – это вы.

Юнг. Да.

Фрейд. И в какой-то степени ваши надежды рушатся, отсюда – падение.

Юнг. Или же это указывает на мои поиски собственного пути.

Фрейд. Теперь относительно столба…

Юнг. Должен признаться, в студенческие годы меня прозвали Столбом – за мой рост.

Фрейд. Хм.

Юнг. Всадник мешает мне продвигаться вперед…

Фрейд. Так-так.

Юнг. Как я подозреваю, это соотносится с первой беременностью моей жены. Мне тогда пришлось отказаться от стажировки в Америке.

Фрейд. Н-да, Америка. Вы правы: для каждого из нас это необычайно заманчивая территория.

Юнг. А возникший впереди тарантас и вовсе перекрыл мне дорогу; очевидно, он знаменует собой опасение, что две наши дочурки, а с ними и другие дети, которые появятся в нашей семье, свяжут меня по рукам и ногам.

Фрейд. Да, как отец шестерых детей, могу подтвердить, что это неизбежно, не говоря уже о финансовых проблемах.

Юнг. Нет-нет. К счастью, моя жена располагает баснословным состоянием.

Фрейду требуется несколько мгновений, чтобы переварить этот факт.

Фрейд. А-а-а. Да, это весьма удачно.

(Он хмуро прокручивает в голове все, что услышал.)

Теперь насчет столба.

Юнг. Да?

Фрейд. С моей точки зрения, целесообразно будет задуматься о том, что он символизирует пенис.

Юнг. Согласен; в таком случае логично предположить, что страх бесконечной череды беременностей накладывает некоторые ограничения на сексуальность.

Фрейд. Но сексуальные отношения как таковые, я полагаю, можно считать удовлетворительными?

Юнг. Абсолютно.

Ответ прозвучал слишком пылко; Фрейд поднимает на Юнга благожелательный взгляд. Юнг отводит глаза и с преувеличенным старанием раскуривает трубку.

Фрейд. Ваша интерпретация звучит вполне убедительно; конечно же, кому, как не вам, досконально знать этот предмет. Но должен заметить: если бы такое сновидение посетило кого-нибудь из моих пациентов, я бы сказал, что количество сдерживающих факторов, мешающих нашему бедному жеребцу, указывает на сознательное подавление сильнейшего полового влечения.

Юнг. Верно.

(Посасывает трубку.)

Да, это имеет место.

Фрейд не может сдержать едва заметную торжествующую улыбку.

Фрейд. Ваше письмо про пациентку из России стало для меня настоящим подарком. И какой поразительный успех!

Юнг. Да, заметное улучшение после снятия первоначального напряжения шло как по маслу. Мы понаблюдали ее в клинике еще пару месяцев, но в этом даже не было особой необходимости. Потом она получила от нас рекомендацию в университет, на медицинский факультет, и сейчас прекрасно учится. Живое доказательство эффективности вашего психо-анального метода.

Фрейд. Психо-ана-ли-ти-ческого.

Юнг. Разве так?

Фрейд. Да, это более логично и более благозвучно. По крайней мере на мой слух.

Юнг. Вам виднее.

Фрейд. Вы до сих пор ее наблюдаете? Вашу девушку из России?

Юнг. Да, сбор материала продолжается. К примеру, на днях она мне призналась, что в возрасте от четырех до одиннадцати лет подвергала себя весьма специфической процедуре: приседая на одной ноге, пыталась вызвать у себя дефекацию и одновременно – не допустить дефекации. К слову, она временами не опорожняет кишечник до двух недель кряду и при этом, по ее собственному заверению, испытывает ни с чем не сравнимое блаженство.

Фрейд. Занятно. В моей практике те пациенты, у которых фиксация остается на анальной стадии эротического развития, нередко сообщают весьма любопытные подробности. И вполне естественно, что им присущи сходные черты характера. Они привередливы, сверх меры чистоплотны, упрямы и чрезвычайно прижимисты в отношении денег. Надо думать, ваша русская пациентка обнаруживает те же качества.

Юнг. Представьте себе, нет; ничего похожего.

Фрейд. Ну-ну.

Он пыхает сигарой, очевидно в некотором раздражении.

Юнг. Насколько я могу судить, мазохистские аспекты ее состояния имеют более глубокие корни, нежели любая анальная фиксация, доступная нашему изучению.

