Текст книги "Сказочные повести. Выпуск девятый"
Автор книги: Корней Чуковский
Соавторы: Юрий Олеша,Анатолий Смирнов,Маргарита Фадеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
ДОМ ИЗ ПЕСКА
Солдаты Формалая жили в казармах. Едва до них донеслась весть о том, что царь распускает армию, они вышли на улицу, и со всех сторон понеслись выкрики:
– Я вернусь к жене и ребятишкам! Буду выращивать гречиху, сеять рожь и пшеницу.
– Я разведу большой сад и по вечерам стану вместе с ребятами сидеть под яблоней и рассказывать сказки.
– А я выучусь ремеслу ткача и буду ткать на своем станке самые красивые ткани.
– А я буду строить дома. Большие, светлые. Я буду каменщиком.
Каждый высказывал свое заветное, и никто не слушал друг друга.
Вдруг один солдат отстегнул свою саблю и бросил ее прямо перед входом в казарму.
– Не нужна мне она!
А вокруг слышался веселый шум и звон металла. Сначала куча оружия была совсем маленькая, потом превратилась в небольшой холм, а потом стала похожа на гору. Она уже загородила дверь казармы и поднималась до крыши.
В разгар этой шумной суеты прибыл запыхавшийся генерал. Он старался самым первым прибежать в казарму, чтобы не допустить развала армии. Но как ни быстро он катился на своих колесиках, добрая весть долетела до солдат раньше. Атьдва застал у казармы весело смеющихся солдат и кучу брошенного оружия. При его появлении никто не вытянулся, как обычно, в струнку, никто не поднял руки для приветствия.
– Здравствуйте, воины! – еще не отдышавшись, выпалил он.
В ответ не последовало обычное: «Здравия желаем…» Шум стих, но толпа молчала.
– Братцы солдаты, – продолжал генерал, – не бросайте оружие. Вы воины. Ваше дело маршировать, стрелять и воевать. Мы соберемся вместе, завоюем царство Чуда-Юда морского, и тогда у нас будет много земли, коров, лошадей, много всякого добра и богатства.
Сначала солдаты слушали его тихо, но чем дальше он говорил, тем шумнее становилось вокруг, тем больше выкриков неслось из толпы.
– Сам иди завоевывай Морское царство, – неслось из одного конца.
– Гнать его отсюда! – раздалось совсем близко.
– Братцы, – генерал поднял вверх обе руки. – Не оставляйте меня. Мы вместе воевали!
– Мы воевали, а ты ордена получал! – раздалось из толпы. – Мы больше не хотим воевать! Мы не хотим на свалку!
– Мы хотим пахать землю, растить ребятишек, строить дома.
– А я что буду делать? – выкрикнул генерал. – Я не умею строить дома, не умею копать картошку, не умею бить молотом в кузнице. Куда я? – Генералу казалось, что он только подумал об этом, а на самом деле слова прогремели на всю площадь.
Солдаты ответили хохотом.
– Подметать улицу, – шутил один.
– Ловить светлячков, – добавил другой.
И третий крикнул:
– Построй дом из песка, тогда мы вернемся.
– Солдаты, ребятушки! – взмолился Атьдва. – Мне никогда такого дома не построить.
– Захочешь, чтобы солдаты вернулись к тебе, построишь. Берись за работу.
Атьдва резко нагнулся, чтобы взять первую горсть песку, но непривычные к такому движению ноги на колесиках подвернулись, и генерал ткнулся носом в бугор. Снова поднялся, но на этот раз колесики увязли в песке и забуксовали…
Атьдва, как мы уже знаем, не умел думать, но упорства у него было хоть отбавляй. Он так хотел, чтобы армия вернулась к нему, что трудился на славу. Он ползал на коленях, пытался возвести стену. Но, увы…
Солдаты сначала смеялись над Атьдва, но скоро это им наскучило, и они разошлись по своим домам.
ТРОФИМ РАССЕРДИЛСЯ
Ослепший судья метался в камере, как зверь в клетке. «Когда же за мной придут? Когда же Формалай позовет меня обратно? – рассуждал он сам с собой. – Ведь не может государство жить без судьи».
Шли часы, а за Нашим-Вашим никто не приходил. «Почему на меня Формалай рассердился? Я верно служил царю. Ему не найти больше такого преданного слуги».
Тут дверь открылась, и два стражника втолкнули в камеру Трофима.
