Текст книги "Вместо свадьбы"

Автор книги: Кристина Лестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

А впрочем, так и есть. Они знакомы «миллион лет». А Эвелин – всего лишь временное увлечение Себастьяна, каких было много. Квартирантка. Да-да. А Сесиль – постоянная хозяйка этого мужчины. Наверное, про нее он сказал однажды, когда разоткровенничался, сильно перебрав вина:

– Есть одна девушка, к которой я все время почему-то возвращаюсь. От всех. Иногда мне кажется, что это любовь…

Эвелин тогда решила не придавать значения словам, сказанным в столь неадекватном виде. Как выяснилось, зря.

Все сходится. В последнее время Себастьян заметно охладел к ней, на тему свадьбы говорить избегал, а предложения Эвелин встречали у него странное неприятие. Она-то, дурочка, ломала голову, отчего это все могло произойти, и подозревала все на свете вплоть до физических недугов. А самое простое и банальное ей в голову не пришло. Впрочем, не зря говорят – любовь слепа.

– Ну, собственно, мне все ясно, – подытожила Эвелин скорее ход собственных мыслей, чем развитие диалога. – Абсолютно все.

– Эвелин, ты должна понять.

– Я и так все понимаю. – Она подошла к двери и взялась за ручку.

– Я должен был сказать тебе сам. Я собирался. Это я виноват.

– Может быть. – Эвелин вдруг почувствовала себя непоправимо взрослой. – Но теперь это не имеет значения. Я ехала к тебе для одного важного разговора. Впрочем, это теперь тоже не имеет значения.

– Мы потом можем встретиться и поговорить, если хочешь.

– Нет. – Она пожала плечами. – К чему? Мы уже поговорили. Э-э-э… тебе оставить ключи от машины?

– Я подарки не отбираю, – насупился Себастьян. – Тебе это прекрасно известно. Зачем ты так?

– Ну я тебя мало знаю, как выяснилось… Вот поэтому. Что ж, спасибо, – Эвелин открыла дверь в приемную и зачем-то обернулась.

Сесиль, румяная и довольная, сидела в кресле и сосредоточенно разглядывала маникюр. А она, Эвелин, – бледная и покинутая – вынуждена отступить.

У Сесиль сегодня будет ночь любви с Себастьяном (а потом – утро, а потом – день, вечер любви и т. д.), а у нее, Эвелин, не будет ничего. Только обида, коварный Бернар и канадский остров.

Себастьян подошел к двери.

– Эвелин, подожди. Я все-таки заеду как-нибудь.

– Если застанешь меня в городе.

– Куда ты собралась?

– В Канаду.

– Ну перестань! Не делай резких движений, прошу тебя. Все не так страшно, ничего по сути не изменилось, а ты готова…

– У меня работа.

– Успокойся, Эвелин! Какая работа?.. Какая Канада? На мое место придет другой, я просто уверен в этом! Ты – красива, ты не сможешь быть одна дольше недели.

– Не утруждай себя, Себастьян, я поняла.

– Ну что ты, в самом деле! Из чего ты делаешь трагедию? Зачем уезжать из города всего лишь потому, что рассталась с мужчиной?..

Она смотрела на него во все глаза.

– «Всего лишь»?!

– Ну… А разве не так?

Эвелин в ужасе покачала головой:

– У вас, французов, все так легко!.. Господи, как так можно жить?!! Я вас ненавижу. И ваш Довиль ненавижу. И никогда не пойму.

Был еще солнечный вечер, когда она вошла в квартиру. Бессмысленно проездив по городу несколько часов, Эвелин наконец решила перекусить. Но, зайдя в первое попавшееся кафе, поняла, что сейчас расплачется и в горло ей не полезет ни кусочка, потому что вокруг – одни лишь влюбленные пары.

И правда, вокруг – буквально за каждым столиком, буквально на каждой лавочке – она видела либо целующихся молодых людей, либо пожилую чету, томно идущую взявшись за руки, либо – просто веселых, хохочущих девушек с парнями… Все это было ужасно. Просто невыносимо.

Она пыталась было погулять на пляже, но там тоже было полно парочек, а еще холодно, и Эвелин промочила сапоги.

