Текст книги "Морской герой"

Автор книги: Коре Холт

Грозе Каттегата не впервой сражаться; он умеет орать, но умеет и соображать. Умеет также выждать решающую минуту, хоть и не все признают за ним это качество. Вот он здесь. И минута настала.

«Белый Орел» и «Помощник» одновременно дают залп в упор, и к ним присоединяются мортиры, захваченные норвежцами на островке. «Козерог» принимает удар, что называется, стиснув зубы: разбитые люки, языки пламени, ослепленные пороховым дымом бородачи, мертвецы, валяющиеся в лужах собственной крови… Адмирал Стрёмшерна еще находится на борту. Впервые в жизни ему изменяет трезвость мышления, благодаря которой он получил дозволение короля изменить крестьянское прозвание Кнапе на новое, более благородное имя. Смертный страх овладевает адмиралом. Он не перешагивает – переваливается через перила и распластывается на палубе, чтобы являть собой возможно менее заметную мишень, когда на судно с трех сторон обрушится новый залп. И кричит своим людям:

– Спустить флаг!

Приказание выполняется, только одна из пушек «Козерога» продолжает стрелять, потому что полуживые пушкари не видели падения родного флага. Тут слева от «Белого Орла» появляется «Борзый», который до сих пор менее других судов отряда проявил себя в бою. Теперь же и он открывает огонь.

И «Козерогу» приходит конец. Форштевень горит, такелаж горит, на борту гордого судна Стрёмшерны царит полная сумятица. Пора норвежцам брать его на абордаж.

Они должны изгнать противника, добить раненых, погасить зажженный ядрами пожар, отбуксировать корабль от берега, чтобы не опасаться вражеской контратаки, а затем вывести его в море.

Надо полагать, шведы подожгли фитили в крюйт-камере «Козерога», прежде чем прыгать за борт и бежать на берег. Корабль окутан дымом. Он сочится из иллюминаторов и люков, валит клубами из кают, застилает палубу такой густой пеленой, что не видать друг друга, не отличить чужого от своего. Но голос командора преследует матросов и солдат; бог ведает, откуда он доносится – может быть, Гроза Каттегата рядом с ними на палубе, а может быть, предусмотрительно остался в шлюпке в кабельтове от «Козерога». Голос гонит людей вперед, закрепить победу.

Фабель участвует в абордаже, памятуя, что ему недостает последнего, и наиболее важного звена в прекрасном победном венце из трех трупов, коего ждет от него командор. Ему приходит в голову, что кто-нибудь из шведов мог спрятаться в крюйт-камере и ведь там же могут быть фитили и смола; туда, скорее туда! Он бежит вниз по трапу.

Отыскивает крюйт-камеру, она вся в дыму, что-то горит, он попадает в горячую смолу, кричит и обнаруживает за спиной у себя пороховую бочку. А перед бочкой стоит человек.

Фабель пытается рассмотреть лицо, искаженное дымом и копотью, видит в руке врага пистолет и приседает, так что пуля летит выше цели. Они катятся кубарем по палубе, не видя друг друга, попадают в смоляную лужу. Встают, перемазанные, с залепленными смолой глазами, одержимые бешенством. Зачем тот оказался здесь? Чтобы погасить фитиль, как он потом уверял, погасить фитиль и спасти корабль для тех, против кого сражался? Если у него и впрямь была такая мысль, то теперь, с едкой смолой в глазах, он мыслит совсем о другом. Хватает неприятеля за горло и душит его.

Всхрапнув, Фабель упирается коленом в грудь шведского вояки – там внутри что-то хрустит, противник захлебывается криком и откусывает кончик собственного языка. Фабель хватает лежащее рядом кожаное ведро, ударяет врага по черепу, напяливает ведро ему на голову и, держась за ручку, пинает его в пах, так что он падает, корчась, точно червяк.

Но ведро не выдерживает, рвется днище.