– Господин Нашим-Вашим, – произнес один из них, – Формалай Большой прислал мастера Трофима, чтобы он пришил тебе глаза.
Трофим стоял, не двигаясь. Он почти не думал о себе, о том, что он безвинно угодил в тюрьму. Он только шептал:
– Петрушка, мой любимый Петрушка. Тебя сожгут на костре, и я ничем не смогу тебе помочь…
Горе мастера было так велико, что он разговаривал вслух, не замечая этого. А судья, прислушиваясь к тихому бормотанию, подвигался все ближе и ближе. Наконец он ухватился за рукав Трофима:
– А ну, пришей мне быстрее глаза. Государство не может быть без судьи. Пришивай скорее, не ленись.
Но мастер не спешил брать в руки иголку. Он думал о сыне и упрекал себя:
– Ах я, старый дурак! И зачем я послал во дворец вместо Формалая Петрушку? Погубил своего родного сына.
– Как так – Петрушку вместо Формалая? – Судья дернул мастера за рукав.
У мастера на душе было так тяжело, что он готов был поделиться своим горем с первым встречным. И он начал рассказывать, как Формалай приказал ему устроить такую голову, которая бы, не думая, принимала правильное решение, как он вовремя не выполнил задание и вынужден был надеть на Петрушку костюм Формалая и посадить его на царский трон. Едва Трофим в своем рассказе добрался до этого места, как судья подпрыгнул от удивления и завизжал:
– Это из-за тебя, из-за твоего разбойника-сына я лишился глаз. Пришей мне их сейчас же, сию минуту! А не то твоего сына не только сожгут, его будут кипятить в горячем масле или жарить на большой сковородке.
Прерванный на середине рассказа, мастер Трофим растерялся. По привычке повинуясь приказу, взялся за иглу и начал пришивать судье глаз. Но сквозь слезы он плохо видел, что нужно делать, и пришил глаз совсем не там, где надо.
– Что ты делаешь? – бранился Нашим-Вашим. – Разве ты не видишь?.. Ты пришил мне глаз на подбородке.
Мастер отрезал пуговицу бритвой.
– Шей снова! – судья погрозил Трофиму кулаком.
Мастер рассердился: «Ах, неблагодарный! – подумал он. – То сына моего называет разбойником, то меня грозится побить. Я тебе покажу, как издеваться над честной куклой».
– Эта пуговица плохая. Очень блеклая. Ее нужно заменить, – сказал мастер. – А ты, Нашим-Вашим, не сердись. Я ошибся немножко. С кем не бывает. Да не такие случаи бывали… Вот недавно оторвали солдату в драке ухо. И пришлось мне пришивать новое. Я пришил ему собачье. Так он и пошел, бедняга, в строй – одно ухо человеческое, а другое собачье.
– Разве у тебя есть собачьи глаза? – забеспокоился судья.
– А как же, не только собачьи. Вот и лошадиные. Вот верблюжьи, мышиные, а вот эти кошачьи, зеленые.
– Нет, нет, Трофимушка, – взмолился Нашим-Вашим. – Ты уж пришей мне, пожалуйста, человечьи.
– Можно и человечьи, – согласился Трофим. – Да нет у меня здесь человечьих. Хочешь, волчьи пришью.
– Что ты! Что ты, Трофим! Я судья – и вдруг волчьи глаза. Как я Формалаю покажусь.
– Есть еще львиные… – ухмыльнулся Трофим. – Может, подойдут. Лев – царь зверей.
– Нет, нет! Звериные не нужны. Человечьи пришей.
– Тогда придется подождать. Есть у меня дома глаза хорошие, яркие, голубые, как раз такие, какие любит наш мудрый Формалай.
– Иди, голубчик, иди. Только поскорее приходи.
– Скоро приду. Сегодня, а может быть, завтра. А может быть, через три дня, – ответил Трофим, а про себя подумал: «Как же, приду. Такую куклу, как ты, из тюрьмы выпускать опасно. Пришей тебе глаза – ты таких дел наворочаешь, что не опомнишься. Слепой ты много зла не сделаешь, а вот зрячий… зрячий обязательно навредишь».
– Эй, стражники, идите с ним. Пусть он принесет мне самые лучшие голубые глаза, – приказал судья и стал дожидаться мастера.
АЛЕНКА ВО ДВОРЦЕ
Не помня себя от страха, Аленка побежала к ткачу Сидору.