Апофеозом стала молодая итальянка, попросившая сфотографировать ее на набережной «с обожаемым мужем», а потом – прямо перед объективом они принялись целоваться. Эвелин с трудом сдержалась, чтобы в сердцах не зашвырнуть камеру в воду потом села на камень и расплакалась.

Как все ужасно! Ее бросили, при этом еще унизили и оскорбили! Себастьян, человек, которому она привыкла доверять, который всегда был ближе всех на свете! Не смог, не захотел… Нет, просто не любил. И это – горше всего. Все можно было бы простить, но это – простить невозможно.

– Ты чего? – услышала она вдруг голос над собой.

Эвелин вскинула глаза. Перед ней стоял паренек лет двенадцати и одной ногой придерживал скейтборд.

– Чего ревешь-то? Может, помочь?

Она вымученно улыбнулась и покачала головой:

– Спасибо. Ты мне вряд ли поможешь.

– Как знать, – деловито ответил мальчишка.

– Иди, – улыбнулась Эвелин. – Спасибо за участие.

– Ну смотри. Тогда можно, я хотя бы дам тебе совет?

– Ну-ну.

– Если что-то уже случилось, то нечего горевать, оно все равно случилось. А если что-то еще можно изменить, то лучше не плакать, а делать. Так что хватит реветь.

– Это кто же таким умным советам тебя учит?

– Папа! – уезжая, крикнул он и помахал на прощание бейсболкой.

Эвелин удивленно качнула головой и приняла мудрое решение ехать домой. Разве можно гулять по весеннему Довилю, когда у тебя такая драма в личной жизни?

Хорошо, что машина останется у нее, и на этом спасибо. Себастьян не был жадным. Да он вообще во всех отношениях хороший парень, может, и не такой интеллектуал, как Бернар, но с ним весело и комфортно. У него практически нет недостатков. Эвелин вздохнула. Нет, кроме одного: он любит Сесиль, а не ее.

Она припарковала машину и направилась в булочную, расположенную в цокольном этаже их дома. Вот сейчас она накупит пончиков и круассанов, съест их все сразу и станет толстая. Ну и пусть. Кому она теперь нужна?

Дома было все как утром. То есть уютно и спокойно. Едва Эвелин вошла в квартиру, у нее почему-то перестало болеть сердце и тревога с обидой ушли. Выгрузив на кухне многочисленную выпечку и сварив кофе, она принялась бессмысленно ходить по комнате, трогая предметы и наслаждаясь ощущением дома.

Дома у нее никогда не было. За все двадцать шесть лет жизни дом впервые появился именно здесь, в Довиле. И хотя сегодня она люто ненавидела и даже презирала французов за легкомыслие и бесстыдство, в глубине души Эвелин понимала, что именно в этой стране и в этом городе ей стало по-настоящему комфортно жить.

Никуда она не поедет. Не нужны ей никакие деньги и никакая Баффинова Земля. Она останется здесь. Здесь так хорошо, эти стены просто созданы, чтобы залечивать душевные раны. Она будет жить здесь, покупать круассаны… Растолстеет, постепенно успокоится, выйдет замуж…

Телефонный звонок, как и утром, отвлек ее от размышлений. На ходу хлебнув кофе и сунув в рот пончик в шоколаде, Эвелин нехотя пошла в комнату. Наверное, опять Бернар.

Утром он был еще и недоволен, что она уезжает с работы, так и не начав рабочий день. После такого-то разговора!

Номер на экране светился незнакомый. Эвелин с облегчением вздохнула: слава богу, не Бернар!

– Алло?

– Эвелин? Э-э-э… Эвелин Лорейн?

– Да. – У нее почему-то все оборвалось внутри. – А с кем я разговариваю?

– Это мадам Роше, хозяйка вашей квартиры.

– Ах, мадам! Простите, я не узнала вас!

Эвелин выдохнула. Странно, почему так заколотилось сердце? Наверное, чудовищное напряжение сегодняшнего дня дает о себе знать. Ну теперь-то можно успокоиться: мадам Роше – сама доброта и деликатность, Эвелин любила поболтать с ней о жизни, словно с лучшей подругой.

– Ну ты и не обязана узнавать меня. Как дела?

– Да все… все в порядке вроде бы. С квартирой, по крайней мере.

– А что, с тобой не в порядке? – Мадам Роше тихонько рассмеялась. – Что случилось, Эвелин?