Враг поднимается – словно рок восстает из бездны, – лицо его в крови, от густого дыма на обоих нападает кашель, и на мгновение оба не в силах продолжать схватку. Но вот шведский вояка, поднявшись, словно рок, восставший из бездны, наносит удар кулаком, промахивается, резким движением отклоняет голову, однако деревянный башмак противника достает его челюсть, вышибая зубы.

В ответ швед прыжком бросается на Фабеля, хватает его за волосы, одной рукой загибает ему голову назад, другой ищет и находит нож. Заносит его над горлом противника, но пальцы скользкие от крови, и первый выпад ножом оставляет только малую царапину. Эта царапина придает новые силы норвежцу. Он толкает шведа на пороховую бочку, так что тот едва не ныряет головой в порох. На миг зависает на краю бочки. У норвежца есть пистолет. Он никак не может его найти. Зато швед снова находит свой нож и кидается на противника.

Идет рукопашная схватка – сплетаются руки и ноги, бьют кулаки, хрустят выбитые зубы, целые кусают. Нащупав зубами гортань противника, швед кусает так, что норвежец корчится от дикой боли, упирается врагу большим пальцем в глаз и нажимает. Оба шлепаются на палубу, оба с трудом поднимаются на ноги.

А дым еще гуще, они совсем не видят друг друга, на палубе над ними кипит схватка, из-за которой им не слышно собственных голосов. Ищут противника каждый за своей бочкой, понимают ошибку и вслепую размахивают руками в дыму. Кашляют и вновь находят друг друга.

Рука шведа сжимает найденный при падении пистолет.

Он стреляет в норвежца. Туда, где должен быть норвежец. И попадает в пороховую бочку.

Еще чуть-чуть… Пуля впилась в дубовую клепку, пробей она ее насквозь – самую малость недоставало, – и вспыхнул бы порох, вспыхнул бы весь «Козерог», взлетел бы вместе с людьми на воздух в пламенном облаке.

Снова двое стоят лицом к лицу.

Внезапно норвежец ударяет противника головой в переносицу. Швед оседает.

Фабель поднимает его за волосы, берет на руки и, шатаясь, выносит наверх.

Поднявшись с пленником на палубу, узнает в нем своего брата, по прозвищу Лузга, каким-то образом очутившегося на шведской службе.

В это мгновение случайная пуля с берега поражает Фабеля в голову, и он падает мертвый.

Тем временем Лузга пришел в себя. Он узнает Фабеля. С горечью в душе поднимает мертвого брата и несет на руках в лодку. Никто не чинит ему помех.

Он гребет к фрегату «Белый Орел», где находится Гроза Каттегата.

Командор говорит:

– Я обещал Фабелю, что он будет побегушкой у моего камердинера Кольда. Теперь это место получишь ты.

Он добавляет, что у Фабеля есть жена в Копенгагене, в трактире «Сердитый петух», хочешь – возьми ее себе.

Лузга думает про себя: «Все равно, в кого стрелять».

^{Из вестника «Хроника событий», июль 1716 тода, фамилия корреспондента неизвестна.}

В ночь на 8 июля командор Турденшолд вошел со своим отрядом в залив Дюнекилен и в утренние часы разгромил всю стоявшую там на якоре шведскую эскадру.

Ваш корреспондент может подтвердить ходящие здесь слухи о том, что шведские офицеры весьма весело провели ночные часы в усадьбе Дюне недалеко от гавани Дюнекилена. На радостях, что его величество король Карл покинул Дюнекилен и на быстром коне направился обратно в Торпум под Фредриксхалдом, они сочли целесообразным пировать без него. Был выставлен караул, но слишком малочисленный; отдыхающим солдатам было приказано спать, не расставаясь с оружием, но они спали чересчур крепко. Убеждение адмирала Стрёмшерны, что узкий пролив сам по себе служит надежной защитой против любого врага, не оправдалось.

