Текст книги "Человек-змея"

Автор книги: Крэг Клевенджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Психиатрическая экспертиза (резюме)

Больной выполнил стандартные тестовые задания (листы с подробным комментарием прилагаю), после чего была проведена беседа в соответствии с установленными правилами: первый блок вопросов касался специфики основной жалобы, далее – вопросы о семье, школе и текущем месте работы. Установив приемлемый контакт, я перешёл к более деликатным темам, таким, как половая жизнь, межличностные отношения, алкоголь, наркотики, и далее к специфическим, выявляющим признаки депрессии: суицидальные мысли в прошлом, психическое здоровье членов семьи, характер сна, наркотическая зависимость и недавние перемены в жизни.

В целом ни признаков депрессии (хронической, функциональной или мнимой), ни сопутствующего ей маниакального синдрома больной не проявлял. Он в здравом уме, обладает высоким интеллектом и хорошей памятью. В настоящее время работает в сфере обслуживания и поддерживает моногамные отношения. Вышеперечисленные факторы не согласуются с возможным наличием депрессии. В прошлом больной суицидальных попыток не совершал (судя по его заявлениям по ходу беседы и отсутствию соответствующих записей в истории болезни), равно как члены его семьи, о которых он отзывается с большой теплотой (см. след. абзац).

Однако, учитывая смерть отца, пришедшуюся на период становления личности больного, затем, по прошествии нескольких лет, смерть матери, психическую и физическую удалённость от брата и сестры, я склонен причислить его к группе, наиболее склонной к злоупотреблению алкоголем или наркотиками.

Больной охотно рассказывал об экспериментах с наркотиками, но здесь, учитывая необоснованные головные боли и приобретение отпускаемого по рецепту лекарства, мне видится определённая доля симуляции.

Наличие алкогольной зависимости больной не признал, что не согласуется с его многократными заявлениями о любви к спиртному. Например, на скрытый «призыв к трезвенности» он тут же ответил отрицательно.

Что касается полидактилии, я не компетентен выявить какие-либо органические или когнитивные расстройства, особенно в столь уникальном случае. Это своеобразное «клеймо», безусловно, служит катализатором вышеописанной склонности к злоупотреблению алкоголем или наркотиками.

Интеллект выше среднего уровня, и ответы, намеренно отрицающие суицид и наркотическую зависимость, наводят на мысль об определённой степени симуляции, как я отмечал выше. Тем не менее, учитывая, что ранее больной у нарколога и психиатра не наблюдался и дополнительных препаратов от мигрени не попросил, делать сколь-либо весомые утверждения о симуляции не представляется возможным.

Заключение

Сильная, нетипичного характера мигрень привела к непреднамеренной передозировке болеутоляющих. Испытуемый вменяем и непосредственной опасности для себя и окружающих не представляет.

Рекомендации

Незамедлительная выписка с внесением соответствующей записи в историю болезни. В случае, если Дэниел Флетчер будет госпитализирован при аналогичных обстоятельствах, следует незамедлительно провести более детальное психиатрическое обследование.

Ричард Карлайл, доктор медицинских наук, профессор

Департамент психиатрии и наркологии округа Лос-Анджелес

Глава 20

– Дэнни, вы можете идти, – объявляет Карлайл, снова садясь за стол. Блокнот закрыт, кремовый файл с ярлычком «Флетчер Д.» исчез. Эксперт протянул визитку: на ней его имя, фамилия, рабочий телефон и отдельно номер для экстренной связи. – Появятся вопросы – пожалуйста, звоните в любое время.

Лицо, грудь и руки начинают дрожать мелкой дрожью и постепенно немеют. Ни паники, ни страха. Ничего. Пытаюсь представить Кеару, свою квартиру, работу, бар. Образы как кадры из фильма, который я видел несколько лет назад. Так вот что такое смирение: невесомое облегчение, если захочу – могу в него окунуться. Нужно думать, думать, думать… Мозги сковала вечная мерзлота.

– Доктор, вы когда-нибудь в бешеного играли?

– Вы имеете в виду ночные гонки на машинах? Нет, даже в молодости не баловался.

– Нет, я говорю о бешеном на таблетках.

