Текст книги "Дикое правосудие"

Автор книги: Крэйг Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Вопрос искренне озадачил обоих. Воронцов ощутил укол разочарования.

– Этого мы не знаем.

– О'кей. Иранец когда-либо просил вас укрыть у себя людей, не интересующихся любовными забавами?

– Один раз.

– Когда?

– Четыре или пять месяцев назад. Я... мы отказались. Это были толкачи, которые числились в розыске, верно?

– Нет. Ничего подобного. Просьба казалась важной для иранца? Действительно важной?

– Он пытался представить это как мелкую услугу, – ответила Соня. – Но нас с Мишей на мякине не проведешь.

Теплов кивнул с виноватым видом.

– Он ничего не объяснял?

– Нет. Просто принял к сведению наш отказ.

– Он мог бы попросить Паньшина о такой же услуге?

– Сомневаюсь. Паньшин ему не нравился. Он считал его жадной скотиной – все девочки, с которыми он спал, рассказывали о его насмешках над модной стрижкой Паньшина, его сигарами, кольцами и жирным брюхом! – Соня скривилась от отвращения. Воронцов улыбнулся.

– Бедный старый Валера! Если бы он знал, как мы плохо думаем о нем! – майор развел руками. – Хорошо. Значит, четыре или пять месяцев назад иранец хотел спрятать у вас каких-то людей. А совсем недавно?

Теплов глубокомысленно наморщил лоб, но чувствовалось, что его усилия ни к чем не приведут.

– Не помню.

– Пару недель назад, а? Думается, он был в панике. Он приходил сюда, и вам показалось, что он очень спешит. Так или нет?

– Ладно, раз вы все знаете, – проворчала Соня. – Это было не четыре-пять месяцев назад, а на позапрошлой неделе. Мы отказались.

– Замечательно. О каком количестве людей шла речь и на какой срок?

– Два человека. На сутки, пока он не найдет чего-нибудь более подходящего... Что еще?

Воронцов встал.

– Благодарю, – сказал он. – Это все, что я хотел узнать. Спасибо за кофе, Соня. Никаких рейдов в течение двух месяцев, даже если в дальнейшем вы не будете добровольно делиться информацией. Я сдержу свое слово.

Соня облегченно вздохнула. Теплов ерзал в кресле, неуверенно улыбаясь. Они не хотели знать больше, чем нужно – ни тогда, ни сейчас. Как и он сам, мрачно напомнил себе Воронцов.

– Не надо меня провожать, – пробормотал он. – И будьте осторожны.

– Но почему, майор? Вы же не собираетесь что-то делать, верно? – резко спросила Соня.

– Похоже, мне придется что-то сделать, – с усилием ответил Воронцов. – Скажите мне еще одну вещь: есть ли у вас какие-нибудь предположения насчет того, куда мог обратиться иранец, чтобы спрятать этих людей? По вашим словам, Паньшин отпадает. Кто еще?

– В городе живет масса иранцев, майор. Разве вы еще не заметили?

Он закрыл за собой дверь. Любая из квартир, сдаваемых внаем в любом районе города. Одна из дач в пригородах, фургон, хижина... Ветер угрожающе завывал, небо было освещено лишь городскими огнями и призрачными факелами газовых скважин. Иней сверкал на луковичных куполах и крестах церкви.

Придется привлечь Дмитрия. Воронцову не хотелось этого делать, но теперь это становилось необходимо. Двое людей, живших с Помаровым, исчезли, Вахаджи умер. Роулс... Связан или не связан он с этим делом, но он тоже мертв. Нужно найти этих ученых...

* * *

Она ждала до конца ночи. Незадолго до рассвета, когда сменялась ночная смена и в коридорах царила тишина, предшествовавшая первым утренним звукам и запахам, пришло время действовать. Марфа чувствовала себя слабой и уязвимой. Частично это объяснялось реакцией на физическое истощение после отчаянной борьбы за жизнь, а также непривычной одеждой: пижамой, шлепанцами, больничным халатом. Одежда воспринималась не как маскировка, а как признак недееспособности.

