Текст книги "Дикое правосудие"

Автор книги: Крэйг Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Тургенев отвернулся, но его спокойная уверенность теперь казалась хорошо отрепетированной ролью. Может ли он подкупить их?.. Мысль об этом вызвала у него улыбку. Нет, нужно тянуть время до тех пор, пока Лок не выкашляет своих легких. Даже Бакунин, ожидавший развязки за пеленой быстро возвращавшейся метели, был слишком алчным человеком, чтобы решиться на поступок, который мог причинить вред его покровителю.

Оставался только Лок...

...и тот очевидный факт, что Воронцов и его люди подчинились решению американца. Они превратились в обычных наблюдателей.

Да... и все сильнее им овладевало тревожное предчувствие, что они могут опоздать. Они могут замешкаться, и Лок убьет его раньше, чем у них наконец проснется инстинкт самосохранения...

Бакунин окинул взглядом окружавший его человеческий мусор – техников и диспетчеров, взвод солдат. Окна диспетчерской башни ослепли от напора метели. Его адъютант, стоявший рядом с ним, высокий молодой красавец, только что предложил штурмовать самолет. «Спецподразделение? – задумчиво отозвался Бакунин. – Нет, мы сами можем справиться с ситуацией». Капитан согласился с его решением, возможно, даже не подумав о собственном небольшом доходе от взяток и выполнения приказов Тургенева, связанных с устранением нежелательных лиц.

Но сам Бакунин не зря задумался. Спецподразделения будут находиться под внешним командованием. Придется вводить в курс дела совершенно других людей. Американец, Тургенев, следователи из городской милиции – все это нужно будет как-то объяснять. Нет, привлекать специальную антитеррористическую бригаду слишком опасно.

А его собственные олухи не смогут справиться с такой задачей. Кишка тонка...

Хотя – и эта мысль возвращалась к нему, как назойливая оса в жаркий летний полдень, – никто не должен выйти из самолета живым, за единственным исключением в лице Тургенева.

Решение должно быть окончательным. Воронцов – тупой, ленивый, тянущий лямку и вдруг проявивший почти религиозное рвение... И особенно американец, кем бы он ни был, пытавшийся изобразить из себя высшего судию... Инцидент следовало стереть со взлетной полосы, убрать из реальности так же, как Паньшина, закончившего свои дни в придорожной канаве с двумя пулями в черепе. Безопасность прежде всего.

– Какова оценка видимости? – спросил он своего адъютанта.

– От двадцати до двадцати пяти метров, товарищ полковник.

Грузинский акцент. Бакунин недолюбливал грузин, но этот парень был дельным и расторопным.

– Очень хорошо. Оцепите самолет по сорокаметровому периметру. Каждый, кто попытается войти или выйти, должен быть остановлен, – он сурово взглянул на молодого человека. – Ты понимаешь меня, Иосиф? Они должны быть нейтрализованы. Наша цель – закрытый инцидент, разумеется, при соблюдении безопасности Тургенева.

– Вы не попытаетесь пойти на переговоры?

Метель ярилась за окнами, окутывая восьмиугольную башню, словно дым разбушевавшегося пожара.

Бакунин покачал головой.

– Тургенев сам принимает решения, Иосиф. Я не собираюсь подвергать его опасности... – он пожал плечами. – Правила диктует Тургенев. Если он сочтет, что ему угрожает реальная опасность, он начнет переговоры.

– А пилоты? – капитан напоминал смущенного, но любопытного мальчишку. – Он... э-э... ну, он убил их? Собственноручно?

– Совершенно верно, Иосиф, – Бакунин рассмеялся. – Решение, достойное восхищения, не так ли? Они не имеют представления, с каким человеком они вздумали тягаться. Ни малейшего представления!

– Должны ли мы... вы позвонить ему еще раз?

– Через десять минут, – ответил Бакунин после секундного раздумья. – Если он попал в затруднительное положение и ему придется просить о помощи, он позвонит нам. Но я уверен, что он не позволит им захватить контроль над ситуацией, – полковнику не понравилось благоговение, прозвучавшее в его собственном голосе. – Метель заблокирует аэропорт минимум на ближайшие двенадцать часов. А теперь приступайте к окружению самолета. Крысы могут попытаться бежать с корабля.