После столь драматического поражения шведов возникает один вопрос. Всего несколькими днями раньше адмирал Стрёмшерна сам проходил этим проливом – правда, проходил среди белого дня (однако в июле разница между днем и ночью невелика) и его не подстерегал неприятель, но ведь и Турденшолд не встретился с врагом, пока не вошел в залив. Не следует ли из этого, что шведский адмирал недооценил своего датско-норвежского коллегу и противника? Вашему корреспонденту сдается, что противники Турденшолда, да и его коллеги на датско-норвежском флоте, особенно же при дворе, не без высокомерия смотрели на человека, коего отчасти насмешливо, но отчасти с восхищением называют Грозой Каттегата. Нетрудно предвидеть, что отныне насмешек поумерится, когда станут говорить о победителе в последней битве.

Пока что неизвестно, какая судьба ожидает адмирала Стрёмшерну после его поражения. Ваш корреспондент наблюдал за битвой с относительно надежного наблюдательного пункта на берегу, куда ядра не долетали и опасность мушкетных выстрелов была не столь велика. Ваш корреспондент был восхищен продуманностью действий упомянутого Грозы Каттегата. Он не спешил открывать огонь, пока его суда не вышли на позицию, обеспечивающую наибольшую действенность залпов. Нет сомнения, что шведы сражались отчаянно. Но в их обороне не было той безоглядной ярости, которая отличала нападающую сторону.

Когда адмирал Стрёмшерна спустил флаг на своем флагмане «Козерог», вашему корреспонденту представился случай обратиться к адъютанту с просьбой получить личное высказывание адмирала. Просьба была отвергнута резко и на сей раз отнюдь не вежливо. Ваш корреспондент последовал за адмиралом, когда тот удалился за пределы досягаемости вражеских пушек. Он был мокрый насквозь – видимо, с корабля добирался до берега вброд – и черный от порохового дыма, куда девалась воинская гордость. Ему помогли сесть на старого вороного коня. Адмирал, удаляющийся верхом после разгрома, являл собой отнюдь не гордое зрелище.

Вашего корреспондента, а также одного шведского офицера, с которым удалось переговорить, но который по понятным причинам пожелал остаться не названным, удивило следующее. Почему адмирал не предпринял контратаку с суши? Надо думать, командор Турденшолд теперь попробует вывести на буксире захваченные шведские суда. Его дерзость беспредельна. Отныне никто не подвергнет сомнению его отвагу и морскую сноровку. Вряд ли он примет решение сжечь все транспорты. Вероятно, он постарается вывести их в море и доставить взятое снаряжение датскому королю.

В этом случае Стрёмшерне представится возможность совершить ответный маневр, бросив в бой расположенную поблизости отсюда саксонскую пехоту, которая почти не участвовала в сражении, если не считать редкий мушкетный огонь с берега. Однако ничто в бежавшем адмирале не указывало на готовность продолжать борьбу с противником.

Это может показаться загадкой. Впрочем, уже упоминавшийся шведский офицер был, возможно, близок к истине, когда заявил вашему корреспонденту:

– До сего дня адмирал Стрёмшерна не знал поражений. Он неизменно побеждал, когда загонял на флот молодых парней из рыбацких поселков. Встретив ныне достойного противника, он совершенно пал духом и не нашел в себе сил для каких-либо ответных действий.

Но в таком случае мы вправе полагать, что голова адмирала не очень прочно сидит на плечах. Король, всего лишь несколько часов назад покинувший здешние места, вряд ли одобрительно посмотрит на офицеров, которые показывают спину врагу.

В драматических событиях этого утра вашего корреспондента более всего поражает, что командор Турденшолд получил дозволение своего короля на столь дерзкое нападение. Без надлежащего приказа он, конечно же, не решился бы входить в залив.

На шведских позициях на берегу сегодня утром царила полная растерянность. Так, ваш корреспондент наблюдал, что пленные, которых шведы привели из Норвегии, могли свободно идти куда хотят. Наверно, большинство из них постарается уйти отсюда по лесным тропам, ведущим в родной край.

Бедствия, сопутствующие войне, не миновали и местных крестьян и рыбаков. Ваш корреспондент встретил старика, который нес на руках тело убитого внука.

– Мальчик собирал ядра, – сказал он, – и его убило ядро, которое вернулось к нам…

Вероятно, старик лишился рассудка. Но мальчик и впрямь пал жертвой войны. Одна нога его была раздроблена.