Голудин держался в трех шагах позади; его рука в кармане судорожно сжимала рукоятку пистолета. В ситуации присутствовали элемент фарса и гнетущее предчувствие ошибки. Люди уже умерли, она сама чуть не погибла на этом пути. Марфа остановилась у поворота длинного стерильного коридора. Голудин поравнялся с ней.

– Это здесь? – хрипло прошептала она.

Он кивнул с серьезным видом.

– Дверь в конце этого коридора. Я дважды все проверил.

Его голос звучал почти умоляюще. Сейчас ей ничего не стоило приказать ему умереть, защищая ее, – так мучила его совесть из-за того, что произошло на скважине. Марфа со вздохом отбросила сантименты. Сейчас было не время думать об этом.

– Хорошо. Давай взглянем на замок.

Теперь он шел рядом с ней. Тишина давила сзади так ощутимо, словно в коридоре за их спинами сразу вырастала кирпичная стена. Марфа подошла к двери и сразу же наклонилась к замку. Табличка с надписями на русском и английском языке запрещала вход в служебное помещение всем, кроме уполномоченных сотрудников больницы. На самом деле это был просто большой склад.

– Пожалуй, подойдет кусочек жесткого пластика, – предложил Голудин.

– Что ж, попробуй.

Он поколебался, но вынул свою новенькую кредитную карточку и вставил ее в щель рядом с замком. Марфа слышала лишь тихое урчание отопительных труб, приглушенные вздохи системы вентиляции и пылеуловителей. Даже на подземном уровне больница Фонда Грейнджера была надежно продезинфицирована и защищена от вторжения грызунов – Бог определенно благословил Америку. Марфа шмыгнула носом и испугалась этого неожиданно громкого звука в гнетущей тишине. Щелчок открытого замка прозвучал гораздо тише. Голудин, раскрасневшийся и улыбающийся, распахнул дверь и театрально отступил в сторону. Он включила свет и поежилась: помещение ничем не напоминало ангар, где ее оглушили и бросили в контейнер с отбросами, но ровные ряды стеллажей и упорядоченность предметов делали его кукольным подобием того, другого места.

– Все нормально? – прошептал Голудин ей на ухо.

– Да, – резко ответила она.

– Я только подумал...

– Тише!

– Да, конечно.

– Ты уверен, что это то самое место? – Марфа бесшумно закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Пистолет в руке Голудина придавал уверенности, но все же...

– Это наименее используемый склад. Смотрите – полотенца, бинты, туалетная бумага. Неприкосновенные запасы, – он с сомнением посмотрел на нее. – В общем, самое подходящее укрытие, верно?

– Тогда давай начинать. Ты бери ту сторону, я эту. Пошли!

Марфа двинулась вдоль полок по левую руку от нее, осматривая то, что на них лежало. Невдалеке слышались шаги Голудина, такие же тихие, как и ее собственные, и неестественно ровный звук его дыхания. Туалетная бумага, санитарные полотенца, тампоны, бинты, постельное белье... Обыск почти немедленно показался ей пустой тратой времени. Какие там наркотики – обычная мелочевка! Дезодорант, жидкое мыло, снова туалетная бумага... Она нетерпеливо развернулась, чуть не потеряв шлепанец, и начала осматривать следующий ряд стеллажей.

– Что-нибудь нашел? – хриплым шепотом спросила она.

– Пока ничего, – его разочарование было таким же нескрываемым, как и ее собственное, смешанное с растущим замешательством.

Марфа закончила осмотр второго ряда, приглядываясь уже не так внимательно, как сначала. Она начинала нервничать. Ощущение времени многократно обострилось, секунды тикали значительно быстрее, чем ее сердце. Ничего, ничего...