Фрейд. Но первое неразрывно связано со вторым.

Юнг. Могу только сказать, что она довольно несобранна, эмоционально отзывчива – и при этом полная идеалистка.

Фрейд. Что ж, наверное, это и есть русский тип.

Юнг. Кстати, она была несказанно рада, что я отправляюсь в Вену для встречи с вами. Почитает вас как своего спасителя. Косвенного.

Фрейд, прищурившись, смотрит на Юнга.

Фрейд. Она – девственница?

Юнг. Да, безусловно. То есть почти наверняка. Нет, точно.

Его легкое замешательство не ускользнуло от Фрейда, который, посасывая сигару, вернул себе благодушное настроение.

Фрейд. Вы даже не представляете, до какой степени мне важно быть уверенным, что после меня останется хотя бы один человек, способный написать мой некролог и продолжить мое дело.

Юнг. Ну, что вы, пройдет еще год-другой – и ваши труды, ничуть не сомневаюсь, получат всеобщее признание.

Фрейд, печально улыбаясь, покачивает головой.

Фрейд. Очевидно, вы не догадываетесь, какое непримиримое и мощное сопротивление встречает наша работа. На нас ополчился весь цвет медицинской науки – оно и понятно; эта свора требует отправить Фрейда на костер, но все это – мышиная возня в сравнении с той бурей, какая грянет в обществе, когда наши идеи – в искаженном, подтасованном виде – начнут просачиваться в сознание широких масс: на нас обрушится полное неприятие, бешеная ненависть, неудержимая злоба… Вы даже представить такого не можете.

Юнг. Осмелюсь предположить, причина кроется в том, что вы настаиваете исключительно на сексуальной интерпретации клинических данных, не так ли? Если предложить более обтекаемый термин, чем, к примеру, «либидо», оппоненты поумерят свой пыл…

Фрейд. Если благодаря эвфемизмам и можно что-то выиграть, то лишь короткую передышку: как только истинный смысл наших слов станет явным, гонения возобновятся с удвоенной силой. А ведь я только лишь отыскиваю истину, и опыт это подтверждает… Вот вы, например, в своей клинической практике полагаетесь на эффекты переноса, верно?

Юнг. Естественно, это же наблюдаемый феномен, да.

Фрейд. Следовательно, если на определенной стадии либидо вашего пациента не будет направлено на вас лично, вы не сможете добиться положительных результатов, правда?

Юнг. Вообще говоря…

Фрейд. Иными словами, лечение возможно только через влюбленность, а это, согласитесь, доказывает, что все неврозы коренятся в сексуальности пациента.

Юнг. Пожалуй, но это слишком широкое обобщение…

Фрейд. Конечно, и эту мысль нельзя высказывать прилюдно в таких откровенных терминах, иначе нас просто-напросто упрячут за решетку, но это не значит, что мы должны поступаться своими главными принципами – иначе у нас не будет движения вперед. Мы нащупываем свой путь в темноте, а это всегда непросто: даже через столетие далеко не все сумеют нас понять, далеко не все примут наше учение. Колумб, если вы помните, не имел понятия, какую землю он открыл; так же и я могу утверждать лишь одно: моя нога ступила на берег – и, следовательно, эта территория существует.

Юнг. Я бы, скорее, уподобил вас Галилею, а ваших противников – гонителям, которые даже не удосужились посмотреть в его телескоп.

Фрейд. Моя заслуга в том, что я отворил дверь, а войти в нее суждено молодым – вашему поколению.

Юнг. Думаю, вы отворили для нас не одну дверь.

Фрейд. Я в вашем возрасте не совершил ничего путного, а вы, например, уже ввели в научный обиход незаменимый термин «комплекс»; по одной лишь этой причине ваше имя впишут в историю, даже если завтра вы погибнете под колесами автобуса.

Юнг. Я надеюсь остаться в истории не только благодаря отдельно взятому термину.

Фрейд. Не сомневаюсь, так оно и будет.

(Загасив сигару, со значением смотрит на Юнга.)

Конечно, есть и другое отягчающее обстоятельство, которое играет на руку нашим противникам: все мы, основоположники психоанализа, как на подбор, – евреи.

Юнг. Не понимаю, на что это влияет.