– Твоего отца стражники увели во дворец, – сказал ткач.
– Папа! Папа! – закричала Аленка, бросилась во дворец и столкнулась с Матрешкой.
– Что с тобой, девочка? Что случилось? – остановила ее крестьянка.
Всхлипывая, Аленка рассказала про свою беду.
– Нужно пробраться во дворец. Нужно узнать, что с отцом, – повторяла она.
– Я тебе помогу. Пойдем, девочка, – предложила Матрешка, и они вместе подошли к ограде царского парка. Аленка спряталась за каменный столб, а Матрешка подобралась к самой решетке и увидела старого садовника с огромными кривыми ножницами в руках.
– Какие у вас крупные красивые розы, – громко сказала она.
– Формалаю Большому нравится все большое, крупное, поэтому у нас в саду растут такие цветы с широкими листьями и лепестками, – ответил садовник и свысока посмотрел на Матрешку. Он щелкнул ножницами и нагнулся, чтобы положить срезанную розу на траву. Рядом с Матрешкой встала ее старшая дочка.
– Кто выращивает такие цветы? – сказали в два голоса Матрешки. – Наверное, умный садовник.
Польщенный старик поднял голову и захлопал глазами. У ограды теперь стояли две совершенно одинаковые Матрешки. «Вот привязались…» – Садовник опять нагнулся к цветам, стараясь не обращать на них внимания.
– Что за розы! Что за чудесные розы! – прозвенело у ограды.
Он поднял голову. Перед ним стояли три одинаковые Матрешки. «Чудится, что ли?» – Садовник закрыл глаза, потер их кулаком, снова открыл. Матрешек стало четыре. Они стояли лесенкой, одна меньше другой, и в четыре голоса тянули:
– Подари нам по цветочку.
– Подите прочь! – махнул рукой старик и отвернулся, чтобы не видеть их. Но его так и тянуло посмотреть: что же делается у ограды. Он выпрямился, взглянул, и ножницы выпали из рук. Перед ним оказалось уже целых шесть Матрешек. «Чудится. Определенно чудится, – забормотал он. – Пойду дворника позову, пусть он скажет, сколько их». Он заковылял по дорожке.
– Прячься скорее, – шепнула Матрешка девочке.
Аленка протиснулась между прутьями в ограде и, прячась за кустами роз, стала пробираться к приготовленному садовником букету. Когда садовник вернулся вместе с дворником, у ограды никого не было.
– Видать, голову напекло, вот и мерещится всякое. Смотри, пусто кругом, – рассмеялся дворник и удалился.
Садовник, кряхтя, нагнулся, широко расставил руки и схватил букет в охапку. Он был так велик, что казалось, будто идет сам куст на тонких ногах, в черных с загнутыми носами ботинках.
– Старик, совсем старик, – ворчал садовник, пытаясь спрятать лицо от колючек. – Раньше букеты никогда не были такими тяжелыми, а сейчас как будто в него положили целое полено дров.
Охая и кряхтя, старик добрался до тронного зала и опустил букет в вазу, такую большую, что Аленка почти по шею очутилась в воде.
Девочке никогда раньше не приходилось видеть Формалая. Она раздвинула колючие стебли и устремила на трон свои любопытные глаза. Царь сидел в кресле, чинно сложив руки на груди, вздернув кверху голову. Кузнеца в зале не было. «Куда же его дели? – забеспокоилась девочка. – Все равно узнаю, скажут же про него что-нибудь».
А Формалай огляделся по сторонам и заметил красивые крупные розы. Он подошел к вазе и нагнулся над букетом, вдыхая аромат.
«Ой, сейчас заметит, – перепугалась Аленка. – Что бы такое сделать?
Куда деваться?» – Но в самую опасную минуту, говорят, находится верное решение. Девочка отломила ветку с шипом и ткнула Формалаю в нос. Тот отшатнулся, и сразу цветы ему не понравились.
– Кто принес сюда такую гадость? Убрать сейчас же!
– Убрать сейчас же цветы! Запомним! Запомним! – прокатился по залу голос Хранителя памяти.
В зал вбежал садовник.
– Мудрый правитель! Это самые крупные, самые красивые цветы.
– Я приказал выбросить их в окно, – последовал ответ. – Да живо! Наносили тут всякого мусора.