Капитан отдал честь и ушел. Бакунин направился к ослепшим окнам, глядя на несущийся снег. Вся башня вздрагивала от напора ветра.

«Убить пилотов... Да, великолепная безжалостность».

Что он собирается сделать? Подкупить их? Сидеть и ждать? Надеяться, что его спасут?

Или предложить им другую жертву, скандал меньших масштабов?

Подозрения Бакунина постепенно усиливались, проникая в сознание, как сигналы боли от разбуженного воспаленного нерва...

* * *

Это началось с помаргивания, с усилий удержать маленький салон в фокусе. Движения его зрачков стали более быстрыми и беспорядочными. Еще недавно физическая боль рождала ощущение необыкновенной приподнятости, ясности мыслей и чувств. А может быть, он наконец понял, что умирает. Сейчас салон то становился четким, то снова размазывался, то возникал вокруг, то пропадал за серой пеленой, похожей на плотный туман.

Женщина, Марфа, была ненужной и бесполезной сиделкой. Теперь она казалась скорее напоминанием о близящемся конце, чем надеждой на выздоровление. Memento mori.[8]8
  Помни о смерти (лат.).


[Закрыть]

Явные сомнения Воронцова были другим сигналом, тревожившим Лока. Майор был так спокоен, так отрешен еще несколько минут назад! Он должен находиться вовне и над ними, контролировать их действия...

Лок кашлянул. Струйка крови выплеснулась на его колено, но он не обратил на это внимания, отчаянно пытаясь дышать ровно. Воздух с чавкающим всхлипом вползал в легкие. Женщина подложила под его спину подушки, взятые из шкафчика. Она завернула его в одеяла, потому что ему становилось все холоднее. Ему будет трудно говорить, но он должен – сначала с Воронцовым и только потом с Тургеневым.

Лок слабо махнул пистолетом, заставив Тургенева вздрогнуть. На его губах снова заиграла легкая улыбка. Он выпроваживал Тургенева из салона мелкими, судорожными движениями руки с пистолетом.

Воронцов кивнул, и Дмитрий вывел Тургенева в задний салон. Ученые, сидевшие там, уже не имели значения – Лок понимал это со всей очевидностью. Милиционерам для их целей документов будет вполне достаточно. Но документов недостаточно для выживания этих людей, которые помогли ему, предоставили возможность убить Тургенева... и которые, если он не избавится от них в ближайшие несколько минут, помешают ему добиться последней цели.

Воронцов опустился в ближайшее кресло и подался вперед. Марфа поднесла к губам Лока стакан с теплой водой. Он смог отпить только глоток – так саднило горло.

Он должен заставить их понять... Но Лок боялся растерять остатки сил и сознания в процессе объяснения. Он моргнул. Они должны слушать очень внимательно, подчиниться беспрекословно...

– Уходите, – прошептал он и указал на папки, лежавшие в одном из кресел. – Все, что вам нужно... там.

Усилие вызвало приступ кашля, однако его значительно сильнее раздражало тяжелое дыхание женщины и страдальческое выражение ее лица. Он бы оттолкнул ее, если бы мог это сделать.

Воронцов покачал головой. Лок яростно кивнул.

– Уходите все... возьмите автомобиль... – дыхание мешало ему. Долгие хлюпающие вдохи и выдохи были подобны приливу, в котором он тонул с головой.

Воронцов снова покачал головой.

– Если мы уйдем, то только вместе с вами. Операция...

Лок отвернулся.

– Нет... смысла...

– Тогда нам придется забрать Тургенева, выторговать себе свободу!

– Нет, – картина снова стала ослепительно четкой. Дмитрий стоял за его креслом, женщина склонилась сбоку, Воронцов имел мрачный и торжественный вид, как и подобает присутствующему у смертного ложа. Теперь боль была больше похожа на свет, чем на жар. Лок видел ситуацию с детальной головокружительной ясностью: таков был первый и единственный дар, принесенный ему ранением.