Карлайл вопросительно изогнул бровь, явно ожидая объяснения.

– Играют обычно вдвоем, – начинаю я. – Парни садятся друг против друга, по очереди принимают секобарбитал и пентобарбитал и запивают чем попало.

– Похоже, игра опасная. Вы в неё играете? – Карлайл тщательно подбирает слова, стараясь придерживаться нейтрального тона.

– Угу, постоянно и без партнёра.

Карлайлу не терпится записать услышанное, однако демонстративно открывать блокнот он не хочет. Заглядывает мне в глаза, срывает с ручки колпачок и тут же снова надевает. Нервный жест.

– Боль такая сильная, что на всё остальное плевать, – продолжаю я. – Такая ужасная, что даже смерть кажется ерундой. Начинаю глотать всё, что под руку попадётся, одну таблетку за другой. Вот такая игра в бешеного: или боль вылетает, или я. Решить пропорцию жизнь-смерть не сложнее, чем отсчитать сдачу с доллара. А вы говорите лечиться…

– Дэниел, вы могли бы сделать это снова?

– Не просто мог бы, а непременно сделаю. До следующего приступа осталось месяцев шесть, а потом передозировка повторится.

– Дэнни, мы обязательно это обсудим. Если страховая компания не оплатит лечение, я разработаю гибкую систему скидок. Но выписывать рецепты на наркосодержащие препараты или выпускать за территорию клиники больных с суицидальным риском не в моих правилах. Я ясно выразился?

Придётся ударить его, и посильнее. Если выйду из больницы, мне конец, так что права на ошибку нет. Нужно оглянуться назад и вспомнить, как трясся, словно осиновый лист, дожидаясь его в этой каморке, как распинался, стараясь произвести впечатление, а потом даже извинился, будто было за что.

Нужно думать, как я ненавижу собственный страх, идти напролом и не стесняться в выражениях.

– Назовите число.

– Что, простите?

– Назовите число.

– Не понимаю, чего вы добиваетесь.

– Назовите любое число, чем больше, тем лучше.

– Двести двадцать три. – Карлайл кладёт ручку на стол и пожимает плечами.

– Двести двадцать три, двести шестнадцать, двести девять, сто девяносто пять, сто восемьдесят восемь. – Скорость как у пулемётной очереди. – Обратный отсчёт с вычитанием по семь я мог бы продолжать и продолжать, но протокол обязывает вас прервать меня после пятой цифры, верно?

– К чему вы ведёте, Дэнни?

Намотать бечеву на катушку, выждать, когда он начнёт шевелиться, обнажит своё Ахиллесово эго: работу, целеустремлённость, усердие; пусть покажет, во что верит, к какой цели идёт, а с чем никак не может примириться. Потом выпущу змея в облака и перережу верёвку.

– А к тому, что за несколько часов я продемонстрировал вашу несостоятельность и как эксперта, и как психиатра. Могли бы придумать более оригинальные сокращения или хотя бы прикрывать от меня записи. Р – рука, это я сразу угадал, стало быть, РС обозначает «статичное движение рукой», РВ – «рука, выразительная», другими словами, честность, a РС – «рука скрытная», или движение, указывающее на обман и жульничество. Что, в точку попал, да?

Молчит. Наверное, в первый раз понял, что чувствуют его невольники-пациенты, когда им лезут в голову, ковыряются в мозгах, выпытывают тайны.

– Ничего сложного: я ведь сам кормил вас нервными жестами, как голодного пса костями, и вы всё съедали. – Убираю с глаз волосы. – Р-раз, и в блокноте появляется РВ, и так далее, аналогичные сокращения для глаз, позы и всего остального. С таким же успехом можно было и без стенографии обойтись: в ваших записях и дебил разберётся.

– Слушай, парень, мы не в суде. Вторичное привлечение за одно и то же преступление тут не работает.

– Да тут вообще ничего не работает!

– Дэнни, имея доказательства наличия у пациента суицидальной наклонности, по закону я обязан проинформировать администрацию клиники. А услышанного от вас вполне достаточно, чтобы получить ордер на семидесятидвухчасовое принудительное обследование. Вы понимаете, о чём я говорю?

