Текст книги "Самый длинный день. Высадка десанта союзников в Нормандии"

Автор книги: Корнелиус Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В это время в Сен-Ло, где находился штаб 84-го корпуса, майор разведки Фридрих Хайн готовился к торжеству иного рода. Он заказал несколько бутылок великолепного «Шабли», чтобы в полночь отметить день рождения своего корпусного командира, генерала Эрика Маркса. День рождения был 6 июня.

Начало торжества было намечено на полночь, потому что Марксу рано утром нужно было отправляться в Бретань, в город Ренн. Он должен был принять участие в командных учениях на картах, которые были назначены на утро вторника. Маркс с удовольствием предвкушал роль, которую ему, вероятно, предстоит сыграть в процессе военной игры: выступать в роли союзников. Организатор игр генерал Юджин Мендель был парашютистом, и, скорее всего, «вторжение» начнется с высадки парашютного десанта, за которым последует высадка с моря. Все были уверены, что предстоящие игры будут интересными, – по условиям, вторжение должно было произойти в Нормандии.

Был один человек, начальник штаба 7-й армии генерал-майор Макс Пемсель, у которого эти игры восторга не вызывали. Он сидел у себя в штабе в Ле-Мане и не понимал, что делать. Складывалась угрожающая картина. Все его командиры верхнего звена одновременно будут находиться вне вверенных им частей и соединений. Но более страшным было то, что они могут оставить свои расположения еще до рассвета, поскольку до Ренна многим из них было далеко.

А на рассвете как раз можно (по соображениям Пемселя) ждать начала вторжения. Рассуждая таким образом, он приказал направить участникам игр телетайп следующего содержания: «Генералам и другим участникам игр предлагаю не отправляться в Ренн ранее рассвета 6 июня». Но было слишком поздно, некоторые уже тронулись в путь.

Так случилось, что один за другим все высшее руководство, начиная с Роммеля, покинуло фронт накануне решающего сражения. У каждого были свои причины, но выглядело это так, будто их отсутствие было результатом действия злого рока. Роммель был в Германии. Там же находился оперативный офицер группы армий «В» фон Темпельхоф. Адмирал Теодор Кранке, командующий военно-морскими силами на Западном фронте, доложил Рундштедту о том, что патрульные катера не могут выйти в море из-за сильного волнения, и отбыл в Бордо. Командир 243-й дивизии, которая обороняла один из берегов Шербурского полуострова, генерал-лейтенант Ханц Хельмик уехал в Ренн. Туда же отправился и генерал-лейтенант Карл фон Шлибен, который возглавлял 709-ю дивизию. Командир 91-й воздушно-десантной дивизии, которая только что прибыла в Нормандию, генерал-майор Вильгельм Фалле готовился к отъезду. Начальник разведки Рундштедта полковник Вильгельм Мейер-Детринг находился в отпуске, а начальника штаба одной из дивизий вообще нельзя было найти – он отправился на охоту вместе со своей французской любовницей.[11]11
  После дня «D» Гитлер был так разгневан, узнав о многочисленных «совпадениях», что всерьез рассматривал вопрос о проведении специального расследования на предмет установления причастности к ним британской разведки.
  Сам Гитлер был не лучше своих генералов готов к отражению вторжения. Он находился на отдыхе в Баварии. Его адъютант по морским вопросам адмирал Карл фон Путткамер вспоминал, что Гитлер встал в этот день поздно, в двенадцать часов провел обычное военное совещание, а в четыре часа пообедал. Кроме его любовницы, Евы Браун, вместе с ним находились ряд нацистских главарей с женами. Вегетарианец Гитлер был признателен дамам за приготовленную еду, в которой отсутствовало мясо, и прокомментировал это обстоятельство своей избитой шуткой: «Слон самое сильное животное и тоже не выносит мяса». После обеда компания собралась в саду, где Гитлер пил липовый чай. Затем между шестью и семью часами он вздремнул, а в одиннадцать вечера провел еще одно военное совещание. Незадолго до полуночи дамы были снова призваны в компанию. Пожалуй, самое замечательное в воспоминаниях Путткамера, что потом в течение четырех часов слушали Вагнера, Легара и Штрауса. (Примеч. авт.)


[Закрыть]

Верхний эшелон командования был рассеян по всей Европе; одного этого достаточно, чтобы коренным образом понизить боеготовность. Но в это время Верховное командование Германии принимает решение о передислокации последних истребительных эскадрилий во Франции подальше от берегов Нормандии. Сами летчики такое решение понимать отказывались.