– Да нет, ничего. Просто… Немного подводит личная жизнь.

– О, тогда не волнуйся, это сейчас поветрие такое. Все мои подруги, что помоложе, тоже жалуются на проблемы в личной жизни.

– Разве?

– Конечно.

– А мне так не показалось. Сегодня видела, как город утопает в весне и влюбленных парочках. Это так ужасно! – вырвалось у Эвелин. – То есть…

Мадам Роше снова рассмеялась:

– Ну, конечно, это ужасно, когда ты сама на фоне всего этого благополучия одинока, не так ли?

– Вы все понимаете.

– Ах, я все это пережила по несколько десятков раз в жизни, милая Эвелин. Нечего тут бояться. Страшно, когда ты теряешь не поклонника, а саму себя.

Это было в духе мадам: за светской беседой ненавязчиво учить жизни. Но Эвелин всей душой принимала такую расстановку ролей, иногда ей казалось, что в лице мадам Роше она нашла ту, кого у нее никогда не было, – заботливую мать.

– Мадам Роше, а может, вы хотите заехать ко мне? А то мне так одиноко…

– Ну, может, и хочу. Но вряд ли смогу. Впрочем… может быть, я заеду завтра.

– Завтра? – Снова какой-то странный холодок пробежал между лопатками. – А что случилось?

– Да, собственно, ничего, просто… Эвелин, а ты не собираешься отправиться в путешествие?

– В путешествие?

– Так я обычно в молодости залечивала раны от своих неудачных романов. И до сих пор уверена, что это самый действенный способ.

– О. Я как раз сейчас могу уехать, но не в путешествие, просто… на три месяца. А ключи я могу отдать, я могу…

– Эвелин, три месяца – это мало.

– В смысле?

– Дорогая моя девочка, случилось непредвиденное: мне нужна квартира. И довольно срочно… Эвелин, ничего не говори, я знаю, как ты привязана к ней, и помню, что мы договаривались о постепенном выкупе, но…

– Но как же так?.. – только и смогла вымолвить шокированная Эвелин и почувствовала, как слезы подступают к горлу. – Куда же я пойду?

– Что, совсем некуда?

– Нет. Да я и не хочу. Вы же знаете.

– Милая моя, мне нужна квартира где-то на полгода, может, месяцев на пять. А потом я ее снова для тебя освобожу.

– Да вы что?! На полгода!

– Ну не плачь. Приезжает э-э-э… мой сын, он хочет уладить кое-какие дела. Это может занять довольно долгое время, но, надеюсь, все закончится хорошо и как можно быстрее.

– Мадам Роше… И что, никак нельзя ничего?..

– Нет, милая, ничего. Деньги за апрель я тебе верну.

– Но он же уже начался. – Эвелин совсем растерялась. – Ну то есть… В общем, это не важно. Мне они не нужны. То есть нужны…

– Ах, перестань! Не обижайся, Эвелин, эта квартира – твоя, можешь успокоиться. Если, конечно, ты за полгода не полюбишь какую-нибудь другую и не выйдешь за нее замуж. – Мадам Роше захохотала, видимо, ей понравилась собственная шутка.

– Я никогда не выйду замуж, – с горечью заключила Эвелин.

– Ну перестань! Ну право слово! Завтра я к тебе заеду, мы еще раз все обговорим, хорошо? А теперь успокойся, не пей больше кофе, ложись спать.

– Хорошо, – сипло прошептала Эвелин.

– И перестань плакать. Ничего страшного не произошло… Ну? До завтра?

– До завтра.

Положив трубку, Эвелин с полчаса смотрела неподвижным взором в стену. Белый орнамент на обоях. Черная резная кровать. Фиолетовый пол. Еще сегодня утром все это ее восхищало и вселяло уверенность в будущем и какой-то безудержный весенний оптимизм.

Теперь цвета вдруг показались тоскливыми, холодными и мертвыми. Может оттого, что за окном начали сгущаться сумерки?

Кофе остыл. Пончик казался омерзительным, а шоколад – пластилиновым. Эвелин с тоской посмотрела в окно и в каком-то странном мазохистском порыве набрала номер Бернара:

– Алло, ты не спишь?