Голос монотонный, абсолютно спокойный, в нём явно слышится снисходительная, умело завуалированная насмешка трусливого клерка, защищенного дешёвым письменным столом, государственными субсидиями, именным беджем и табличкой на двери кабинета. Придётся ударить ещё сильнее. Пока не выбью почву из-под ног, Карлайл не пошевелится.

– Ричард, да ты совсем слепой.

Пауза, раз, два, три. Эксперт снимает очки, умело изображая негодование.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что, снимая очки, ты изображаешь искренность в надежде, что я поверю. А на самом деле тебе так проще спрятаться, потому что ты ни черта не видишь.

– Дэнни, мы закончили. – Карлайл как ни в чём не бывало протирает стёкла.

– Когда речь заходит о сексе – тот же самый трюк.

Оставив очки в покое, он поворачивает – если не ко мне, то по крайней мере к моему стулу – измученное лицо с подслеповатыми глазками.

– Да, Ричард, секс, секс! Представляешь, Дик, мы с Молли трахаемся на полу гостиной. Ты за всю беседу единственный раз снял свои грёбаные окуляры, как раз когда мы секс обсуждали, и уделил этой теме несоизмеримо больше времени.

Очки благополучно надеты, на измождённом лице ни кровинки.

– Дэнни, я хочу вам помочь.

– «Помочь» значит обколоть успокоительными, чтобы не рыпался, когда ваши извращенцы-санитары с неизвестно каким прошлым дрочат на скорость и спускают мне на лицо?

– Боже, Дэнни!

– Хватит прикидываться, Дик, а то не слышал, что такое бывает! По сторонам нужно чаще смотреть… В следующий раз вырублю к чёрту телефон, чтобы никто добрых самарян из 911 не вызвал!

Встаёт, стучит по армированному стеклу, подаёт сигнал. Заглядывает Уоллес, сто двадцать килограммов непоколебимого спокойствия, а эксперт скрывается за дверью. Санитар расплывается в улыбке, складывает руки на груди и застывает у двери на три минуты полной тишины. Карлайл возвращается в сопровождении двух низкорослых, крепко сбитых парней, похожих друг на друга словно близнецы: тот же рост, цвет волос, усы и форма цвета хаки с надписью: «Помощник шерифа округа Лос-Анджелес» на беджах и плечевых нашивках.

– Мы люди в белых халатах, – представляется один из «близнецов».

Быть мне пожелтевшим листком в картотеке где-нибудь в заплесневелом подвале окружного архива. Дрожащие руки, грудь, живот расслабляются, в голове проносится облегчённое «Всё!». Оказывается, не так плохо и совсем не страшно, а главное – Кеара в безопасности. Так вот что такое смирение.

– Мистер Флетчер, эти джентльмены проводят вас в закрытое отделение, – не обращая внимания на шутку о белых халатах, поясняет эксперт. – Мы с вами поговорим завтра, после того как вы поедите и как следует отдохнёте.

Уравнение не сходится: меня мог прекрасно проводить Уоллес, «близнецам» здесь не место… Так, понятно, кто-то вычислил Дэниела Флетчера. Долго же они возились…

Последний шанс, последний вызов всем им: – Моя фамилия не Флетчер!

Глава 21

Дверь с зарешеченным окном закрыта. Заместителям шерифа секретность не нужна. Карлайл с Уоллесом ушли, так что желтоватый листочек с двумя копиями – распоряжение администрации «Королевы ангелов» доставить меня в окружную психиатрическую клинику – копам передала медсестра.

Ко мне подходит полицейский, состривший про белые халаты: кобура на уровне моих глаз, переносная рация издаёт невнятный хрип.

– Если вы не Флетчер, то кто?

Что он знает, что нет, сказать трудно.

– Сейчас это уже не важно, – заявляю я. Наконец можно больше не думать о том, куда смотреть и как сложить руки.

«Белые халаты» достают официальный бланк допроса: им нужны мои данные. Дэниел Флетчер не подойдёт. Я уже собрался назвать настоящее имя, когда рация в очередной раз прошипела что-то неразборчивое, подействовав на мою бедную голову словно шлепок по боку старого телевизора: я вспомнил инспектора, несколько лет назад остановившего меня в Голливуде. Тогда я был Полом Макинтайром.