Верховное командование оправдывало перемещение эскадрилий необходимостью защиты рейха, который в течение многих месяцев подвергался постоянно усиливающимся круглосуточным бомбардировкам авиации союзников. В такой ситуации Верховное командование не считало целесообразным держать истребительную авиацию на слабозащищенных открытых аэродромах во Франции, где она легко могла быть уничтожена авиацией союзников. В свое время Гитлер обещал генералам, что в день вторжения побережье Франции будут защищать не менее тысячи истребителей. Теперь об этом можно было забыть. На 4 июня во всей Франции насчитывалось только 183 истребителя,[12]12
  Собирая материал для этой книги, я обнаружил не менее пяти разных данных о численности самолетов во Франции. Число 183, которое я привожу, считаю наиболее точным. Моим источником является недавняя книга полковника Джозефа Приллера по истории люфтваффе, чья работа теперь признается наиболее авторитетной среди трудов, посвященных деятельности военно-воздушных сил Германии. (Примеч. авт.)


[Закрыть] из которых в строю было около 160. Из этих 160 26-е крыло, насчитывавшее 124 самолета, в этот день было переброшено на восток.

На одном из аэродромов 26-го крыла, расположенном в Лилле в зоне 15-й армии, полковник Йозеф Приллер, один из великих немецких асов (он сбил 96 самолетов), в ужасе стоял на летном поле. Над ним в воздухе была его первая эскадрилья, улетавшая на север Франции в Мец. Вторая эскадрилья готовилась взлететь в направлении Реймса, который находился почти посередине между Парижем и германской границей. Третья эскадрилья уже улетела на юг Франции.

Командиру крыла оставалось только протестовать. Приллер был смелым, прямым летчиком, известным в люфтваффе как человек, который мог послать куда угодно любого генерала. Он пошел звонить своему начальнику.

– Вы спятили, – орал он в трубку. – Если мы ожидаем вторжения, то эскадрильям надо давать команду вверх, а не назад! А что будет, если вторжение начнется, когда они будут в воздухе? Все мое обслуживание еще здесь и будет на новых базах только завтра или послезавтра. Вы с ума сошли!

– Слушайте, Приллер, – ответил командир группы, – о вторжении не может быть и речи. Погода слишком плохая.

Приллер бросил трубку. Он снова вышел на летное поле. На нем стояло только два самолета – его и сержанта Хайнса Водаржика. Приллер спросил его:

– Что будем делать? Если союзники нагрянут, наши думают, что мы вдвоем остановим их. По такому случаю мы должны немедленно начать пить.

Из многих миллионов французов, которые с нетерпением ждали прихода союзников, только несколько человек знали, что это произойдет очень скоро. Таких было не больше десятка. Они действовали, как обычно, хладнокровно и тихо. Быть хладнокровными и незаметными являлось обязательным условием выполнения миссии, которую они выполняли. Они были руководителями французского Сопротивления.

Большинство из них жили в Париже. Оттуда они управляли огромной разветвленной организацией. Фактически это была армия со своей структурой, подразделения которой выполняли различные задачи от спасения сбитых пилотов до саботажа, от разведки до физического уничтожения противника. В этой армии имелись командиры регионального и местного звена и сотни тысяч рядовых французов, мужчин и женщин. Если эту организацию изобразить в виде схемы, может показаться, что многие функции неоправданно дублируются, а сама схема выглядит очень сложной и запутанной. Но такая структура создавалась сознательно. В ней была сила подполья. Дублирование задач и деятельности гарантировало успех операции. Уровень конспирации и секретности был настолько высок, что лидеры редко знали друг друга, а если и знали, то под чужими именами, и никогда одна группа не знала, чем занимается другая. Так было необходимо. Без этого Сопротивление не смогло бы существовать. Но даже при такой строгой организации к маю 1944 года средняя продолжительность жизни активного подпольщика не превышала шести месяцев.

Эта тайная армия Сопротивления вела молчаливую войну уже более четырех лет – войну, которая часто была незаметна, но всегда разрушительна. Тысячи участников Сопротивления были казнены, много тысяч погибло в концентрационных лагерях. Но сейчас, хотя рядовые участники Сопротивления не знали об этом, день, за который они боролись и умирали, был совсем близко.