Фрейд. Какое изящное замечание в протестантском, если позволите, духе.

(Закуривает новую сигару и откидывается на спинку кресла.)

Теперь к делу: этот молодой человек, которого я хочу направить к вам в качестве пациента…

Юнг. Да-да.

Фрейд. Зовут его Отто Гросс.

Юнг. Наслышан.

Фрейд. Это блестящий молодой талант, возможно самый блестящий в нашей области, не считая, разумеется, вас. Но к сожалению, он большой сумасброд. Погряз в разврате, курит опиум, балуется кокаином.

Юнг. Кокаинисты, скорее, по вашей части…

Фрейд перебивает, причем довольно резко.

Фрейд. Да, мне понятен ход ваших мыслей; на самом деле я хочу, чтобы вы понаблюдали за ним только до конца лета, а потом я возьмусь за него сам. Уверен, общение с ним будет вам полезно, только помните предостережение, которое его отец адресовал гостям, когда Отто был еще маленьким: «К нашему Отто близко не подходи – укусит».

Юнг. Конечно, я сделаю, что в моих силах.

Фрейд. Вот спасибо: думаю, вы скоро убедитесь, что для спасения такого человека не жалко никаких усилий.

(Сверяется с настольными часами.)

Интересно, заметили вы или нет, что наша беседа длится уже тринадцать часов?

Юнг. Боже праведный!

Фрейд. Нет, Его давайте оставим в покое.

Юнг. Простите, я не знал…

Фрейд. Не извиняйтесь, любезный юноша. Это наша первая встреча, у нас множество общих интересов; и, если интуиция меня не обманывает, наше знакомство на этом не прервется.

Юнг торжественно кивает; Фрейд ему подмигивает.

Юнг. Я не приучен рассыпаться в благодарностях, а потому не уверен, что смогу выразить словами, насколько важно для меня это посещение.

Фрейд. Когда я прочел вашу книжечку, где описана деменция прекокс…

Юнг. …которую наш уважаемый директор упорно именует шизофренией…

Фрейд. Это его дело, а я хочу сказать о другом – по прочтении вашей книжки до меня отчетливо дошла одна истина: если повезет, я еще с десяток лет смогу плодотворно трудиться. После чего уступлю дорогу вам.

СЦЕНА 12

Облокотившись на перила, Юнг и Сабина стоят на палубе парома, пересекающего Цюрихское озеро. Воздух, простор. Они поеживаются от холодного ветра.

Юнг. С моей точки зрения, Фрейд поистине великий человек. Мне еще не встречались личности такого масштаба. С ним надо быть крайне осторожным.

Сабина. В каком смысле?

Юнг. Он обладает таким даром убеждения, так авторитетно излагает свои теории, что хочется тут же отказаться от собственных мыслей и последовать за ним. Я провел в Вене трое суток, и на третий день он председательствовал на традиционном еженедельном собрании. Его приверженцы не вызывают никакого пиетета: толпа богемных личностей и чудаков, которые подбирают крошки с барского стола.

Сабина. Видимо, он достиг такого уровня, когда послушание учеников стало для него важнее, чем самостоятельность их мышления.

Юнг. Не исключено. Я хотел разузнать, почему он зациклился на сексуальности, на трактовке любого симптома с позиций секса, но к нему так просто не подступиться.

Сабина. Мой случай полностью подтверждает его теорию…

Юнг. Не только ваш случай, но и многие другие, если не большинство.

(Обеспокоенно покачивает головой.)

Однако тайны вселенной, надо думать, открываются не одной отмычкой, а связкой ключей.

(Ненадолго погружается в раздумье, но решает сменить тему.)

Читал я на днях новую работу Риклина.

Сабина. Мне он нравится, дотошный исследователь.

Юнг недовольно хмурится.

Юнг. У него непомерные амбиции, он интриган. Не умеет развивать свои мысли, быстро выдыхается, начинает путаться и спекулировать. А насчет его дотошности – согласен, да.

Сабина прячет улыбку.

Сабина. И о чем его новая работа?

Юнг. Книга сказок: символические измерения мифа. Например, он рассматривает историю про лесного царя. Развивает идею – при ближайшем рассмотрении совершенно очевидную, – что в основе этого сюжета лежит боязнь секса, отличающая девственницу.