– Ну как можно, моя прекрасная принцесса?! Я ждал, когда ты позвонишь и объяснишь, почему прогуляла рабочий день.

– Бернар, я согласна ехать в Канаду. И как можно скорее.

– Что это вдруг?

– Какая тебе разница?! Отправляй меня, пока я не передумала! – закричала она. Напряжение вот-вот готово было прорваться наружу слезами.

– Эвелин, что с тобой? – В голосе Бернара звучала искренняя тревога. – Почему ты плачешь?

– От восторга, черт побери! – она бросила трубку.

3

Огни аэропорта исчезли в туманно-желтой дали. Эвелин выпрямилась в кресле и глубоко вздохнула.

Она летит в Канаду. Как такое может быть? Нет, это все сон. Когда события в жизни слишком часто сменяли друг друга, ей всегда казалось, что это происходит не с ней, а с кем-то еще.

Она с трудом и ужасом вспомнила последнюю неделю. События слились в сплошную многоцветную линию, озаренную несколькими вспышками: где-то ярче, где-то тусклее… Это напоминало новогоднюю гирлянду, состоящую из чьих-то слов, ее собственных действий, из новых лиц, из любимых улиц и незнакомых кабинетов, из содержимого ее чемодана, множества бессмысленных звонков, изощренных комплиментов Бернара, бесконечных переговоров с журналистами… В общем, это был настоящий ад.

Но самое тяжелое в этом аду было расставание с квартирой. Мадам Роше приехала в воскресенье утром и тактично объяснила, что это временная мера и что в освобождении площади нет ничего страшного. А потом так же тактично отобрала ключи и ничего не сказала о приблизительном сроке возвращения сюда Эвелин, хотя накануне обещала «подробно все обсудить». Эвелин уже ничему не удивлялась. Она только так и не смогла решить, что из двух событий разрушило и деморализовало ее сильнее: расставание с Себастьяном или расставание с квартирой?

Она на время перевезла вещи к Рене – своей довильской подруге, с которой познакомилась и подружилась на работе. Рене сама снимала жилье и отлично знала, что чувствуешь, если тебя неожиданно выставили на улицу, пусть даже и весной, когда жизнь полна оптимизма.

А в один из вечеров, разговаривая с Рене и в который раз мысленно пролистывая события минувших дней, Эвелин заметила одну странную цикличность: год назад она, когда уезжала из Нью-Йорка, тоже рассталась со своим женихом. И с командировкой получилось похоже: уезжая во Францию, она думала, что это ненадолго, максимум на полгода. А оказалось…

Кстати, и тогда, и сейчас это случилось перед днем рождения. Всегда перед днем рождения в ее жизни происходят какие-то чудовищные перемены. Хотя почему чудовищные? И чем, в сущности, какая-то Баффинова Земля хуже Довиля?..

В общем, неизвестно, на какой срок затянулась бы весенняя депрессия Эвелин, если бы не подготовка к поездке, которая одновременно пугала и успокаивала ее. Пугала потому, что Эвелин была всей душой и телом предана цивилизации, обожала ее блага и ни за что на свете не хотела «романтики дикой природы», к которой призывал ее Бернар. А успокаивала потому, что в связи со сборами грустить стало попросту некогда.

Все вышло очень неожиданно. Бернар после вечернего разговора по телефону не задал ей ни одного вопроса, но в понедельник утром объявил, что нужно немного помочь ему.

Эвелин согласилась скорее не из чувства уважения к шефу, а чтобы не сойти с ума от тоски и обиды, и принялась исполнять его мелкие поручения. К вечеру она обнаружила, что фактически сама занимается оформлением документов. Причем не только собственных, но еще Бернара. Но, к ее великому изумлению, пока она этим занималась, тоска и обида куда-то ушли, уступив место приятной усталости. Эвелин мысленно поблагодарила Бернара и поехала домой к Рене.

Во вторник повторилось то же самое, только в еще более скоростном режиме. В среду она уже покупала билеты и созванивалась с коллегами, утрясая вопросы размещения в номерах базы. В четверг обсуждала с журналистами, которые летели с ними, планы сотрудничества и список тем для сайта. В пятницу утром она уже забыла, что ее выселили, что Себастьян женится – ее волновал метеопрогноз для северо-запада Канады, денежные поступления на пластиковую карту и устройство комнат в номерах, где предстояло жить.