В течение нескольких последних дней руководство Сопротивления получило через Би-би-си сотни шифрованных посланий. Несколько посланий содержали предупреждение о том, что вторжение может начаться в любой момент. Одно из таких посланий содержало первую строку из поэмы Верлена «Chanson d'Automne»[13]13
  «Осенняя песня» (фр.).


[Закрыть] – ту самую, которую подчиненные подполковника Мей-ера из 15-й армии перехватили 1 июня (когда Канарис оказался прав).

Теперь лидеры Сопротивления с еще большим нетерпением, чем Мейер, ждали второй строки поэмы и других посланий, которые бы подтвердили полученную ранее информацию. Ни одно из ожидаемых посланий не могло быть передано раньше, чем за несколько часов до начала операции. Но даже после этого руководство Сопротивления не узнало бы точного места высадки. Для рядовых участников Сопротивления сигналом к действию были приготовлены два заранее согласованных сообщения. Первое: «В Суэце жара», второе: «Кости брошены на стол». Сообщения должны привести в действие два плана. Первый – «Зеленый план», согласно которому начинается саботаж на железной дороге, второй – «Красный план», по которому должны быть перерезаны линии телефонной связи. Все руководители нижних уровней должны быть предупреждены о скорой передаче двух последних сообщений.

Вечером в понедельник, накануне дня «D», первое послание было передано по Би-би-си в шесть тридцать вечера. Дикторский голос говорил: «В Суэце жара… В Суэце жара…»

Гийом Меркадер, руководивший разведкой на участке побережья между Вьервиллем и Порт-ан-Бессеном (в зоне плацдарма «Омаха»), слушал спрятанный на чердаке своего магазина радиоприемник. Когда он услышал слова о жаре в Суэце, то едва устоял на ногах. Этот момент он никогда не забудет. Он не знал, где и когда начнется вторжение, но сомнений, что оно скоро состоится, не оставалось.

В передаче последовала пауза. Потом передали второе послание, которое ждал Меркадер: «Кости брошены на стол… Кости брошены на стол…» Потом последовал еще ряд посланий: «Шляпа Наполеона на ринге… Джон любит Мери… Стрела не пролетит…» Меркадер выключил приемник. Два послания, которые касались его, он услышал. Другие относились к другим группам французского Сопротивления. Меркадер поднялся наверх и сказал своей жене Мадлен: «Мне нужно ехать, вернусь поздно». Он вывел низкий гоночный велосипед из магазина и помчался на встречу с руководством. Он был чемпионом Нормандии и неоднократно выступал за свою провинцию на «Тур де Франс». У него было специальное разрешение от властей на поездки на велосипеде в качестве тренировки, так что немцы остановить его не должны.

По всей Франции руководители групп инструктировали рядовых участников Сопротивления. Каждая группа должна была действовать по своему плану. Альберт Оже, железнодорожный рабочий из Кана, со своими товарищами должен был поломать насосы и паровые инжекторы на паровозах. Владелец кафе Андре Фарин, живущий недалеко от Изиньи, должен был вместе с сорока членами своей группы перерезать мощный телефонный кабель, идущий из Шербура. У Ива Гресселина, бакалейщика из Шербура, была, пожалуй, самая сложная работа. Ему с товарищами предстояло взорвать железнодорожные пути на участках между Шербуром, Сен-Ло и Парижем. Мы упомянули только о нескольких группах. Предстояла огромная работа. Времени было в обрез. Вдоль всего побережья, начиная от Бретани до границы с Бельгией, отряды Сопротивления проводили последние приготовления, втайне надеясь, что союзники начнут высаживаться именно в зоне их действия.

Для некоторых руководителей Сопротивления полученная через Би-би-си информация создавала дополнительные проблемы. В курортном городке Грандкамп, который находился почти посередине между плацдармами «Омаха» и «Юта», Жан Марион получил от одного из членов своей группы важнейшую информацию, которую необходимо было срочно передать в Лондон. Его человек сообщил ему, что накануне немцы установили новую группу зенитных батарей в миле от городка. Чтобы убедиться, что информация точна, Марион сел на велосипед и проехал мимо батарей. У Мариона для таких случаев было несколько разных фальшивых удостоверений; сейчас он взял с собой то, в котором было сказано, что он работает на «Атлантическом валу».