Сабина. Ах вот оно что…

Юнг. Но если девственница проявит решимость, то уродство и безобразие преобразуются в пожизненное счастье и удовлетворение.

Сабина. Я бы сказала, его интерпретация основана на вере – возможно, чересчур истовой – в искушенность и альтруизм венценосных особ.

Юнг. Совершенно верно.

Уже не в первый раз она удивляет и даже поражает его зрелостью суждений; он смотрит на нее, а она смотрит вдаль.

Сабина. Я ищу свой идеал в других мифах.

Юнг. А именно?

Сабина. Вам нравится Вагнер?

Юнг на мгновение теряется.

Юнг. Как композитор – да. Как личность – нет.

Сабина. История Зигфрида: идея о том, что из греха рождается нечто чистое и героическое, даже если это такой тяжкий грех, как инцест; идея о том, что совершенство может родиться исключительно из греха.

Юнг. Как странно.

Сабина. Что именно?

Юнг. По-моему, я вам уже говорил, что не верю в так называемые совпадения; случайности на самом деле не случайны, во всем есть определенный смысл, надо только его уловить: признаюсь, тему книги, над которой я сейчас работаю, составляют Вагнер и миф о Зигфриде.

Они на мгновение встречаются взглядом и лихорадочно соображают, как вести себя дальше.

Сабина. Это правда?

Юнг. Уверяю вас.

Сабина. Какая ваша любимая опера из этого цикла?

Юнг. «Золото Рейна».

Сабина. Да. Все сходится. Моя тоже.

Ее глаза вспыхивают радостным волнением.

Юнг. Может, сходим когда-нибудь, послушаем? Мою жену в оперу не заманишь.

Сабина. Я с радостью.

Юнг. Фрейд обещал направить ко мне нового пациента; Отто Гросса. Кажется, он блестящий психоаналитик, хотя, по некоторым признакам, сам безумен.

Сабина в нерешительности поднимает на него глаза и собирается с духом.

Сабина. Можно спросить?

Юнг. Конечно можно.

Сабина. Как вы считаете, у меня есть хоть малейший шанс стать психиатром?

Юнг поворачивается к ней и смотрит сверху вниз, изучая ее напряженное выражение лица.

Юнг. Я считаю, есть. Из университета о вас поступают прекрасные отзывы. Нам как раз нужна такая сотрудница, как вы.

Сабина. Хотите сказать, такая ненормальная?

Юнг хмурится, но быстро понимает, что это шутка, и светлеет лицом.

Юнг. Вот-вот; у нас, у нормальных врачей, слишком много внутренних барьеров.

СЦЕНА 13

Кабинет Юнга в клинике «Бургхёльцли». Отто Гросс, высокий, сухопарый, светловолосый бородач тридцати лет, с проницательными голубыми глазами, одетый в поношенный, но элегантный костюм, развалился в кресле, курит и энергично жестикулирует, роняя пепел куда попало; ведет себя живо и непринужденно в отличие от Юнга, который, восседая за письменным столом, держится скованно и натянуто, с несвойственной ему опаской.

Юнг. Значит, вы до сих пор ощущаете, что от вашего отца исходит угроза?

Гросс. Любой нормальный человек ощущает, что от моего отца исходит угроза. Потому что он – угрожающий тип. Да вы наверняка о нем слышали – светило криминалистики, создатель, можно сказать, целого научного направления; следы обуви, отпечатки пальцев, пятна крови, образцы спермы, причем все эти средства призваны служить одной-единственной цели – засадить в кутузку всех и каждого, кто ему не нравится. Даже не обязательно преступников, отнюдь; он выпустил брошюру о деградации, где черным по белому написано, что анархисты, бродяги, гомики, цыгане и прочие отщепенцы – вроде меня! – куда более опасны, чем заурядные бандюганы, а потому их следует немедленно депортировать в Юго-Западную Африку. Это я к чему говорю: если вы еще не почувствовали, что от него исходит угроза, значит, у вас с головой не все в порядке.

Юнг. А вы не допускаете, что его стремление вас госпитализировать продиктовано заботой о вашем же благополучии?