На берегу лежат убитые солдаты; учитывая сильную жару, их следует убрать возможно скорее. С моего наблюдательного пункта на утесе я до сих пор вижу клубы дыма над двумя шведскими судами. Но выстрелов почти не слышно.

Над побитым ядрами такелажем фрегата «Белый Орел» реет флаг командора.

Моему курьеру пора в путь.

Пленник, барон фон Стерсен, не пострадал во время боя. Но он знает, что ему наградой будет смерть. Отряд Турденшолда не был разбит, а вот сам командор разгромил врага так основательно, как еще не был разгромлен ни один флот. Возможностей для побега не представилось. Теперь никто не помешает Грозе Каттегата получить аудиенцию у его величества в Копенгагене. Командору выгодно расписать ценность пленника, коего он столь упорно возил с собой через море. И король порадует своего командора, едва заметным движением большого пальца отправив пленного на эшафот.

А потому барон фон Стерсен решает: умирать – так возможно более важной персоной. Ходит слух, будто он, служа в штабе шведского короля Карла, разработал пропозицию нападения на Норвегию. Это неправда. У короля Карла были другие, более искусные советники, не служившие прежде датчанам. Но в одну разгульную ночь, когда застолье приправлялось хвастовством, барон фон Стерсен приписал себе эту заслугу, и с той поры она числилась за ним.

Барона это вполне устраивало.

Пока присвоенная честь не превратилась в нежелательное бремя.

Теперь, как офицер готовясь встретить неизбежное, он желает принять смерть в ореоле славы.

Призывает камердинера Кольда.

Хотя он пленник на борту, но вправе призвать камердинера. Сверху все еще доносятся одиночные выстрелы, слышен звук бегущих по палубе ног, не все кончено. Но он знает: все кончено.

Хуже всего – если не считать того, что в Копенгагене его ждет эшафот, – хуже всего, что в разгар перестрелки, когда в каюту просочился дым и он решил, что «Белый Орел» сейчас взлетит на воздух, на него напал страх. Он крикнул Кольда и попросил немедля принести ночную посудину. Кольд принес ее. Но не поспел вовремя.

Об этом, конечно же, будет рассказано, когда трусливый Кольд вновь обретет мужество и командор, в милостивом расположении духа, станет его расспрашивать. Барон напускает на себя суровость. Зовет еще раз. Входит Кольд.

– Доложи командору, что мне необходимо говорить с ним, как только ему будет угодно. Командор ускорит решение, если ты поставишь его в известность, что я намерен сообщить командору всю истину о моем участии в шведских замыслах нападения на Норвегию.

Кольд оторопело глядит на него.

Кланяется и выходит.

Вечером захваченную шведскую эскадру выводят из залива. С берега почти не стреляют, к тому же командор приказал небольшим отрядам навести там порядок. Все наличные галеры и шлюпки приходят в движение, суда соединяются буксирными тросами. Под надсадную брань и гордые крики «ура!» гребцы выводят через узкий пролив фрегат «Белый Орел», «Помощника», остальные датско-норвежские корабли и захваченные шведские суда. Дует слабый встречный ветер, но течение благоприятное, солнце клонится к закату, чайки возбужденно кричат над побитым рангоутом и почерневшими от огня бортами. Но все пожары потушены. Пушки молчат, изредка звучит мушкетный выстрел, стонут раненые, берег же объят странной мертвой тишиной.

Гроза Каттегата опасался, что Стрёмшерна пустит в ход свою сильную, испытанную в боях пехоту, когда суда войдут в узкий пролив. Однако контратаки не последовало. Видно, некому стало руководить, не нашлось решительного ума, который взял бы на себя командование, а рядовые были только рады и вовсе не стремились без нужды лезть на рожон.

Гроза Каттегата сидит, отдыхая, на крышке грот-люка. По виду не скажешь, что он командор. Мундир был настолько изодран, что он сбросил его. Уже не помнит, на каком часу боя это случилось. Рубашка тожё разорвана, но еще держится на плечах, нос в саже, на одной руке рассечен большой палец. Кровь засохла, и лишь когда он сгибает палец, из ранки сочится капля-другая.