– Эй, парень, смотри сюда! Спрашиваю ещё раз: как тебя зовут?

На секунду высветив Пола Макинтайра, память неожиданно активизирует все синапсы мозга, мощной тепловой волной соединяя разрозненные куски головоломки, и от смирения не остаётся ни следа.

– Меня зовут Стивен Эдуардс.

– А второе имя?

– Бен.

– То есть Бенджамин?

– Угу.

Пока коллега заполнял бланк, второй коп отступил в дальний угол комнаты и начал переговариваться по рации. Вернувшись, он показал Белому Халату какую-то надпись в блокноте – тот посмотрел на меня, закатил глаза и криво усмехнулся.

Шансы на то, что Стивен Эдуардс, двадцати шести лет, рост сто шестьдесят пять сантиметров, волосы рыжие, глаза синие, попал в тюрьму или умер, ничтожно малы.

– Стивен, встаньте, пожалуйста. – Второй коп очень вежлив – именно так он заставляет людей говорить. – У вас есть при себе что-нибудь, о чём нам следует знать?

Не дожидаясь ответа, он начинает ощупывать карманы, швы, пояс – в общем, стандартная процедура поиска на случай, если, наглотавшись таблеток, я ухитрился пронести в больницу пистолет. Интересно, когда я поднял руки за голову? Не помню. Похоже, старые рефлексы начинают просыпаться после долгой спячки.

Вежливый Коп аккуратно опускает мои руки. Я не сопротивляюсь и – раз, два – ощущаю металлический поцелуй наручников.

Заполнив формуляр, ко мне снова бросается Белый Халат. Я в наручниках – значит можно повышать голос и запугивать.

– Если врёшь, всё равно узнаю! Ты правду говоришь? Тебя вправду так зовут? – Голос похож на лай сидящего на цепи пса: страшно хочется вырваться из ошейника и хоть на пару сантиметров приблизиться к жертве.

Что он знает, что нет, сказать трудно, но, если прогнусь прямо сейчас, будет ещё хуже.

– Да, меня вправду так зовут.

– А удостоверение личности с собой, часом, не захватил?

– Я был в коме, когда меня сюда привезли, так что извините, как-то не догадался.

В приёмном отделении лежит бумажник с документами, однако Белому Халату лучше об этом не знать. Надеюсь, он пробьёт досье Эдуардса раньше, чем найдет удостоверение личности на имя Флетчера. Сейчас сказать ему больше нечего, поэтому и злится, но в присутствии персонала клиники сорваться не может.

– Отведи этого умника в машину, – велит он коллеге. Карты не раскрывает, куда меня везут, не говорит, значит, остаётся только надеяться. Да, расклад незавидный…

* * *

Все запросы и распоряжения о передаче Флетчера Д. в ведомство окружного департамента психиатрии были отменены тремя ордерами на арест Эдуардса Стивена Б. по обвинению в совершении уголовных преступлений.

Регистрация, личный досмотр, приказ сдать ремень и шнурки, два с половиной часа в КПЗ – и во мне просыпается прежний молчун-невидимка. Другие парни бормочут про себя или нарочито громко смеются, рассказывая стократно преувеличенные байки о своих подвигах, а я сижу тихо, стараясь никого не раздражать.

– Стивен Эдуардс, – объявляет надзиратель, – к тебе адвокат.

Наверное, Стивен Эдуардс как следует напортачил: на меня надели не только наручники, но и кандалы, прикрепленные к D-образному кольцу на поясе; в результате два с лишним килограмма никелированных цепей. По-пингвиньи переваливаясь с одной ноги на другую, я под усиленным конвоем ковыляю в камеру с привинченным к полу столом и двумя скамьями. Второй конвоир – огромная гора мускулов – оставляет меня одного, застыв у смотрового окна из небьющегося стекла.

Появляется мой адвокат, вернее, адвокат Стива-тормозного Назначенный судом дармоед уверен, что знает моё дело гораздо лучше, чем лицо, хотя сам ни то, ни другое в глаза не видел.