В общем, судьба распорядилась так, что сначала Эвелин почти и не заметила его. Хотя, видит бог, таких, как Шарль, трудно проглядеть в толпе пусть даже симпатичных журналистов.

Уже потом, много-много времени спустя, когда жизнь непоправимо и счастливо изменилась, когда все события, начавшиеся в этот безумный апрель, ушли в прошлое, Эвелин часто задавала себе вопрос: как такое вообще могло произойти? На нее кто-то наслал колдовство или она была в шорах? Но ни тогда, ни потом Эвелин не находила ответа…

Шарль Вальмонт был сотрудником одного из всемирно известных журналов о путешествиях. Он представлял собой тип французов, которых можно фотографировать разве что не спящими (а может быть, даже и лучше) и при этом ни один из снимков не окажется испорченным.

Черные волосы, голубые глаза, смуглая кожа, губы… ах, губы описать просто невозможно, включая чертовщинку, которая притаилась в улыбке! Он говорил немного протяжно, мягким низким голосом, от которого по спине пробегали мурашки. Он двигался так, словно хотел сказать: вот я пришел, я – ваше солнце, принимайте меня, любите меня! И это было настолько искренне, настолько заразительно, что никому не приходило в голову назвать его самовлюбленным глупцом.

Может быть, внутри у него спрятан магнит? – иногда думала Эвелин, пытаясь разгадать секрет его притяжения. Мужчины его уважали, женщины – обожали. Окружающие тянулись к нему, как цветы тянутся к солнцу, как люди тянутся ко всему, что доставляет радость и излучает тепло.

Он был красив «вдоль и поперек», как сказала потом Рене. Он мог бы носить лохмотья и не бриться несколько дней, и все равно женщины вешались бы ему на шею гроздьями, лохмотья стали бы хитом сезона, а небритые щеки прославили бы местную моду.

Он был совершенен. И снаружи, и внутри. И, кажется, он был неравнодушен к Эвелин.

Их места в самолете оказались рядом. Едва устроившись в кресле, Эвелин начала нервничать, как будто выиграла приз, и теперь боялась, что не найдет ему достойного применения.

Она садилась и так и сяк, напускала на себя суровость, пыталась уткнуться носом в журнал, но тщетно: волнение не проходило.

Шарль сидел рядом и молчал. Просто молчал, а вокруг уже начинало нарастать напряженное внимание к его персоне. Одна из женщин даже попыталась уговорить стюардессу посадить ее рядом с ними, «чтобы лучше было видно».

– Что видно? – озадаченно спросила стюардесса.

Эвелин так и подмывало ответить:

– А вот его!

Но она конечно же промолчала, еще и обругала себя мысленно, спросив: «А ты что, лучше? Ты точно так же вертелась бы, чтобы рассмотреть его! Просто у этой дамочки больше храбрости!»

Но казалось, что самого Шарля мало трогало повышенное женское внимание. Либо ему действительно все равно и он уже устал от поклонниц, либо это была изощренная уловка, чтобы набить себе цену.

Однако светское молчание затянулось, и это переходило всякие допустимые границы. Нужно было что-то делать, и именно сейчас, потому что Эвелин и Шарль были друг другу представлены и, сев в самолет, поздоровались как старые знакомые. А это значит, что после приветствия полагалось поддерживать диалог. Ну хотя бы о погоде. Эвелин уже тридцать минут напряженно сжимала ладони на коленях и не могла найти достаточно веского основания, чтобы открыть рот.

Казалось, Шарль тоже искал повод для разговора. Или это только казалось? Она готова была досконально, посекундно анализировать мотивы его поведения. Посмотрел в левую сторону: что он этим хотел сказать? Посмотрел в правую: наверное, ищет повода пройтись по ней взглядом. Оглянулся через плечо: ему понравилась стюардесса?

В конце концов, Эвелин решила, что все это бред. Рассуждая таким образом, ей самой можно приписать массу всяких лишних целей. Вот, например, она закинула ногу на ногу, поправила длинный локон на плече, скрестила руки на груди… А все зачем? А все затем, чтобы…

– Эвелин… Вас, кажется, зовут Эвелин?..