– Уходите... по-английски, – выдохнул он. – Не попрощавшись. Единственный шанс... сейчас.

План Воронцова завлек их в ловушку. Тургенев был обречен на выживание. У них не было пилота. Штурма не будет. В конце концов они попытаются, как и планировал Воронцов, обменять Тургенева на свою свободу, но Тургенев уничтожит их, как только окажется в безопасности. Это не подлежало сомнению. Он обладал властью, влиянием, численное превосходство было на его стороне. У них не оставалось ни малейшего шанса выжить.

– Вы... хотели расколоть его, – прошептал он. – Отчеты. Метель скроет вас... не теряйте времени.

Во взгляде Воронцова читалось понимание и признание его правоты. Метель была единственным обстоятельством, игравшим им на руку. Как только она выдохнется, они станут так же уязвимы, как тромбы в кровеносных сосудах на рентгеновском снимке, подготовленные к хирургическому удалению. Они не могут взять Лока с собой, а он не может отдать им Тургенева. Воронцов понимал, что Лок предлагает им жизнь или хотя бы слабый шанс на спасение в обмен на жизнь Тургенева. Он обеспечит им наилучшие условия для побега, заставив себя оставаться в сознании. Он будет ждать до последнего и лишь потом застрелит Тургенева. Он казнит своего врага, проваливаясь в пучину небытия.

Воронцов посмотрел на папки с личными делами ученых. Если они вырвутся из окружения, если смогут добраться до Москвы или какого-нибудь другого города, то, может быть, кто-нибудь выслушает их, власти начнут действовать... Впрочем, все это казалось романтической блажью.

Лок улыбался ему. Американец догадался, что Воронцов принял нужное решение.

– Видишь? – прошептал он. – Вы должны...

Он зашелся в ужасном приступе кашля, вздрагивая всем телом. Кровь струилась по его губам, подбородку и рубашке. Он съеживался на глазах. Марфа, чье присутствие больше не вызывало у него раздражения, переместила его в полулежачее положение, вытерла ему лицо и ощупала рану гибкими пугливыми пальцами. Воронцов понял, что Локу осталось жить не более нескольких минут. Он встал и подошел к иллюминатору.

«Мерседес», стоявший возле самолета, казался белым холмиком, дорогой игрушкой, заботливо укутанной и оставленной на хранение. Воронцов напрягал зрение, тщетно пытаясь разглядеть что-либо за снежной пеленой. Возможно, они уже окружили самолет. Во всяком случае, они сделают это прежде, чем метель начнет слабеть. Воронцов чувствовал в салоне напряжение, которое было сродни клаустрофобии.

Потом он повернулся к Локу.

– Да, – он взял папки. – Здесь есть все, что нам нужно.

Он посмотрел на Марфу и Дмитрия.

– А как насчет остальных? – спросил Дмитрий. – Стюард, стюардесса, шестеро...

– Они будут более заинтересованы в побеге, чем в чем-либо ином, – ответил Воронцов. – Точно так же, как и мы, – с горечью добавил он. – Скажи Любину, чтобы привел Тургенева сюда, потом поговори со стюардом. Скажи ему, что всех их отпустят. Как только мы отъедем от самолета, они могут выходить.

Дмитрий кивнул и удалился в задний салон. Через несколько минут вошел Тургенев, державшийся с преувеличенной настороженностью. Он чувствовал, что здесь пришли к какому-то решению, и это беспокоило его, но, бросив взгляд на Лока, он удовлетворенно улыбнулся.

– Привет, Пит, – поздоровался Лок. Поза американца выражала скорее приятную расслабленность, чем крайнюю степень изнеможения. Его тон поразил заложника.

– Ну? – осклабился Тургенев. – К какому идиотскому решению вы пришли?

– Сделка, – отозвался Лок. – Ты... за них. Они уходят... мы остаемся, – он сделал шумное глотательное движение.

Тургенев повернулся к Воронцову.

– Вам никогда не выбраться с летного поля! – отрезал он. – Даже под прикрытием этой погоды.

– Посмотрим. Любин, ты сядешь за руль. Дмитрий, открывай дверь...