Естественно, я иду на определённый риск, поставив на то, что Джимми и К° потеряют время, мечась по палатам «Королевы ангелов», прежде чем слух о переводе в тюрьму расползётся по клинике, и на то, что смогу выбраться отсюда раньше, чем один из адъютантов Начальника перейдёт улицу на красный свет, а потом заплатит копам, чтобы подсадили ко мне в камеру. Домик из карт. Домик из стеклянных карт. Домик из остро заточенных, раскачивающихся на ветерке лезвий, и в нём сижу я.

– Добрый день, мистер Эдуардс! – приветствует адвокат, садится напротив и открывает портфель. Уже второй раз за сегодняшний день меня закрывают в комнате с незнакомцем, читающим мой файл, который на самом деле даже не мой.

Надеюсь, непрофессионализм, задержки и огромное количество документов, которые я намеренно перетасовал между двумя именами, ещё раз меня выручат. Нужно, чтобы, разбираясь с криминальным прошлым Стивена Эдуардса, никто не вспомнил о душевном здравии Дэниела Флетчера. Нужно вытащить отсюда Стивена Эдуарда, пока не задержали Стивена Эдуардса или, не дай бог, Дэниела Флетчера.

– Мистер Эдуардс, буду откровенен, – начинает адвокат, – в вашем положении вариантов нет. У меня только одно предложение…

– Моя фамилия Эдуард, – не даю закончить я. – Никакого «с».

Поднимаю руки до уровня груди (выше не позволяют наручники) и как следует растопыриваю пальцы левой.

– Кажется, вы меня с кем-то путаете.

* * *

В полном замешательстве адвокат смотрел на дело Стивена Эдуардса: его имя, данные, фотографию. Он лично знал молодого наркомана и, взглянув на меня раз, второй, третий, понял, что я никак не могу им быть.

– За всю практику ничего подобного не встречал, – качает головой юрист. Возможно, он хотел поговорить о нашем поразительном сходстве или моей шестипалости, только я вопросов не задавал. Даже не поинтересовался, за что разыскивается Стивен Б. Эдуардс, – честно говоря, меня это нисколько не интересует.

Адвокат перечитывает раздел «Особые приметы», спрашивает адрес Стивена Эдуардса и серийный номер его прав. Называю адрес в Сан-Франциско, заявляю, что «только что перебрался в город», жду, пока он пробивает информацию, прекрасно зная, что всё подтвердится и в ответ на запрос придёт моё фото.

Он делает то немногое, что по силам назначенному судом адвокату: приводит меня к телефону-автомату, а сам связывается с окружным прокурором, который ещё раз проверяет мои данные. В зале ожидания я готов сидеть сколько угодно: здесь никого, можно расслабиться и не оглядываться по сторонам, каждую секунду ожидая подвоха. Монеток для телефона нет, так что заказываю разговор в кредит, откопав в недрах памяти номер кредитки Раймонда О’Доннела. Светлые, выпукло проступающие на карточке цифры, сгруппированные по четыре: проговариваю их вслух, вспоминая алгоритм последовательности. Звоню домой, чтобы проверить, возьмёт ли кто-нибудь трубку.

«Привет, дорогой! Со мной всё в порядке. Меня отпускают домой…»

Если бы Джимми и К° караулили в квартире, то заставили бы её ответить. Сработал автоответчик, значит, засады нет. Звоню в бар, спрашиваю Кеару.

«Она сегодня уволилась, сказала, что переезжает к сестре…»

Справочная 411, называю Кеару и имя её сестры, они могут жить в самом Сан-Диего, Леокадии, Дель-Маре, Оушенсайде или Мишн-Бич… Тупик, тупик, тупик, тупик…

– Простите, сэр, такие в справочнике не значатся.

– Посмотрите, пожалуйста, фамилию Уиллер.

– А имя?

Тупик, тупик, тупик.

Одела меня, сбежала к сестре…

Закрываю глаза, мысленно представляю нашу квартиру, измеряю её и думаю, думаю, думаю… Гостиная размером шесть на четыре с половиной, цвета выбеленной кости стены, облицованный плиткой камин у северной стены. Старый, купленный на распродаже диванчик мой, а мексиканское покрывало на его спинке – Кеарино. Почему-то сейчас это покрывало не вижу. Открываю глаза. Телефонный аппарат, металлический столик, окно из небьющегося стекла. Закрываю глаза, мысленно хожу по квартире. Пусто, как в день нашего переезда.

