Текст книги "Плащ душегуба"
Автор книги: Крис Эллиот
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
– А на самом деле, если я правильно помню, мои друзья в тот вечер вроде как потерялись…
Мы подошли к входу в «Футуристический Роуз-центр Земли и Космоса», и госпожа Флаттер сделала знак охраннику, чтобы тот пропустил нас. Внутри было нечто потрясающее – словно бы мы оказались в фильме про Джеймса Бонда. Гаргантюанский белый шар, изображающий Землю, был заключен в гигантский стеклянный куб, что, с одной стороны, позволяло посетителям обойти всю сферу, а с другой – давало публике возможность наблюдать за происходящим снаружи, с Восемьдесят первой улицы. Конструкция напоминала огромный инопланетный космический корабль, готовый вот-вот взлететь. Хоть я и не фанат прогресса и предпочел бы, чтобы город оставался таким же, как в Век Невинности, я вынужден признать, что новый планетарий – серьезный шаг вперед по сравнению с прежним, который мог похвастаться лишь темными кирпичными стенами, карликовым зеленым куполом и механическими чернокожими слугами.
– Удачного вам путешествия, господин Эллиот, то есть… наслаждайтесь новым опытом, который, образно говоря, можно назвать своего рода путешествием.
– Ужасно мило с вашей стороны.
– Да что вы, это мне очень приятно. Только запомните: если вас начнет тошнить – сдерживайтесь изо всех сил и глотайте. Наш персонал неодобрительно относится к блюющим посетителям, да и вы вряд ли захотите прибыть в пункт назначения эдаким… пахучим. А там, в пункте назначения, к подобным вещам относятся еще строже.
– Без проблем, буду блевать в рукав. Но что вы имеете в виду под пунктом назначения?
– Это я так… иносказательно. Лезьте-ка лучше в машину, шалун.
С этими словами дамочка втолкнула меня в кабину, захлопнула дверь, и я остался один в темном круглом помещении.
Я обнаружил громадное супермягкое кресло – не иначе как для очень важных гостей, смекнул я, – и только принялся разворачивать «мушкетерский» батончик, как меня спугнул сердитый окрик госпожи Флаттер из громкоговорителя:
– Здесь нельзя пить и есть! А также:
Никаких фотовспышек!
Никаких разговоров!
Никакого засыпания!
И никакого рукоблудия, господин Эллиот!
«Ладно, по крайней мере она наконец-то начинает правильно меня называть», – подумал я.
Внезапно купол над моей головой ожил миллиардами рассыпанных по галактике звезд, и я оказался один на один со всей Вселенной. В динамиках загромыхало крутое «техно»; перекрывая музыку, зазвучал мужской голос:
– Привет, que pasa? [54]54
Que pasa? – Как дела? (исп.) (Прим. пepeв.)
[Закрыть]Я Гаррисон Форд. Когда я выезжаю на свое ранчо в Вайоминг, я люблю посидеть вечерком на крылечке, глядя на безбрежный космос, который нас окружает и заставляет нас чувствовать собственное ничтожество. И я при этом размышляю о налогах на недвижимость, которые просто съедают меня заживо. То есть я, конечно, богат, но никто не может быть богат НАСТОЛЬКО! Таким образом, не надеясь на изменение нашего налогового законодательства, я намереваюсь слегка подзаработать в качестве вашего экскурсовода на этом или других представлениях, которые устраиваются в планетарии. Не думайте, однако, что это мне по душе. Тем не менее сегодня чудесный вечер, не правда ли? Давным-давно, и очень даже давно, в одной галактике не так уж далеко отсюда намечались удивительные события… [55]55
Пародийный парафраз первой строки титров к «Звездным войнам»: «Давным-давно в далекой-далекой галактике…» (Прим. ред.)
[Закрыть]
Купол взорвался мерцающим белым светом, затем, путем примитивного эффекта пузырьков в шампанском, земля пришла в фокус.
– Ну, зашибись! – сказал я, что на моем тайном языке означало «полная фигня».
– Большой взрыв! – продолжал Форд. – А теперь узрите – Земля! В данном контексте «узреть» всего лишь глагол, и любые ассоциации с последующим и, скажем, Библией, стоит рассматривать как чистое совпадение, поскольку – давайте признаем – то, что описано в Ветхом Завете, не слишком убеждает. Но чтобы оценить возможность жизни на других планетах, мы должны сначала понять, как зарождалась жизнь здесь, на Земле…
Я собрался с силами, предчувствуя, что шоу будет весьма и весьма занудным.