Гросс. Как по-вашему, о чем должен мечтать старикан, который уже на ладан дышит? Вероятно, он мечтает о внуках, о своих потомках, правильно? Ничего подобного. Не далее как прошлым летом я подарил ему не одного, а сразу двух маленьких Гроссов: одного – от жены, второго – от моей самой респектабельной любовницы; обоим малышам дали имя Петер, исключительно для того, чтобы дедушке было легче запомнить. Как вы думаете, услышал я хоть слово благодарности? А сейчас уже третий на подходе – правда, будущую мамочку я почти не знаю, – так старика чуть удар не хватил; теперь он спит и видит, как бы упрятать меня в дурдом. Кстати, у вас-то дети есть?

Юнг. Две дочери.

Гросс. От одной мамаши?

Юнг. Да.

Гросс. Ага.

Пауза. Юнг вертит в руках трубку.

Юнг. Если я правильно понимаю, вы не принадлежите к сторонникам единобрачия?

Гросс. У меня нервы ни к черту. Приходится как-то стресс снимать.

Юнг. И вы не считаете нужным или желательным как-то себя сдерживать – хотя бы для того, чтобы не нарушать поступательное движение цивилизации?

Гросс. Воздержание? От него один вред! Юнг. С моей точки зрения, та или иная форма подавления сексуальных инстинктов – это необходимое условие разумной организации общества.

Гросс. Стоит ли удивляться, что в больницах не хватает коек.

(Достает что-то из кармана жилета и отправляет в рот. Потом лучезарно улыбается Юнгу.)

Поможете мне сократить дозу?

Юнг. Сделаю все, что в моих силах.

Гросс. Отлично, а то у меня от этого зелья башку сносит.

(С заговорщическим видом резко подается вперед.)

Скажите честно, вы тоже, как и я, считаете, что лучший способ завоевать популярность среди пациентов – это говорить им то, что они хотят услышать?

Юнг. Разве популярность имеет для врача первостепенное значение?

Гросс. А как же – вдруг вам, к примеру, приспичит оприходовать какую-нибудь пациенточку?

(Юнг в упор смотрит на Гросса, не понимая, шутит он или нет; скорее всего, не шутит, поскольку следующая реплика звучит исключительно серьезно.)

У меня знаний – кот наплакал, но за свою недолгую жизнь я твердо усвоил одну истину: желания подавлять нельзя!

СЦЕНА 14

Ложа в Цюрихском оперном театре. Юнг и Сабина, взявшись за руки, следят за любовной сценой Зигмунда и Зиглинды, завершающей первое действие «Валькирии»; вокал достигает восторженной кульминации; его сменяет крещендо мощных аккордов. Буря аплодисментов; вспыхивает свет; Сабина резко отдергивает руку. На мгновение, еще под сильнейшим впечатлением от музыки, она поворачивается к Юнгу.

Сабина. Когда мы проходили в университете образ Зигфрида, я постоянно видела во сне, что ношу под сердцем его ребенка, и ты высказал теорию, что это типичный пример переноса, который свидетельствует о моем желании родить от тебя.

Юнг. Так и есть.

Сабина. Я наотрез отказывалась принимать твою интерпретацию и страшно злилась – моя злость достигла такого накала, что я волей-неволей уверовала в твою несомненную правоту.

(Юнг едва заметно кивает; он хочет понять, к чему она клонит.)

Я пыталась проанализировать свои ощущения.

Юнг. И к какому же выводу ты пришла?

Сабина. Ни к какому, это были просто разрозненные мысли в продолжение идеи, которую подсказала мне эта самая опера: к совершенству можно прийти исключительно через посредство того, что принято считать грехом. Если это так, то нужно учитывать энергию, возникающую из столкновения противоположностей; мало того что ты – доктор, а я – пациентка; ты, ко всему прочему, родом из Швейцарии, а я – из России, я – еврейка, ты – ариец, есть и другие, более темные контрасты.

Юнг. Более темные?

Сабина. Если я правильно понимаю, только столкновение разрушительных сил способно вызвать к жизни нечто новое.

(Пауза. Она тянется к нему и вновь берет его за руку.)

Когда родители привезли меня к тебе в клинику, я была тяжело больна; и болезнь моя была связана с сексуальностью. Можешь говорить что угодно насчет идей профессора Фрейда, но тот курс, что я изучаю в университете, неразрывно связан с сексуальностью. Естественно, я все острее чувствую нехватку сексуального опыта.

Юнг. Если следовать твоей логике, то студентам юридического факультета нужно иметь опыт ограбления банков?