Садовник с трудом дотащил вазу до окна, и Аленка вместе с цветами полетела вниз. Аленка крепко зажала рот, чтобы не закричать от страха. Ваза несколько раз перевернулась в воздухе, шлепнулась на камни и разбилась вдребезги. Цветы рассыпались, а тряпичной кукле ничего не сделалось. Она поднялась на ноги и побежала.
ВЫШИВАЛЬЩИЦА
Девочка решила, что она спаслась, но царский садовник увидел ее в окно и закричал, показывая на нее пальцем:
– Держи! Держи!
Перескакивая через кусты и цветы, к девочке помчался дворник с метлой.
Из кухни выбежал повар в белом колпаке и тоже бросился в погоню.
Аленку схватили и привели к царю.
– Ты чья? Что ты здесь делала? – ей задали сразу два вопроса.
– Я, Аленка – дочь кузнеца, – тихо и робко проговорила девочка. – Где мой отец?
Формалай посмотрел на Хранителя памяти, и тот ответил:
– По приказу Формалая… Пф-ф-у-у! То есть Петрушки, кузнец Игнат выпущен на волю.
«Очень хорошо, что отец на свободе, – повеселев, подумала Аленка, – он не оставит в беде. Он обязательно выручит меня».
– Ты чего зубы скалишь? – Формалай топнул ногой. – Я на тебя управу найду. Я тебя заставлю работать. Что ты умеешь делать?
– Петь, плясать, мыть пол, вышивать, – перечисляла Аленка.
– Хватит, – остановил правитель. – Будешь вышивать мой портрет. Принести ей полотна и шелковых ниток.
Хранитель царского платья тотчас выполнил приказание. Аленке дали в руки иголку, посадили на стул и на позолоченную раму натянули кусок полотна.
– Чтоб я красивый был, а не то берегись! – пригрозил Формалай.
Руки у Аленки дрожали от страха, а шелковые нитки рвались и путались.
Хоть и медленно, но дело все-таки продвигалось вперед. Вот уже чернеют на холсте пышные волосы Формалая и лохматая борода, краснеет большой нос.
– Ну-ка, ну-ка, посмотрю! – Царь поднялся с трона, встал за спиной девочки и отпрянул. На него смотрела его собственная страшная рожа. – Негодница! Сейчас же исправь! – Правитель дернул девочку за косу, потом за другую, потом за обе вместе и снова повторил: – Старайся, а не то попадет.
Царь снова уселся на трон, подпер кулаком щеку и устремил взгляд вдаль. Он мечтал о чудесном портрете: чтоб взглянули куклы на него и подумали: «Вот какой у нас добрый, справедливый государь!»
Аленка распорола неправильные стежки и вновь принялась за работу. Теперь у Формалая то нос получался свернутым на сторону, как у разбойника с большой дороги, то глаз опускался к самому подбородку, то борода закрывала нос, щеки и даже глаза.
– Ты нарочно делаешь, что ли? Ты не хочешь, чтобы народ видел, как умен, красив и добр Формалай? – сердился правитель.
Аленка молчала.
– Посадить ее в самое глубокое подземелье, – распорядился он. – Пусть она там вышьет хороший портрет.
– Посадить в самое глубокое подземелье! – повторил Хранитель памяти.
А Распорядитель приемов и праздников добавил:
– Ведь там Петрушка.
– Пусть сидит вместе с Петрушкой.
ТРОФИМ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ШИТЬ СОЛДАТ
Конечно, каждый понял, что Трофим отправился домой не за пуговицами для судьи. Пуговицы у него были. Он хотел убежать и попытаться помочь Петрушке. Но это ему не удалось. Оба стражника не отходили от него ни на шаг, и мастеру Трофиму волей-неволей пришлось сунуть в карман горсть пуговиц и отправиться в тюрьму.
Нашим-Вашим, едва заслышав скрип двери, повернул к нему свое приветливое лицо и затянул:
– Пожалуйста, мастер Трофим, пришей глаза.
– Не буду, – огрызнулся Трофим. – Посадили меня в тюрьму – ни одного шва не сделаю.
Судья мгновенно повернулся, и злое лицо закричало на Трофима:
– Старый осел! Тебя заставят меня починить. Царю нужен судья.
Трофим равнодушно пожал плечами: дескать, все равно не заставишь, и тихо сел на кровать.
– Голубчик… – молило ласковое лицо.
Судья слепо шарил руками и зигзагами двигался по камере.