Гаррисон продолжал:
– В самом начале мир непрерывно содрогался от катастрофических взрывов. Нашу планету то и дело бомбардировали гигантские метеориты; ее окутывала вонючая пелена серных окислов, что делало Землю похожей на протухший лимбургский сыр. Пройдут еще миллиарды лет, пока на планете не появятся зачатки жизни и первые крохотные организмы, названные долбочертеняшками, не поползут из распаренных болот. И совершенно никоим образом это не могло случиться за семь дней, как утверждается в вашей ненаглядной Библии. Но давайте хорошенько рассмотрим те незапамятные времена…
Я откинулся в кресле, мои веки начали тяжелеть, и тут музыка в стиле «техно» сменилась начальными аккордами «Вольной птицы». [56]56
«Вольная птица»– хитовая песня американской рок-группы «Линирд Скинирд». (Прим. ред.)
[Закрыть]Я сел поудобнее, наслаждаясь мелодией. Гаррисон умолк, а на потолке замелькали странные картины, перемежавшиеся беспорядочно выскакивающими надписями. Неужели мне это снилось? И какое, черт возьми, все это имеет отношение к инопланетянам?
Мать.
Страна.
Отец.
Придурок.
Каждое слово отделялось чередой тревожных образов: война, ураган, землетрясение, встреча актерского состава телесериала «Даллас» на двадцатилетие показа первой серии – все эти картины вспыхивали и гасли вокруг меня и над моей головой. Вспышки были такими короткими, что я едва успевал понять, что я вижу.
Музыка звучала все громче и громче, картинки мелькали быстрее и быстрее.
«Если я исчезну завтра, будешь помнить ли меня?» [57]57
Первые строки песни «Вольная птица» группы «Линирд Скинирд». (Прим ред.)
[Закрыть]
– Что это за чертово космическое шоу, от которого крыша едет? Какая-то выпендрежная фигня в духе Джина Роденберри? – заорал я, ни к кому не обращаясь, поскольку никого, кроме меня, там и не было.
Тут я почувствовал тошноту и принялся усиленно глотать, понимая, что все равно не смогу долго удерживать на месте содержимое желудка. Я поджал руку в рукаве, чтобы получилось нечто вроде мешка.
Картинки теперь представляли собой мозаику из цветных и черно-белых фотографий, создававших раздражающий стробоскопический эффект; калейдоскоп быстро сменяющихся десятилетии кружил меня и проносился по куполу над моей головой.
Из глубин моего организма донеслось глухое урчание. Я подумал, что у меня несварение желудка, но внезапно ощутил мощный газовый выброс – слишком мощный, чтобы он исходил от меня. Гравитация прижала меня к креслу. Впечатление было такое, словно сам планетарий отделился от своего основания и завис в воздухе, подобно летающей тарелке. Он подпрыгивал и раскачивался из стороны в сторону, а затем начал поворачиваться. Сперва планетарий вращался медленно, но, постепенно набирая скорость, он стал вращаться все быстрее, быстрее, быстрее… он вертелся, крутился… крутовертелся, вертокружился… – и в неуправляемом вихре рождался бурный водоворот красочных пятен, искаженных образов и потусторонних звуков и языков. Этот водоворот засасывал меня в самую сердцевину кружащегося хаоса. Мое лицо деформировалось как резиновая маска: щеки обвисли под влиянием мощной гравитации, а младенческие завитушки – все, чем я мог похвастаться в смысле прически, – намагнитившись, встали дыбом.
– Боже мой, меня сейчас порвет на части! – завопил я. Но это было все же гораздо круче лазерного шоу!
Я больше не мог сдерживаться и блеванул в галактику. Вселенная сделала оборот, и мне в морду шмякнулось то, что мгновение назад было послано в пространство.
Я услышал чей-то смех, обернулся и увидел, что рядом со мной стоит Джон Ф. Кеннеди.
– Вот что я называю болтанкой! – сказал он.
Кеннеди оказался далеко не так остроумен, как мне представлялось.
– Ох, срань небесная! Уноси ноги! – добавил он, взвизгнул и помчался через весь планетарий. По пятам за ним гнался Ли Харви Освальд, изображавший Граучо Маркса.