Она вздрогнула: до того неожиданным и в то же время желанным был этот вопрос. Шарль смотрел на нее с любопытством. Кажется, не только с журналистским.

– Да.

– Скажите, зачем вы летите на Баффинову Землю?

– Э-э-э… я… работаю… я эколог. Но в этой организации я работаю…

– Да я знаю. – Он улыбнулся, и Эвелин чуть не сползла с кресла на пол от того, как мягко и заманчиво проступили ямочки на его щеках.

Вообще ямочки на мужских щеках – это особая статья. На женских они смотрятся просто соблазнительно и все. А на мужских – завораживают и иногда лишают дара речи. Ямочки бывают разные, и не всякому мужчине они идут. Но если уж имеются – маленькие, неглубокие, как у Шарля, то придают обладателю несравнимое очарование! Вот если бы она, Эвелин, была мужчиной и у нее были бы ямочки…

– Эвелин, вы задумались о чем-то очень приятном, я уверен. Извините, что приходится вас отвлекать.

– Ой. Простите. А что вы сказали?

– Я сказал, что знаю ваши обязанности. Мы – коллеги. Нам в основном придется работать вместе, и… И не совру, если скажу, что меня радует такая компания.

Эвелин растаяла во второй раз. И тут же буквально лопатками почувствовала испепеляющие взоры всех женщин, сидящих вокруг.

– Но вот вопрос, – продолжал Шарль как ни в чем не бывало, – зачем вам-то все это надо?

– Это вы как журналист интересуетесь?

– Нет, – он улыбнулся так, что ямочки проступили глубже. – Как мужчина. Вы бы могли спокойно сидеть в Довиле, днем – заниматься сайтом, вечером – гулять по цветущему городу… Я бы мог составить вам компанию… А вместо этого мы оба летим из весны в зиму.

Эвелин сердито сдвинула брови. Жаль, что Бернар сидит в наушниках и закрыв глаза. Жаль! Ему полезно было бы послушать, что говорят другие о ее визите на этот самый канадский остров!

– Ну вот видите, так или иначе мы составим друг другу компанию. Правда, я согласна, что в парках Довиля это было бы во сто крат приятнее, чем на севере Канады. Зато вот мсье Ренуа считает, что…

– Я считаю, что тебе полезно освежиться! – ворчливо раздалось с соседнего ряда.

Эвелин подпрыгнула: он все слышал! А наушники были только для виду. Наверное, еще и подглядывает из-под прикрытых век!

– Бернар, тебя не учили, что подслушивать стыдно, а заявлять об этом – тем более нетактично? – сказала она.

– Почему-то не учили, – отозвался он и только после этого открыл глаза. – Уф. Странно на меня действуют самолеты. Сколько себя помню, всегда хочется закрыть глаза, заткнуть уши.

– А под сиденье залезть не хочется? – зло рассмеялась Эвелин. – Может, ты просто боишься летать?

– Нет. Я боюсь смотреть на лица других, кто боится летать.

– О.

– Что? – засмеялся он. – Не ожидала?

– Бернар, за год работы с тобой я привыкла всего ожидать, как на войне. – Эвелин отвернулась к окну. Этот вездесущий нахал конечно же почуял соперника и теперь будет из кожи вон лезть, чтобы доказать Шарлю, что у него и Эвелин не просто отношения «шеф – подчиненный».

– И все-таки самое неожиданное я всегда оставляю про запас. Так что не расслабляйся, дорогая.

Эвелин немного подумала. Пытаться доказать обратное будет смешно: тогда Шарль и правда подумает, что между ней и Бернаром более нежные отношения и она зачем-то пытается их скрыть. Эвелин улыбнулась:

– Не сомневаюсь в твоем коварстве, дорогой. Но и я всегда держу в рукаве пару-тройку крапленых тузов. Или пистолетов.

Шарль вертел головой, переводя веселый взгляд с Эвелин на Бернара и обратно, и, судя по выражению лица, получал огромное удовольствие от их диалога.

– Коллеги, я смотрю, вы просто обожаете друг друга!

– Особенно на лоне дикой природы, – добавил Бернар, многозначительно подняв указательный палец. – Это очень освежает голову. И чувства.

– Но тут главное не перегнуть палку. Если очень часто освежать голову и чувства, холодным ветром может снести крышу, – заметил Шарль. – По крайней мере у одного – точно.