Марион был поражен числом орудий и размерами зоны, которую они должны были прикрывать. Это была моторизованная зенитная часть, в состав которой входило пять тяжелых, легких и средних батарей. Артиллерийские расчеты торопливо устанавливали орудия на позиции. Их активность показалась Мариону подозрительной. Создавалось впечатление, что вторжение союзников должно произойти именно здесь и немцы каким-то образом узнали об этом.

Марион не мог знать о том, что батареи прикрывают то пространство, через которое спустя несколько часов должны были лететь самолеты и планеры 82-й и 101-й десантных дивизий. Более того, если бы кто-нибудь в Верховном командовании вермахта знал о предстоящем нападении союзников, то сообщить об этом командиру 1-го зенитного полка полковнику Вернеру фон Кистовски времени уже не было. Полковник сам не мог понять, почему его полк, насчитывающий 2500 человек личного состава, был переброшен именно сюда. Но Кистовски привык к внезапным передислокациям. Когда-то его полк в полном составе был отправлен на Кавказ. С тех пор он не удивлялся ничему.

Жан Марион не спеша катил вдоль орудий и работавших солдат. Ему предстояло решить проблему: как передать увиденное за 50 миль в Кан Леонарду Жилю, который руководил сбором разведывательных данных по всей Нормандии. Сам Марион поехать туда не мог, было слишком много дел в его собственном секторе. Он решил отправить информацию через цепь курьеров Меркадеру в Байо. Марион понимал, что на это уйдет не один час, но Меркадер обязательно найдет способ передать известие в Кан.

Была и еще информация, которую Марион хотел передать в Лондон. Она была не столь важна, как данные о новых позициях зенитных батарей, но он хотел еще раз подтвердить переданные им ранее сообщения о тяжелых береговых батареях, которые немцы предполагали установить на вершине крутого обрыва высотой с десятиэтажный дом в Пуант-дю-Ок. Дело было в том, что орудия так и не были установлены. Они стояли в двух милях от своих позиций. (Несмотря на многократные попытки, предпринятые Марионом, предупредить Лондон, в день «D» американские диверсанты потеряли 135 человек из 225, предпринимая героические атаки с целью подавления орудий, которых на самом деле там не было.)

Некоторые члены подполья не знали, что вторжение начнется через несколько часов во вторник 6 июня. Они продолжали заниматься текущими делами. Леонард Жиль, например, собирался встретиться со своим руководством в Париже. Сейчас он спокойно ехал в поезде, направлявшемся в Париж, но был уверен, что при получении сигнала о начале «Зеленого плана» его ребята сразу начнут разрушать железнодорожное сообщение. Но Жиль был уверен, что вторжение не будет назначено на вторник, а если будет, то не на его участке, иначе его руководство отменило бы их встречу.

Но эта дата – 6 июня – не давала Жилю покоя. Сегодня днем в Кане один из руководителей подполья в секторе Жиля, коммунист, сказал ему, что вторжение произойдет рано утром 6-го. Обычно информация, которую этот коммунист сообщал, подтверждалась. Это обстоятельство заставляло Жиля вновь и вновь задавать себе вопрос, не получает ли этот человек информацию прямо из Москвы. Жиль в конце концов решил, что нет. Он не мог себе представить, чтобы русские могли сорвать планы союзников, разгласив тайну операции.

Жанна Бойтард, невеста Жиля, которая осталась в Кане, ожидала вторника с нетерпением. За те три года, что она была участницей подполья, ей удалось укрыть у себя дома на улице Лапласа, 15 более шестидесяти летчиков. Это была опасная и нервная работа. Любая ошибка могла стоить жизни. После вторника она могла бы вздохнуть свободнее, потому что во вторник два пилота из британских военно-воздушных сил, которых она прятала у себя в течение двух недель, должны были перейти в другое, более безопасное место. Жанна надеялась, что ей и в дальнейшем будет сопутствовать удача.

Но для других участников Сопротивления удачные дни кончились. Для Амели Лешевалье 6 июня не значило ничего. Ее и ее мужа Луиса гестапо арестовало еще 2 июня. Их выдал один из рабочих их собственной фермы. Сейчас, сидя на койке в камере каннской тюрьмы, она думала о том, как скоро ее и мужа расстреляют.

Глава 13

Около девяти вечера вдоль горизонта недалеко от берегов Нормандии прошел десяток небольших кораблей. Для немцев их появление осталось незамеченным. Корабли были так близко к берегу, что их команды могли отчетливо видеть каждый дом на побережье. Это были британские минные тральщики, которые, завершив свою работу, возвращались домой.