– Назови пароль, – сказал Освальд, – тогда прилетит утка и наградит каждого из вас сексуальной Мэрилин Монро.
– Мне кажется, это уже выходит за пределы хорошего вкуса, а, Крис? – сказала Мэрилин Монро, возникшая рядом со мной в чем мать родила; она запивала пригоршню пилюль бокалом шампанского, а Бобби Кеннеди при этом обрабатывал ее с тыла.
– Единственное, чего нам приходится опасаться, так это самой Мэрилин! – прокомментировал Франклин Рузвельт, прокатившись по куполу. – Э-эгей! – добавил он.
– Что происходит? – заорал я.
Прямо на меня маршировала бригада «Пекарят Пиллсбери» в касках времен Второй мировой войны. Я вскрикнул и спрятался под сиденье.
Казалось, время перестало существовать, и все же я чувствовал, что мое путешествие длится уже много часов. Я съежился под креслом, боясь открыть глаза. Мне срочно требовалось отлить, и я надеялся, что мы вскоре остановимся на какой-нибудь автозаправке.
– Не бойся, все в порядке, никто тебя не обидит.
Я открыл глаза и увидел перед собой гигантский рожок ванильного мороженого. Судя по ярко-красной помаде и длинным светлым волосам, я предположил, что он все-таки женского пола. Он – или она? – одним словом, это недоразумение глядело на меня, сладострастно хлопая пышными ресницами.
Я снова закричал.
– Ну-ну, успокойся, милый, – сказала порция мороженого, успокаивая меня. – Ты почти дома. Только запомни, этим заведением руководит мой супруг, поэтому будь умницей, не серди его и ничего не говори о его обсыпке. Он очень раним, но, если захочет, может стать настоящей скотиной. Я думаю, у него не хватает ванильных шариков, если ты, конечно, понимаешь, на что я намекаю.
Она поцеловала меня, подмигнула и исчезла из виду.
«Мне конец! – подумал я. – Мне подмешали какой-то дряни в молочный коктейль "Карнейшн"».
Я учащенно дышал, с меня лил пот. Мое ошалевшее сознание было готово к любому абсурду. Чувствуя, что вот-вот отключусь, а то и вовсе отдам концы, я вдруг услышал натужное бельканто моцартовской Симфонии № 35 ре мажор, и это убедило меня, что можно пожить подольше. Понятия не имею, откуда я знал, что это именно Моцарт, Симфония № 35 ре мажор, – просто знал и все.
На потолке тем временем стремительно появлялись и пропадали старые фотографии – или даже дагерротипы. Что они изображали? Картинки слишком быстро исчезали. Я нахмурился, прищурился, и оставшиеся клочки моего сознания опознали в мелькающих изображениях фотогравюры старого Нью-Йорка: «Утюг», «Свиной жир и сухари Набиско», «Великий Компостный Холм» мадемуазель Стюарт, а также гигантское изваяние Натана Бедфорда Форреста, высоко несущего свой прославленный горящий крест. Все это показалось мне очень знакомым, а потом среди картинок возникли еще и слова:
ТЫ
…Малбери-Бенд, Бандитское Логовище, полусъеденные пирожки и сбитые с толку морские львы, Беззубая Старушка Салли Дженкинс, неприметный кирпичный особняк…
ЭТО
…волнующая симфония Моцарта перешла в крещендо… госпожа О'Лири в разных ракурсах с точки зрения убийцы… темный переулок, крошки Франни Роз Мелочевка и Эмма Мэй Щепотка… руки убийцы – или это были мои собственные руки? – украшающие переулок гирляндами из потрохов…
ОН!
Мои органы чувств были задавлены оглушительной музыкой и потоком видений: громадная туша Китихи, поднятая к потолку номера «Однажды в парке», шествие Ряженых, Босс Твид, Рузвельт, Спенсер, красавица Лиза Смит…
Круглая комната начала падать: вниз – вниз – вниз…
ТЫ И ЕСТЬ
вниз – вниз – вниз…
Теперь по потолку неслись черные цилиндры, холщовые сумки, яблоки, Винсент Прайс, Кристофер Ли, Питер Кашинг, Оливер Рид, кадры из всех фильмов про Джека Крушителя, когда-либо снятых… Как только музыка подошла к своему грозному финалу, планетарий содрогнулся с оглушительным грохотом, и меня чуть не выбросило из кресла.