Эвелин опустила глаза и торжествующе улыбнулась в высокий воротник свитера: Шарль оказался гораздо умнее, чем она ожидала!

– Я надеюсь, погода там будет безветренная, – пробормотал Бернар, снова закрывая глаза и на этот раз действительно включив наушники.

Эвелин, улыбаясь, повернулась к окну:

– Спасибо, Шарль.

– За что?

– За то, что отправили в нокаут моего зануду-начальника.

– А мне кажется, вы с ним ладите. Он хороший малый, просто…

– Просто зануда.

– Просто хочет вам доказать, что без его участия земной шар вертелся бы намного медленнее.

– А при чем здесь я? Почему именно мне?

– Должно быть, вы его «целевая аудитория».

Шаль улыбался. Он – умница! – подумала Эвелин с тоской и обожанием. Нет, она, конечно, тоже красива, и вместе они могли бы стать чудесной парой… Но разве это возможно, когда на этого мужчину охотится несколько десятков особей женского пола?

– Однако мы с вами отвлеклись и не разобрались в двух вопросах, – продолжил он весело.

– Каких же?

– Зачем вы согласились на эту экспедицию и… и… – Шарль явно не знал, что сказать еще.

– И?

– И куда мы с вами пойдем сегодня вечером изображать прогулки под цветущими каштанами Довиля.

Эвелин задохнулась: вот так просто! Не успели еще толком познакомиться – а он уже назначает свидание. Как ловко! Ну конечно, вряд ли он привык, что ему отказывают…

– А если будет ночь?

– О. Ночь – это особый разговор. – Он с глубокой иронией смотрел на нее.

– Да я не об этом! – испугалась Эвелин и густо покраснела. – Я про то, что самолет прилетает ночью. Потом нас повезут на базу. Потом…

– Ну хорошо, значит, мы будем изображать прогулки по ночному Довилю. Или утреннему?

Она пристыженно улыбнулась:

– Я не настолько хорошо знаю местные климатические условия, чтобы с точностью сказать, что и где мы будем изображать.

– А зачем изображать? Я люблю все подлинное: прогулки, поцелуи, вечера и ночи…

Глаза Шарля подернулись поволокой, и в эту секунду Эвелин поняла, что пропала окончательно.

Она не ошиблась: на базу их привезли лишь на рассвете. Эвелин вышла из машины, подняла голову вверх и осталась стоять как вкопанная.

Края облаков над темно-синей землей в считаные секунды осветились перламутровым карамельным светом. И небо прямо на глазах стало преображаться из серого – в непередаваемо голубое. А дальше, на самом изломе горизонта, в разные стороны расходились золотистые лучи солнца.

Эвелин почувствовала сильнейший восторг и упоение. Издав то ли вздох, то ли всхлип, она набрала полную грудь воздуха и замерла, глядя на солнце.

Чуть поодаль стоял и внимательно наблюдал за ней Бернар. Он не смел мешать ее восторгу: помнил, что испытал сам, когда впервые увидел это.

Остальные тоже молчали, отдавая должное этому торжественному моменту, словно его обязательно полагалось пережить в назначенный отрезок времени, как регистрацию в аэропорту, как дань неписаному местному ритуалу.

Когда солнце полноценно осветило все вокруг, Эвелин увидела, что неровная линия горизонта, которую она приняла в темноте за осколки скалы или большой город вдалеке – не что иное, как верхушки островерхих елей на ближайшем холме. Вообще, тут все было в деревьях: всюду – изумрудная яркая зелень, словно летом. И тем более неуместным казался снег, лежащий под ногами.

– Весной всегда так, – услышала она у себя за спиной голос Бернара. – Снег, холод, а деревья уже чувствуют приближение тепла, и хвоя становится ярче.

– Господи… Как же здорово!!! – только и смогла прошептать Эвелин, не отрывая глаз от неба и гор.

– Ну вот. А ты отказывалась.

Он невыносим!

– Бернар, не надо, опять ты…

Но Бернар уже поспешно шел за водителем автобуса, а вместо него как по мановению волшебной палочки за спиной Эвелин вырос Шарль. Эвелин увидела его и снова подумала, что этот мужчина – самый красивый на свете. А его усталый взгляд сейчас казался каким-то домашним. Здорово было бы сейчас вот так запросто пойти с ним вместе спать. Именно спать после тяжелой дороги. А потом…

– Ну как вам здешние виды? Лучше наших довильских? – Он многозначительно улыбался.