Сабина. Не передергивай, это совершенно другое дело.

Они обмениваются улыбками; внезапно Сабина порывисто обнимает Юнга за шею и целует в губы. Поцелуй длится долго; наконец они отрываются друг от друга.

Юнг. Считается, что инициатива должна исходить от мужчины.

Сабина. Разве ты не допускаешь, что в каждой женщине присутствует мужское начало? А в каждом мужчине – женское? По крайней мере так должно быть, правда?

Юнг. Возможно. Наверное, ты права. Да. Определенно.

Ненадолго задумывается. Сабина некоторое время наблюдает за ним, отодвинув назад свой стул.

Сабина. Как дела у твоего нового пациента?

Юнг. Феноменально. Я уделяю ему очень много времени – боюсь, даже в ущерб другим больным.

Сабина. Что он за человек?

Юнг. В Зальцбурге говорили, что он, как никто другой, подходит под романтическое понятие гения.

Сабина. Ты с этим согласен?

Юнг. Понимаешь, это невероятно притягательный тип, абсолютно уверенный в своей правоте и при этом страдающий навязчивыми невротическими состояниями. Между прочим, довольно опасный сплав.

Сабина. Надо понимать, ты сомневаешься в своей силе внушения?

Юнг. Хуже того: я опасаюсь его силы внушения. Например, в вопросах единобрачия. Имеет ли смысл прилагать такие отчаянные усилия для подавления своих основных природных инстинктов?

Сабина бросает на него откровенно-оценивающий взгляд.

Сабина. Не знаю, а сам-то ты как считаешь?

(Они опять встречаются глазами; и опять Сабина меняет тему.)

Как ваш новый дом?

Юнг. Что?

Сабина. Ваш новый дом – как продвигается строительство?

Юнг. А-а-а, будет готов самое раннее через год. Но, по крайней мере, это за городом, на берегу озера, там тишина, хорошо думается. Жена всегда хотела создать для меня такие условия. А к тому же в квартире нам вот-вот станет тесно. Эмма опять беременна.

Сабина содрогается, не в силах замаскировать смятение. Сабина. В самом деле?

Юнг. На этот раз она уверена, что будет мальчик. Сабина. Нет.

Юнг. Что значит «нет»?

Сабина. Это я должна родить тебе сына.

СЦЕНА 15

Рабочий кабинет Юнга в клинике «Бургхёльцли». Отто Гросс через стол сверлит Юнга взглядом, в котором играют озорные чертики.

Гросс. Не понимаю, чего тянуть-то? Отвезли бы ее в укромное местечко да отрихтовали как положено. Она только этого и ждет. Как можно лишать девушку такого простого удовольствия?

Юнг. Простых удовольствий не бывает, – думаю, для вас это не секрет.

Гросс. Почему же не бывает – все бывает, если только не усложнять. В чем трагедия ребенка? Он в какой-то момент начинает понимать, что никогда не получит всего того, о чем мечтал. В чем трагедия взрослого? Он в какой-то момент начинает сознательно отказываться от того, что само плывет в руки: мой папаша называет это зрелостью, а я называю это капитуляцией.

Юнг. Капитуляция, с моей точки зрения, заключается в потакании этим импульсам.

Гросс. В таком случае капитулируйте, сколько душе угодно: не важно, как это называть, – важно не упустить своего. Мой вам совет.

Юнг. Кто кого лечит?

Гросс. Естественно, вы меня, причем весьма успешно. Я уже снизил дозу опиума до трех граммов в сутки.

Юнг. Это серьезная победа.

Гросс. Еще бы.

(С прищуром смотрит на Юнга.)

Вы всерьез хотите меня убедить, что за всю жизнь не переспали ни с одной пациенткой?

Юнг. Я бы никогда на это не пошел: человек должен избегать соблазнов переноса и контр-переноса – иначе весь процесс теряет смысл.

Гросс. Когда у пациентки происходит перенос на меня, когда у нее возникает жесткая фиксация, я объясняю, что это не более чем символ ее убогих моногамных привычек, я даю понять, что ее желание лечь со мной в постель вполне естественно, при условии что она в то же время готова лечь в постель со множеством других мужчин.

Юнг. А если она к этому не готова?

Гросс. Тогда нужно внушить ей, что она серьезно больна.