– Ой! – воскликнул я.
Вокруг – ни звука, ни шороха. Порядок и спокойствие воцарились в мире.
Я увидел, как под куполом среди звезд проступило последнее слово…
КРУШИТЕЛЬ!
Я разинул рот. «Ты – это Крушитель!» Каким-то образом, несмотря на всю бессмысленность, я уже знал, что по меньшей мере имею какое-то отношение к названному чудовищу. Я вытащил дагерротип с надписью «Главный подозреваемый» и уставился на бородатую рожу своего, надо полагать, дальнего родича. Портрет, над которым я размышлял с тех самых пор, как он выпал из дневника Спенсера. Физиономия, о которой я так хотел рассказать моему другу Венделлу. И она что – выходит, моя?
– Не хотелось бы вас торопить, достопочтенный сэр. Но мы закрываемся.
Я вытаращил глаза. Мой взгляд устремился к свету, падавшему из открытой двери. Затем я прищурился, вглядываясь в силуэт, попросивший меня освободить помещение.
Поднявшись, я на непослушных ногах поплелся к двери; голова моя нещадно кружилась, словно в ней запустили безостановочно бегущую карусель.
– Ваши плащ и шляпа, сэр, – сказал человек в бордовой униформе посыльного и шапочке-«таблетке».
Насколько мне помнилось, когда я сюда пришел, на мне не было ни плаща, ни тем более цилиндра. Я опустил глаза, дабы убедиться, что по-прежнему одет в футболку с надписью «Позднее шоу с Дэвидом Леттерманом» и непромокающий плащ из «Юнги».
– Ваша трость, сэр. – Посыльный протянул мне палку с серебряным набалдашником. – И ваш портплед.
– Это все мне? Вы в своем уме?
– Что вас так возмущает, уважаемый господин? Вы же сами оставили у меня вещи, когда пришли сюда.
Он помог мне надеть поверх дождевика плащ, пришедшийся впору – тютелька в тютельку.
– Я надеюсь, вы сочли наше небесное фотопредставление достаточно поучительным? Что до меня, то я полагаю наиболее похвальными эпизоды, связанные с Вифлеемской звездой и говорящие о том, насколько значима наша благословенная Библия, особенно в сии беспокойные времена.
Человек в униформе энергично обмахнул мои плечи колючей щеткой и нахлобучил цилиндр прямо поверх бейсболки.
– Вы разве не согласны, сэр?
– А? Гм, ну да, конечно. А теперь… э-э… как мне отсюда выбраться?
– Вверх по лестнице прямо, а потом направо – выйдете как раз на Восемьдесят первую. Подогнать таратайку?
– Подогнать – кого? А, нет, девочки меня не интересуют.
Я одарил его одной из самых своих обворожительных улыбок, но в ответ он поглядел на меня с опаской и, пропуская меня в дверь, отступил подальше.
Толкнув тяжелую створку чугунных ворот, я вышел на улицу. Мне как-то не пришло в голову удивиться, что фасад планетария оказался не стеклянным, а из потемневшего от времени кирпича и железа, что вместо гигантской белой сферы был всего лишь небольшой зеленый купол и что невзрачная вывеска приглашала посетителей не в Роуз-центр, а в «Небесную консерваторию Нью-Хейден».
Первое, что я заметил, был дождь. Он лил как из ведра. Отрицательные ионы порхали в воздухе, и мои органы чувств слегка взбодрились под ветерком, теребившим листья в парке на другой стороне улицы.
Нещадно поливаемый дождем, я стоял на углу Восемьдесят первой и Западной улицы Центрального парка и пытался решить, взять ли мне такси до моей «Дакоты» или пойти домой пешком. Впрочем, решение возникло само собой, поскольку ни одного такси поблизости я не обнаружил. В дождливую погоду они всегда устраивают себе каникулы – этот феномен, помню, подметил еще мой добрый друг Венделл; при этом он подмигнул и улыбнулся своей всезнающей улыбкой, – но, по правде говоря, на Западной вообще не было никаких машин. «Наверное, сегодня вечером снимают очередную серию "Закона и порядка"», – подумал я.