По проторенному ими пути шли «фаланги» кораблей свободного мира, который собрался, наконец, атаковать гитлеровскую Европу. Корабли следовали десятью караванами, которые уже невозможно было остановить. Расстояние между крайними достигало 20 миль. Всего к берегам Нормандии приближалось 5 тысяч кораблей различного типа, водоизмещения и назначения. Среди них были новые быстроходные транспорты, тихоходные сухогрузы, корабли-госпитали, старые паровые паромы, потрепанные штормами танкеры и огромное число буксиров. Шли бесчисленные колонны переваливающихся на волне плоскодонных десантных судов, многие из которых достигали 350 футов в длину. Некоторые из транспортных судов были загружены небольшими десантными лодками, предназначенными для непосредственного форсирования побережья; число их достигало полутора тысяч. Во главе конвоя шли минные тральщики, катера береговой охраны и мотоботы. Над кораблями армады плыли аэростаты. В небе летали эскадрильи истребителей. Всю эту фантастическую кавалькаду, нагруженную людьми, танками, пушками и другим различным оборудованием, охранял конвой, состоящий из 702 кораблей.[14]14
  Точное число кораблей, принимавших участие в операции вторжения на континент, приводимое в разных источниках, расходится. Но в наиболее авторитетных работах, посвященных дню «D»: работе Гордона Харрисона «Нападение через Канал» (включена в официальную американскую военную историю) и в работе адмирала Самуэля Элиота Морисона «Вторжение во Францию и Германию» приводится одно число около 5 тысяч. В это число включены и десантные суда, находившиеся на борту. В книге Кеннета Эдвардса «Операция «Нептун» упоминается величина около 4500.


[Закрыть]

Среди них был флагманский корабль контр-адмирала Кирка – американский тяжелый крейсер «Августа», который вел американские силы вторжения: 21 конвой, целями которых были плацдармы «Омаха» и «Юта». За четыре месяца до событий в Пёрл-Харборе «Августа» доставила президента Рузвельта в тихую бухту Ньюфаундленда на его первую из многих встреч с Уинстоном Черчиллем. Недалеко от «Августы» величественно шли линкоры: британские «Нельсон», «Ремайл» и «Ворспайт», американские «Техас», «Арканзас» и гордая «Невада».

Британский крейсер «Скилла» был флагманским кораблем контр-адмирала Филиппа Виана – адмирала, который потопил немецкий линкор «Бисмарк». «Скилла» возглавлял 38 британских и канадских конвоев, которые направлялись к плацдармам «Шпага», «Юнона» и «Золото». Рядом шел один из знаменитых британских легких крейсеров «Аякс», который вместе с двумя другими крейсерами загнал гордость гитлеровского флота «Графа Шпее» в залив Монтевидео, где после сражения при Ла-Плате он затонул в декабре 1939 года. Шли и другие известные крейсеры: американские «Тускалуза» и «Куинси», британские «Энтерпрайз» и «Черный принц», французский «Георг Легус», всего числом 22 корабля.

По бокам конвоев шли разнотипные корабли. Тут были сторожевые корабли и небольшие корветы, противолодочные корабли и быстроходные торпедные катера, канонерские лодки (например, голландская «Соемба») и всегда элегантные эсминцы. Кроме американских и британских эсминцев, в охранении шли канадские «Аппель», «Саскачеван» и «Ристигош», норвежский «Свеннер», а также доставшийся по контрибуции польский «Пойрон».

Медленно и величественно эта невиданная армада пересекала Ла-Манш по рассчитанному до минуты графику, который никогда и нигде до этого не применялся. Корабли вышли из разных английских портов и встретились у южных берегов острова Уайт. Место встречи имело кодовое название «Площадь Пикадилли». Там они разделились на пять колонн в соответствии с плацдармами высадки десанта. Пять колонн шли по «фарватерам», отмеченным буями. По мере приближения к Нормандии эти пять колонн превратились в десять (по две на каждый плацдарм). Первая колонна «медленная», вторая «быстрая». Перед самым побережьем линкоры и крейсеры, а также пять командных транспортов, ощетиненных радарами и антеннами, превращались в плавающие командные пункты, которые становились оперативными центрами всей операции высадки войск.