Вспомнив о своей сломанной руке, Воронцов передвинул повязку в более удобное положение. Им придется прыгать на заснеженную взлетную полосу, но от этого, пожалуй, никто не умрет. Он взглянул на Лока.

– Хотите, мы привяжем его к креслу? – спросил он. Лок медленно покачал головой. – Что ж, дело ваше. Марфа?

Женщина кивнула.

Скрежет распахнувшейся пассажирской двери и вой ворвавшейся бури заглушили все остальные звуки, все мысли. Занавески отчаянно затрепыхались под напором ветра. Воронцов толкнул Тургенева в кресло и на мгновение помедлил возле Лока. Американец лишь улыбнулся мальчишеской, бестревожной улыбкой.

Он услышал, как прыгнул Любин. Затем в дверном проеме исчезла Марфа. Дмитрий оглянулся на Лока и Тургенева, потом тоже исчез. Воронцов помедлил у отверстия выхода, ослепленный и дезориентированный несущимся снегом, затем прыгнул, почти сразу же свалившись в небольшой сугроб. Его колено прострелило острой болью.

Ему помогли встать, и он оглянулся. Стюард и стюардесса уже стояли в дверях. Он махнул пистолетом, и их фигуры сразу же пропали. Двигатель «мерседеса» кашлянул и завелся. Дмитрий размашистыми движениями убирал снег с ветрового стекла. Марфа заторопилась к Воронцову, но он отмахнулся от нее. Они подошли к автомобилю, когда Любин начал прогревать двигатель. Потихоньку «мерседес» тронулся. Снег летел из-под задних колес; тяжелую машину слегка повело вбок.

– Садись! – прорычал Воронцов Дмитрию, все еще счищавшему снег с окон. – Любин, езжай прямо по полосе. Не останавливайся, пока не доедешь до ограды, затем пробиваемся наружу! Понятно?

Он услышал отдаленные, словно игрушечные, хлопки выстрелов. Что-то застучало по автомобилю, словно порыв ветра швырнул в него горсть мелких камешков. Лицо Дмитрия карикатурно расплющилось о стекло окошка, затем выскользнуло из поля зрения.

– Дмитрий! – завопил Воронцов. Он распахнул дверцу и увидел мертвое лицо, смотревшее на него широко раскрытыми глазами. Две пули прошли над его головой, разбив окошко с другой стороны.

– Езжай, езжай! – кричала Марфа Любину.

– Нет!.. – но автомобиль рванулся вперед, оставив Дмитрия лежать на снегу. Снова выстрелы...

* * *

Лок слышал стрельбу, сначала четко, потом ее треск стал значительно тише: стюард захлопнул пассажирскую дверь. Взвизгнули покрышки, но этот звук потонул в панических возгласах, доносившихся из заднего салона. Медленно, с огромным усилием Лок переключил все свое внимание на Тургенева и покачал головой.

– Не звонишь им, а? Глупо...

Тургенев молча сидел в кресле. Локу оставалось жить считанные минуты. Его помаргивание превратилось в нервный тик, ресницы часто вздрагивали, лицо приобрело синевато-серый оттенок, и он больше не смахивал кровь с подбородка. Звук его частого сиплого дыхания казался уже не признаком борьбы за жизнь, а слабеющим сигналом с гибнущего корабля. Тургенев знал, что ждать осталось совсем недолго...

...Он предупредил взглядом стюарда, выросшего за спиной Лока. Мужчина понимающе кивнул и отступил за занавес.

– Не рассчитывай на это, – тихо произнес Лок.

Из заднего салона доносилось приглушенное бормотание. Скоро они откроют дверь и один за другим попрыгают в снег, надеясь остаться в живых. Или скажут Бакунину и остальным, что в самолете остался лишь один умирающий человек... Скоро.

– Ты так и не узнаешь, удалось ли им спастись, – заметил Тургенев.

– Ты тоже, Пит, – Лок подавил опасный приступ кашля. Теперь уже недолго, совсем недолго. – Бет... почему?

– Что? А... То была нелепая ошибка, Джон. Такого не должно было случиться.

– Однако случилось...

– Да, случилось. Послушай, Джон, я еще могу спасти тебе жизнь!