– Голудин! – сердито позвала она. («Пустая трата времени!») Казалось, полки смыкаются над ней, порождая клаустрофобию. – Хватит валять... – пытаясь найти выход своему раздражению, она случайно взглянула вверх. Плафоны маленьких ламп, вделанных в потолок, напоминали глазки инфракрасных камер. А может быть, это и есть камеры? Она даже не проверила.

Голудин появился в конце прохода между двойными рядами стеллажей.

– С вами все нормально? – спросил он.

Должно быть, она выглядела нелепо, стоя там, словно путник в пустыне, потрясенный внезапным дождем, подставивший лицо под капли влаги. Она продолжала смотреть на лампы и верхние полки. Потом подняла руку и указала наверх.

– Там, – у нее перехватило дыхание.

– Что?

– Верхние полки. На складе очень редко смотрят вверх. К тому же туда труднее дотянуться.

– Ну и что?

Она схватила его за руку и встряхнула.

– На этих проклятых полках полно коробок. Заберись туда и посмотри.

Он энергично кивнул и протянул ей пистолет, потом попробовал полку на прочность. В воздух поднялось облачко пыли, медленно оседавшей вниз.

– Достаточно устойчивая, – пробормотал он и полез вверх. Его ноги остановились на уровне ее лица. Он приподнялся над верхними коробками, словно человек, осторожно выглядывающий из-за парапета.

– Ну, что там?

– Куча коробок – и на всех написано «Медикаменты». Вот и все.

– Из какой страны? Там должно стоять фабричное клеймо.

– На этом написано «США» и на соседнем тоже. Похоже, большей частью из Америки.

– Ну и...

– Что? – с досадой отозвался он, не понимая, чего от него хотят.

– Кто их изготовил?

– Тут ничего не сказано.

– Должен же стоять какой-то штамп!

– Ничего тут нет! Хотите забраться и посмотреть? Обычные картонные коробки, кроме штампа «USA» еще надпись: «Медикаменты общего профиля». Подождите-ка... – он крякнул, перегнувшись над верхней полкой, и Марфа услышала шорох коробки, передвигаемой по пыльному металлу. – На этой написано: «Фонд Грейнджера, Феникс, штат Аризона». Это то, что мы ищем, верно?

– Воронцов говорит, что товар поступает из Тегерана, а не из Феникса. Давай спускайся. Пустая трата времени...

– Короче, я собираюсь открыть эту коробку, – перебил он. – Никто не узнает.

Она услышала его сопение, затем треск отдираемой клейкой ленты, запечатывавшей коробку.

– Пошли, у нас нет времени!

– Кончай, Марфа! Я только и делаю, что извиняюсь, с тех пор как тебя привезли сюда. Но ты мне не начальник, так что отвали!

Ее рассмешила его неожиданная вспышка ребяческой обидчивости.

– Только поторопись, – возбужденно прошептала она.

– На этих коробках не будет написано: «Героин, подарок из Ирана», – его дыхание стало прерывистым, хруст рвущегося картона резал слух. – А, чтоб тебя! – проворчал он. Коробка продолжала сопротивляться его усилиям, с шорохом отодвигаясь от него по верхней полке. – Ага, вот оно!

Молчание.

– Ну! – прошипела она, взбешенная длительной паузой.

– Лови! – отозвался он, бросив ей сверток. Коричневая бумага, перевязанная бечевкой, такого же безыскусного вида, как те новогодние подарки, которые она получала в детстве. Обычно то были вязаные носки, шарф или дешевая кукла.

– А ты... – она прочистила горло. – Ты сможешь определить героин на вкус?

В свертке обнаружился целлофановый пакет, плотно набитый белым порошком, который вполне мог оказаться содой или тальком.

– Да, – выдохнул Голудин, спрыгнув на пол рядом с ней. Марфа наблюдала за ним, как девочка в предвкушении подарка. Он открыл перочинный нож, срезал уголок пакета, окунул палец в порошок, поднес к языку, попробовал и сплюнул.