Повсюду были корабли. Для тех, кто находился на борту, эта картина запомнилась как «самая впечатляющая и незабываемая».

Десантники испытывали облегчение от того, что им, наконец, предстоит выполнить свою миссию, несмотря на опасности, ожидающие их впереди. С людей спадало напряжение. На десантных кораблях и транспортах люди писали последние письма, играли в карты, выстраивались в длинные очереди к капелланам. «Капелланы, – вспоминал майор Томас Спенсер Даллас из 29-й дивизии, – делали ту же работу, что и на земле».

Капеллан 12-го пехотного полка 4-й дивизии капитан Льюис Фалмер Кун вдруг понял, что превратился в пастора для всех религий. Еврей по национальности, капитан Ирвин Грей спросил его, не может ли тот повести их вперед со словами: «Молим Господа, в которого мы все верим как католики, протестанты или иудеи, чтобы наша миссия была выполнена, а мы, если можно, благополучно вернулись домой». Кун с радостью обещал.

Для большинства первые несколько часов плавания прошли достаточно спокойно. Многих тянуло на воспоминания, и они делились тем, что обычно мужчины хранят про себя. Потом сотни участников тех событий вспоминали, что они утратили самоконтроль и говорили о глубоко личных вещах с необычайной откровенностью. Они сближались с людьми, которых раньше никогда не видели. «Мы говорили о доме и о том, что с нами было прежде; о том, что нас ждет, когда высадимся», – вспоминал Ерлстон Херн из 146-го инженерного батальона. Он вспомнил, что разговаривал со студентом-медиком, имя которого не узнал, на скользкой металлической палубе десантного корабля. «Студент все беспокоился о доме. Его жена, которая работала моделью, хотела с ним развестись. Студент говорил, что ей стоило бы дождаться его возвращения. Помню, рядом с нами сидел парень, который что-то тихо напевал. Потом он заметил, что сейчас может петь лучше, чем раньше, и это его радует».

На борту британского «Эмпайр Анвил» к капралу Микаэлю Кутцу из 1-й дивизии, который воевал в Северной Африке, на Сицилии и в Италии, подошел новобранец, рядовой Джозеф Штейнбер и спросил:

– Капрал, думаете, у нас есть шансы?

– Черт его знает, – ответил капрал, – никогда не думай, что тебя убьют. В этой форме и снаряжении мы должны думать о сражении тогда, когда мы в него ввяжемся.

Сержанта Билла Петти из 2-го диверсионного батальона беспокоило свое. Вместе со своим другом Биллом Макхью они сидели на палубе старого парохода «Остров Мэн» и смотрели на бесчисленные, исчезающие в надвигающейся темноте корабли. Петти представлял себя у крутых обрывов в Пуант-дю-Ок. Повернувшись к Макхью, он сказал:

– У нас нет шансов вернуться оттуда живыми.

– Ты глупый пессимист, – возмутился Макхью.

– Может быть, – ответил Петти, – но только один из нас сможет туда добраться.

Макхью был невозмутим.

– Если есть приказ идти, ты должен идти, – отчеканил он.

Некоторые пытались читать. Капрал Алан Бодет из 1-й дивизии начал читать Генри Белламана, но ничего не получалось, потому что он все время думал о своем джипе. Его мучил вопрос, достаточная ли у джипа водонепроницаемость, когда придется ехать по воде глубиной в три или даже четыре фута. Наводчик Артур Бун из 3-й канадской дивизии, который плыл на груженном танками десантном корабле, проглядывал дешевое издание под названием «Служанка и миллион мужчин». Капеллан Лоуренс Дири, который был на борту «Эмпайр Анвил», был поражен, когда увидел британского морского офицера, читавшего оды Горация на латыни. Сам Дири, которому предстояло высаживаться в первых рядах вместе со своим 16-м пехотным полком, весь вечер читал «Жизнь Микеланджело» Саймонда. В другом конвое десантные корабли кидало так сильно, что не болевших морской болезнью практически не было. Капитан Джеймс Гиллан достал томик, который, как ему казалось, был самым подходящим в эту ночь. Чтобы успокоить свои нервы и своего товарища, он открыл 23-й псалом и громко прочел:

– Господь, ты пастырь мой; я не возжелаю…

Не все были напряжены и серьезны. Были и бравада, и легкомыслие. На британском транспорте «Бен Макри» американские десантники натянули между мачтами канаты толщиной в три четверти дюйма и начали по ним лазить к великому удивлению британской команды. На другом корабле парни из 3-й канадской дивизии устроили вечер самодеятельности, пели хором и танцевали шотландские танцы. Сержант Джеймс Персивал из Королевского полка был так тронут исполненной на волынке мелодией «Роза Трали», что забыл, где находится. Он вдруг вскочил и предложил тост за ирландцев, которые «избавили нас от войны».