Слова, пустые слова.

– Я могу отвезти тебя в больницу, я могу оставить тебя в живых, Джон!

– Ты... ты опустошил мою жизнь, Пит. В ней больше ничего не осталось, – Лок почувствовал, что стюард подбирается сзади к его сиденью, и сумел повысить голос: – Даже не пытайся!

Он улыбнулся, услышав, как человек на четвереньках уполз в задний салон. Наступило напряженное молчание: все остальные прислушивались к их разговору.

– Джон, это безумие. Ты безумен. Что за одержимость местью? Так ведь дела не делаются! – голос Тургенева искушал, звучал мягко, обволакивающе. – Лок, ты... люди вроде тебя – обычные романтики. Вы не можете ничего решить, даже в мелочах. Мир – это дерьмо, Лок. Везде, повсюду. Ты считал Афганистан справедливой войной, ты думал, что Бог на твоей стороне, что ты помогаешь...

Лок наблюдал, как Тургенев наклоняется ближе к нему, словно собираясь сообщить какую-то важную истину.

– Та война изначально была несправедливой, Джон. Она отражала мир в миниатюре... Позволь мне помочь тебе!

Лок мигал все быстрее, с невероятной скоростью. Он чувствовал, что покидает это место. Звонок телефона, вделанного в ручку кресла Тургенева, показался очень тихим и отдаленным.

Рука Тургенева поползла к телефону. Лок еще боролся, следя за его движениями, выпрямляясь, – лишь для того, чтобы скорчиться в неудержимом приступе кашля. Кровь на его руках, кровь на тусклом металле пистолета... затем чужие руки, хватающие его, тянущиеся к оружию...

Раздался выстрел, потом еще один. Лок ничего не видел, но слышал два выстрела и ощутил тяжесть упавшего тела, с сокрушительной силой прижавшего его к сиденью... Он потерял сознание.

Стюард поднял трубку и что-то залопотал в нее. Тело Тургенева завалилось на бок в узком проходе; тело Лока соскользнуло со спинки на сиденье кресла, так что его широко раскрытые глаза смотрели на стюарда. Кровь стекала по подбородку и медленными, вязкими каплями падала на пол.

– ...Да, да! Оба мертвы! Оба! Мы спасены, полковник, теперь мы все спасены!

Стюард обливался потом от облегчения. Он положил трубку и перешагнул через распростертое тело Тургенева, направляясь к двери. Открыл ее, поежившись от холода...

В следующее мгновение снаряд, выпущенный из самоходного орудия, ударил в топливный бак, и самолет вспыхнул, объятый бушующим пламенем.

Эпилог

«Превосходство богатых, будучи... немилосердно используемым, неизбежно приведет их к возмездию».

Уильям Годвин, «Политическая справедливость»

Воронцов сидел на стволе одной из пушек, выстроившихся перед фасадом Оружейной палаты. Пушки были оставлены наполеоновской армией во время ее ужасного отступления из Москвы. Он поднял голову и взглянул на окна Дворца Съездов. Легкий снежок летал в воздухе, скрадывая очертания кремлевских башен.

Дочь Любина, хотя и завернутая в теплое одеяло, сердито жаловалась на мороз, мать укачивала ее, наклонив к малышке свое печальное и красивое лицо. Марфа, засунувшая руки в карманы своего серого пальто, с длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи, с некоторым беспокойством смотрела на своего шефа.

– Ну и что же сказал заместитель министра? – наконец спросила она. В ветвях деревьях раскаркались вороны, словно в насмешку над ее вопросом, а может быть, в предчувствии его ответа.

– Он сказал, что МВД и вся Российская Федерация находятся в неоплатном долгу перед нами, – Воронцов пожал плечами и ядовито добавил: – Всем присвоили очередные звания. Еще он намекнул, что все мы можем рассчитывать на московские квартиры, как только будут подготовлены соответствующие документы.

Он взглянул на собеседников. Новости не разгладили морщин на их хмурых лицах, не уменьшили их разочарования. Только жена Любина Катя казалась вполне довольной.