Все еще на нетвердых ногах я двинулся в южную сторону, но вдруг заметил некую странность, смутившую меня. И это было не скопление экипажей возле Музея естественной истории – они вечно толпились там в ожидании туристов. И не пешие прохожие в исторических костюмах, стремившиеся найти ближайшее укрытие от дождям – вероятно, в «Таверне на лужайке» проходила какая-то костюмированная вечеринка. И не тот странный факт, что мне не удавалось различить привычное многоцветье окружающего мира, – весь город, казалось, был затянут желтовато-коричневой пеленой, словно омыт раствором сепии, и напоминал оживший дагерротип. Возможно, мощное космическое шоу все еще играло шутки с моими гляделками. Нет, друзья, не эти вещи показались мне диковинными.
Что меня действительно сильно обеспокоило, так это тот факт, что я мог беспрепятственно видеть пространство до самой «Дакоты». На всем протяжении не оказалось ни единого здания. Куда они все делись? Где жилой дом, закрывавший мне вид на музей, дом, в котором пышногрудая девица раздевалась перед окошком ванной? К моему изумлению, городской квартал впереди попросту отсутствовал, – и только грязный промокший пустырь пролегал между музеем и моими апартаментами.
Я обмяк. Могло ли произойти невероятное? Неужели террористы сбросили «грязную бомбу», отправившую нас в прошлое? Мои колени подкосились и попытались ускользнуть от меня, но я удержался, схватившись за фонарь.
– Вам помочь?
Я попытался сфокусировать взгляд на субъекте неопределенной анатомии в полицейском плаще под черным зонтом.
– Сэр, я еще раз спрашиваю: помощь нужна?
– А где вечеринка? – спросил я подвыпившим голосом.
– Что, простите?
– Костюмированная вечеринка! – Я старался убедить себя, что разговариваю с гулякой, вырядившимся как «Пенсильванские копы», [59]59
«Пенсильванские копы» («Keystone cops») –серия немых комедийных фильмов, снятых в 1912–1917 гг. Keystone State («Штат Краеугольного камня»! – шутливое название штата Пенсильвания. (Прим ред.)
[Закрыть]но в глубине души начал осознавать истинное положение вещей.
– Что тут у нас, О'Халлоран? – спросил второй полицейский, подошедший в дождевой пелене.
– Да так, сержант, пьянь какая-то. Небось, перебрал огненной воды. Фу, да он еще и обтрухался весь, вот уж точно.
– Ну-ка давай его в «воронок» и отправляй в «Могилу». Дадим богатенькому мерзавцу достойно проспаться.
– Ес-с-сть-сэр!
– Секунду, – сказал сержант. – Давай глянем, что у него в мешке.
Полицейские ухватились за мою сумку.
– Эй, полегче, – сказал я.
– Умолкни. – Не обращая внимания на мой рюкзак, сержант пошарил в сумке и вытащил джутовый мешок с надписью «Яблоки Макинтоша», покрытый пятнами засохшей крови.
– Святой Диббук в униформе! Что это у нас тут? – воскликнул сержант. – Проверь-ка его документы.
Патрульный О'Халлоран извлек бумажник из кармана моего длинного черного плаща.
– Зовут Крис Эллиот. Проживает в особняке, номер 240 по Девятнадцатой Восточной.
– Эй, неправда! Я живу в «Дакоте». – Я ощупал карманы в поисках удостоверения личности, но оно как в воду кануло. Наверняка чертов бродяга его у меня помылил.
– Сержант, до того как детектив Бирнс арестовал Спенсера, вроде бы к нам заходила какая-то домовладелица и сообщила, что Крушитель снимает у нее квартиру. Не по этому ли адресу?
– Раз спрашиваешь, значит, так оно и есть.
– А что вы об этом скажете, сэр? – О'Халлоран протянул сержанту дагерротип с надписью «Главный подозреваемый».
Оба полицейских медленно повернулись ко мне.
– Но поймите, этого не может быть! Я нездешний. Я из 2005 года!