Некоторые вещи я знаю на подсознательном уровне. Сшиваю кусочки воспоминаний и вижу. Воссоздаю.

Она ненавидела своё лицо. Лицо сестры и всё равно другое. Те же глаза, главное отличие – улыбка. У Андреа она ровная, а между передними зубами – щель. У Кеары губы растягиваются только влево, совсем как у женщины из реанимации.

Захлопываешь дверцу машины, потом вспоминаешь, что ключи остались в зажигании. Самолёт отрывается от земли, а в голову вдруг приходит невыключенная кофеварка. Осознание, понимание, прозрение безмолвными стовольтными разрядами пробирают до мозга костей, тело становится вялым, как у тряпичной куклы.

Кеара ничуть не расстроилась, когда я признался, что моё имя и история жизни – стопроцентная подделка. Наоборот, обрадовалась! Вскоре после этого сообщила, что её выселяют из квартиры. Привела подружку, они устроили вечеринку и чуть ли не до ушей меня оттрахали. А в новой квартире договор аренды и коммунального обслуживания оформлен на меня: Кеарино имя нигде не фигурирует.

Мне холодно. На дворе август, догорающий день задыхается в выхлопных газах, я замерзаю.

Работу меняла как перчатки, часто без всякого предупреждения, и всегда находила причину. Сказала, на её штраф-талоне свободного места не осталось, и Сара зарегистрировала машину на своё имя. Ночные звонки и короткие гудки.

Холодно, холодно, холодно…

Однажды ночью у её дома сигналил грузовик, пьяный водитель громко звал какую-то девушку. «Тот парень разбил окно первого этажа, а чёртов менеджер говорит, что виновата я».

Взяла Распутина котёнком из приюта для брошенных животных. Он был здоровым уличным котом, пока не попал под колёса грузовика.

Закрыв глаза, пытаюсь представить фотографии Андреа и Кеары. Нет, нужно расслабиться, не подстёгивать воспоминания, пусть сами на поверхность сознания пробиваются. Вот они рядом, такие разные, и всё же… Женщина из реанимации тоже будет выглядеть иначе, когда доктора из челюстно-лицевого завершат задуманное. Кеарины зубы казались такими белыми, ровными, изящно вылепленными, потому что… в сущности, такими и были.

Отлитыми из фарфора по специально изготовленным слепкам. В челюсть вживили титановые штифты – боль не причиняют, на изменение погодных условий не реагируют – и на них насадили зубы.

Хотелось спросить: «Что случилось?», но ответ я уже знал. Боже, бедная девочка!

Она не желает, чтобы её искали, хочет спрятаться, и никто на свете её не найдёт, потому что я научил всему, что знаю. Она сама попросила. Хотела постичь все тонкости… Иногда я кажусь себе гением, но иногда я настоящий тормоз. Пальцы немеют. Растопыриваю их, потом сжимаю в кулак.

В юности я баловался всякой ерундой, потом завязал, однако всё равно загремел в тюрьму. Тот адвокат перетасовал факты, и получилась совсем другая правда. Это его конёк, его заработок.

Я с детства живу так же, как она. Не знаю, правильно ли её понял, но надеюсь, что да, потому что при таком раскладе с ней всё в порядке. Значит, она ушла, и найти её невозможно ни тем, от кого она прячется, ни тем, кто не знает, что она прячется. Ни мне. Не буду знать, где она, – не проболтаюсь. Значит, ей так лучше.

Не могу передать, что я сейчас чувствую. Всё так сложно…

У меня много вредных привычек, но доверчивость в их число не входит. Скорее я поделюсь с человеком одноразовым шприцем, чем ему доверюсь. И тут появляется Кеара. Надо же, единственный раз в жизни дал слабинку и выбрал самый гнутый, тупой, ржавый, запачканный шприц из всех имеющихся.