– Да! – восторженно прошептал он. Кровь прихлынула к ее щекам. Голудин расплылся в широчайшей улыбке. – Да!

– Как насчет остального? Там есть еще?

– Если мы получим ордер на обыск, то сможем обыскать весь склад сверху донизу. Пошли!

Марфа прижимала целлофановый пакет к груди, словно давно желанного ребенка.

– Скорее!

Внезапно Голудин остановился и взял ее за руку. Потом она тоже услышала шаги, приближавшиеся по коридору.

* * *

Лок не мог этого предвидеть. Он не ожидал, что все закончится так: пистолетом, угрозами и капитуляцией Кауфмана под его свирепым взглядом. Не мог он предвидеть и своей реакции в тот момент, когда пистолет выскользнул из кармана его плаща. Это было похоже на спасительный прикуп в карточной игре по самым высоким ставкам и мгновенно изменило атмосферу в квартире и тон их разговора.

Однако даже пистолет не мог служить решающим доводом. Кауфман созрел для признания. Теперь он стремился избавиться от груза воспоминаний.

Да, Тянь был завербован ЦРУ... Тянь был владельцем магазинчика в пригороде Сайгона и работал с группой Ван Грейнджера, «во всяком случае, так мне говорили», но его семья была родом из приграничного района, и его знание тех мест имело чрезвычайно важное значение. Он числился в группе Ван Грейнджера, хотя и неофициально.

Кауфман говорил, обращаясь к тому месту на светлом ковре, на которое пролились остатки его мартини. Струйки дождя стекали по оконному стеклу. Шорох автомобильных покрышек на автостраде напоминал шелест накрахмаленных юбок. Кауфман имел весьма отдаленное отношение к группе специального назначения, которой командовал Грейнджер, но он знал ее историю и мог передать ее своими словами. Лок сидел напротив него, глядя на его покорную позу, опущенные плечи. В сердце Лока вползал скользкий, холодный червь ужаса. Самые дикие из его догадок получали подтверждение.

«Я время от времени сталкивался с Тянем или слышал разговоры о проекте Грейнджера... Тянь совершал поездки в Сайгон, в Май Toy и Вунг Toy в дельте Меконга. Он был на хорошем счету, это и слепой бы заметил: широкие полномочия, защита и поддержка сверху...»

Слушая, Лок то и дело тер лоб ладонью, словно стараясь избавиться от головной боли. На самом деле кошмар угрожал вырваться из-под его черепной коробки – так велико было давление изнутри.

Почему Тянь стал такой важной персоной? Лок даже не был уверен, что задал этот вопрос вслух, но Кауфман ответил почти немедленно.

Переброска людей на новые земли, – «проект „Озеленение“, ты этого не помнишь, тебя там не было», – в приграничные области страны. Переселение, обеспечивающее людские и экономические резервы против наступления «чарли», против Вьетконга. До Лока доходили смутные слухи об этом. Наивный и благородный идеал – превратить Юг в процветающий аграрный регион, способный противостоять Северу. Построить капитализм, начиная с крыши: то же самое, чем по злой иронии судьбы занимались сейчас вьетнамские коммунисты. Они распахивали новые поля, выделяли средства, технику, заново заселяли покинутые деревни, выращивали новый урожай, новую надежду...

Поэтому Грейнджер так рассердился, посмотрев фильм Копполы о Вьетнаме и запомнив язвительную ремарку Роберта Дюваля об «аромате напалма в дуновении утреннего ветерка». Но все не ограничивалось напалмом, правда? Лок ощущал смутную жалость, смешанную с тошнотой.

Схема проекта «Озеленение» разрабатывалась под управлением Ван Грейнджера в течение нескольких месяцев, прежде чем в Пентагоне пришли к окончательному выводу о невозможности крупномасштабного переселения людей. Очевидные дипломатические успехи Киссинджера заморозили выполнение программы, прежде чем она успела развернуться... Лок кивнул.