– Да чтоб тебя! В то время как наш доблестный начальник сидит по уши в дерьме в «Могиле», у нас тут нарисовывается настоящий Крушитель – прямо сам к нам в распростертые объятья пришел, ни больше ни меньше. Знаешь, О'Халлоран, я никогда не питал симпатии к нашему начальничку, и по мне, так пусть и сидел бы он в своем собственном или еще чьем-либо дерьме до скончания века, но сейчас небесам было угодно передать этого, бедолагу в мои руки. Не понял? Он – мой счастливый билет на золотую шпалу. Только представь, что появится в бульварных газетах: Бирнс арестовал не того, а вот я обнаружил настоящего Крушителя! Я теперь наверняка получу повышение, невзирая на то, сколько пью и как издеваюсь над закованными в наручники злоумышленниками, неспособными сказать и двух слов на настоящем английском.
– Да, ребята, вам крупно подфартило, – съязвил я.
– Надевай на него браслеты, доставим в девятнадцатый.
– Фигушки, – сказал я, вытащил свой перцовый баллончик и прыснул в обоих копов. Они вскрикнули и зажмурились, а я что было мочи бросился наутек.
– Боже мой, меня сейчас порвет на части! – завопил я. Но это было все же гораздо круче лазерного шоу!
Глава 12
В которой сосланный в прошлое ваш покорный слуга встречается с молодым, но уже подающим надежды Ларри Кингом
Подгоняемый полицейскими свистками я бежал, бежал, бежал… Возможно, разумнее было бы вернуться в музей. Однако если бы я тогда знал то, что знаю сейчас, когда пишу эти строки, выкроив несколько драгоценных минут, в шуме и сутолоке подвальной забегаловки, которую мне теперь приходится называть своим домом, я бы понял, что это бессмысленно. Так или иначе, в панике я инстинктивно помчался к «Дакоте».
Все это время в моей голове отчетливо звучало (причем не обычным «клик-клик-клик», а определенно старинным «кланкети-кланкети-кланк»): «Неужто меня действительно забросило во времени назад? Неужели планетарий был некой машиной времени? Подставила ли госпожа Флаттер меня как Джека Крушителя? Или я и впрямь – это он?»
Продвигаться вперед становилось все труднее, поскольку с каждой перебежкой мои «Валлаби» с супинаторами все глубже погружались в смешанную с навозом грязь. Никакие предварительные исследования не могли подготовить меня к запаху, царившему в этом городе. Он был ужасен. Воздух был настолько нечист, что казался коричневым. Мне пришло в голову, что те желтоватые отпечатки, которые мы называем дагерротипами, на самом деле – грубые и примитивные цветные фотографии. (Может быть, именно поэтому ту эпоху называют «Золоченым веком»?) Вдалеке я заприметил непонятный объект. По мере приближения он быстро увеличивался, и я сообразил, что это тележка с большим зонтиком, которую катил продавец хот-догов.
Подняв воротник, я с опаской подошел к нему. Мне нужно было выяснить, обоснованны ли мои опасения или я просто спятил.
– Извините, какой сейчас год? – прокричал я сквозь бушующий ливень.
– Прошу вас, сударь, повторите, ибо ревущая буря не позволила мне достойно внимать вашим словам, – ответил он точно так же, как в наши дни ответил бы любой торговец хот-догами в Нью-Йорке. Стало быть, это мне ничего не дало.
– Я говорю, год! – снова заорал я. – Какой сейчас год?
– Как же, милостью Господа нашего тысяча восемьсот восемьдесят второй, это точно. Добро пожаловать в Америку, мой друг. Вы, похоже, так долго пробыли на корабле, что потеряли счет годам, да? Немножко не в себе, так ведь? Бедный, бедный иммигрант…
– О-о-о, это правда… – простонал я.
– Что именно, сударь?
– Я переместился в прошлое.
Этот вывод был и удивительным, и путающим. Как такое могло случиться? Может быть, у меня просто галлюцинации? Некоторые ученые утверждают, что время – всего лишь одно из состояний нашего сознания. Неужели я так долго корпел над этой книгой, ежедневно переносясь в прошлое на каждой странице, что мое сознание сбилось с привычного курса? Кстати, блестящая идея для романа, правда? Одним словом, голова моя шла кругом. И вдобавок я проголодался.
– Э-э-э… Дайте-ка мне одну такую, только с горчицей и капустой, пожалуйста.
– Извините, друг мой, только никакой горчицы у нас нет. А мысль, кстати, отличная! Надо будет надоумить старину Хеллмана.
Торговец протянул мне рожок, наполненный густым майонезом и украшенный горкой дымящейся тушеной капусты.
– С вас два грошика.