В следующие восемьдесят минут демонстрирую одиннадцать пальцев и свободные от татуировок руки троим заместителям шерифа. Начальник тюрьмы подтверждает, что мой адвокат связывался с окружным прокурором, меня ведут к судье. Удары молотка, конвой, камера, обед: бутерброд с сыром и тёплый фруктовый пунш, от которого тут же начинает тошнить; я жду, жду. жду, затем снова конвой, расписка за личные вещи, переодевание под присмотром, три автоматические двери, и я выхожу в озарённый лучами садящегося солнца город. Лето вот-вот уступит свои права осени. Пламенеющее небо испещрено паутиной облаков, похожих на мазки тонкой кистью; ласковое, словно поцелуй Господа, тепло согревает мою кожу, глаза, лёгкие.

* * *

По-моему, это самый длинный день из тех, что я пережил без черепобоек. За последние двадцать четыре часа побывал:

В спальне. В больнице. В закрытой палате. В тюрьме.

В ипостаси Стивена Эдуардса.

«Хватит!» – твердит железная логика выжившего в страшной катастрофе. С самого детства я ни разу не обращался к доктору добровольно, разве только когда очередную аферу проворачивал. А может, у них появились новые лекарства, методы или технологии? Вообще-то я на «ты» с математикой, но уже потерял счёт своим «может».

Печень на пределе, да и сердце тоже: наркотики, электрошок, тщетная – я отдаю себе в этом отчёт – надежда, что я когда-нибудь увижу Кеару, запрет думать о папе и Шелли, ни одной попытки узнать, где похоронена мама…

Торжественная клятва утопающего, обещание хронического наркомана или игрока в рулетку: я пойду к врачу, я вылечусь. Разыщу папу, потом Кеару и скажу: «Всё в порядке, зови меня Джонни всегда, когда пожелаешь».

Ледяной, сжимающий желудок кулак тает, тает, тает… Чуть ли не впервые в жизни ощущаю каждый кубический сантиметр крови, каждую клеточку тела.

Меня зовут Джон Долан Уинсент. Родился третьего апреля 1959 года у Джона Долана Уинсента-старшего и Шелли Мари Уинсент. У меня есть сестра Шелли Энн. Мне двадцать восемь лет. Информация о моих юношеских правонарушениях закрыта, я не окончил среднюю школу и не учился в колледже. У меня редкий врождённый порок: на левой руке дополнительный, хорошо сочленённый шестой палец, по размерам идентичный безымянному. Я неплохо разбираюсь в математике, особенно в пространственных координатах. У меня отличная зрительная память, незаурядные способности к черчению и твёрдая рука.

Домой идти нельзя: там наверняка караулят представители отдела кадров. Они во всём разберутся, вопрос только как скоро. Вернувшись в фойе полицейского участка, звоню последнему, кто может помочь.

* * *

Жду, сидя в очередном пластиковом кресле у очередного торгового автомата, считаю минуты, надеясь, что Джимми не объявится первым.

– Дэниел! – Доктор Карлайл протягивает руку, в усталых глазах смесь радости и смущения. – Впрочем, на самом деле вы не Дэниел?

– И не Стив.

– Так я и подумал. Как же мне вас звать?

– Давайте вернёмся к Дэниелу, ладно?

Карлайл кивает.

– Вообще-то это не в моих правилах, – сообщает он, отъезжая от участка. – Вы забыли сигареты, и я решил их захватить.

– Это не мои сигареты, но всё равно спасибо. – Я закуриваю, а Карлайл надевает солнечные очки, прячась от алого зарева заката. Ну надо же как: снова сижу на пассажирском сиденье машины за воротами очередной тюрьмы, и всё моё имущество в очередной раз умещается в коричневом бумажном конверте.

– Хорошо, что у вас не «ранчеро»! – радуюсь я.

– Почему?

– Долгая история.

– Представляю, – вздыхает Карлайл. – Может, расскажете, пока едем? Кстати, куда мы направляемся?

– Не знаю. Давайте пока в сторону центра к Юнион-стейшн.

– Вообще-то подобные услуги я оказываю только в самых крайних случаях.

– Это и есть крайний случай.

– Я имею в виду, когда речь идёт о жизни и смерти.

– Так и есть.

– Сегодня в психиатрическом отделении вас искали какие-то люди, а чуть раньше я видел их у регистратуры.

– Знаю.

– Это ведь не ваши друзья?

– Нет.

– У вас проблемы?

– Да.

– Вы должны им деньги?

– Нет, дело не в этом.