«Схема являлась плодом долгих усилий Ван Грейнджера», – сказал Кауфман. Основным объектом являлся речной район Да Дянг на центральном плато, малонаселенная область с редкими чайными плантациями. Ничего похожего на основные рисопроизводящие районы в хаотичной дельте Меконга и рядом с камбоджийской границей. «Это было так просто, парень, так просто»... Лок вздрогнул и сглотнул слюну.

По авиалинии ЦРУ, попеременно называемой то «Кремлевской линией», то «Полтергейстом Пан-Америкэн», то «Духовным каналом», переправлялись припасы, оборудование, снаряжение и деньги для камуфляжа, перевалочных складов, временных поселений... «Рейсы прибывали в Вунг Toy, на побережье. Тянь осуществлял надзор за отправкой грузов по суше в Да Дянг». Лок снова сглотнул. Это было все равно что наблюдать за медленной мучительной смертью любимого родственника. Слова Кауфмана меняли личность Ван Грейнджера, превращая ее в ее собственную противоположность. Гранитный, монументальный образ Ван Грейнджера – стража границы разваливался на глазах.

«В течение нескольких месяцев я занимался оформлением накладных из Вунг Toy, поэтому меня нужно было купить...» Кауфман не искал симпатии или хотя бы сочувствия. «Деньги были хорошие, целая куча денег. Я плюнул на все и закрыл глаза на их дела». Поля и экспериментальные поселения в итоге забросили в конце 1973 года. У Ван Грейнджера и его сообщников – у Тяня? – имелось почти восемнадцать месяцев, прежде чем проект был полностью закрыт. Два, три урожая?

Лок понял, что сильно вспотел. Капли дождя на его волосах давно высохли, но воротничок его рубашки снова отсырел. Лоб обдавало холодком. Проект «Озеленение», «Духовный канал», транспортные С-130, грузовые «боинги» и «старлифтеры»... Лок помнил слухи о том, что ЦРУ занималось контрабандой героина в Афганистане, чтобы покрыть расходы на поставку «стингеров» и другого вооружения. В той войне все отрицали это и верили собственным опровержениям. Моджахеды выращивали опийный мак, русские покупали опий, очищали, ввозили в страну...

Рассказ Кауфмана продолжался.

Они собирали урожай опиума в Да Дянге и перерабатывали его в героин, а потом доставляли в Соединенные Штаты по закрытой авиалинии ЦРУ. Кауфман и люди вроде него либо содействовали, либо закрывали на все глаза за подходящую цену. Ван Грейнджер и Тянь. Неудивительно, что в семидесятых годах Ван Грейнджер повернул в другую сторону колесо фортуны «Грейнджер Текнолоджиз»: он инвестировал деньги, вырученные от продажи вьетнамского героина... Может быть, все было задумано ради спасения фирмы?

Неважно. Он делал это и продолжал делать. Ван Грейнджер утверждал, будто они с Билли пытались остановить наркобизнес, но на самом деле они им управляли. И... умерли ради этого.

Лок встал. Кауфман, по-прежнему окруженный аурой кающегося грешника, не поднимал головы и не делал пауз в своем сбивчивом монологе. Лок, ничего не видя перед собой, добрел до двери и вышел из квартиры. Его подташнивало.

Бет была убита из-за Ван Грейнджера и Билли, и только из-за них. Дождь хлестал по разгоряченному лицу Лока, стекал за воротник, заливал глаза. Он побрел через шоссе к своему автомобилю, не обращая внимания на протестующий визг тормозов и гудки водителей.

Он должен встретиться с Грейнджером, заставить его рассказать все... И если это правда, то он убьет Тургенева.