А другое лицо Нашим-Вашим продолжало грозить:
– Ты у меня поплачешь, если не сделаешь, старая крыса.
Трофим, несмотря на свое горе, рассмеялся: из одного рта неслись слова «хороший», «дорогой», «прошу», а из другого сыпались проклятия.
– Так тебе и надо, – злорадно шептал мастер Трофим. – Будешь знать, как губить честных кукол. Много бедняков умоляло тебя поверить им, помочь, а ты не помог. Вот теперь сам узнаешь, как тяжело бывает, когда тебя обижают.
Мольбы и вопли двуликого судьи становились все жалобнее и громче.
– Не скули. Сейчас пришью, – согласился наконец Трофим, которого эти вопли раздражали, как ноющая зубная боль. Он зашил судье оба рта и прорезал новый рот, на спине.
– Зачем ты это делаеш-шь? – зашипел судья и почти не услышал своих слов.
– Чтоб не болтал под руку и не мешал работать.
– Так я не смогу быть судьей, – Нашим-Вашим наклонился и выпрямился, надеясь, что от движения рот на спине будет говорить громче.
– Вот и хорошо, – обрезал мастер Трофим. – Не будешь судьей – будешь обыкновенной куклой. Станешь трудиться, как все.
Трофим закрыл ему волосами второе лицо, вставил в туловище кусок плотного, негнущегося картона, пришил глаза и легонько подтолкнул к двери.
– Иди, иди. Теперь все в порядке.
– А говорить… Как я будут говорить? – прошамкал рот на спине. – Сделай мне рот на прежнем месте. Я буду хорошим.
– Ладно. Может быть, и вправду подобреешь, – махнул рукой Трофим и выполнил его просьбу.
Судья даже не сказал «спасибо», выбежал из камеры.
Мастер остался один, но он не привык сидеть без дела, и ему было очень тоскливо. «Как жаль, что я быстро закончил судью», – посетовал он.
Трофим уселся на кровать, стоявшую в углу, и задумался о том, где сейчас Петрушка, и как плохо, что он, отец, не может выручить из беды своего единственного сына.
В таком раздумье и застали его стражники. Они принесли ящики с ватой, сукном, нитками и мягкое кресло.
– Царь приказал прислать кресло, чтоб тебе было удобно работать. Шей больше солдат. А кровать велел вынести. Чтоб ты не спал, а работал днем и ночью.
Потом в камеру внесли лист бумаги в золотой рамке, повесили на стену.
Во всем царстве никто не хотел рисовать Формалая, поэтому вместо портрета во всех учреждениях красовалась собственная формалаевская подпись.
– Не нужна мне его подпись, и не буду работать на него. – Мастер подошел к стене, перевернул рамку с подписью и на обратной стороне нарисовал красивую розу.
НА КОСТРЕ
Три дня сидели Петрушка с Аленкой в подземелье. Каждое утро Распорядитель праздников и приемов приходил проведать, вышивается ли портрет Формалая, и каждое утро находил на полотне безобразное изображение правителя.
– Хватит, – остановил его Формалай, когда он в третий раз доложил об этом, – пора наказать их. Пусть сейчас же на площади сложат большой костер.
Все садовники, дворники, парикмахер и даже Копилка были посланы за хворостом. И в полдень, когда солнце весело сияло в голубом небе, когда в тенистых садах и в рощах по берегам речки пели птицы, Петрушку и Аленку вывели на площадь, где был сложен огромный костер. Двух друзей поставили на помост, сооруженный из окрашенных в черный цвет досок и бревен.
Рядом, всего в нескольких метрах от помоста, возвышались золоченые подмостки с троном Формалая, на котором уже восседал правитель. Он важно поглаживал свой тугой живот и оглядывался по сторонам: все ли жители пришли посмотреть на казнь? Пусть видят, как он расправляется с непокорными, и боятся Формалая. А жителей было целое море. Одни стояли поникшие, опечаленные, другие размахивали руками, кричали, но что – понять было невозможно.
Царь еще раз огляделся и махнул рукой. Сидевший на корточках по правую руку от трона Хранитель царской памяти поднялся и в знак того, что начинает говорить о важном деле, снял белую чалму. Площадь затихла.