Видимо, не только Бернару нравился ее искренний восторг. Она почувствовала себя маленькой девочкой, которую опекают два старших брата. Только один из них – всего лишь брат, а другой… а другой все-таки – мужчина.

– Вы тоже бывали здесь раньше? – спросила она.

– Тоже – это как?

– Ну… как Бернар.

– Нет. – Шарль рассмеялся. – Как Бернар не бывал. Всего один раз, но это впечатлило меня довольно сильно. Примерно как вы сейчас, я стоял и не знал, плакать мне или смеяться… Как будто сердце выпрыгивает из груди, правда?

– Да… Точно.

– …и хочется лететь за ним в сторону солнца, ловить ветер и обгонять облака…

Шарль шагнул к ней, обнял за плечи, как будто делал это сотни раз, и повернул в другую сторону:

– А вон там еще лучше, правда?

Эвелин распахнула глаза и несколько минут стояла не шевелясь. Чуть в сторону и вниз открывался вид на восхитительное горное озеро. Оно светилось зимними, морозными красками, но по берегам то тут, то здесь проступали проталины.

А над озером стояло несколько длинных приземистых с одинаковыми верандами и балкончиками зданий, напоминающих дачи. Чуть поодаль виднелись еще постройки, маленькие, деревянные, унизанные спутниковыми антеннами. А еще в стороне стоял большой трехэтажный дом, похожий на частный пансионат или дом отдыха.

– Вот здесь мы будем жить, – с гордостью сказал Шарль, словно сам все это построил. – У вас какой номер? В большом корпусе или вот в этих?

– Не знаю. – В этот момент для Эвелин было не важно, какой у нее номер и в каком корпусе. Главное, что она никогда в жизни не видела такой красоты, такой яркости и таких огромных пространств!

Сознание Эвелин не могло целиком охватить эту картину: мозг не привык обрабатывать информацию, связанную с такими большими расстояниями.

Вот, например, сколько до той горы? Сто километров? Или день пути? И как вообще тут… Как это понять: до той горы, кажется, рукой подать, а если посмотреть вниз и прикинуть длину дороги, потом подъем, потом изгиб… А каждый камушек – как на ладони, словно на фотографии, сделанной высокоточной камерой, можно увеличить изображение, приблизить ракурс…

– Эвелин, вам надо отдохнуть.

Она помотала головой, словно хотела сказать: не мешай!

– Слушайте, Шарль, я вот думаю… Как это все далеко! А кажется – близко.

– Да. Оптический эффект.

– Ух! – Она озадаченно почесала макушку и стянула шапку, не замечая, что Шарль откровенно любуется ее профилем. – Слушайте, как тут птицы не сходят с ума, когда ежедневно видят все это великолепие у себя под крылом?!

– Я смотрю, здешняя природа заворожила вас окончательно? – Он старательно расправлял волосы на ее плече, словно ему нравилось играть с ними.

– Что?..

– У вас, наверное, впечатлительная душа?

При чем тут душа? – подумала Эвелин, наблюдая, как солнце поднимается все выше и макушка сосны возле озера из темно-синей превращается в яркую безудержно-зеленую, словно после искусной обработки «Фотошопом». Господи, о чем она думает?! Какой «Фотошоп»?!

– Да. Шарль, мы – дикие люди…

– Это вы о чем?

– …безнадежно испорченные цивилизацией! – Она не слушала его и говорила скорее сама с собой. Взгляд ее блуждал по окрестностям, на лице застыла растерянная, беспомощная улыбка.

– Эвелин… Эвелин…

Она молчала. Она была сражена наповал. И она была готова публично признать свою неправоту перед Бернаром.

Все-таки он тысячу раз прав, вытащив ее сюда! Конечно, в нежной теплой Франции сейчас тоже хорошо, но это не идет ни в какое сравнение с пронзительной красотой и силой здешних красок! Обаяние северной природы, грубоватое, первобытное, но глубокое и подлинное – настолько потрясло ее, что Эвелин растерялась, а глаза щипало то ли от холода, то ли от подступивших слез.