* * *

Рассвет едва брезжил на востоке, когда Воронцов остановил машину рядом с покосившимся деревянным забором, обозначавшим границу дачи Дмитрия. Голые ветви деревьев согнулись под грузом снега. Мимо пропрыгала синица, оставив на сугробе цепочку крошечных следов. В саду висел скворечник, но в такой ранний час в кормушке еще не было пшена. В одной из боковых комнат горел свет.

Воронцов вышел из автомобиля и тихо прикрыл дверцу. Город безмолвно светился в двух милях позади, словно ядерное пепелище. Газовые факелы казались почти призрачными в крепнущем утреннем свете. Он толкнул калитку и пошел по утоптанной, но не расчищенной тропинке к низкому деревянному дому.

Дом. Это место перестало быть домом для Дмитрия после смерти его дочери. Теперь же он готовился взвалить еще более тяжелую ношу на широкие, слегка сутулые плечи своего подчиненного. Этого нельзя было избежать.

Он нажал на кнопку звонка. В доме послышалось гулкое дребезжащее эхо, словно там не было ни мебели, ни ковров.

Дверь открыл Дмитрий, одетый в брюки и серую футболку. На его правой щеке белела полоска крема для бритья, левая щека была уже чисто выбрита.

– Алексей? Я приехал часа полтора назад, да вот так и не смог уснуть. Заходи, – он жестом пригласил Воронцова внутрь. Узкий коридор, обитый сосновыми планками, вел в просторную гостиную.

– Подожди минутку, – Дмитрий помахал бритвой и направился к умывальнику, не ожидая ответа. – Садись, – крикнул он из-за двери. – Сейчас добреюсь и сварю кофе.

Воронцов уселся на кушетке среди разложенных газет и пластиковых тарелок с остатками ужина Дмитрия.

– Мы с Любиным забрали регистрационные бланки двух жильцов из «Метрополя», – крикнул Дмитрий. – Они лежат на столе. Возможно, имена фальшивые...

Воронцов слышал плеск воды. Затем Дмитрий принялся энергично растираться полотенцем.

Воронцов взял регистрационные бланки из «Метрополя», автоматически отметив в уме имена и профессии. Адреса: на одном бланке – какое-то местечко в Грузии, на другом – в Белоруссии. Внезапно он понял, что у него дрожат руки. Дмитрий вошел в комнату с полотенцем в руке; на мочке его уха осталось пятнышко мыльной пены.

– Помаров. По всей видимости, это его настоящая фамилия. Мне звонили из Киева... – его голос пресекся.

– А что еще? Кем он был?

– Сделай-ка сначала кофе, дружище.

Дмитрий озабоченно взглянул на него, пожал плечами и исчез на кухне. Послышался стук выдвигаемых ящиков. Потом, через некоторое время, – шум закипающей воды и запах кофе. Воронцов смотрел на регистрационные бланки, словно пытаясь усилием воли проникнуть в прошлое людей, заполнявших их, или же доказать самому себе бессмысленность всего происходящего. Оба человека, как утверждалось в документах, имели отношение к газовой компании. К «Грейнджер – Тургенев».

– Узнал что-нибудь в борделе? – поинтересовался Дмитрий, протянув Воронцову коричневую кружку. – Насколько я понимаю, неожиданных гостей не было?

– Нет.

– Не будь таким мрачным, Алексей. Я тут просмотрел таможенные декларации пассажиров и списки пассажиров, – Любин проверит их более тщательно, – и не обнаружил ни одного человека с западным паспортом на рейс до Тегерана или южнее. Насколько я понимаю, кем бы они ни были, они собирались именно туда? – Дмитрий вопросительно взглянул на Воронцова. – Да в чем дело в конце концов? Они не могут быть важными персонами, Алексей, это же очевидно! Обычные курьеры?

Воронцов покачал головой.

– Тогда кто?

– Они, если я не ошибаюсь, – а Бог знает, как бы мне этого хотелось, – так вот, они ученые-ядерщики.