Многие, кто часами мучился вопросом о шансах выжить, сейчас не могли дождаться момента, когда они достигнут французского берега. Путешествие по морю казалось им ужасней самого страшного и жестокого немца. Морской болезнью страдало большинство десантников. Особенно тяжело пришлось тем, кто попал на десантные корабли, которые нещадно кидало. У всех были специальные таблетки от морской болезни; кроме того, были специальные пакеты, на которых с чисто армейской основательностью и точностью было написано: «Пакет для рвоты № 1».

Это была правильная военная предусмотрительность, но этого оказалось недостаточно. Мешки для мусора были полны, были полны каски, и даже из противопожарных ведер был выброшен песок, и они тоже были полны. Сержант Вильям Уайлдфелд из 29-й дивизии вспоминал: «На железной палубе стоять было невозможно. Отовсюду раздавались голоса: «Если они хотят нас убить, пусть сначала вынут нас из этого корыта». На одном десантном корабле люди так плохо себя чувствовали, что умоляли выбросить их за борт. Морской десантник королевского флота сержант Рассел Витер вспоминал, что на его десантном корабле остался только один мешок, который переходил из рук в руки.

Из-за морской болезни тысячи людей не попробовали вкусной еды, которую только могли для них приготовить. Специальные меню, которые солдаты обозвали «последняя еда», менялись от судна к судну, и аппетит менялся от человека к человеку. На борту командного транспорта «Чарльз Кэрролл» капитан Кэролл Смит из 29-й дивизии съел стейк, покрытый яичницей, затем мороженое и ежевику. Через два часа он буквально сражался за место в туалете. Младший лейтенант Джозеф Розенблат из 112-го инженерного батальона съел семь жареных цыплят и чувствовал себя прекрасно. Ничего плохого не случилось и с сержантом Кейтом Брайеном из 5-й специальной инженерной бригады. Он съел все сандвичи и выпил весь кофе, а все еще был голоден. Один из его приятелей стянул галлон фруктового коктейля и с тремя другими ребятами его прикончил.

Сержант Авери Торнхилл из 5-го диверсионного отряда пересекал Ла-Манш на борту британского «Принца Чарльза». Он не почувствовал никаких неудобств, потому что принял большую дозу таблеток и проспал весь переход.

Несмотря на то, что большинство людей во время перехода испытывали неудобства и страдали от морской болезни, некоторые с неожиданной ясностью запечатлели в памяти трогательные картины и эпизоды. Младший лейтенант Дональд Андерсон вспоминал, что за час до наступления темноты из-за туч вдруг выглянуло солнце и осветило все корабли армады. В честь сержанта Тома Райана из 2-го диверсионного отряда, которому в этот день исполнилось двадцать два, его товарищи пропели традиционное «Со счастливым рождением». Рядовому Роберту Аллену из 1-й дивизии, которому было девятнадцать лет, показалось, что «это была ночная прогулка на лодке по Миссисипи».

На всех кораблях флота среди тех, кому наутро предстояло вершить историю, обязательно находились личности, поведение которых абсолютно не соответствовало обстановке. Так, на одном из десантных судов командир отдельного французского отряда коммандос Филипп Кифе вдруг вспомнил молитву, произнесенную Джакобом Эстли перед битвой 1642 года при Эджхилле в Англии. Кифе завернулся в одеяло и продекламировал: «О Боже, ты ведаешь, как я буду занят в этот день. Если я забуду тебя, ты не покинь меня…» После этой речи он стянул с себя одеяло и мгновенно заснул.

Было около десяти пятнадцати вечера, когда подполковник Мейер, начальник контрразведки немецкой 15-й армии, выбежал из своего кабинета. В его руках было, возможно, самое важное сообщение из всех, которые немцам удалось перехватить за всю Вторую мировую войну. Сейчас Мейер знал, что вторжение начнется в ближайшие сорок восемь часов. Обладая такой информацией, союзников можно было сразу сбросить в море. Перехваченная информация была второй строкой поэмы Верлена, переданная по Би-би-си для французского Сопротивления: «Blessent mon coeur d'une langueur monotone».[15]15
  «Рань мое сердце монотонным томлением» (фр.)