На самом деле я предпочел бы сосиску, но, должен признать, меня разобрало любопытство: что же это за майонезное помешательство, о котором я так много читал? Я пожал плечами.
«Какого черта, я ведь всего лишь переместился назад во времени», – подумал я и вытащил свою карточку «Клуба гурманов».
– Вам что, не поменяли валюту на острове Эллис? – спросил продавец.
«Ну конечно! Он же наверняка понятия не имеет о кредитках!»
– Что это? Понты или и впрямь денежка?
Тут я заметил «воронок» на Западной улице Центрального парка. На козлах сидели патрульный О'Халлоран и сержант, яростно нахлестывавшие лошадей.
– Вот что я вам скажу, – заявил торговец, – пусть это будет моим угощением. Господь милостив к вам, мой друг. И помните, мы все когда-то были иммигрантами, но на вашем месте я постарался бы избавиться от акцента. Арриведерчи!
Я поблагодарил торговца за любезность и спросил, как его зовут, чтобы иметь возможность позже послать ему какой-нибудь подарок.
– Ларри Кинг, – ответил он.
Я пытался лизать рожок на бегу, но – увы! – мне удалось сделать лишь один хороший глоток, прежде чем дождь начисто смыл майонез. Однако могу с полной ответственностью сказать: это был глоток настоящего масляного нектара.
Хотя мой организм сотрясался от адреналина, я не мог остаться равнодушным к новой для меня обстановке и с интересом озирался по сторонам. В конце концов я попал именно в тот период истории Нью-Йорка, который более всего увлекал меня. Величественная архитектура, изысканные манеры, незамысловатая жизнь, безразличие к согражданам, мор, свирепствующая коррупция, вопиющий расизм и безудержное насилие – все то, что наши бабушки и дедушки называли «добрыми старыми временами». И все то, что занимало мое воображение в свободное от работы время, когда я сиживал в нарядах своей бывшей жены и пытался представить, каково было бы пройтись по Нью-Йорку девятнадцатого века. Все это теперь превратилось в будоражащую действительность, которая норовила со мной разделаться. К счастью, я был специалистом по той эпохе.
Например, на бегу я заметил вигвамы, которыми пестрел окружающий ландшафт. Ничего удивительного: эта территория хоть и разрасталась, чтобы затем превратиться в фешенебельный Верхний Вестсайд, но в 1882-м ее все еще населяли немногочисленные индейцы дакота. (Отсюда и название дома, в котором я жил. Готов поспорить, вы об этом и не догадывались, правда?)
Индейцы влачили жалкое существование, мастеря сувениры для туристов: цилиндры из кукурузных облаток с надписью «Я просто обожаю Н-Й», табакерки из кукурузных же кочерыжек с надписью «Я люблю Н-Й», статуэтки Натана Бедфорда Форреста, сделанные из высушенного кукурузного теста, и, разумеется, кондомы из свиного пузыря, украшенные тисненым изображением неизменной зубастой улыбки мэра, под которой размещался знаменитый трюизм Тедди: «В этой стране нет места неамериканским американцам».
– Да чтоб им тут всем повылазило! – запричитал я, утопив в навозной жиже ботинок – замечательный ботинок с особо толстым резиновым каблуком. Я ужасно расстроился, однако нельзя было терять ни минуты.
«Дакоту» спроектировал Генри Джей Харденберг. Он же спроектировал «Дакоту», «Плаза», Университетский клуб, а еще – принципиально новый ресторан «Цыпленок жареный Попая», который должен был появиться на Таймс-сквер. Назвать этот десятиэтажный шедевр великолепным было все равно что назвать римский акведук просто «водопроводом». В центральный двор вела гигантская арка, которая была и остается украшением этого здания, выполненного в готическом стиле. Харденберг украсил свое детище невероятным количеством ниш, альковов, впадинок, углублений, закоулков и прочих укромных уголков. Несметные эркеры гостеприимно позволяли обозревать лучшие виды Центрального парка, и в 1882 году, если выйти на один из верхних балконов и посмотреть на север, можно было увидеть впавшую в величественный столбняк дикую скотину, которая свободно паслась на лужайках, что станут впоследствии Гринвичем, штат Коннектикут.