– Что? – выдохнул Дмитрий после бесконечно долгой паузы.

– Помаров, скончавшийся от сердечного приступа, работал в Семипалатинске. Он внезапно и таинственно исчез из Киева, не оставив следов, даже не попрощавшись со своей дочерью. У нашего иранского друга имелся для него голландский паспорт и работа... в Тегеране.

– Господи! Ты в этом уверен?

Воронцов кивнул.

– Торговля мозгами, учеными, работавшими в области современных ядерных исследований и других высоких технологий, с бомбами и бактериологическим оружием. С ядерными бомбами, Дмитрий! Страшно и подумать, а? – он взглянул на Дмитрия, как будто ожидал услышать от него обвинение в преувеличении опасности. – Продажа специалистов-ядерщиков исламским фундаменталистам, экспансионистам нестабильных режимов... Бог ты мой, да каждый грошовый диктатор, каждый этнический или религиозный психопат может обзавестись собственным ядерным оружием! Разве это не пугает тебя, старина?

Воронцов умолк и отхлебнул кофе, наблюдая за тем, как Дмитрий впитывает в себя информацию и делает выводы.

– Они уехали до того, как умер Вахаджи? – наконец спросил Дмитрий. – Они по-прежнему здесь?

– Очень хочется надеяться, что это так.

– Тогда нужно найти их, Алексей. Соберем всю команду и сразу же примемся за дело, – в его голосе не слышалось потрясения, предчувствия неминуемой катастрофы: только практичность, только узкая перспектива ближайших действий. – Не надо делать вид, будто ты набрел на нечто уникальное, Алексей. Можно подумать, конец света наступит завтра ровно в три часа дня! Опомнись, ты же знаешь, что теперь мы продаем все, за что платят твердой валютой. В прошлом году из Москвы вывезли дюжину таких парней.

Это было правдой. Самолеты с учеными-ядерщиками и специалистами по биологическому оружию улетали из аэропорта Шереметьево в Ирак и Пакистан. Умы продавались и покупались так же, как и любой другой экспортный продукт российского происхождения. Плохо оплачиваемых и безработных ученых в России было не меньше, чем танков на продажу.

– Согласен, – мрачно отозвался Воронцов. – Теперь нужно узнать, чем они расплачивались. Героином?

– Это вписывается в общую картину. Сколько у нас времени? Я соберу людей, которым мы можем доверять.

– Встречаемся в десять утра в моем кабинете, – Воронцов встал. – Спасибо, Дима.

– За что? За то, что я не испугался? Брось, Алексей, это не конец света... по крайней мере, еще не конец.

Широкое одутловатое лицо Дмитрия расплылось в улыбке. Ничто не было для него реальным, кроме людей, убивших его дочь и превративших его жену в растительное существо. Новые обстоятельства стали для него лишь досадной помехой, каким бы невероятным это ни казалось.

Однако для Воронцова страх был очень реальной вещью. Каждый, кто мог заплатить наличными или товаром, в течение трех-пяти лет получал собственный ядерный арсенал, собственные ядерные средства устрашения. Россия продавала ученых, не отдавая себе отчета в том, что они могут послужить средством ее собственного уничтожения. Это была самоубийственная игра. Ощутив мрачное настроение Воронцова, Дмитрий добавил с жизнерадостной уверенностью:

– Не волнуйся, мы найдем этих ублюдков. Мы уже близко, Алексей, я это чувствую. Мы почти у цели!

– Да, мне только что доложили. Об этом уже позаботились... Нет, я бы не отдал таких распоряжений, если бы не счел их необходимыми. Они подошли близко к другому делу, не к героину... Хорошо. Нет, без него остальные не станут дергаться. Почему он вдруг проснулся? Не имею понятия, но это случилось. Печально для него. Я предупреждал его, я забрал у него дело Роулса; он должен был смекнуть, что к чему, и снова погрузиться в спячку... Да, судя по всему, я недооценил его. Но об этом уже позаботились. Что? Да, я перезвоню вам, когда узнаю о результатах. Не беспокойтесь, мои люди хорошо подготовлены. Да, позвоню, как только...