Он поднимается и, прикрыв глаза ладонью от солнца, пересчитывает суда, идущие в кильватер «Белому Орлу». Он уже пересчитывал их, но делает это вновь с гордостью и радостью. Захвачено свыше двадцати судов. Еще несколько, севших на мель в гавани Дюнекилена, остались там догорать. Каждый приз нагружен драгоценным снаряжением, которое вместо Фредриксхалда теперь попадет в Копенгаген. Через два-три дня над столицей королевства взовьются флаги, когда Гроза Каттегата вернется домой с победой.

Только что мимо проходил священник Каспар Брюн с кружкой пива в руке, и Турденшолд отобрал у него кружку со словами:

– Помолился бы, прежде чем пить! Мертвых надобно немедля опустить в море – день жаркий и ни к чему везти в Копенгаген разложившиеся трупы.

Каспар идет и читает молитвы над покойниками, после чего тела заворачивают в изношенные мундиры, от которых короне нет больше проку. Тем временем Гроза Каттегата споласкивает глотку пивом. Его потери подсчитаны. Убитых не так уж много, всего около двух десятков, зато много раненых, и далеко не все выживут. Здесь важно не допустить промашки. Запишет одних убитых – будет малое число. А раненых забудут, и новые смерти учтут по иной статье. Пусть считается, что победа завоевана малой кровью.

Потери шведов ему неизвестны. Но он сочиняет доклад о подсчете (в ходе личной проверки, которую на самом деле ему некогда было произвести) павших шведов на берегу и прикидывает, сколько врагов могло быть убито на кораблях и отправлено за борт после абордажа. Приходит к выводу, что смело может исчислять потери шведов самое малое в пятьсот человек. Сюда следует добавить легко раненных, бежавших на берег, чтобы не очутиться в плену.

Он знает, что после такой победы можно не стесняться, расписывая потери врага. Если кто поморщится, он спокойно, даже лениво укажет на два десятка захваченных судов. Внезапно в голову приходит мысль: «Теперь никто не помешает тебе прислуживать за столом королю».

Он голоден. Ему известно, что камердинер Кольд замыслил приготовить роскошную трапезу после победы. Но ему неизвестно другое: когда Кольд спустился в трюм за двенадцатью попугайчиками – вернее, за оставшимися одиннадцатью, – чтобы, по его же словам, медленно удушить их (на самом деле он предполагал проделать это быстро), то все одиннадцать птиц лежали мертвые в своей клетке. Они задохнулись от порохового дыма.

Камердинер трепещет. Он знает, на что способен командор, когда голоден. Вскочит на ноги и зарычит, случалось Кольду и колотушек отведать, а один раз командор в корчах упал ничком на пустой стол. Но это он притворился, чтобы прибавить Кольду прыти.

Кольд разрезает одну птицу, лелея нехороший умысел: подать на стол дохлых птиц, из коих не была своевременно выпущена кровь. Тут же его осеняет – на борту столько крови, не все раны затянулись, можно ведь побрызгать на птиц?.. Поздно. Кровь, выдавленная им из шейки разрезанного попугайчика, уже почернела, от мяса скверно пахнет.

Тогда он прибегает к своей палочке-выручалочке. Взяв серебряный кувшин, бежит к надежно запертому винному бочонку, наполняет кувшин и поспешно несет командору. Опорожнит Гроза Каттегата кувшин-другой доброго вина – и голод уже не станет так нещадно терзать его брюхо, а Кольд тем временем придумает что-нибудь другое для праздничной трапезы. Что именно, он еще не знает.

Тут он припоминает, что пленник, этот надменный барон фон Стерсен, выразил желание побеседовать с глазу на глаз с командором на фрегате «Белый Орел». А Кольд совсем запамятовал… Он испуганно ежится: на этом можно выиграть время, но можно и усугубить оплошность. Поспешает к командору и докладывает, что пленник в серебряных кандалах смиренно просил дозволения сделать важнейшее признание тому, кто разгромил эскадру шведского короля Карла.