Дождь немного приутих, когда я свернул на Семьдесят вторую улицу и воровато нырнул в какую-то впадинку (или нишу, уж не помню что). Осторожно выглянув оттуда, я увидел целый легион небольших конных экипажей, из которых выходили нарядные дамы и господа. Стоявшие на обочине лакеи в ливреях проверяли пригласительные билеты у прибывающих гостей. Я решил пробраться в «Дакоту», смешавшись с толпой. Поправив цилиндр, я поплотнее запахнул плащ и, пытаясь не хромать (ботинок-то я потерял), вошел в парадную.
– Постойте-ка, приятель. Чем мы можем вам помочь? – Два здоровенных швейцара преградили мне путь.
– Да я просто иду к себе, господа, – сблефовал я.
– Ив какую же квартиру, сэр?
– Восемь «с», если это вас так интересует. Вы что, новенькие?
– Ах, восемь «с»! Стало быть, вы направляетесь на званый обед к мадам Огюст Бельмонт, не так ли?
– А? Ну, разумеется. Званый обед у мадам Огюст Бельмонт, восемь «с». Куда же еще? Вы что, туго соображаете?
– Прошу прощения, сэр. Могу я посмотреть ваше приглашение?
– Приглашение?
– Да, пригласительный билет.
– Видите ли, при мне его нет. Он у моей жены. Возможно, вы о ней слышали, некая… э-э… госпожа Рандолф… Пэ… Мокро… долбер. Третья… Лимитед. А она уже поднялась наверх. Поэтому, если вы позволите…
– Стало быть, вы – господин Мокродолбер?
– Да, лорд Мокродолбер, так будет точнее.
Швейцары переглянулись, а затем ехидно уставились на мою необутую конечность.
– Отлично, лорд Мокродолбер, а теперь разворачивайтесь и валите откуда пришли.
Они подхватили меня под руки и вытряхнули из парадной.
– Подождите, вы не поняли. Я действительно тут живу. Только не сейчас… Я буду здесь жить в 2005 году… Я просто зашел взглянуть, покрасили уже мою гостиную или еще нет.
Стражи от души расхохотались, и я понуро захромал прочь по Семьдесят второй.
«Не пустить меня в собственный дом! Какая подлость!»
Эта квартира давным-давно принадлежала нашей семье, однако в своем генеалогическом древе я не мог припомнить никакой мадам Бельмонт.
Возле черного хода мальчишки в белых фартуках выгружали из повозки ящики с шампанским и уносили их к грузовому лифту. Я услышал полицейские свистки, громыхание «воронка» по брусчатке и понял, что выбора нет. Собравшись с духом, я поднапрягся, схватил один из ящиков и решительно потащил в подвал.
В грузовом лифте я поставил свой ящик поверх других и, пока никто не видел, сам затаился в глубине кабины. Дверь мягко закрылась, и я почувствовал, как лифт пошел вверх.
– Поживее, Мэри, – послышался мужской голос. – Они требуют еще «Блан-де-блан».
Дверь кабины открылась, и приземистая пожилая тетка в платье горничной принялась вытаскивать ящики.
– Да знаю, знаю. Не суетись, – сказала она. – Они этой шипучкой весь вечер накачиваются, могут и перерывчик сделать.
Дерзкая тетка с пронзительным голосом выглядела раза в два старше меня. Она была не слишком привлекательна – ее даже можно было бы назвать отталкивающей, вроде некоторых персонажей Феллини, и все же в ней было что-то почти… человеческое. Во всяком случае, похоже, воспитывали ее все-таки люди. Вытащив последний ящик, тетка увидела меня, съежившегося в углу кабины.
– Эге, а это еще кто? Какого хрена тебе тут надо?
– Сударыня, я актер, – прошептал я. – Я тут жил… то есть живу… то есть буду жить… Послушайте, я крупно влип. Полиция считает, что я кое-что сделал, но я в этом – клянусь! – не виновен. Мне нужно спрятаться. Хоть ненадолго, чтобы я мог обдумать, как мне быть. Пожалуйста, помогите мне.
Тетка оценивающе посмотрела на меня. Уперши руки в боки, она разглядывала меня с ног до головы, взвешивая все «за» и «против» укрывательства беглеца. Ей самой в этом не было никакого проку, во всяком случае, так мне тогда казалось. Но я чувствовал, что она понимает обуявшую меня панику и мою беспомощность. А может, она просто была старой, сексуально озабоченной горничной образца 1882 года.