[Закрыть]

Мейер влетел в столовую, где генерал Ганс фон Шальмут, командующий 15-й армией, играл в бридж с начальником штаба и двумя другими офицерами.

– Генерал, – сказал Мейер, не переводя дыхания, – послание, вторая часть, вот оно!

Фон Шальмут с минуту подумал, потом отдал приказ привести 15-ю армию в полную боевую готовность. Когда Мейер покинул игроков, фон Шальмут снова стал смотреть на свои карты.

– Я слишком много повидал на своем веку, – произнес он, – чтобы слишком беспокоиться по такому поводу.

Вернувшись в свой кабинет, Мейер немедленно проинформировал по телефону «OB-West». Они в свою очередь дали знать OKW. Одновременно информация по команде была передана по телетайпу.

Снова по причинам, которые трудно объяснить, 7-я армия не была предупреждена.[16]16
  Во всей книге время приводится по британскому летнему времени, которое отставало от среднегерманского на один час. Так, время перехвата послания для радистов Мейера было 9.15 вечера. Тем же временем отмечена запись в военном журнале 15-й армии о том, что в адреса различных воинских соединений был отправлен телетайп следующего содержания: «Телетайп № 2117/26 Срочно 67-му, 81-му, 82-му, 89-му корпусам; военным губернаторам Бельгии и Северной Франции, группе армий «В», 16-й зенитной дивизии; адмиралу побережья Ла-Манша; люфтваффе Бельгии и Северной Франции. Послание, переданное по Би-би-си в 21.15 5 июня, перехвачено. В соответствии с нашими данными оно означает: «Ждите вторжения в течение 48 часов начиная с 6 июня».
  Обратим внимание на тот факт, что 7-я армия и 84-й корпус не попали в приведенный выше перечень. Оповещать их не было обязанностью Мейера. Ответственность за их оповещение лежала на штабе Роммеля: они находились в подчинении группы армий «В». Однако самая главная тайна заключается в том, почему «OB-West» штаб Рундштедта «забыл» привести в полную боевую готовность весь фронт обороны от Голландии до границы с Испанией. Загадка становится еще более сложной, когда мы узнаем, что после войны немцы утверждали, что они перехватили пятнадцать посланий, которые определяли день «D». Я обнаружил в немецких военных журналах только послания, содержащие строки из Верлена.


[Закрыть] А флоту союзников до мест высадки оставалось немногим более четырех часов ходу. Оставалось меньше трех часов до того, как на ночные поля и перелески будут выброшены 18 тысяч парашютистов. Они приземлятся в расположении немецкой армии, которая так и не была предупреждена о дне «D».

Рядовой Артур Шульц Голландец из 82-й воздушно-десантной дивизии был полностью готов. Как и на других десантниках, на нем был комбинезон, а парашют висел на правой руке. Лицо было покрыто черной краской. Голова, как и у всех парашютистов в эту ночь, была побрита почти наголо, оставался небольшой островок волос на макушке. У ног лежало снаряжение. Он был готов во всех отношениях. Из тех 2500 долларов, которые он выиграл несколько часов назад, у него осталось только 20.

Сейчас парашютисты ожидали грузовиков, которые должны были доставить их к самолетам. Рядовой Джеральд Коламби, один из приятелей Шульца, оторвался от игры в кости, которая все еще продолжалась, и подбежал к Голландцу.

– Займи мне двадцать баксов, – сказал он.

– Зачем тебе? – спросил Шульц. – Может, тебя убьют.

– Возьми вот это, – сказал Коламби и снял часы.

– Ладно, – сказал Голландец и протянул последние 20 долларов.

Коламби убежал доигрывать. Шульц посмотрел на часы. Это были дорогие золотые часы, на крышке которых было выгравировано имя Коламби и дарственная надпись от родителей. В это время кто-то крикнул: «По машинам».

Шульц подхватил снаряжение и направился к грузовикам. Когда они залезли в кузов, Шульц протянул часы Коламби со словами: «Возьми, мне двое часов ни к чему». Теперь у Голландца остались только четки, которые прислала мать. Он все-таки решил взять их с собой. Машины пересекли взлетное поле и остановились у самолетов.