Такие речи по душе Грозе Каттегата. В радостном предвкушении он встает и спускается вниз по трапу. Пленник сидит там, где ему велено сидеть, – в каюте командора.

Он порывается встать, когда входит командор, но цепь прикреплена так высоко на ножке стола, что ровно стоять невозможно, и он застывает в причудливой позе, растопырив ноги. Командор делает пальцем знак, разрешая пленнику сесть.

– Вы желали говорить со мной?..

– Господин командор, после вашей победы здесь, в Дюнекилене, которая и меня преисполнила восхищением, мне очевидно, что никакая сила на свете не помешает вам доставить меня в качестве пленника его величеству в Копенгаген. Так что моя участь решена. Я предпочел бы умереть, как надлежит человеку значительному. Это я в свое время разработал пропозицию, коей руководствовался шведский король Карл, когда вступил в Норвегию.

Командор развалился в кресле и положил ноги на стол, сбросив башмаки. Он сухо произносит:

– … я на тебя. Ты лжешь нагло и глупо. Шведский король – простофиля, но не совсем тупой. Когда он замышлял свой поход, у него были советники получше тебя. Сказать тебе одну вещь? Ты мне больше не нужен. Теперь никакая сила на свете не помешает мне прислуживать за столом королю. Надобность в тебе отпала. Я высажу тебя на берег.

Он откидывается назад, громко и раскатисто смеется, хватает серебряный колокольчик и вызывает Кольда, гордясь собственной добротой. Темные глаза его переливаются насмешливыми искорками при мысли о том, что он раскусил измышления пленника. Входит Кольд.

– Сними с него эти дерьмовые оковы, – говорит Гроза Каттегата. – Вытряхни из его штанов оставшиеся монеты. Я знаю, что у него между ногами привязан мешочек. И вели двум матросам отвезти эту падаль на берег. Но не давать ему с собой ни есть, ни пить! Есть и пить! – кричит он, сверля Кольда грозным взглядом.

– Сию минуту, господин командор! Сию минуту!

Вскоре пленника фон Стерсена доставляют на лодке на берег и высаживают на мысу, предоставляя ковылять восвояси.

Затем «Белый Орел» проходит мимо маленького дома – мирная, покойная картина, не видно ни души. А впрочем, вот какой-то старик уныло бредет через двор. У стены дома свалены доски. Похоже, старик занят тем, что сколачивает гроб.

Неподалеку стоит и блеет барашек. Кольд строго подзывает Лузгу, который уже вступил в должность побегушки камердинера. Лузга недоволен полученным приказанием, но вынужден подчиниться. Садится в лодку – корабли идут медленно, и до берега рукой подать, – закалывает барашка и тащит в лодку. Возвращается с добычей на фрегат.

Будет мясо командору.

Суда следуют одно за другим, сильные руки работают веслами на галерах и шлюпках, скоро первые корабли выйдут в открытое море и ветер наполнит широкие паруса. Гротам-бизаням тоже досталось, но парусный мастер лихорадочно трудится, чиня то, что еще поддается починке. Плотники приводят в порядок рангоут, насколько это можно сделать на ходу. Через два-три дня Гроза Каттегата вернется победителем в Копенгаген.

Сидя опять на крышке грот-люка, он слушает, как Каспар Брюн читает свои молитвы. Вот и тело Фабеля опускают в море на выходе из Дюнекилена. Командор – в руке кружка с пивом, горло еще саднит от порохового дыма – встает и подходит к борту, склоняя голову и чувствуя, как печаль переполняет глаза, хочется даже плакать, и в эту самую минуту тело Фабеля поворачивается на волнах. Одна рука его выпросталась из мундира, в который он завернут, и, выпрямляясь, указывает на север, прежде чем уйти под воду. Возможно, это надо понимать так, что он пускается в путь на родину.