(Пауза. Юнг обеспокоенно качает головой.)

Люди так устроены. Если мы с вами не скажем им правду, кто сделает это за нас?

Юнг решает зайти с другого боку.

Юнг. Стало быть, вы согласны с Фрейдом? Вы тоже считаете, что все без исключения неврозы имеют сексуальное происхождение?

Гросс. Я вам вот что скажу: Фрейд потому так озабочен сексуальностью, что сам не может ничем похвастаться в этом вопросе. Признайтесь, вы ведь тоже так считаете, правда?

Юнг невольно улыбается.

Юнг. Не исключаю такой вероятности.

Гросс. Эта проблема терзает людские умы, даже в его возрасте.

Юнг. Быть может, вы правы.

Гросс. Я считаю, это мерило извращенной природы человечества: вокруг одного из немногих занятий, способных дать стопроцентное наслаждение, почему-то раздуваются истерики и запреты. Наша биография – это в первую очередь биография нашей сексуальности, вы согласны? Все, что мой папаша называет распущенностью, – это подлинно здоровое состояние для невротика. Кто подавляет свои желания, тот неизбежно ограничивает реализацию своего психического потенциала.

Юнг слушает его увлеченно, однако с некоторым подозрением.

Юнг. Но ведь тот, кто не подавляет своих желаний, выпускает на волю опасные и разрушительные силы.

Гросс. Вот за что я люблю Ницше, невзирая на его пошлые усики: он твердо верит, что существо высшего порядка, то есть индивидуум, стоит выше любых законов и условностей. Наша с вами работа – научить пациентов быть свободными.

Юнг. Говорят, одна из ваших пациенток покончила с собой – и не без вашей помощи.

Гросс как ни в чем не бывало выдерживает его взгляд.

Гросс. У нее была выраженная склонность к суициду. Я только подсказал ей, как не испортить всю обедню. Потом спросил, не хочет ли она, вместо того чтобы уйти на тот свет, стать моей возлюбленной. А она ответила: «Одно другому не мешает». Так что она выбрала все и сразу.

Юнг. Мы не должны желать такой участи для своих пациентов.

Гросс. Свобода есть свобода.

(Он выпрямляется и внезапно становится серьезным.)

Жизнь – такая штука: кто не в меру щепетилен, тот подвергает риску свою психику. Поэтому я так считаю: увидел оазис – поспеши напиться вдоволь.

(Кажется, он хотел продолжить, но у него из одной ноздри ручьем хлынула темная кровь. Он пытается ее остановить, потом недоуменно смотрит на перепачканные кровью кончики пальцев. Юнг, оправившись от первого шока, протягивает Гроссу белоснежный носовой платок, которым тот прежде всего вытирает стол, хотя кровь не унимается. В конце концов он отвечает на немой вопрос Юнга.)

От опиума я отказался, но вы не можете требовать, чтобы я одновременно завязал и с кокаином.

Юнг. Вы же видите, что с вами происходит, – срочно надо бросать.

Только теперь Гросс поднимает на него глаза, утирает кровь и с вызовом смотрит на Юнга.

Гросс. Черт подери, а вторая ноздря на что?

СЦЕНА 16

Скромная мансарда Сабины в доме номер семь по Шенлейнштрассе: скошенный потолок, узкая кровать. Тишина, которую нарушают только приглушенные звуки большого города: какие-то голоса, лязг трамвайных колес. Юнг стучится в дверь.

Сабина. Кто там?

Юнг. Свои.

Она открывает. На пороге стоит Юнг. Они целуются. Она поднимает к нему лицо.

Сабина. Входи.

Он делает шаг вперед. Она притворяет и запирает за ним дверь. Уменьшает свет. Всматривается в Юнга, потом бросается к нему через всю комнату и начинает срывать с него одежду.

Юнг. Я не…

Сабина. Молчи. Не надо ничего говорить.

Обвивает его руками; долгий поцелуй. Потом она отстраняется и, пока он продолжает раздеваться, тоже сбрасывает одежду.

СЦЕНА 17

Квартира Юнга, время позднее. Юнг, в халате, идет через комнату, неся стакан воды для Фрейда, который покуривает сигару, одетый, как всегда, достаточно официально. На протяжении всей сцены Сабина остается в пределах видимости у себя в мансарде.