– Участвуете в программе по защите свидетелей?

– И не в этом тоже.

– Тогда почему не сообщите в полицию?

– Боюсь, у меня несколько иные взаимоотношения с копами, чем у вас. Вряд ли они смогут мне помочь.

– Те люди преступники?

– Угу, именно.

– По крайней мере сейчас я уверен: вы говорите правду.

– Откуда вы знаете?

– Вы отвечаете уклончиво и не так быстро.

– Добились-таки своего! – восклицаю я, и Карлайл смеётся. Всё, решил, куда мне надо! В центр, но лучше выйду, не доезжая до вокзала.

– Вы очень здорово держались.

– Всё приходите опытом. Вот, можете меня здесь высадить.

Останавливаемся у мексиканского кафе. Улица гудит от вечерних пробок, латиноамериканские данс-клубы готовятся к наступлению ночи: хозяева выносят пластиковые столы и включают музыку. Мужчина в бейсболке и клетчатой рубахе с длинными, не по погоде, рукавами катит тележку с мороженым. В голове у меня полная каша.

– Похоже, вам удалось получить документы. Надо же, чудеса случаются! – качает головой Карлайл, показывая на коричневый конверт.

Ещё какие чудеса! Копы забрали из клиники документы на имя Флетчера, зарегистрировали и выдали мне как личные вещи «Эдуардса», потому что повторный запрос о переводе в окружную психиатрическую клинику так и не поступил.

– А ещё вас искала молодая женщина, – сообщает Карлайл. – Молли. Наверное, ваша Молли.

– Как она выглядела?

– Не знаю. Она оставила дежурной по приёмному покою записку, а я вместе с остальными вещами передал ее заместителям шерифа.

Ледяной кулак снова бьёт меня в живот. Смотрю на коричневый конверт и делаю глубокий вдох. В нём живой тарантул, тёплый, только что снятый скальп.

Бесполезно скрывать то, что я сейчас чувствую, к тому же я смертельно устал. Карлайл желает мне добра, и, зная это, я не в силах поднять на него глаза. Он старался помочь, сделал даже больше, чем мог, а сейчас готов отпустить на все четыре стороны. Уравнение не сходится, и теперь мой черёд восстанавливать равенство.

– То, что я наговорил, когда вы хотели меня выпустить… – В горле суше, а на душе сквернее, чем в начале экспертизы. – Нужно было что-то делать, уйти с теми людьми я не мог, а если бы вы выписали, пришлось бы. Семьдесят два часа были просто необходимы…

– И для того, чтобы выиграть время, вы добровольно отправились в тюрьму?

– Угу.

– Послушайте, сейчас самый походящий момент напомнить: от прошлого не убежишь. Хотя, полагаю, для вас это не аргумент.

– При желании я мог бы привести сотню контраргументов.

– Правда? – усмехается Карлайл. – Так вас здесь оставить?

– До сих пор думаете, что я блефую?

– Неужели после того, что случилось за последние сорок восемь часов, вы хотите в мексиканское кафе?

– Сами понимаете: домой мне идти нельзя.

– Не хотите, чтобы я знал, где вы живёте?

– Дело не в этом, хотя мой адрес вам действительно лучше не знать. Если кто-нибудь спросит, скажете правду. Больше мы не встретимся, обещаю.

– Вам нужны деньги?

– Они у меня есть, правда, не здесь, но более чем достаточно.

Я выхожу из машины, а Карлайл опускает окошко.

– И всё же, если понадобится помощь, звоните мне в офис или по экстренному номеру. – Видя, что я не собираюсь отвечать, он не выдерживает: – С вами будет всё в порядке?

– Не знаю… И не важно, главное, чтобы Молли была в порядке. – Я поворачиваю в сторону кафе.

– Эй, – в последний раз окликает Карлайл, – как вас зовут? Хотя бы это скажите!

– Ну, это было бы уже нечестно, – качаю головой я.

– Тогда, может, только имя?

Губы расползаются в улыбке, а в следующую секунду из груди вылетает жуткий истерический хохот. Давненько со мной такого не случалось! Жадно ловя воздух ртом, выдаю ключевую фразу. Вот он. достойный финал сегодняшнего дня!