– Слушайте! Слушайте! – выкрикнул он. – Сегодня здесь, на площади, будут сожжены сын мастера Трофима Петрушка и дочь кузнеца Игната Аленка. Наш мудрый Формалай приказал наказать их за то, что они нанесли непоправимый вред великому кукольному государству. Мастер Трофим не выполнил задание Формалая и обманом посадил на трон своего сына Петрушку. За это преступление Петрушка будет сожжен на костре, а его отец навечно заключен в тюрьму. Дочь кузнеца Аленка не вышила портрет нашего уважаемого правителя. И за это она сгорит на костре вместе с Петрушкой. Запомните! Запомните!
Если бы Петрушка стоял на помосте один, он давно бы заплакал, закричал, а может быть, стал бы просить царя, чтобы тот его помиловал. Но рядом с ним была Аленка, и Петрушка хотел выглядеть рядом с ней сильным и смелым. Он держал девочку за руку и тихо говорил:
– Не плачь, Аленка, может быть, кузнец Игнат спасет нас с тобой. Ведь ты знаешь, что он на свободе.
Аленка перестала плакать и вместе с Петрушкой стала смотреть: не увидит ли вдруг сильную фигуру Игната или его друзей? Но все было напрасно.
Вероятно, Игната не было в городе. Зато девочка увидела в толпе Матрешку и ее дочерей. Они ободряюще улыбались, как будто хотели сказать: «Держитесь, мы вас спасем!» Но ни Петрушка, ни Аленка не надеялись на это. Им не верилось, что Матрешки могут оказаться сильнее злого Формалая.
И тут Матрешка-мама заголосила:
– Батюшки! Несправедливость-то какая! Детей сжигают.
– Несправедливость! – хором затянули все Матрешки. – Детей сжигают!
Толпа заволновалась.
– Молчать! – вскинулся Формалай.
Матрешки не унимались.
– Взять их и тоже сжечь! Я никому не позволю защищать моих врагов.
Матрешек схватили и поставили на помост.
Аленка заплакала еще сильнее. Было жалко Матрешек. Из-за них попали в беду эти верные друзья.
С помоста Формалая раздался снова голос Хранителя царской памяти.
– Слушайте! Слушайте! Наш добрый Формалай хочет оказать милость. Он исполнит их предсмертную просьбу.
– Да, я исполню вашу просьбу, – сказал правитель, поднялся с трона и спросил: – Говорите, чего вы хотите.
Аленка не могла выговорить ни слова. Ей уже казалось, что она чувствует, как языки пламени добрались до нее, и она пылает, как маленький факел; а неунывающий Петрушка громко ответил:
– Я хочу пить и песню спеть.
Формалай распорядился, и повар принес мальчику кувшин с водой. Петрушка нагнул кувшин и приложился к нему ртом.
Вскоре кувшин опустел.
– Еще хочу, – потребовал Петрушка.
Ему принесли еще кувшин.
«Мальчик, а как много пьет», – с удивлением отметил царь и почесал в затылке.
– Напился, – сказал Петрушка. – Теперь буду песню петь. Самую веселую выберу.
Формалай милостиво кивнул.
Петрушка подбоченился, протянул руку в сторону царя и начал:
Царю голову чинили,
Гайки, винтики вкрутили.
И работает с тех пор
В голове его прибор.
Толпа онемела.
Многим хотелось ороситься на помост, защитить осужденных и спрятать их подальше от царских глаз, но никто не решался это сделать. Так велик был страх перед правителем.
Стражники схватили Петрушку и Аленку и первыми швырнули в костер, который уже начал разгораться.
Они успели отпрыгнуть от языков пламени.
Потом стражники бросили в костер шестерых Матрешек.
Толпа охнула от ужаса. Но тут началось самое интересное.
– Раз! – звонко выкрикнула Матрешка-мама, раскрылась и вылила на огонь воду, которую она принесла с собой. Он зашипел, и вверх взметнулся сноп искр.
– Раз! – сама себе скомандовала старшая дочка Матрешки, тоже раскрылась, и вода выплеснулась на языки пламени. К небу поднялся дымный столб. Сучья затрещали, зашипели.
– Матрешки огонь тушат, – сказала Аленка. – Бежим!
– Подожди, – удержал ее Петрушка. – То ли еще будет.
Раскрылась третья Матрешка. Плеснула в пламя воду. Дым повалил гуще и стал заволакивать площадь.
Жители заволновались. Формалай вытянул шею, хотел понять, что же происходит, но не успел. Остальные Матрешки вылили принесенную воду, и едкая пелена дыма все скрыла от глаз царя и его слуг.