Гребцы не могут участвовать в погребальном ритуале, да и раненым ни к чему долго слушать молитвы, читаемые над павшими, – лишнее напоминание, что их, по всей вероятности, тоже примет море раньше, чем корабли дойдут до Копенгагена. И командор приказывает Каспару молиться молча, а всем тем, кто подошел проститься с погибшими, предлагается разойтись, не дожидаясь, когда последние тела будут отправлены за борт.

Командор снова садится на люк и слышит запах жареного мяса из маленькой кухоньки Кольда. С моря дует свежий ночной ветерок, он смещается с норда к норд-осту и будет очень кстати, когда суда окажутся в открытом море. За кормой фрегата «Белый Орел» покачивается на волнах вереница кораблей. Здесь и те, с которыми он входил в залив, и бывшие шведские, а теперь принадлежащие ему. Лишь одна малость омрачает его бурное ликование. Отправляя на берег пленника фон Стерсена, командор не подозревал, что этот негодяй повинен в гибели роскошных атласных туфелек, кои он купил для своей матери в Тронхейме. Узнай Гроза Каттегата об этом, когда пленник еще находился на борту, пришлось бы тому в кандалах проделать путь до Копенгагена.

Ну да ладно – у него столько поводов для радости, когда поднимаются паруса и «Белый Орел» вновь начинает слушаться руля. На память приходит молодая женщина, с которой он когда-то познакомился в Фредриксхалде и провел ночь, и они ласкали друг друга. Как ее звали-то? Забыл. Впрочем, так даже лучше, пусть останется безымянной и не томит душу. Все равно нам больше никогда не встретиться. Но вспоминать о ней буду с радостью.

Он пел для нее два куплета:

 
Кругом в грехах, как в грязном платье,
Душа, услышав горний глас,
Приоткрывается тотчас
Навстречу божьей благодати.
 
 
Невеста точно так внимает
Призывам страстным жениха,
Идет к нему скромна, тиха…
И юбку поскорей снимает.
Слава его величеству!
 

Командор поднимает кружку, приветствуя живых и мертвых, от запаха жареного мяса нестерпимо хочется есть. Чайка падает на волну, он выхватывает пистолет и целится, но вспоминает, что не перезаряжал его с тех пор, как выстрелил в кого-то в пороховом дыму там, в заливе Дюнекилен. Попал он тогда или нет?..

Странная мысль на миг посещает его: «Ты предпочел бы знать, что промахнулся?»

Ветер подхватывает корабли и несет их, будто птиц, через море.

Ночная мгла сгущается над морем, еще немного – и скроет берег за кормой.

Как же ее звали?…

Больше никто не караулит подвал, и Улауг выбирается наружу. Она рассчитывала отыскать Кари Расмюсдаттер, но Кари куда-то исчезла и не поможет ей. Должно быть, нашла себе молодого шведа, с которым утешится после того, как ее старый муж напал на шведского солдата и был застрелен. Сидя у камня и думая о том, что сломанное бедро уже не срастется толком, Улауг вдруг видит бредущую в ее сторону лошадь. Она узнает Вороного из Фредриксхалда, на котором сидела, когда ее погнали сюда вместе с другими пленными.

Ей больно двигаться, но лошадь умная, останавливается возле камня. Улауг карабкается на камень, цепляется за гриву и с трудом взбирается на спину Вороного. Может быть, никакого перелома нет, может быть, она дотерпит, покуда лошадь отнесет ее обратно в сожженный город.

Вороной трогается с места. Настает вечер, за вечером ночь, на обочинах лежат трупы, ей встречаются и живые, но у них мертвые глаза, и она не спрашивает, куда они держат путь.

С пригорка открывается вид на море, и она видит, как множество судов собираются вместе, поднимая паруса и ложась на общий курс.

Лошадь ступает осторожно, и Улауг льнет к ее шее, черпая силу в тепле и дружелюбии красивого животного.

С моря наплывает туман, мягкий сумрак окутывает землю.

Она понимает: ей больше не суждено увидеть его.

Ветер свежеет. Она поднимает руку для приветствия и сжимает кулак для проклятия, когда корабли уходят через море, через море.