Воронцов выписался из госпиталя неделю назад. Он провел эти семь дней в бесконечных и бессмысленных встречах и совещаниях. Теперь он ощущал лишь скуку торговца, давно и безнадежно пытающегося сбыть по дешевке старые религиозные трактаты. Никто не хотел выслушать его по-настоящему. Как бы то ни было, Тургенев умер, тело американца или то, что от него осталось, доставили домой, а Бакунин получил дисциплинарное взыскание с понижением в должности за чрезмерное усердие и несвоевременное решение о штурме самолета. Но даже это было объяснимо, так как имелись обоснованные подозрения о наличии бомбы на борту... Воронцов старался не смеяться вслух над этой банальнейшей из выдумок.

Сведения о деятельности Тургенева вызвали в определенных кругах замешательство, граничившее с легкой паникой. Контрабанду ученых-ядерщиков следовало пресечь любой ценой. Что до остального... право, разве это так уж важно?

Воронцов пожал плечами.

– Пустая трата времени, – пробормотал он, обращаясь скорее в пространство, чем к своим спутникам. – Непонятно, зачем мы вообще сюда ездили.

Бежать оказалось проще, чем они ожидали. Сначала из Нового Уренгоя в Надым, затем вокруг Обской губы в Салехард. За время их путешествия циклон продвинулся дальше на восток, и метель улеглась. Они меньше двух часов ждали рейса на Воркуту, а оттуда вылетели прямо в Москву. Если и была организована какая-то погоня, то они так и не заметили ее.

«Мне очень жаль, Джон Лок, – думал он. – Мне очень жаль».

Дмитрий погиб. Теперь Воронцову предстояло нести на своих плечах тяжесть этой утраты. Лок, и только Лок, достиг своей цели: отомстил за смерть сестры.

– Американец был единственным из нас, кто добился своего, – пробормотал он.

Марфа сердито фыркнула.

– Вы слишком жалеете себя, полковник, – отрезала она. – С Тургеневым покончено, контрабанда ученых прекратилась. Мы ее прекратили! Поставки героина нарушены на несколько месяцев, может быть, даже на год. Это уже кое-что, разве нет?

– Я согласен, – присоединился к ней Любин, потирая руки, как будто ему хотелось погреться у огня. Жена, которой не терпелось вернуться в гостиницу, искоса поглядывала на него. – Мы и в самом деле добились кое-каких успехов...

– Больших успехов! – настаивала Марфа.

Воронцов поерзал на стволе пушки. Его болячки все еще давали о себе знать, ребра отозвались ноющей болью, когда он похлопал здоровой рукой по старому оружейному металлу. Он встал, поправил повязку на сломанной руке и улыбнулся своим молодым подчиненным.

– Ну что, детки, вы готовы?

Марфа вспыхнула, Любин лишь криво усмехнулся. Воронцов примирительно поднял руку.

– Хорошо, мы сделали все, что могли. Мы достали ублюдка. Одного из самых крупных.

Он указал на Кремль.

– Но они там, их сотни и тысячи. Политиканы, старые аппаратчики, новые бизнесмены, мафиози... Эта страна прогнила до основания!

– Но только не мы! – отрезала Марфа. – И не вы! Мы же победили!

После продолжительного молчания он положил здоровую руку ей на плечо и двинулся по заснеженной брусчатке к высокой кремлевской стене, за которой лежала Москва. Катя Любина, державшая мужа за руку, семенила рядом с ними, плотно прижимая к себе ребенка.

– Ты права, – объявил Воронцов, – но перед следующим крестовым походом я предлагаю устроить праздничный обед в честь вашего повышения. Плачу за все!

Однако на сердце у него было тяжело. Дмитрий и Лок возвращались к нему в воспоминаниях, не позволяя расслабиться, с головой окунуться в мимолетное ощущение мира и спокойствия. Впрочем, Марфа по-своему права. Тургенев умер. После него в Новом Уренгое остались другие преступники, которых будет легче изловить и осудить. Гораздо легче. Да, они кое-что сделали: выиграли битву, если не целую войну.

Он похлопал своих спутников по плечам, радуясь их невинности и неистощимому энтузиазму.