На другом конце провода резко положили трубку. Полковник ГРУ Бакунин скорчил недовольную гримасу. Вот ублюдок... Небо уже посветлело. Его люди следили за Воронцовым, а тот делал все, что от него требовалось, чтобы стать жертвой.

Идиот. Мечтатель, моралист, позер, в жизни не сделавший ничего настоящего. До сих пор...

...Но без него все его дело рухнет, как карточный домик.

* * *

Воронцов запер свой автомобиль и пошел к дому через стоянку, огибая сугробы. В холодном воздухе пахнуло выхлопными газами, когда мимо него проехала колонна тягачей с оборудованием для одной из газовых скважин.

Расследование вступило в новую, опасную фазу, когда в любой момент можно было поскользнуться на предательском льду, припорошенном снежком... почти как сейчас на улице. «Ты всегда изображал из себя интеллектуала, – с привычным самоуничижением подумал Воронцов. – Сводишь мир к эстетическому идеалу, слепленному Бог весть из чего».

Здравомыслие и энтузиазм Дмитрия взбодрили его, но не более того. Он не ощущал в себе непреклонной решимости, хотя сосущее беспокойство немного уменьшилось.

В большинстве окон старого дома за занавесками горел свет. Тени пробегали то по одной, то по другой занавеске, когда соседи Воронцова переходили с места на место, занимаясь домашними делами. За красной занавеской Вера Силкова, несомненно, баюкает своего новорожденного младенца, составлявшего звуковой фон для бессонных ночей Воронцова из-за стены, разделявшей их комнаты... Майор улыбнулся. Глаза жгло, словно в них сыпанули песком, но по его телу, несмотря на усталость, разливалось удовлетворение. В нервной горячке последних дней наступила передышка. Отношение Дмитрия к делу много значило для него. Люди, которых они искали, вполне могли оставаться в городе – следовательно, все сводилось к обычной охоте... если забыть о том, что эти люди были учеными-ядерщиками, проданными Ирану в обмен на героин.

Воронцов распахнул дверь и вошел в дом, затерявшийся среди новых жилых кварталов и магазинов, утративший свое привычное окружение – в дом, словно страдавший старческим маразмом. Воронцов не имел ничего общего со своими соседями и только обменивался с ними приветствиями. С другой стороны, им нравилось, что он живет здесь: милиция не беспокоила их, и они чувствовали себя в большей безопасности от воров.

Воронцов закрыл за собой дверь. До него доносились звуки из других квартир, такие же деловитые и бесхитростные, как всегда; звуки, сопровождавшие обычную жизнь, обычных людей. Возвращаясь с дежурства, он каждый раз чувствовал себя так, словно пришел с ордером на обыск. Он поднялся по лестнице к двери своей квартиры на первом этаже. Внизу хлопнула дверь: Оцман торопился на работу. Воронцов зевнул и нашарил в кармане ключи. Было начало девятого. Он попробует часок вздремнуть, потом примет душ и побреется перед десятичасовым совещанием.

– Майор?

Воронцов поморщился, услышав голос Нади, жены Оцмана. Ключ был уже наполовину повернут в замке, когда она крикнула снизу:

– Техник, которого вы вызывали, сказал, что так и не смог устранить протечку. Он...

Воронцов повернул ключ в замке...

Его приподняло, швырнуло вверх и назад, затем ударило о лестничную площадку и придавило куском разлетевшейся двери. Это он успел понять. Он понял также, что квартира взорвалась, что стены вокруг рушатся, что он ранен, серьезно ранен... Затем невыносимая боль пронзила его тело – и он закричал.

Темнота. Ничто...